Текст книги "Алые погоны (повесть в 3 частях)"

Автор книги: Борис Изюмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Он договорился с Бокановым и Васнецовым, преподающим у малышей русский язык, о плане совместных действий.

Однако под градом насмешек товарищей Самарцев так ожесточился и «окаменел», что почти перестал разговаривать.

«Что делать? – думал Боканов. – Как разбить ледок в классе и в сердце этой нахохлившейся пичужки?»

Несколько дней назад Петя уже был у Боканова. Вернее, его силой привели к воспитателю. Во время вечерней подготовки уроков Боканов не присутствовал, потому что дежурил. Самарцев, отчаявшись выучить правила по русскому языку, с ожесточением закинул учебник на шкаф и, сосредоточенно уставившись в одну точку на крышке парты, сидел неприступный и мрачный.

Алеша Скрипкин, временно назначенный старшим отделения, подошел к Петру и потребовал:

– Садись, учи! Слышишь, Азея!

Боканов недавно говорил отделению, как надо стараться, чтобы завоевать первенство в училище, каждый рвался в бой, и, может быть, именно поэтому Скрипкин так ревностно принялся за наведение порядка.

– А тебе чего? – огрызнулся Самарцев, не поднимая головы.

Ребята загалдели:

– Он старший!

– Это наше дело!

– Всех подведешь!

– Учи, говорят!

– Не буду! – упрямо крикнул Петя. – Вы кто, чтобы мне указывать! – Он решительно сложил руки на груди и опять уставился в крышку парты.

– А-а-а, так? Значит мы – никто? – пуще всех хорохорился Скрипкин, еще хорошо помнивший обиду, нанесенную ему Самарцевым на уроке истории. – Ребята, – предложил он, – давайте отведем его к майору.

– А вот не пойду! – поглядел исподлобья Самарцев и втянул голову в плечи.

– Нет, пойдешь!

– Мы тебя поведем!

Они окружили его, навалились и, связав за спиной руки, повели к Боканову.

Сергей Павлович оторопел, увидя необычайное шествие, но, узнав в чем дело, успокоился. В этой вспышке мальчишеского гнева было что-то и привлекательное – может быть, желание сломить строптивого упрямца, завоевать победу училища?

Воспитатель остановил расшумевшихся ребят и, глазами указывая на Петра, осуждающе сказал:

– Зачем вы его связали, как преступника? Развяжите!

Отпустив всех, приказал Пете:

– А вы останьтесь.

Мальчик стоял, низко опустив голову.

– Вот видишь, – сочувственно обратился к нему майор, когда они остались одни, – нельзя выступать против коллектива. Понимаешь – нельзя! Надо достать свой учебник, сесть и выучить правила. Ясно?

– Ясно, – едва слышно прошептал отступник.

– Ну, иди…

На следующий вечер Боканов сам позвал Самарцева и, когда тот пришел в ротную канцелярию, мягко предложил:

– Садись, Петя.

Мальчик продолжал стоять.

– Садись же! – повторил приглашение Боканов.

Самарцев неохотно сел. В комнате было так тихо, что слышалось тиканье карманных часов офицера.

– Ты, Петя, когда в деревне жил – рыбу удил? В лес ходил? – спросил Боканов.

– В лес ходил, – скупо ответил Петя, не поднимая глаз.

– Что же там делал?

– Птиц ловил…

– Вот оно что! А ну, расскажи, как?

Тень оживления прошла по лицу Самарцева, глаза его радостно засветились. В голосе воспитателя было столько заинтересованности и душевности, что мальчик, невольно поддавшись ей, начал – сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, а потом все увлеченнее – рассказывать о сетках, приманках, птичьих повадках.

– Дятел делает гнездо для птенцов, как деревянный горшок… Оттого у них, пока маленькие, на пятках мозоли.

– Вот не думал! – воскликнул майор.

– О-о-о! – увлекаясь все больше, продолжал Самарцев. – Знаете, какие они умные! Галстушник… увидит ворону и сразу заковыляет, заковыляет, будто он хромой… Птица детей своих узнает!

– Не может быть! – недоверчиво посмотрел Боканов.

– Может! – Петя всем телом подался к майору, лицо его стало детски-открытым. – Узнает! Я курице подложил воронье яйцо. Вороненок-то вылупился, рот, глупой, раззевает-раззевает, а наседка клювом р-раз его! – и убила.

Уже улеглись спать в роте, и дан сигнал отбоя, а Боканов продолжал слушать рассказы Пети.

– Очень все это интересно! – с уважением сказал он наконец, – но спать идти все же надо.

