Текст книги "Алые погоны (повесть в 3 частях)"

Автор книги: Борис Изюмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА XII

1

Ко дню вступления в комсомол Артем готовился, как к большому празднику, но временами возникали сомнения: а вдруг не сможет ответить на какой-нибудь политический вопрос? Позор! И Артем лихорадочно перелистывал газеты. Потом опасность мерещилась с другой стороны: забудет что-нибудь по Уставу ВЛКСМ! И Каменюка ночью, тайком, пристроив батарейку под кроватью, перечитывал параграфы Устава.

– А ну, проверь! Все пункты проверь! – приставал он утром к товарищу.

Приближение дня приема наполнило Артема чувством ответственности, возбужденным ожиданием решающего события в жизни. Во время занятия химического кружка Каменюка шикнул на хихикающего Авилкина:

– Хватит, слышишь?

– А тебе больше всех надо! – огрызнулся тот, вертя бронзово-рыжей головой.

Артем ничего не сказал, только посмотрел на Авилкина так, что Павлик мгновенно умолк.

Если Артема спрашивали теперь: «Ты правду говоришь?», с уст его готово было сорваться: «Конечно. Я же готовлюсь в комсомол!», но что-то сдерживало напоминать об этом. И в самом молчаливом достоинстве заключалось гораздо больше, чем в горячих заверениях.

Подал заявление в комсомол и Павлик Авилкин, но у него это получилось очень бездумно и легко, как все, что он делал. Можно было даже заподозрить: не хочет ли Авилкин только погреться славой вступающего? И – что особенно не нравилось Каменюке – чересчур Авилкин везде хвастал: «Вступаю в комсомол, вступаю!» Он даже заранее купил обложку для комсомольского билета.

Но вот, наконец, и день приема. Заявления рассматривались на бюро третьей роты, потому что в роте Тутукина были пока только два комсомольца.

На бюро явились гурьбой ребята из класса Беседы. Глазея, ждали событий. Алексея Николаевича не было – его вызвали в округ. Пришел майор Веденкин. Присели на скамью Гербов и Ковалев, давшие рекомендации Артему. За длинным столом, покрытым кумачом, расположились члены бюро. На задней стене комнаты висел старательно написанный лозунг: «ВЛКСМ – верный помощник партии. Примем в комсомол самых достойных».

«Молодцы, – мысленно похвалил Веденкин, одобряя торжественные приготовления, – а то мы незаметно для себя превратили прием в будничное дело. Молодцы!»

Первым рассматривалось заявление Авилкина. Он, семеня, подошел к столу. Яснее проступили веснушки на побледневшем лице, хитро забегали зеленоватые глаза – видно, и здесь собирался «финтить».

Майор Веденкин, узнав, что Авилкина хотят принять в комсомол, очень удивился этому и решил обязательно прийти на бюро, чтобы ребята не допустили ошибки.

Виктор Николаевич сидел, опираясь на палочку, врачи установили, что у него ишиас, и строго-настрого приказали лечь в госпиталь, но Веденкин отмахивался: «Перележу дома». Жене он говорил:

– Чудаки! Разве имеет право болеть учитель, да еще в конце четверти? От одной мысли, что программа не пройдена, что Дадико еще без оценки, а Максим сам не сумеет подготовить доклад, мне станет хуже.

И Веденкин утром дома кое-как лечился мешочками с горячим песком, а к полудню упрямо ковылял в училище. Сейчас, глядя на Авилкина, он думал: «Рановато вам, Павел Анатольевич, в комсомол, рановато».

Но Авилкина «раскусили» сразу и без вмешательства Виктора Николаевича, тем более, что этому усердно помогали товарищи Павлика по отделению, принявшие самое живое участие в событиях.

– А почему ты на подсказках живешь? – изобличающе спросил с места Сенька Самсонов, часто помаргивая белыми ресницами.

Авилкин не нашелся, что ответить.

– Я думаю, – высказал твердую уверенность Сенька, – лучше своя тройка, чем чужая пятерка!

