Текст книги "Алые погоны (повесть в 3 частях)"
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)
ГЛАВА VI
1
Давно Максим Гурыба не получал такого удовольствия, как сейчас, беседуя с Самарцевым.
Когда Боканов привел этого черненького паренька сюда, в «живой уголок», и сказал: «Вот, пусть посмотрит», Максим нахмурился: «Экскурсии придумали!» Но скоро понял: майор Боканов знал, что делал! Максиму не пришлось жалеть об этом знакомстве.
Оказывается, Самарцев не хуже его самого разбирался в повадках птиц. Стоило Петру увидеть клетки со снегирями и щеглами, как он прирос к ним.
«Живой уголок» за последние годы очень изменился, ему даже перестало подходить это название, и Алексей Николаевич придумал новое: «Хозяйство майора Кубанцева». Хромая галка, еж – каким далеким это казалось! Теперь в двух светлых комнатах Максим и его товарищи разводили длинношерстных кроликов, делали записи наблюдений за морскими свинками. В аквариуме величественно плавала вуалехвостка. На многих клетках были надписи: «Условный рефлекс выработан суворовцем…» – и здесь мелькали фамилии Самсонова, Мамуашвили, Гурыбы.
– А ты знаешь, как коростель кричит? – спросил своего нового знакомого Гурыба.
– А как же, – охотно откликнулся Петя и, особым образом подобрав губы, прокричал: «Реп-реп!»
– А малиновка?
– Зорянка?
– Ну, зорянка, – снисходительно согласился Максим и сам же ответил: – Сидит на березе и заливается, заливается, будто гривенники на тарелку падают…
– А если забоится, тогда: «Так-террак-тек!» – Самарцев очень похоже изобразил крик малиновки.
– «Так-террак-тек!» – блаженно повторил Максим и, словно любуясь, посмотрел на своего нового друга. – А ты знаешь, – шепотом признался он, – я гусю сахар давал, – не понимает, обалдуй! А вот канарейка любит.
– Да ну?
– Любит!
С трудом переводя дыхание, в комнату вбежал бледный, взволнованный Федя Атамеев.
– Петя… Петя… Артема лишили отпуска!
– За что? – в один голос спросили Максим и Петр Самарцев.
– Опять курил! – упавшим голосом сказал Федя и от волнения присел на табурет возле клетки с белкой в колесе.
У Артема Каменюки действительно произошла крупная неприятность. Он уже дважды в этом году был уличен в курении и строго предупрежден. На этот раз его застал капитан Беседа. Вина Артема усугублялась тем, что курил он в присутствии малышей пятой роты.
– Он обедать не пошел, – отдышавшись, продолжал Федя. – Заперся в каптерке… Я ходил к нему, а он и в коридор дверь запер… Старшина мне говорит: «Не к чему здесь вертеться, человеку и без вас тошно». А я говорю: «Надо ж, товарищ старшина, в трудную минуту поддержать!» А старшина…
– Ну, чего расшумелся, ясно – надо! – вставая, строго сказал Самарцев.
– А как? – с надеждой спросил Федя.
– Передадим ему пончики! – решил Самарцев. – Сбор после обеда у фонтана, я и Скрипке скажу.
Трудно было понять, почему Самарцев решил, что именно пончики «поддержат» их общего друга. Но, во-первых, Артем не обедал, а, во-вторых, по глубокой и мгновенно возникшей убежденности, Самарцев уверен был, что одно появление друзей придаст Артему силы, так необходимые ему в эти трудные часы.
2
Как и было условлено, после обеда они прокрались к фонтану и притаились за кустами.
– Слушай меня! – строго, шепотом сказал Петр, требовательно оглядев свой маленький отряд. – Я произвел разведку, разработал план. Пошли! Если будет опасность, – крикну цаплей.
Они двинулись гуськом. Скрипкин следовал, почти наступая на пятки Самарцеву. У него с Самарцевым наладились отношения, и Алеша, чувствуя в Петре силу, теперь даже заискивал. Если его, как старшего, кто-нибудь не слушался в отделении, он искал помощи у Самарцева. Петр в таких случаях кратко говорил нарушителю: «Брось баловать!» – и этого было достаточно.
