Текст книги "Алые погоны (повесть в 3 частях)"
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)
– Ну, зачем же быть таким жестоким? – Татьяна Михайловна неодобрительно посмотрела на мужа. – Ведь ты, насколько я помню, говорил мне даже, что Илюша твой любимый воспитанник.
– Вот в том-то и дело! – возбужденно воскликнул Веденкин. – Кто скажет, что я невправе иметь любимых? А раз любишь – ничего не прощай, требуй больше, чем с кого бы то ни было!
– Тяжеловатая любовь, – сказала Татьяна Михайловна, но в ее голосе послышалось согласие.
ГЛАВА XXIII
1
Успеваемость в отделении капитана Беседы все же продолжала оставаться низкой. Подъем у ребят продержался лишь недели две после посещения генерала. Почти исчезли двойки, даже Самсонов получил первую тройку по русскому языку. Но скоро снова посыпались плохие отметки. Не помогали ни наказания ленивых, ни увещевания беспечных. Обиднее всего капитану Беседе было то, что, по его глубокому убеждению, могли бы успевать все. Двойки появлялись сразу вслед за пятерками, исчезали сегодня, чтобы завтра появиться вновь! У Авилкина – из-за лености, у Самсонова – из-за беззаботности, у Каменюки – в зависимости от настроения. Многие припасали силы к концу четверти, чтобы прийти к финишу хотя бы с тройками. Даже Максим Гурыба, увлекшись созданием летательного аппарата, в котором двигателем должен быть черный жук, стал учиться гораздо хуже.
Кончился последний урок. В учительскую пятой роты быстро вошел возбужденный майор Веденкин.
– Безобразие! – говорил он, ероша светлые волосы. – Авилкин сегодня опять не выучил урок! И ведь пустяки задал, – две странички, считая иллюстрации. «Почему не выучили?» – спрашиваю. Говорит: «Времени не хватило». Ну, совесть-то, совесть у него есть? – наступая на капитана Беседу, возмущался Веденкин. – Я должен проучить этого лентяя… Знаете, что я придумал? – и, приблизившись к Алексею Николаевичу, Веденкин негромко сказал ему что-то.
– Хорошо, попробуем, – подумав, согласился капитан и пошел строить роту на обед. Веденкин возвратился в отделение.
Каменюка стоял перед строем.
– Смирно! Отставить! Смирно! – придирчиво командовал он.
– Суворовец Авилкин, ко мне – приказал Веденкин, и Павлик, выйдя вперед, выжидающе уставился на офицера.
– Старший суворовец, – обратился майор к Артему, – ведите отделение в зал. Оттуда рота пойдет в столовую. Авилкин останется со мной.
Артем увел отделение.
– Вы заявили, Авилкин, – неторопливо усаживаясь за стол в классе, сказал Веденкин, – что у вас не хватило времени приготовить урок истории, вот мы его сейчас и приготовим. Откройте учебник на странице сто тридцать шесть… Так… Учите! А я пока займусь своими делами.
Павлик хотел было спросить, как же быть с обедом, но рассудил, что минут за двадцать выучит урок и поспеет в столовую как раз вовремя. Он покорно раскрыл учебник и, беззвучно шевеля губами, стал читать:
«Во второй половине XIX века было много талантливых писателей, художников, композиторов… писателей, художников, композиторов…» «Кто это такие – композиторы?» – подумал Авилкин, но решил не спрашивать – это могло задержать его в классе. Майор, словно забыв о нем, что-то писал, низко склонившись над столом.
– Выучил! – Авилкин поднялся.
– Неужели? – спросил преподаватель. – Рассказывайте.
Павлик отвечал довольно бегло, но все же кое-где сбивался.
– Что, что? – переспросил Виктор Николаевич. – Мусоргский написал «Садко»? Нет, вы еще не выучили, – и майор опять уткнулся в свою тетрадь.
Павлик вздохнул, сел и снова зашевелил губами, склонив рыжую голову над учебником. «Первое, наверно, уже поели, поспеть бы ко второму», – думал он.
Еще минут через двадцать Авилкин встал и убежденно сказал:
– Теперь выучил!
Рассказывал он бойко, только перепутал имя и отчество Репина.
– Недоучили. И что вы спешите? – Веденкин с сожалением посмотрел на Авилкина. Майору и самому нужно было бы поскорее попасть домой, – там ждали его с обедом, но он решил завершить дело.
Наконец Авилкин был отпущен. В коридоре Павлика ждал Дадико Мамуашвили.