Мальчик встал. Радостное оживление еще не сошло с его лица, будто он только что побывал в родной деревне, продирался сквозь лесную чащу, подсвистывал птицам.

– Я тебя вот о чем, Петя, попрошу: расскажи ты об этом всем в отделении.

Самарцев сразу поник, помрачнел.

– Так засмеют… Неловкий я в речи, – с горечью сказал он.

– Не засмеют! Только спасибо скажут, вот посмотришь. Ну иди, спокойной ночи…

И когда за мальчиком закрылась дверь, подумал: «Надо познакомить его с Гурыбой. Максим тоже великий знаток всех этих тонкостей».

5

Утром, передавая свой разговор с Самарцевым майору Васнецову, Боканов попросил его:

– Вы уж помогите ему план рассказа составить, поддержите в классе.

Васнецов обрадовался. Потирая ладонью бритую голову, пообещал:

– Поддержу, поддержу, за этим остановки не будет!

После уроков Васнецов подозвал Петю. Самарцев опять начал мрачно отказываться:

– Засмеют… – Но на этот раз отказ звучал не так решительно, как тогда, когда он говорил с Бокановым: правду сказать, Пете уже и самому хотелось испытать свои силы.

В конце недели, на уроке развития речи, когда составляли устные рассказы, Васнецов, словно бы между прочим, вызвал Петю.

– А вы, суворовец Самарцев, расскажите нам что-нибудь о лесной жизни.

Самарцев поднялся с парты, подошел к столу учителя, несмелым, стесненным голосом сказал:

– Я о ловле птиц расскажу… – и хмуро поглядел на хихикнувшего Скрипкина.

Тот скорчил ехидную гримасу, обернулся назад, как бы призывая всех в свидетели: «Послушайте, послушайте, наш-то говорун вас развлечет: „о-о-о…“ – Скрипкин, намекая на оканье Пети, беззвучно зашевелил губами, сложив их в форме буквы „о“».

– Утром, – начал робко Петя, – только солнышко взойдет, пойдешь в лес… и вдруг дрозд: «тикс-тикс-тикс»… Это, значит, на земле опасность почуял, встревожился… потому что если сверху что заметит, так он протяжно так делает: «си-и-и».

Чем дальше Самарцев рассказывал, тем больше, увлекаясь, смелел и теперь, прямо глядя на притихшего Скрипкина, спрашивал:

– А кукушонок на какой день из яйца выходит?

И сам же отвечал:

– А на тринадцатый!

Класс начал смотреть на Самарцева с интересом и невольным уважением, словно не узнавая его и дивясь, и во взглядах ребят, обращенных к учителю, можно было прочитать: «Видали, какой? А вы думали – никуда не годится».

Офицер похвалил Петю, поставил ему в журнал пятерку и, обращаясь к классу, но глядя на одного Скрипкина, сказал:

– А что у суворовца Самарцева окающий говор, так в этом нет ничего плохого. И Горький окал… Мы с вами будем изучать тему о говорах.

В перемену Алеша Скрипкин подскочил к своему другу – земляку из соседнего отделения.

– А мы Самарцева изучать будем! – сообщил он с торжеством в голосе и многозначительно пояснил: – Говор!

Друг Скрипкина только на секунду был поражен этим сообщением, но тотчас пришел в себя и высказал предположение:

– А у нас Амбарцумян есть – может, и его мы изучать будем?

– Не-ет! – энергично замотал головой Скрипкин. – Такого, как у нас Самарцев, у вас нет!

Петя, в это время догнав майора Васнецова, застенчиво сказал:

– Я и басни умею рассказывать.

– Вот это хорошо! На следующем уроке я спрошу вас, – пообещал учитель.

ГЛАВА V

1

Боканов любил в начале учебного года перелистать свой дневник: продумать, что недоделано, где ошибался.

И сейчас, после того как закончился набор и новое его отделение, как ему казалось, пошло в ногу с остальными, он достал свои записи за несколько лет.

Здесь были беглые заметки, психологические миниатюры, решенные и нерешенные ребусы воспитания, внезапно возникшие мысли и найденные приемы.

Он перечитывал страницу за страницей: «Не подменяйте убеждение уговариванием, – советует Зорин, – сознательность сознательностью, но и требуй!» Усмехнулся, вспомнив, что за пререкания лишил тогда Ковалева долгожданного увольнения в город. Зорин сказал:

«Правильно сделали». А вот запись: «Тон следует повышать только в том случае, если необходимо вывести воспитанника из состояния равнодушия, заставить вместе со мною пережить его проступок».