Члены бюро с ним согласились, но уточнили: самое лучшее все же – своя пятерка.

– А у вас тройки есть? – корректно спросил Авилкина председательствующий, комсомолец Толя Бирюков из третьей роты, отличник учебы, недавно получивший грамоту ЦК ВЛКСМ.

– Раньше были, – неопределенно ответил Павлик.

«Ну, зачем юлить?» – возмущенно думал Ковалев. Он считал себя ответственным и за Авилкина, хотя не дал ему рекомендацию, как тот ни упрашивал.

Кто-то из членов бюро, просматривая небольшую ведомость, сказал:

– Да у него и двойка, оказывается, есть…

– Я хочу быть, как Маресьев, а домашние задания выполнять скучно! – выпалил Авилкин, полагая, что этим он заранее снимет с себя какие бы то ни было обвинения.

Все рассмеялись.

Майор Веденкин счел необходимым вмешаться.

– А как вы думаете. – обратился он к Авилкину, – почему Маресьев совершил свой подвиг?

– Ну, ясно, герой! – не задумываясь, ответил Павлик и победно посмотрел на учителя: «Получили? Засыпать хотели!»

– А что толкало его на геройство? – настойчиво продолжал спрашивать Виктор Николаевич.

Павлик растерянно молчал. Странный вопрос: ну, герой – герой и есть.

– Этого вы не понимаете, – сожалея, сказал майор и, обведя присутствующих взглядом, объяснил: – Истекающий кровью Маресьев полз восемнадцать суток к своим, потому что у него развито было чувство долга. Он решил: каких бы усилий ему это ни стоило, возвратиться в строй, продолжать борьбу! Значит, кто хочет быть похожим на Маресьева, должен уметь преодолевать любые трудности для блага нашей Родины. В училище у нас тот проявляет героизм, кто настойчиво, не жалея сил, учится. Такой человек готовит себя к будущим подвигам, закаляет свою волю.

Авилкин кивнул головой: ясно, мол, и я так думал!

Председательствующий обратился к нему:

– Вы можете дать бюро твердое обещание учиться только на четыре и пять?

– Не могу! – зашнырял глазами по сторонам Павлик.

– Почему? Ведь берут обязательства стахановцы на производстве.

– Ну да! Сравнили! Наша же работа умственная! – заюлил Авилкин. – Если б мне станок дали, я бы, ого-го, показал! А в нашей работе разве можно точно сказать, что двойку не схватишь? Нет гарантии!

Председательствующий не выдержал:

– Надо, товарищ Авилкин, быть серьезнее и думать о чести своего училища!

Предложение поступило одно, и его приняли единогласно: «Как недозревшего, Авилкина пока не принимать, воздержаться».

Павлик воспринял решение безболезненно. Можно было заметить тень удовлетворения на его лице: «Ну, не удалось, так не удалось. Зато на бюро побывал! Люди специально ради меня собирались».

Садясь на место, он уверенно пообещал:

– Дозрею!

Секретарь бюро Анатолий Бирюков настоял, чтобы в протокол записали: «Комсомольцам, давшим рекомендации суворовцу Авилкину, указать на несерьезный подход к делу».

Владимир молча корил себя: «Я недостаточно над ним поработал… Надо будет заняться основательнее».

2

Пока разбирали заявление Павлика, Артем сидел ни жив ни мертв. «И меня так, и меня!» Волнение усилилось еще и оттого, что перед самым собранием Каменюке рассказали, как недавно исключили из комсомола Пашкова «за индивидуализм». Артем тогда спросил с тревогой:

– А что это?

Авилкин затараторил:

– Не знает, что такое индювидуализм!.. Это когда человек надуется, как индюк, и считает, что лучше всех на свете.

– Брось болтать, – строго прервал Павлика кто-то из старшеклассников. – Это когда с товарищами не считаются, много о себе мнят.