– Что ты там делал?
– Учил историю, – хмуро буркнул Авилкин. – Что на обед было?
– Борщ и макароны с мясом… Я не съел всего… А к чаю…
– Ну, ладно, хватит, – раздраженно перебил его Павлик, – пошли…
Немного позже Алексей Николаевич вызвал Авилкина и тоном, не допускающим и мысли о снисхождении или участии, сказал ему:
– Пойдите в столовую, там случайно остался один обед. И помните: уроки должны быть выученными всегда!
2
Раздумывая над тем, как заставить отделение учиться в полную силу, Алексей Николаевич обратился за помощью к Боканову. Вместе они выработали «план наступления», в котором главную роль должен был сыграть комсомол первой роты.
Беседа привел к себе в класс Ковалева.
– Вы утверждаете, – обратился капитан к своим ребятам, – что всем успевать невозможно? Вот спросите у суворовца первой роты, почему в их отделении нет отстающих.
Капитан Беседа холодно посмотрел на притихший класс и вышел, плотно закрыв за собой дверь, словно подчеркивая этим нежелание вмешиваться в личные дела суворовцев.
Ковалева знали в училище как отличного стрелка и ловкого фехтовальщика на эспадронах. На вечерах самодеятельности он неизменно побеждал противников – быстро и красиво.
Володя начал сразу с самого главного, без всяких подходов и вступлений:
– У нас все успевают потому, что много работают и честно относятся к своим обязанностям.
– У вас ум развитый! – ввернул Авилкин.
– А вы что, недоразвитые? Умственно отсталые? – язвительно спросил Ковалев. – Вы что, хотите, чтобы первая рота вас, как лодырей, к себе даже близко не допускала? Вы думаете, можно училище позорить, и вам сойдет? Мне ребята поручили сказать: если за эту неделю не выправите успеваемость, вход в нашу роту для вас закрыт. И на все училище прославим: в четвертом отделении пятой роты люди без чести и совести! Напишем о вас в Ставропольское училище и в «Пионерскую правду».
Почему Володя выбрал именно Ставропольское училище, он и сам не смог бы объяснить, но слова его произвели нужное впечатление.
Ребята сидели нахохлившись. Они никак не ожидали такого оборота дела. Если бы все это было сказано воспитателем, это было бы неприятно, но естественно. Офицер просто отчитывает, делает нагоняй и будет еще не раз отчитывать и делать нагоняй, – таковы уж его обязанности! Но с Ковалевым совсем другое…
– От имени отделения заявляю, – Илюша Кошелев поднялся с оскорбленным видом, – что честь у нас есть.
– Посмотрим! – недоверчиво бросил Володя, и на этом разговор закончился. Но в классе после его ухода еще долгое время было шумно.
– Купить хотят! – предостерегающе крикнул Авилкин, но его голос потонул в возбужденных возгласах.
– Мы что же, хуже всех?! – кричал, вскочив на парту, Максим.
– Если захотим – докажем, – поддержал его Дадико.
– Тише! – Каменюка вышел к столу: – Кто как, а я вот, провалиться мне на этом месте, меньше четверки теперь получать не буду.
– По русскому не получишь! – пискнул Самсонов.
– Не получу? – грозно спросил Артем, надвигаясь на Семена плечом.
– Получишь! – быстро согласился тот.
– Ребята, – старался перекричать всех Кошелев, – ребята!
Шум немного стих.
– Я от имени отделения слово дал, так, значит, все решили! Возьмемся?
Голосовать, подняв руку, еще не умели, поэтому все закричали разом:
– Возьмемся!
Три дня прошло без единой двойки. Капитан Беседа ходил, потирая от удовольствия руки.
На четвертый день подвел Авилкин. Нина Осиповна вызвала его к доске:
– Пьюпл Авилкин, анса зы фолоуин квесчен… (Воспитанник Авилкин, ответьте на следующий вопрос…)
По всему было видно, что Авилкин урок не учил, но он заранее сделал вид, что, мол, понимает замысел «срезать» его и поэтому, не желая быть жертвой преподавательской придирчивости, предпочитает гордо отмалчиваться.
Маленькая, с точеным лицом и тонкими неспокойными руками, преподавательница английского языка, первый год работавшая с детьми, решила, что Авилкин и впрямь думает, будто она нарочно задает ему трудные вопросы, и предложила еще два – полегче. Но и они остались без ответа. И уже горькая улыбочка напускной обиды скользнула по губам Павлика, и он готов был всем своим видом показать, что «англичанка» придирается, и тем самым вызвать сочувствие общественности, как вдруг с задней парты раздался чей-то настойчивый шепот:
– Авилка, думай!