– Вот, – тихо сказал Самарцев, когда они остановились у высокой липы, протянувшей свои ветви к окнам училища, – пусть будет у каждого!
Он вручил Феде и Алеше по довольно большому пакету и записке. В каждом пакете находилось по восемь пончиков, собранных после обеда.
– Одного задержат, – другой доберется! Другого задержат, – третий передаст. Если поймают, – глотай записку и пончики!
– Много ж глотать! – ужаснулся Скрипкин.
– Надо! – неумолимо отрубил Самарцев. – Так всегда делают, чтобы никаких следов не осталось. Теперь лезьте за мной!
Собственно, особой нужды не было в том, чтобы лезть. Проще было попросить старшину открыть дверь в коридор и попасть в каптерку к отсиживающемуся там Артему. Но разве это могло сравниться с опасным и тайным предприятием?
Самарцев ловко вскарабкался на дерево, за ним взобрался Скрипкин и с отчаянными усилиями – Атамеев. Ему пришлось труднее всех, он побледнел, вспотел, но был полон решимости, чего бы это ему ни стоило, прийти на помощь Артему.
– По этой ветке! – командует Самарцев, сидя на суку. – А потом на карниз и до третьего окна – оно как раз в закоулочек возле каптерки выходит… Скрипка, начинай!
Алеша лезет по ветке, она гнется, качается. Достигнув конца ее, Скрипкин не решается перебраться с ветки на карниз и пятится назад, поближе к стволу.
– Чего ж ты? – сердито шипит Самарцев.
– Передумал! Каменюку правильно наказали, – зачем курил?
– Врешь, струсил! Давай пончики…
Самарцев отобрал сверток у Скрипкина, засунул его к себе за пазуху.
– Федя, вперед!
Атамеев бросил на друга взгляд, полный колебаний и страха. В нем и мольба не судить его очень строго и надежда, что все, может быть, и без него обойдется. Но Самарцев неумолим:
– Давай! – говорит он.
Федя перевел дыхание. Как страшно качается ветка! Но надо, надо лезть! Артем сейчас сидит один в каптерке, переживает и не знает, что они спешат ему на помощь, несмотря ни на какие опасности. «Сам погибай, а товарища выручай!»– шепчет Федя и ползет по ветке.
– Ты чего? – подозрительно спрашивает Петя.
– Ничего.
Федя судорожно уцепился за ветку, протянувшуюся над головой, передвинулся еще на метр, вытянул ногу, нащупывая карниз. Нога стала на узкий железный лист, обрела опору. Федя отчаянно оттолкнулся рукой от ветки, а другой тотчас ухватился за выступ в стене. Он на карнизе!..
Но в это время во дворе появился Гаршев. Задумавшись, он шел медленно. Самарцев закричал цаплей и притаился в листве. Замер на своем месте и Федя. Его пальцы, вцепившись в камень, онемели, он застыл в неудобной позе.
Гаршев удивленно поднял голову, рассеянно посмотрел на небо, но ничего не обнаружив там, кроме серых осенних туч, скрылся в дверях училища.
– Порядочек! Вперед! – скомандовал Самарцев.
Легко сказать – вперед! Но как сдвинуться с места, когда под ногами узкая полоска, на которой и ступня-то не умещается, и, чтобы удержаться, надо рукой цепляться за выступы стены? – Федя словно прилип, он не в силах продвинуться хотя бы на вершок.
– Вот тоже! – бормочет Самарцев и, ловко скользя по ветке, оказывается рядом с Федей. – Ну, чего ты боишься? Думаешь, на Чертовом мосту легче было? – горячо шепчет он. – Скрипка, тот пусть, он такой. Вперед! Я буду держать тебя за руку.
Медленно, шаг за шагом, они пробираются по карнизу. Из окна третьего этажа на движущиеся вдоль стены фигурки смотрят Беседа, Боканов и старшина Привалов.
– А ведь это твои, – вглядываясь, говорит капитан Беседа.
– Мои… – соглашается Боканов.
– Надо их остановить – свалятся.