Подумал: «А не топчусь ли я на месте? Нет ли застоя в том, что вот я опять – воспитатель? Не командир роты, а именно рядовой воспитатель, бьюсь над теми же вопросами?» Но тотчас с негодованием возразил самому себе: «Разве не будет движением вперед, если я без грубых ошибок, лучше, точнее, чем раньше, воспитаю новых двадцать пять суворовцев? Если сумею превратить в своих помощников и тех, кто уже окончил наше училище?»

Нет, ни один из офицеров училища не стоял на месте. Алексей Николаевич заочно заканчивал академию имени Фрунзе, Веденкин сдал издательству методику преподавания истории, а он – получил диплом переводчика. «Застоя не предвидится», – усмехнулся Боканов.

К полудню он решил пойти в училище.

Был выходной день. Во дворе на скамейке под невысоким кленом сидел Веденкин и внимательно наблюдал за футболистами внизу, на плацу.

Правее тира малыши затеяли игру «Бег по кочкам»: начертили на земле два десятка кругов и прыгали по ним, стараясь не попасть на черту.

– Доброго здоровья! – сказал Боканов, пожимая руку Виктора Николаевича, и сел рядом. Тот обрадовался, стал подробно расспрашивать о ленинградской поездке.

Выслушав рассказ Боканова, воскликнул:

– Мы должны укреплять связь с нашими выпускниками! Она поможет нам разрешать задачи здесь.

– Я как раз вчера ратовал за это же на совещании у генерала… Ну, а как мои малышата?

– Бесподобный народ! Правда, был у меня на той неделе… рабочий конфликт.

– Что такое? – насторожился Боканов.

Мимо прошли два суворовца, неся планер. На футбольной площадке раздался требовательный свисток судьи. Свежий осенний ветер донес от столярной мастерской смолистый запах тёса. Над горизонтом лежала оранжевая полоса. Темные тучи, разбросанные по этой полосе, формой походили на копны, и, казалось, что солнце освещает широкую оранжевую степь в поднебесье.

– Да ничего особенного не произошло, – успокоил Веденкин: – Заметил я на уроке, что ваш деятель Скрипкин, лидер, так сказать, отделения, пристроил под крышкой парты книгу – читать… Вызываю его: «Суворовец Скрипкин Алексей!»

Поднялся, коленками книгу придерживает, а глаза – ягненочка.

– Почему вы на уроке занимаетесь посторонним делом? – спрашиваю я с возмущением.

Побледнел, виновато опустил голову.

– Раз вы не уважаете предмет, который я преподаю и люблю, не уважаете мой труд, вы не можете и от меня ждать уважения. Садитесь.

Скрипкин сел и печально подпер кулаком подбородок. Я – никакого внимания. Вопросы задаю то одному, то другому, он руку тянет, изнемогает – я не вижу. Спрашиваю: «Вопросы есть?» Скрипкин опять руку тянет – я не замечаю. У него слезы на глазах. Соображаю, что пора менять курс. Скрипкин руку поднял, просто так, уже и не ждет счастья вызова.

– Да? – спрашиваю я его сурово.

Он вскочил, говорит прерывающимся голосом:

– Товарищ майор… Обещаю… никогда в жизни… на уроках истории не буду посторонние книги… Вот посмотрите!..

– Ну что ж, – говорю, – я верю вам…

Офицеры посмеялись.

– Не снять ли Скрипкина с начальствующего поста? – спросил Боканов.

– Нет, нет, – заступился Веденкин, – он живой, исполнительный… Оставьте его, обтешем. И потом… гм… гм… он мне вчера документ передал, правда, дело секретное, ну, да вы человек не посторонний и военные тайны хранить умеете.

Виктор Николаевич протянул Боканову лист, вырванный из ученической тетради.

– «АКТ», – был написан заголовок красным карандашом сверху листа. – «СЕКРЕТНО». «Я суворовец Скрипкин, – прочитал Боканов, – обещаю в эту неделю искоренить все свои глубокие недостатки. За все проступки прошу наказывать меня высшей мерой».

И подпись: «Старший отделения Скрипкин».

– Ничего не скажешь, – сломленный такой самокритичностью, почтительно произнес Боканов, возвращая «акт» историку, и вдруг заметил метрах в тридцати от себя Авилкина с расстегнутым воротничком гимнастерки. Как у всех училищных модников, гимнастерка у него была так вытянута из-под ремня внапуск, что нижний край ее почти не виднелся.

– Суворовец Авилкин! – позвал Боканов.

Павлик, тотчас застегнув воротничок, одернул гимнастерку и быстро подошел к офицерам.