Павлик весь как-то съежился и, получив двойку, пошел, виновато помаргивая, к своей парте, сопровождаемый осуждающим шепотом:
– Подвел, Авилка…
– Эх, ты!
В перемену, как только учительница вышла за дверь, Павлика окружили товарищи.
– Вы чего пристали? – зло огрызнулся он, стараясь найти хоть один сочувствующий взгляд.
– Слушай, Павлуша, – твердо сказал Дадико, – если ты еще подведешь отделение, ты мне не друг!
Авилкин хотел послать его к черту, сказать, что он и не нуждается в таких друзьях, что он и сам знает, как надо отвечать, но, встретив недружелюбные взгляды, пробормотал, ни на кого не глядя:
– Ну, чего пристали? Выучу… – И, волоча ноги, поплелся из класса.
За доской с еще не стертыми английскими словами собралось человек десять.
– Ребята, – строго сказал Каменюка, – генерал нашим капитаном недоволен.
Откуда это он узнал, было совершенно непонятно: то ли подслушал разговор старших, то ли это было результатом собственного наблюдения.
– Недоволен! – значительно повторил Артем.
– Почему?
– Чего врешь?
– Верно вам говорю, из-за нас недоволен. Говорит капитану: «У вас дисциплина плохая, успеваемость плохая, класс грязный; если так дальше будет – разжалую!» – Насчет разжалования Каменюка присочинил.
– Да ну? – доверчивый Мамуашвили побледнел.
– Верно говорю! – Артем мрачно посмотрел на товарищей. – Ну, вот что, – решительно распорядился он, – Кошелев и Гурыба, утром до подъема встанете, класс уберете, я проверю. Ты, Самсонов, правила по грамматике учи, а я на Авилку нажму, – он у меня английский выучит! Если кто дисциплину нарушит – капитана нашего подведет. Ясно?
3
Во время ночного дежурства по роте Алексей Николаевич Беседа имел обыкновение часа в два обходить спальни. Сейчас, выйдя из дежурки, Беседа с удивлением заметил яркий свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери его класса. Он тихо подошел и бесшумно приоткрыл дверь. За учительским столом, развалившись на стуле, сидел Артем и, держа перед собой учебник, спрашивал Авилкина, явно подражая Нине Осиповне:
– Анса зы фолоуин квесчен… (Ответьте на следующий вопрос.) Уот дую ду ин зы монин? (Что вы делаете утром?).
Павлик морщил узкий лоб, искательно глядя на Каменюку, с трудом подбирал слова:
– Уи плэй ин зы моунин… (Мы играем утром…)
– Ну, чего ты брешешь? – разозлился Каменюка, но, спохватившись, вежливо пояснил: – Ит из нот корект. Финк е литл! (Это неправильно. Подумайте!)
– Чего, чего? – переспросил Павлик, пододвигаясь. Яркий луч света упал на его рыжую голову.
– Финк е литл! – повышая голос, повторил Каменюка, и его пальцы нервно забегали по страницам учебника, точно так же, как у Нины Осиповны.
– Финк, финк, какой финк? – закричал Авилкин и пугливо осекся, увидев в дверях капитана.
К великому неудовольствию Каменюки и, кажется, Павлика, Беседа приказал им идти спать.
Утром воспитатель рассказал о ночном бдении Нине Осиповне. Она растрогалась, обещала на уроке спросить Авилкина и поощрить его прилежание. Павлик отвечал хорошо. Когда он садился на место, Каменюка одобрительно прошептал:
– Пятьдесят шестой гвардейский!
Это у Артема было высшей похвалой, – она указывала на размер шапки, а следовательно, и головы хорошо ответившего урок.
– Товарищ капитан, я четверку по английскому получил! – подбежав в перерыв к Беседе, доложил сияющий Павлик.
– Ну, вот видите, значит, способности у вас хорошие. А ведь приятно за честный труд хорошую отметку получить?
– Очень приятно…
– Если будете и дальше стараться, напишу вашей бабушке письмо и похвалю, – пообещал капитан.
Павлик от удовольствия потоптался на месте, прищелкивая каблуками и приподнимаясь на носках.
– Разрешите идти? – нетерпеливо спросил он.
– Пожалуйста.
– Побегу Ковалю доложу! – крикнул на ходу Авилкин и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался вверх по лестнице в первую роту.