– Нельзя, – отвечает Боканов, напряженно наблюдая за Атамеевым и Самарцевым, – можем испугать. – И, обращаясь к старшине, говорит укоризненно: – Что же это вы, товарищ Привалов?
– Виноват… Недоглядел!
– А ловко лезут! – не смог удержаться от похвалы Боканов.
– Альпинисты! – пробурчал старшина, но в голосе его тоже послышались нотки гордости.
– Куда же это они? – недоумевая, спросил капитан Беседа.
Ребята добрались до окна, и Боканов с облегчением вздохнул.
– Известно куда, – усмехнулся он, – к твоему пострадавшему..
– Не может быть!
– Точно, товарищ капитан, – подтверждает старшина. – А Скрипкин струсил, вон на сучке пристроился. В классе над Атамеевым смеется, а сам… – Привалов сердито поскреб ус.
И правда, Скрипкин, удобно расположившись на ветке, давал оттуда советы ближним, дожевывая утаенный пончик.
– Придется, товарищ старшина, Скрипкиным усиленно заняться, – говорит Боканов. – А сейчас попрошу вас пойти увенчать смельчаков победными лаврами…
– Слушаюсь!
…Федя с облегчением перевалил свое тело через подоконник, но тут раздался громовой голос старшины:
– Это что еще! Зачем? Вы видели, чтобы я когда-нибудь в окна лазил? Что у вас за пазухами?
Перед Самарцевым и Атамеевым стоял старшина, сверкая медалями. Он уставился на оттопыренные у ремня гимнастерки мальчиков.
– Это… это… – заикаясь, начал Федя, – просто так…
– Давайте-ка сюда… «просто так». Выкладывайте!
Федя пытается засунуть записку себе в рот, но старшина перехватывает его руку. Самарцев действует быстрее и мужественно глотает записку.
– Суворовец Самарцев, не подавитесь, – приподняв густую бровь, спокойно советует старшина и рассматривает бумажку, отобранную у Атамеева.
«Дорогой Артем! Второе отделение пятой роты шлет тебе пламенный привет и двадцать пять пончиков.
Ты не был у нас уже два дня, и тебя, конечно, огорчит, когда ты узнаешь, что Осипов и Бахарев имеют тройки и что нас перегнало первое отделение. Конечно, позор! Осипов и Бахарев как бы забили кость в горло нашего коллектива. Ну, ничего! У нас такая сила, что мы на веревке вытащим троечников из той бездны. Дорогой Артем! Двадцать пять суворовских рук пожимают твою мужественную руку. Скорей приходи к нам».
– Та-ак, – неопределенно протянул старшина, – значит, из той бездны все же вытащите?
– Вытащим! – в один голос отвечают Самарцев и Атамеев.
– Не дело вы затеяли: по карнизам лазить, пончики собирать, – укоризненно говорит старшина.
Самарцев и Атамеев опустили головы.
– Ну, идите… к своему Артему, – неожиданно разрешил Привалов. – Посоветуйтесь, как вытаскивать-то Осипова и Бахарева. Чай, о людях подумать надо!
Они проворно побежали к каптерке, а старшина понес «трофеи» в столовую.
3
В канцелярию быстро вошел чем-то взволнованный Веденкин…
– Товарищ кандидат в депутаты! – негромко окликнул его капитан Беседа, сидящий с Бокановым на диване. – Не подсядете ли к нам? Не сообщите ли, каково ваше моральное состояние?
Веденкина избиратели училища недавно выдвинули своим кандидатом в депутаты горсовета, и Алексей Николаевич был его доверенным лицом.
– А, это вы? Здравствуйте, друзья, – обрадованно сказал Веденкин, подходя к офицерам. – Проводил сейчас, Сергей Павлович, беседу в вашем отделении о международных событиях и вот спрашиваю: «А как вы полагаете, товарищи суворовцы, какое значение имеет революция в Китае для других стран?» И что же вы думаете? Поднимает руку не кто иной, как Самарцев. Говорит: «Надо ожидать революцию и в Индии!»
Веденкин с торжеством посмотрел на своих товарищей.
– А? Политический прогноз! Я думаю этого Петра покрепче прикрепить к Артему, как вы на это смотрите?