«Может, и я такой? – напряженно думал Артем. – О товарищах мало заботился, Авилкину не помогал…»

Но когда Артем Каменюка встал и почувствовал на себе десятки внимательных и дружелюбных глаз, он приободрился и ему сразу стало легче.

Веденкин с удовольствием посмотрел на Артема. Как вырос парень за последние два года! Сколько ему? Около пятнадцати кажется. Высокого роста, ладно сложенный, со смелым взглядом темносиних, с «отчаянной» глаз – такие трудно представить испуганными. У правого виска память о давней уличной схватке – шрам, похожий на продолжение темной брови.

«Чудеса мгновенного перевоспитания! – насмешливо вспомнил чьи-то слова Виктор Николаевич и усмехнулся: – Выдумка досужих умов. Только упорством, неунывающей настойчивостью добьешься успеха в этом деле! Были, конечно, и у Артема вывихи в поведении и, возможно, будут еще, незачем обольщаться и идеализировать».

В прошлом году Артем создал у себя в роте ТОГВ и ЦСР. ТОГВ – Тайная организация – Гроза Вселенной, а ЦСР – Центральный склад разведчика.

ЦСР – это была узкая, длиной в руку, дыра под печкой, ловко заложенная кирпичом. В дыре хранились электрический фонарь, компас, фара от автомобиля и веревка, раздобытая в прачечной.

На стенах, классных досках, тетрадях, книгах появились таинственные буквы ТОГВ и ЦСР. Артем тогда бредил разведкой, упоенно читал книги о ней, выдумывал пароли, планы, шифры.

Он мечтал о подвиге в тылу врага, о том, как проникнет к ним в штаб, похитит документы огромной важности.

Вот он сидит среди врагов, а они и не подозревают ничего… Какая выдержка нужна, храбрость, преданность своей Родине!

Тутукин, узнав о ТОГВ и ЦСР, взвился, загремел о «политической подкладке дела», о «корнях», забил в набат – на партийном собрании, на педагогическом совете.

Зорин, вызвав к себе Тутукина, терпеливо вразумлял его:

– Чего ты, Владимир Иванович, крик поднял? Подумай, не проще ли было бы тому же Беседе организовать кружок разведчиков, назвать его, скажем, КСВ – «Кружок смелых воинов». Впрочем, это дело выдумки. И пусть у них будет «тайный склад» (только бы мы о нем знали), и сам помоги веревку достать – зачем же им из прачечной тянуть?

После раскрытия злополучных ТОГВ и ЦСР, встречая Артема, полковник каждый раз добродушно спрашивал:

– Как дела, Гроза Вселенной?

И Каменюке хотелось провалиться сквозь землю – такой глупой казалась теперь эта выдумка.

3

– Расскажите свою биографию, – обратился к Артему секретарь бюро.

Каменюка готов был к этому вопросу и все же не сразу начал:

– Родился я в 1932 году… Три класса окончил… Тут война. Папа и мама – учителя, их фашисты повесили за то, что прокламации писали… Наши пришли… Я в Суворовское поступил…

Помолчав, выискивая что-нибудь значительное в своей жизни и не найдя, виновато закончил:

– Всё.

А в голове неотступно звучало: «Недозрел… недозрел…»

– Вопросы к товарищу Каменюке есть?

– Есть, – поднялся маленький, крутолобый член бюро Горкин, любитель задавать вопросы большой, жизненной важности и принципиальности.

– Скажите, а вы лично участвуете в строительстве коммунизма?

– Готовлюсь стать строителем! – страстно воскликнул Артем, поворачиваясь к Горкину. – Пятерку получу – значит, уже немного подготовился. Если, например, на Урале домну пустили – мы все радуемся, а там узнают: суворовец хорошо учится – и тоже радуются.

– Верно, – удовлетворенно, словно иного ответа он и не ждал, кивнул головой Горкин.

Поднялась рука со скамьи присутствующих. Впечатлительный Дадико, расширив огромные черные глаза, спросил замирая:

– А если ты в руки врагам попадешь и тебя, как Юрия Смирнова, пытать будут, ты что-нибудь расскажешь?