«Ведь знает же, негодник, в чем дело», – недовольно подумал Боканов, а вслух сказал:

– Поручаю вам взять себе в помощь двух суворовцев пятой роты и до пятнадцати часов следить на территории двора за соблюдением суворовцами формы одежды.

В смышленых глазах Авилкина отразилась догадка.

– Слушаюсь. Разрешите идти?

– Вот так-то, – внимательно посмотрел на юношу Боканов, – уставы любят, когда их выполняют. Идите!

Авилкин приложил руку к фуражке, лихо повернулся и пошел к группе суворовцев, стоящих у футбольного стадиона.

– Щеголь! – улыбнулся Веденкин. – На уроке нет-нет, да и достанет зеркальце, посмотрится.

– Что и говорить, красавец мужчина!

– Вы с ним не шутите: он для нашего журнала перевел рассказ с английского.

– Однако!

– Вот вам и однако!

2

Боканов собрал своих суворовцев в ротной комнате отдыха после обеда. Малыши, чинно рассевшись на стульях, выжидательно посматривали на воспитателя. Он обвел их ряды внимательным взглядом. Вспомнил, как несколько лет назад впервые вошел в класс Суворовского училища.

Сейчас они не казались уже Сергею Павловичу одинаковыми: нахохлившись, сидел Самарцев; словно на раскаленных углях – Алеша Скрипкин; по глазам Феди Атамеева ясно можно было определить, что это старательный и честный мальчик. Худенький, бледнолицый, он, когда надо было что-нибудь записать, так низко склонял над бумагой голову, что, казалось, прислушивается. «Надо отучить его от этой привычки», – подумал майор.

– Товарищи суворовцы, – начал он, – в этом году впервые наши воспитанники уехали в офицерские училища. Портреты лучших из них висят у нас на Доске почета в актовом зале. Мы сейчас пойдем туда. Я расскажу вам об этих суворовцах, которыми все мы гордимся. Уверен: многие из вас тоже закончат наше училище с золотыми и серебряными медалями…

В открытое окно проник луч солнца, притаился у ножки стола. Тихо проскрипел чей-то стул, и снова наступила сосредоточенная тишина, только за дверью слышно было позвякивание ключей в руках старшины Привалова.

– И в этой комнате, – продолжал майор, – в военном уголке вы видите мишень лучшего стрелка училища – Володи Ковалева. Генерал наградил его именными часами.

Все, как по команде, повернули головы в сторону военного уголка и стали почтительно рассматривать мишень с пробоинами в «десятке».

– Если вы хотите, – предложил Боканов, – мы будем переписываться с курсантами – нашими выпускниками.

– Хотим! – радостным хором ответили все.

– Решено! Только не надо хором отвечать, у нас ведь не новгородское вече. Людям военным так не пристало… А теперь пойдемте-ка в актовый зал, к Доске почета.

3

Из актового зала малыши, возбужденные, возвращались к себе в роту без строя.

– Вот с кого надо пример брать! – говорил Федя, мелкими шажками идя между Скрипкиным и Самарцевым. А про себя подумал: «Только я таким никогда не буду, куда мне! Скрипкин хотя и вредный, а правильно говорит, что я размазня». Он печально вздохнул.

– Здорово, – громко восторгался Скрипкин, – кто с золотой медалью окончил, того фамилия на Доске золотыми буквами написана, а кто с серебряной – буковки серебряные!

– А сбоку совсем еще чистая доска висит, – мечтательно сказал Федя.

– У Ковалева глаза – ух! – неожиданно заявил до сих пор молчавший Самарцев. – Настоящий стрелок!

– А из какого карабина он стрелял?

– 1076.

– Майор сказал, этот карабин у Артема, – с завистью напомнил Скрипкин.

Возле расположения своей роты ребята разошлись кто куда. Самарцев решил пойти в библиотеку к Марии Семеновне, она обещала ему новую книгу – о Сталинградской битве. Во дворе Самарцев встретил Артема.

Этот мальчонка приглянулся Каменюке еще тогда, когда он увидел его на турнике, и Артем не упускал Самарцева из виду. Петя нравился ему своей прямотой, напористостью, невольно напоминал Артему, каким он сам был несколько лет назад, как тоже замыкался и «кололся», если думал, что его хотят обидеть. Каменюка за последнее время раздался в плечах, повзрослел и выглядел старше своих лет. Еще резче стали очертания его раздвоенного подбородка, а глаза утратили былое выражение необузданности.

– Здорово, гвардия! – остановил Артем Петю. Лицо Самарцева осветилось радостной улыбкой.

– Здравия желаю, – тихо сказал он.

Каменюка обнял его за плечи, голова Пети доставала Артему до спортивных значков на груди.