– Уже прикрепился! – улыбнулся Боканов и рассказал о недавнем случае с друзьями Артема.
– Мощная поддержка! – весело рассмеялся Веденкин.
– Артем – мой педагогический таран! – не без гордости заявил капитан Беседа, но, спохватившись, добавил: – Таран-то таран, а вот никак не отучу курить!
– Да, – потянулся к сумке Веденкин, – я вот письмо получил от нашего драгоценного Геши.
Боканова невольно кольнуло это сообщение. Втайне он сам ждал письма от Пашкова, надеясь, что хотя бы этим Геннадий снимет тот тяжелый осадок, который остался на душе воспитателя. Остальные уже прислали по нескольку писем, а Пашков все молчал.
– Вот, извольте видеть, – развернул двойной лист бумаги, стал пробегать его глазами Веденкин: – «Все время кажется, что в училище что-то оставил…» Да, – прервал он чтение и поднял голову, – конечно, у Пашкова уже произошла стычка со старшиной и следует глупейший вывод: «Логика, товарищ майор, здесь не в почете». Ну держись! Дам я тебе эту логику! – сердито погрозил он пальцем и спрятал письмо. – Я ему покажу логику, пусть только приедет! – повторил Веденкин, вставая. – Простите, пойду в первую роту на комсомольское собрание…
«Авилкина прорабатывают… – подумал Боканов и, глядя вслед удаляющемуся Веденкину, улыбнулся: – Ты и моих уже успел приворожить, хотя и заставляешь трепетать. Они всегда чувствуют, кто страстно заинтересован в их судьбе, и отвечают привязанностью».
Недавно Боканов узнал от старшины Привалова, что во время последнего педсовета Атамеев и Самарцев проникли в офицерскую шинельную, внимательно обследовали пуговицы на шинели Веденкина и, не удовлетворившись их блеском, здесь же начистили их до ослепительного сияния. Они почти закончили свою работу, когда были спугнуты не вовремя появившимся старшиной Приваловым.
Одеваясь после педсовета, Веденкин говорил назидательно Гаршеву:
– Учитесь, товарищ старший лейтенант: неделю назад пуговицы чистил, а они, видите, как блестят!
Он так и остался в неведении о действительных причинах такого устойчивого блеска пуговиц.
4
Виктор Николаевич лег в постель во втором часу ночи. Но не спалось.
«Интересно, как прошли выборы? Сейчас, наверное, уже подсчитали голоса».
Он встал, оделся, подсел к столу. «Подготовлю-ка я еще один урок, все равно не усну».
Работа настолько увлекла его, что все остальное отодвинулось куда-то далеко в сторону. Он с головой ушел в книги, перекраивал, переделывал композицию урока, выписал несколько мест из дневника Феликса Дзержинского, потом закончил доклад для офицеров о белорусской операции 1944 года и не заметил, как забрезжил рассвет.
После недолгого сна Веденкин тщательно выбрился, позавтракал и пошел в училище.
Первым, кто его встретил там, был Павлик Авилкин.
– Товарищ майор, поздравляю! Выбрали! – сообщил он, сияя круглой упитанной физиономией.
– А вы откуда знаете?
– Старшина Привалов в избирательной комиссии. Говорит: «Единогласно!» В одном бюллетене написано: «Хочу походить на своего депутата». Товарищ майор! – озорно сверкнул зелеными глазами Авилкин. – Наказ избирателей: добейтесь, чтобы по воскресеньям нас бесплатно пускали на постановки в Дом офицера.
– Э-э-э, милый мой, вы еще не избиратель и наказ давать не вправе! – отшутился Веденкин.
– Да, но я выступал на избирательном участке, пел с хором и даже танцевал. Значит, содействовал!
– Разве что так, – рассмеялся историк и пошел дальше.
Артем, слышавший этот разговор, подошел к Авилкину, сказал невинным голосом:
– Есть совет, Павлуша.
– Какой?
– Чаще одну надпись в трамвае читай.
Авилкин посмотрел вопросительно.
– Какую? – спросил он, не ожидая подвоха.
– «Не высовывайся».
Павлик нахмурился.
– Не остроумно!