– Ни за что! – как клятву, произнес Артем. – Когда отец печатал прокламации, я их на воротах расклеивал… И если бы меня поймали, ничего не сказал бы!

Выступлений было немного, и все такие хорошие, что Артему даже неловко стало. Только Ковалев сказал:

– Я дал товарищу Каменюке рекомендацию – значит, ручаюсь за него… Но хочу указать на один его недостаток. – Он повернулся к Артему: – Надо, товарищ Каменюка, быть более воспитанным. Вы можете еще нагрубить товарищу, выругаться, руки в карманах держите, сплевываете на каждом шагу. Это следует прекратить.

– Прекращу, – тихо сказал Артем, поднимая на Владимира преданные глаза.

Потом Артему жали руку, поздравляли – майор, Дадико, Сенька, какие-то ребята из других рот. Он был как во сне. Выскочив в коридор, побежал в любимый дальний угол на третьем этаже, чтобы наедине подумать о совершившемся. Член Ленинского Союза Молодежи… Всесоюзного!.. Коммунистического!.. Комсомольцами были и Павка Корчагин, и Кошевой, и Матросов, и Зоя, и Сережа Тюленин, любимый герой Артема, и когда-то отец… А теперь он тоже… Комсомолец Артем Каменюка! Когда вдумаешься в это – дух захватывает… Вот был бы папа жив! Жаль, нашего капитана сейчас нет… Надо сделать для билета кармашек в гимнастерке, около сердца. Надо другу Толе Бунчику написать: стал членом ВЛКСМ. Эх, красота! Он оглянулся – в коридоре никого не было – и прошелся колесом.

Минутой позже, серьезный и сдержанный, Артем степенно спускался по лестнице. «Теперь нельзя, чтобы говорили: „Каменюка недисциплинирован“, „Каменюка невоспитан“. Нельзя!»

Повстречался математик Гаршев из первой роты.

– А-а, комсомолец, поздравляю! – и руку пожал.

«Приятно! Капитан-то, Алексей Николаевич, больше всех будет радоваться».

4

Майор Веденкин, опершись на палку, остановился у окна актового зала. Всматриваясь в шустрые фигурки конькобежцев на катке, он пытался определить, какие роты участвуют в игре. Игра называлась «Борьба за знамя».

«Наверно, самые младшие», – решил, наконец, Виктор Николаевич. В это время на катке прекратили игру, малыши стали поспешно снимать коньки. «Сбор по тревоге», – догадался майор.

Лучи заходящего солнца окрашивали небо причудливыми цветами. Казалось, по синему листу бумаги неумелая детская рука провела беспорядочные яркие мазки, переходящие в нежные тона – от светлозеленого до оранжевого. Солнце ушло за реку. На горизонте засеребрилась узкая полоса.

«Будет хорошая погода», – подумал Веденкин, глядя на эту полосу. Краем глаза он увидел стоящего рядом Артема. Майор знал, чего ждет Артем, и сказал именно то, что надо было мальчику в эту минуту:

– Жаль, нет сегодня Алексея Николаевича, он бы тоже с нами порадовался.

Артем доверчиво улыбнулся. Обычно в присутствии Алексея Николаевича Каменюка сдерживал проявление своих чувств к нему, старался не выдавать их. Но сейчас при упоминании о воспитателе он весь загорелся. Артему очень хотелось поговорить о нем, рассказать что-нибудь такое, что возвысило бы капитана, показало его с самой хорошей стороны.

– Наш капитан в университете марксизма-ленинизма учится! – с гордостью сообщил он.

– Откуда ты знаешь? – спросил Веденкин.

Беседа действительно учился в вечернем университете, но вряд ли говорил об этом ребятам.