После уроков Беседа задержал на несколько минут отделение.
– Товарищи суворовцы, – торжественно начал он, и все невольно подтянулись, выпрямились, чувствуя по тону воспитателя, что сейчас будет сказано что-то значительное и приятное.
– В нашем отделении успевают почти все! Суворовцу Каменюке Артему за ревностное несение службы и помощь товарищу объявляю благодарность с занесением в личное дело.
– Служу Советскому Союзу! – Артем вздернул раздвоенный подбородок и выгнул грудь с раздобытой где-то эмблемой танковых войск.
Капитан крепко пожал ему руку, и это было самым дорогим для Каменюки.
С места поднялся Илюша Кошелев.
– Я предлагаю написать в нашем «Дневнике чести» об Артеме: он поступил, как настоящий товарищ!
Этот дневник в красивом переплете имел пространный заголовок: «Что и кем сделано в защиту чести отделения». Он хранился у Кошелева, и сами ребята решали, какой поступок достоин описания.
Илюшино предложение поддержали все.
– Теперь в нашем отделении только у Самсонова двойка по русскому языку, – сказал Беседа.
– У меня твердой тройки по русскому никогда не будет, – благодушно улыбаясь, сказал Семен.
– Я тоже так думал, – Авилкин повернулся к Самсонову, – а вот добился! Работать надо! – назидательно добавил он.
– Товарищи суворовцы, – Беседа вплотную подошел к первой парте, – я вот еще о чем хотел поговорить с вами. Вы иногда дразните Авилкина, несправедливо к нему относитесь, а он и сам человек хороший (при этих словах рыженькая голова склонилась почти к самой парте), и отец у него герой. Анатолий Иванович Авилкин командовал партизанским отрядом и погиб у пулемета, отражая атаку фашистов, которых было в несколько раз больше, чем партизан.
– А партизаны фашистов победили? – волнуясь, спросил Дадико.
– Да, победили… Ну, идите побегайте…
Через полчаса, выглянув из ротной канцелярии, Алексей Николаевич увидел, что Артем отобрал шесть человек и повел их в тупик коридора. Сев на подоконник, Каменюка начал командовать:
– Р-р-раз! Р-р-раз!
А шестеро добровольцев одновременно делали стойку, вскидывая вверх ноги, а руками упираясь в пол.
Это была тренировка перед состязанием… в беге на руках, задуманном Каменюкой. Самсонов считался лучшим специалистом в этом деле.
…Когда после обеда возвращались строем в роту, старшина подошел к Боканову; идя рядом в ногу, спросил о чем-то. Офицер, соглашаясь, кивнул головой.
– Суворовец Ковалев! – позвал Привалов.
Володя, удивляясь, зачем бы это, вышел из строя.
– Вы насорили возле своего места у стола, пойдите уберите, – приказал старшина.
Это было несправедливо – крошки хлеба, клочки бумаги разбросал Пашков. Володя, еще обедая, подумал: «Надо бы заставить его убрать за собой, небось дома так не свинячит».
– Это… – начал было объяснять ему Володя.
– Вы слышали приказание? – старшина нахмурился.
– Слушаюсь! – Ковалев повернулся кругом. Через несколько минут он доложил Привалову о выполнении его приказания и возвратился в класс.
– Что такое? – обеспокоенно спросил Гербов.
– Учился подчиняться! – усмехнулся Ковалев. – Пошли, Сема, в читальный зал, кажется получен свежий номер «Комсомольской правды». Читал о Кошевом Олеге? Неужели еще не читал? Вот это настоящий комсомолец! – И Володя, возбужденно жестикулируя, стал рассказывать о «Молодой гвардии».
ГЛАВА XXIV
Артем еще не совсем проснулся, а в его сознании возникла неясная мысль: «Сегодня должно произойти что-то приятное». С этой мыслью он и открыл глаза. Сигнала к подъему еще не было. Артем снова закрыл глаза, повернулся на другой бок, но сон как рукой сняло.
«Что же должно сегодня произойти?» – думал Артем. Он посмотрел в сторону Авилкина, но тот сладко спал, тонко, с переливами свистя носом. Наконец Каменюка вспомнил: «А-а! Сегодня день моего рождения!» Дома, когда живы были папа и мама, этот день приносил много радости.