– Как умею! Ну, пошли, пошли, любитель искусств…
У методического кабинета Веденкин увидел Гаршева.
– Поздравляю, товарищ депутат! – математик так энергично потряс руку Веденкина, словно что-то взбалтывал.
– Спасибо!
Они вместе вошли в еще пустующий кабинет, выбрали место у окна и в ожидании, когда придут остальные, повели оживленную беседу.
В кабинет один за другим входили преподаватели.
С повязкой дежурного по училищу показался в дверях капитан Беседа.
– Алексей Николаевич, на минутку! – окликнул его Гаршев и, встав, пошел навстречу.
Капитан поздоровался со всеми и тоже поздравил Веденкина.
– Вы обратили внимание, как стал полнеть Авилкин? – тревожным шепотом спросил Гаршев, и Алексей Николаевич, ожидавший чего-то другого, невольно улыбнулся.
– Нет, нет, вы напрасно улыбаетесь! – сердито помотал бородой Гаршев. – Это не смех! Даже лоснится! Надо ж что-то предпринять?
– Надо, – становясь серьезным, согласился капитан Беседа, – я и сам заметил. Ему следует дать гораздо большую физическую нагрузку, тренировать в беге.
– Ну, конечно, я ж и говорю! – сразу успокоился Гаршев. – А Самсонов надолго выбыл?
Самсонов где-то подхватил стригущий лишай и уже несколько дней лежал в гарнизонном госпитале, в соседнем городе.
– Надолго! – огорченно сказал капитан Беседа.
– Мы с Виктором Николаевичем к нему съездим, учебники отвезем, задания дадим.
– Когда? – обратился математик к Веденкину так, будто бы они об этом уже говорили и иначе быть не могло…
– Да можно завтра, – с готовностью согласился Веденкин.
– Договорились! – обрадованно воскликнул капитан Беседа. – Я у него был, парню, действительно, надо там заниматься.
– Так и решили, – плотнее насадив пенсне на длинный нос, заключил Семен Герасимович. – Пойду покурю.
Он сунул в рот папиросу, – она стала походить на сосульку, застрявшую в бороде.
– Трехчасовым автобусом завтра поедем, – уточнил он и направился к двери.
ГЛАВА VII
1
Яркое, словно и не осеннее солнце штурмует окна училища. Только на юге бывают в октябре такие дни и такое солнце.
Дежурный по роте Илья Кошелев придирчиво осматривает в коридоре пол. Он блестит, но Кошелев недоволен. Капитан Беседа предупредил: «От Авилкина примете работу только безупречную».
– Кто же так натирает? – спрашивает Илья у вооруженного щеткой, обнаженного до пояса Авилкина. – А ну, еще раз, да хорошенько! Чтоб смотреть можно было, как в зеркало. Чтобы ясно было, чему равен авилкочас!
– За авилкочас будьте спокойны! – с задором бросает Павлик, и его щетка мелькает еще быстрей.
День субботний, и уборка в полном разгаре.
Около Авилкина вьется Скрипкин. Ему не терпится рассказать о событиях в классе, о том, какой он отменный старший отделения. И, забегая наперерез щетке, Скрипкин торопливо сообщает:
– Из Атамеева разве получится офицер? Не получится! А я должен требовать…
Авилкин вспоминает, как его самого когда-то мучила мысль: получится ли из него офицер? И ему становится неприятен Скрипкин, а Федя вызывает жалость: «Еще ничего неизвестно. Я напрасно подтрунивал».
– Балаболка! – вдруг строго говорит он оторопевшему Скрипкину и останавливается, отирая рукой пот с лица. – Нет того, чтобы помочь Атамееву. И болтаешь, и болтаешь. «Я да я»! Слушать тошно! Ты заметил, чтобы я так хорохорился?
«Заметил», – едва не вырвалось у Алеши, но благоразумие спасло его от ложного шага. Он покорно вздохнул, сложил губы, собираясь свистнуть, но только беззвучно пошевелил ими.
По коридору промчался Артем.
– Счастливого дневальства, Авилка!
– Мите привет! – солидно отвечает Павлик, продолжая натирать пол, а сам думает: «Аллочку бы увидеть».