Они пошли меж рядов молоденьких тополей.

– Аллея вашей роты, – сделал широкий жест рукой Артем. – Вам ее охранять и убирать. А деревья здесь сажали Володя Ковалев и его товарищи.

Расспросив Петю о его делах в классе и узнав об удачном рассказе, Артем похвалил:

– Это ты молодец! А мы летом в колхозе работали, помогали план выполнять.

– Госпоставки! – знающе вставил Петя, и Каменюка, улыбнувшись улыбкой взрослого, подтвердил:

– Точно. Полковник Зорин в нашу бригаду пришел, – мы у стога работали, – вилы в руки взял, говорит: «Тряхну стариной!»

– Зорин – это кто? – спросил Петя.

– Как говорят, душа училища… Сам увидишь… – ответил Каменюка и начал рассказывать о Зорине, офицерах, лагерной жизни и походах: – На ночь остановились в селении. Сарай для ночевки нашли. Ну, прежде всего сена раздобыли для постели нашему капитану. В армии так положено, – веско пояснил Артем, – подчиненные заботятся о командире, а командир – о подчиненных.

Самарцев понимающе посмотрел на друга.

– А экспедитором мы назначили Авилкина, – продолжал Артем.

– Экспедитор, это кто почту возит? – спросил Петя.

– Он самый! Так вот назначили Авилкина…

– Рыжий ваш… – опять перебил Петя.

– Цвета корки мандарина, – добродушно усмехнувшись, терпеливо ответил Каменюка. – Только, брат, когда старший говорит, младший слушает… Ездил Авилкин из лагерей в город, за почтой, на велосипеде. Однажды уехал, и срок ему возвратиться, а тут разразился ливень страшной силы. Ждем сверх срока час, ждем два – нет нашего экспедитора! Тогда решили мы организовать розыск. Километрах в шести обнаружили: тащит велосипед с грузом, прямо пар идет. А мы для него захватили кашу в котелке. Знаешь, еще теплая. То-то рад был!

Петя слушает с восторгом.

– Это называется армейская дружба, – пояснил Артем. – Ясно?

«Да, со Скрипкиным не очень-то надружишься», – вздохнул Петя, но вслух ничего не сказал.

И Артем Каменюка кое о чем умолчал. Он, например, не рассказал, что ему, секретарю комсомольской организации отделения, частенько приходится вести с Авилкиным крупные разговоры. Артем терпеть не мог нескромности, хвастовства. Павлик был неравнодушен к девятикласснице Аллочке, сестре Мити Родина, с которым продолжал дружить Артем.

– Ну и хвастунишка же он, – возмущенно говорила как-то Артему девушка, – хвалился: «Я теперь начальник. Работу распределю, а сам хожу посвистываю!» Слово какое-то сказал – сачкую?

Артем расхохотался:

– По-курсантски «сачок» означает, – если первые буквы брать, – современный армейский чрезвычайно обленившийся курсант.

– А то еще расписывал, что у вас был тяжелый поход и вы взбирались по таким страшным кручам, что ни словом сказать, ни пером описать…

Артем не стал разоблачать Авилкина, хотя «страшные кручи» были плодом его фантазии. Недаром ребята, когда Павлик начинал прихвастывать, останавливали его репликой: «Режь пополам!» Про себя же Каменюка решил: «Дам же я тебе на бюро за вранье – жарче станет, чем от круч».

…Но обо всем этом Артем, конечно, не стал рассказывать Пете Самарцеву.

– Ну, пока! – козырнул Артем, когда они дошли до библиотеки. – Скажи своим друзьям, что я у вас буду вести военный кружок.

– Скоро? – порывисто спросил Петя.

– С той недели.

– А как ты будешь… вести?

– Поживешь – увидишь! Первая тема: оружие любит ласку, чистоту и смазку. Ясно, пехота? – и, дружески подтолкнув Петю, Артем скрылся.

Немного позже Петя с книгой в руках забился в дальний угол сада.

Приволжские степи… Тридцать три советских воина двое суток бьются с семьюдесятью фашистскими танками. Кончились продукты. Нет воды… Но они удерживают рубеж. Тяжело раненный подносчик патронов Филипп Железнов бросается в бой… Сожжено двадцать семь танков, убито сто пятьдесят гитлеровцев…

И его, Петра, отец – Кондрат Иванович Самарцев, гвардии рядовой – тоже дрался и погиб где-то там, у Сталинграда… Может быть, в этом бою…

Мальчик лихорадочно читает страницу за страницей, забыв обо всем на свете, охваченный одним желанием – стать рядом с бойцами… Только бы удержать рубеж, только бы удержать!