Ему отчетливо вспомнилось одно такое утро. Он также проснулся тогда раньше всех. Солнце пробилось в комнату через щели в ставнях, пронизало занавески, разбросало по стене у кровати светлые пятна. Он приподнял голову с подушки и увидел над своими ногами пушку, привязанную к спинке кровати. Вскочил и бросился отвязывать ее. Пушка была с зарядным ящиком и стреляла горохом. На полу, в одной рубашонке, он стал возиться с ней. Мама услышала шум и вошла в комнату.
«Встал, Тема? – спросила она, ласково подняв на руки, поцеловала. – Поздравляю с днем рождения».
Потом он надел новую рубашку, вышитую, с широким кушаком, длинные брюки с настоящими карманами.
Артем постарался отогнать эти томящие сердце воспоминания. С горечью подумал: «Здесь даже не знает никто, что у меня такой день. Дела никому нет. Ну и пусть…»
Его раздражало, что Авилкин свистит носом. Артем поднялся и вытащил у него из-под головы подушку. Павлик, не просыпаясь, почмокал губами, свернулся под одеялом калачиком.
«Спит!» – с озлоблением подумал Каменюка и запустил подушкой в голову Авилкина.
Тот сразу вскочил и сел на постели.
– Что? Что? – бормотал он, не размыкая век.
Звуки трубы окончательно разбудили его.
– Мне сон какой-то чудной снился, Авилкин потянулся и с подвыванием зевнул: – будто я головой боксирую… На голове бо-ольшая перчатка!
И в столовой Каменюку не оставляло мрачное настроение. Чай он пил без всякого удовольствия и ни с кем не разговаривал.
Завтрак подходил к концу, когда капитан Беседа, незадолго перед тем вышедший из-за стола, появился в дверях, торжественно неся высоко перед собой большое круглое блюдо. Все, кто был в столовой, с любопытством вытянули шеи, стараясь разглядеть, что лежит на блюде. Офицер медленно опустил и поставил блюдо перед Каменюкой.
На блюде лежал торт. По его белой, залитой сахаром поверхности красивыми буквами из шоколадного крема было написано одно слово: «Артему».
Старший повар училища Прокофий Спиридонович, в прошлом кондитер, тряхнул стариной, и торт удался на славу.
Артем даже привстал от неожиданности. Он не верил своим глазам. Он так растерялся, что не догадался поблагодарить капитана и только растроганно бормотал:
– Товарищ капитан… Ну, товарищ капитан…
– Желаю тебе, Артем, успеха в учебе, желаю стать комсомольцем! – воспитатель обнял Артема и поцеловал его.
Илюша Кошелев сиял так, словно это его поздравляли. Возвратившийся из госпиталя Голиков шепнул Дадико: «У нас мировой капитан!» А Павлик Авилкин подсчитывал в уме, сколько времени осталось до его дня рождения.
– Мамуашвили, дай нож! – громко сказал Артем, придя в себя от первого смущения, и решительно погрузил нож в торт. Двадцать три шеи, словно по команде, вытянулись в его сторону.
Торт был податлив, как сливочное масло. Артем разделил его на двадцать пять частей.
– Передавайте тарелки, – сказал он, не без некоторого сожаления поглядывая на исчезающие с блюда куски. Предпоследний, самый большой, на котором почти целиком сохранилась буква «А», он с грубоватой застенчивостью протянул Беседе.
– Спасибо, Артем! – Алексей Николаевич улыбнулся, блеснув ослепительно белыми зубами, и попросил пробегавшую мимо проворную маленькую официантку Нюсю, принести всем еще по стакану чаю.
– У нас, понимаете, праздничный завтрак! – пояснил он.
Нюся убежала с подносом на кухню. В классе, перед самым началом уроков, с легкой руки Илюши, подарившего Каменюке блокнот, начались подношения герою дня. Голиков подарил Артему альбом с портретами прославленных танкистов, Мамуашвили – открытку с надписью «Привет от суворовца». Даже Авилкин отломил половину чернильной резинки. Но и этим не были еще исчерпаны все сюрпризы, ожидавшие сегодня Артема.
Майор Веденкин, войдя в класс, поздравил Артема и вручил ему книгу «Робинзон Крузо». Нина Осиповна сказала, что сегодня предоставляет право самому Каменюке решать, отвечать ему или нет, она же вызывать его не будет.
Каменюка чувствовал необыкновенную легкость и, удивительное дело, непрерывно поднимал руку, так как опасность получить двойку отсутствовала.
День был субботний, банный. После уроков старшина, прежде чем выдать чистое постельное белье, приказал вынести матрацы во двор и хорошенько выколотить их.