У Аллочки бирюзовые глаза и толстые золотисто-пепельные косы. Авилкин вздыхает.
– Я, может быть, позже зайду, – кричит он вслед Артему.
Каменюка сворачивает вправо и, услыхав чьи-то всхлипывания, оглядывается. За высоким баком с водой, уткнувшись носом в стену, плакал Федя Атамеев.
…Все в училище было по душе Феде. Он не тосковал по дому, как некоторые из его товарищей, не хотел никакой иной жизни. Ему доставляло огромное удовольствие выполнять даже самые незначительные требования училищного распорядка. Он легко и быстро усвоил, что, ложась спать, гимнастерку надо складывать погонами в сторону прохода, а ремень – пряжкой к выходу, ботинки же ставить у задней спинки кровати. Он лучше всех других помнил, что по пятницам и понедельникам старшина проверяет чистоту подворотничков, по вторникам и четвергам – как носят подтяжки, все ли пуговицы на месте, а по средам и субботам – есть ли носовые платки и чисты ли ногти.
Он аккуратнее всех содержал в порядке тумбочку, заправлял койку. И при всем этом на сердце его была постоянная тревога.
Федя уверил себя, что слишком слаб, чтобы стать офицером, и эта мысль мучила его.
– Ты чего? – на полном ходу остановился Артем против Феди. – Что такое?
Худенькие плечи Феди начали вздрагивать еще сильнее.
– Ты скажешь, наконец, в чем дело? Я в город спешу.
– Иди, иди… – сквозь слезы произносит Федя, – не надо из-за меня…
– Ну, хватит нюни распускать, слышишь! – грубовато требует Артем. – Какой же из тебя будет офицер, если ты…
Но при этих словах Федя начинает рыдать еще громче и, повернув к Артему залитое слезами лицо, выкрикивает с отчаянием:
– Я не… не… буду офицером!
– Откуда ты это взял?
– Скрипкин говорит… – Атамеев сжал кулаки. – И правильно! Прыгать не умею! Бегать не умею! На брусьях выжиматься не умею! Хуже всех! Даже танцевать у меня не получается.
– Даже танцевать? Серьезные пробелы, – не выдерживает и улыбается Артем. – Так из тебя действительно не выйдет офицер.
– Смейтесь! Вам что! – трагически произносит Федя, и голос его звенит.
– Да я и не думаю смеяться, – хлопает его по плечу Артем, – ты видел на Доске почета портрет Володи Ковалева? А когда Володя только поступил в Суворовское, он был слабее всех в роте.
– Ты правду? – недоверчиво спрашивает Федя, но в его голосе слышится надежда.
– Специально для тебя выдумал, – оскорбленно говорит Каменюка, – воспитываю! Педагогика для детей младшего возраста. Ты что же, не читал, каким в детстве Суворов был? А потом закалился.
– А я… тоже смогу?
– Ясно! Если только по-настоящему захочешь. Я же тебе рассказывал, как надо волю воспитывать, закаляться. И потом: по карнизу ты добрался, а Скрипкин струсил. Ну иди, умойся и айда со мной в город! Увольнительная у тебя есть?
– Я не просил. У меня знакомых нет.
По коридору идет майор Боканов.
– Товарищ майор, – вытягивается перед ним Каменюка, – разрешите взять с собой в город суворовца Федора Атамеева?
– Что ж, можно. Только боюсь, хлопот не оберетесь. – Боканов косится на опухшее от слез лицо Феди. – Он, кажется, любитель всплакнуть?
– Нет, что вы, товарищ майор, это ему соринка в глаз попала, а так он, можно сказать, железный человек.
– Хорошо, берите, – разрешает Боканов, – только проследите, чтобы железный человек не простудился.
– Мигом одеться! – приказывает Артем Феде. – Я жду у выхода.
– Разрешите идти, товарищ майор?
– Увольнительную возьмите у дежурного по роте, – говорит Боканов Феде.
Атамеев стремглав мчится в свою роту.
– Алексей Николаевич у себя? – спрашивает офицер у Артема.
– Так точно.
– Пойду проведаю.
«Вот это я понимаю – неразлучные друзья!» – думает Каменюка.
Когда Павлик Авилкин и Скрипкин пришли к Родиным, Митя и Артем уже взобрались на крышу сарая и прилаживали там желоб.
Внизу у порога дома рядом с Федей Атамеевым стояла, держа в руке яблоко, младшая сестра Мити – девятилетняя кудрявая Люда.
Авилкин покосился на балкон: Аллы, как видно, не было дома. «Вот не везет!» – мрачно подумал он и тоже полез на крышу, а за ним проворно взобрался по лестнице Скрипкин.
– Привэт! – небрежно бросил Авилкин, произнося «е», как «э».
Делать на крыше уже было нечего, работу заканчивали. Скоро Митя и Артем спустились вниз. Вот в этот-то момент Авилкина и осенила идея. Он, словно бы нечаянно, отбросил от крыши лестницу, прыгнул на землю и, подняв лицо вверх, весело предложил оторопевшему Скрипкину:
– Давай, Алеша! Прыгай!
Алеша нерешительно переминался на верхушке сарая.
На него во все глаза глядела эта противная девчонка. «Уставилась! – неприязненно подумал он. – А волос сколько, на три драки хватит!»
– Он спрыгнет? – спросила Люда и деловито откусила от яблока большой кусок.
– Спрыгнет! – заверил Авилкин. – Он еще и не так может!
Алеша сжал плотно губы и… прыгнул. Он сильно ударился ногами о землю, но сделал вид, что все в порядке, даже не захромал.
– Какой ловкий! – восхищенно воскликнула Люда. – Хочешь яблоко? – Она протянула надкушенное яблоко.
– Давай! – охотно согласился Скрипкин, победоносно поглядев на Федю.
– Ты, наверно, самый сильный в классе? – спросила девочка.
Искушение было велико, но Скрипкин мужественно преодолел его.
– Н-не-ет, – сказал он, – у нас самый сильный Самарцев.
…Митя озабоченно допытывался у Артема и Павлика:
– Так когда же мы закончим?
– Проволоку нужного диаметра не достану, – досадует Артем. – Алексей Николаевич обещал помочь.
– Я достал, – говорит друзьям Митя и нетерпеливо увлекает их в свою комнату.
Они втроем уже несколько месяцев мастерили модель глиссера, управляемого по радио. Артем и Авилкин страстно увлекались техникой и все свободное время или проводили в гараже, ремонтируя мотоцикл капитана Беседы, или пропадали у Родиных. На прошедшей недавно технической конференции учащихся города Авилкин прочел реферат «Энергетика и ее будущее», а Каменюка – «Применение токов высокой частоты в промышленности».
…Люда привела Федю и Алешу Скрипкина в столовую. На длинном столе, покрытом светло-зеленой скатертью, лежала открытая коробка шоколадных конфет.
– Берите, берите, – предлагает девочка и пододвигает коробку, – мама позволила.
Скрипкин принимает предложение как должное и заслуженное, а Федя говорит:
– Спасибо, не хочу.
Авилкин из соседней комнаты вызвал Скрипкина.
– Конфет не хочешь? – поражается Люда. – Странный какой! Ты совсем конфет не ешь?
– Ем! – подавленный своей самоотверженностью, признается Федя и проглатывает обильно подступившую слюну.
– Так чего же ты?
– Я… Только ты ему не говори… – Он кивает в сторону соседней комнаты, имея в виду Скрипкина, – волю воспитываю…
– А как это? – пододвинувшись, шепотом спрашивает девочка, и ее глаза расширяются.
– Что хочется – того не делать, а чего, примерно, не хочется, хотя и трудно, – а делать!
Слово «примерно» Федя ввернул умышленно: в нем было что-то веское.
– Мне Артем говорил, так можно добиться больших результатов, стать отличником боевой и политической подготовки.
– И ты давно воспитываешь?
– Давно!.. С утра.
2
Боканов, сидя рядом с капитаном Беседой в ротной канцелярии, говорил:
– Получил от матери Ковалева письмо. Пишет: «…Вы и сейчас имеете на Володю влияние не меньше прежнего. Прошу Вас не оставлять его своим вниманием». Да кто ж думает оставлять? – недоумевающе восклицает он и только тут замечает по выражению глаз друга, что капитану Беседе и самому очень хочется что-то рассказать.