Взвалив полосатые скатки на головы, ребята выбегали на задний двор и, звонко перекликаясь, устраивались кто как считал удобней: одни, повесив матрацы на невысокую решетчатую ограду, лупили их палкой, другие, взявшись по двое за концы, трясли матрацы.
Артем, прежде чем вытащить свой матрац во двор, спрятал лежавшую под ним дощечку с надписью, сделанной им самим зеленым карандашом: «Смелого пуля боится».
Кирюша Голиков отошел в сторону, держа в руках палку, похожую на хоккейную клюшку. С силой работая ею, он радовался, что свободно владеет правой рукой.
Из-под клюшки поднималась пыль, и Голиков удивлялся – откуда ее столько набралось. Удивляться, собственно, было нечему: в отсутствие Кирюши койка пустовала, и никому не пришло в голову выколачивать его матрац при общей уборке. Вата в одном углу сбилась, и Голиков начал расправлять ее. Неожиданно он прощупал рукой какой-то небольшой круглый предмет. Голиков засунул руку поглубже и чуть не закричал от изумления. Часы! Его часы… Он стал жадно рассматривать их, завел, и они, как ни в чем не бывало, начали свое чудесное «тик-так». Ах, осел, осел! Как же он мог забыть, что сам положил их в ту ночь под подушку, на матрац. Ну, конечно, в матраце дырка, и часы провалились в нее. Утром ему почему-то показалось, что он уснул с часами на руке, – и поднял крик! Теперь, после первой минуты ошеломляющей радости, стыд взял верх над ней, и Кирюша не сразу решился объявить о находке. Наконец, он крикнул:
– Ребята, я свои часы нашел!
– Где?
– Покажи!
– Идут?
Его окружили товарищи.
Авилкин, поглядывая на часы через плечи стоящих впереди, виновато думал: «Значит, мне тогда показалось…» И он поспешно отошел в сторону, боясь, что кто-нибудь угадает его мысли.
– Да как они попали в матрац? – допытывались у Голикова.
Пришлось объяснять, прикрывая неловкость восторженным рассматриванием вновь обретенного богатства.
Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе с другими к нему.
«Конечно, это хорошо, что так получилось, – думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, – но ведь раньше, когда Кирюшка поднял шум, могли подумать и на меня…»
В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем в одной шеренге.
Каменюка шагал, сжав кулаки и хмуря брови. Праздничное настроение исчезло.
Они подходили к бане.
– Рота, стой! – скомандовал Беседа. – Вольно! – и приказав подождать его, прошел в ворота.
Артем решил сказать Голикову о том, что мучило его.
– Ты на меня думал? – он повернулся лицом к Кирюше.
– Ну, что ты? – Голиков смутился, сразу догадавшись, что имеет в виду Артем, и протестующе замотал головой.
– Не думал? – повеселев, переспросил Каменюка.
– Никогда! – убежденно ответил Голиков.
– А ну, покажи, какие они, – облегченно вздохнув, попросил Артем.
Кирюша с готовностью протянул ему часы.
– Хочешь, после бани надень, – предложил он и, видя, что Артем колеблется, великодушно добавил: – Да ты хоть сейчас бери… После ужина отдашь. Бери, бери… Когда хочешь, носи! – И они, обнявшись, вышли было из строя.
Но тут же раздался строгий голос Беседы:
– Кто разрешил покидать строй? Старший суворовец Голиков, наведите порядок!
Вечером, незадолго до отбоя, Беседа вызвал к себе Каменюку. Воспитателю было уже известно, что часы найдены. Ему очень хотелось как-то показать Артему, что он жалеет о своих несправедливых подозрениях, но он твердо знал – делать этого нельзя.
– Ну, Тема, как день сегодня прошел? – весело спросил капитан.
– Хорошо! Как дома! – воскликнул Каменюка. И неожиданно сказал, глядя воспитателю прямо в лицо: – Я, товарищ капитан, раньше сомневался, может, вы меня тоже ворюгой считаете… Хотел вас об этом спросить, да побоялся. Если бы вы сказали, что на меня думаете, – он запнулся и продолжал, словно преодолевая препятствие, – я бы из училища убежал… и ни за что не вернулся… хоть бы по кускам меня резали! Если б и вы обо мне так думали…
– Артем! – офицер встал, сдерживая волнение. – Я уже сказал тебе однажды – я тебе верю. Я в тебя верю! – повторил Алексей Николаевич. – Ну, иди, родной, спать…