– Сергей Павлович, а ведь правильно сделали, что исключили Туманова! Суровость эта – оправданная.
После своей попытки несколько лет назад «отделаться» от Артема Каменюки капитан Беседа вообще стал противником отчислений из училища: уж кого приняли, каким бы он ни оказался, надо его сделать человеком, – так решил тогда Алексей Николаевич.
Но вот совсем недавно в училище произошел случай, заставивший его опять заколебаться.
В предвыпускной роте учился развинченный, великовозрастный детина Константин Туманов – сын директора завода. Туманов нарушал дисциплину, учился неохотно, под постоянным нажимом.
Во время чтения во взводе приказа генерала Полуэктова, предупреждающего, что допустивший самовольную отлучку будет немедленно отчислен, Туманов пренебрежительно бросил: «Пугают!» – и в тот же вечер ушел после отбоя в город, сделав на постели из шинели подобие лежащего человека.
Во время ночного обхода дежурный по училищу обнаружил это.
На следующее утро генерал приказал построить на плацу весь личный состав училища.
– Бывший суворовец Туманов, ко мне! – негромко сказал генерал.
Побледневший Туманов вышел из строя.
– За нарушение приказа, – твердо произнес Полуэктов, – вы исключаетесь из училища… Товарищ майор, – обратился он к начальнику строевого отдела, – документы заготовлены?
– Так точно, товарищ генерал.
– Вручите их Туманову.
Подошла грузовая машина с вещами Туманова, и старшина увез его на вокзал.
Это совершилось так мгновенно и неожиданно, что все словно оцепенели, и когда раздалась команда: «Разойдись!» – суворовцы еще некоторое время стояли молча. Зато в ротах, в учительской начались страстные споры.
Мрачный, подавленный капитан Беседа говорил Боканову:
– Как же так сразу человека? Это его может погубить!
– Не погубит, – возражал Боканов. – В нашей стране он не пропадет. Ведь не младенец, парню восемнадцать лет. А почему он должен быть обязательно офицером, если не подходит для этой службы?
– А может быть, из него со временем как раз и получится неплохой офицер? – не сдавался Алексей Николаевич.
– Вряд ли! Но если даже так и произойдет, тем лучше. Это вовсе не будет нашей педагогической ошибкой, наоборот, подтвердит, что Туманова спасли вовремя.
Среди суворовцев событие вызвало единодушную оценку:
– Сам виноват! Не может же начальник училища отступать от своего слова?
…Боканов обрадовался, услышав сейчас, что Алексей Николаевич внутренне принял суровую меру генерала, как необходимую.
– Правильно сделали, – повторил капитан Беседа, – нельзя никому позволять подтачивать армейскую дисциплину, а с Тумановым возня даже затянулась. Номер, который выкинул в Москве твой Геша, произошел именно потому, что мы здесь недостаточно требовали от него.
«Нет, неверно я сделал, что не наказал Геннадия на прощанье, – подумал Боканов. – Надо было отдельно представить его командиру роты и сказать: „Вот, товарищ майор, ваш новый подчиненный, успевший по пути к вам тягчайше нарушить „дисциплину“. Я тогда изменил своему принципу: „Чем больше любишь, тем меньше прощай“. Не потому ли, что люблю Геннадия меньше других? Но ведь это не так!“»
– Хорошо, что совесть заговорила у этого Геши, – проворчал капитан, – и лобызаться не пришел перед твоим отъездом…
– А почему с Тумановым так получилось? – резко повернувшись к Беседе, спросил Боканов. – Потому, что Русанов не взялся сразу, старался не выносить сора из избы, либеральничал, вот гнилая педагогическая тактика и проявилась…
– Ты на партсобрании крутовато все же ему об этом говорил.
– Неверно?
– Верно, но потактичнее бы надо.
– Такт не означает подсахаранья.
– М-м-да… – неопределенно произнес капитан Беседа. – Я не подсахариванье имею в виду, а тон! Сила критики не в ее внешней резкости…