– Он книгу Иосифа Виссарионовича Сталина, том третий, на столе в классе оставил, а сам вышел. Я смотрю: на корешке написано «Институт Маркса-Энгельса-Ленина», открыл, а там зачетная книжка нашего капитана. Все пятерки, только одна четверка! Во учится! Забыл, как называется тот предмет, за который четверка – «диа», как-то «диа»…

– Диалектический материализм, – подсказал майор.

– Верно! Вы все знаете! И история ваша есть, – сообщил Артем. – Ребята все обступили меня… Всем понравилось, что история есть… Значит, нашему капитану тоже даты заучивать приходится… А в книжке зачетной благодарность за отличную учебу. Он потому и с нас так требует.

– Имеет право, – сказал Веденкин.

– Имеет! – с гордостью подтвердил Артем.

ГЛАВА XIII

1

Зорину долго не удавалось найти такого библиотекаря, который был бы не только знатоком книг, но и опытным воспитателем. Наконец ему повезло. На работу в училище приняли Марию Семеновну Гриневу – маленькую белоголовую старушку, в больших роговых очках, в неизменной шелковой кофточке и черной юбке с широкими бретельками. Кофточка всегда была белоснежной и тщательно выглаженной.

Неутомимая, богатая на выдумки, Мария Семеновна то устраивала выставки, то проводила читательские конференции, то мастерила с ребятами монтажи: о пятилетке, о родном городе, о героях труда; затевала переписку с автором новой интересной повести, а если была возможность, приглашала его в училище.

То ли потому, что была она какая-то домашняя, сердечная, то ли потому, что потребность детей в материнском теплом взгляде, участливом слове была огромной, но к Гриневой льнули все ребята.

К ней приходили с письмами, поверяли секреты, прибегали спросить значение непонятного слова, рассказать о споре в классе, о своих обидах и радостях. И она никого не оставляла без внимания и участия. У нее была крохотная комната, примыкающая к читальному залу, где она выслушивала самые сокровенные тайны.

Историю с часами Мария Семеновна в свое время хорошо знала и, как могла, смягчила отношение товарищей к Артему. А позже с такой же готовностью взяла под свою защиту и Геннадия.

Это не было добреньким всепрощением. Мария Семеновна умела и пробрать, кого следовало, и непритворно рассердиться, но все это у нее получалось по-матерински заботливо, она быстро отходила и не забывала потом заступиться, дать добрый совет.

Она стала близкой еще и потому, что потеряла в войну своего единственного сына, героя-артиллериста Федю, и ребята чувствовали, что теперь в каждом из них Мария Семеновна видит своего Федю, старается сделать их похожими на сына.

2

В последнее время Артем читал запоем: на ходу, пристроившись где-нибудь на подоконнике, если удавалось – на уроках, проявляя при этом редкостную способность распределять внимание между книгой под крышкой парты и объяснением учителя. Книгу отнимали, Артема наказывали, но страсть углублялась. Правду говоря, к ней относились все же терпимо – видели задаток хороших возможностей.

Всего два дня назад Каменюка взял книгу «Как закалялась сталь» и уже возвращал обратно. Читал он лихорадочно, с пересохшим от волнения горлом.

– Ну, как? – приветливо спросила Артема Мария Семеновна.

– Замечательная! А Корчагин… Вот это человек – всем нам пример! Трудностей никаких не боится. Наоборот! – И Каменюка, захлебываясь, стал передавать содержание книги, которую читал уже во второй раз.

– А ты заметил, как Павел боролся с дурными привычками – бросил курить и ругаться? – спросила Гринева.

Артем с недоумением посмотрел на нее, – вот уж на что он и не подумал обратить внимание! – но вдруг вспомнил:

– Верно! Ну, так он же все мог! Пустой болтовни не любил. Сказал: брошу курить – и бросил! А как здорово Жухрая выручил!

Артем готов был уже снова предаться воспоминаниям о прочитанном, но Мария Семеновна спросила, строго глядя сквозь стекла очков:

– Говорят, ты ругаешься?

Каменюка неловко замялся, но правдиво ответил:

– Бывает, Мария Семеновна… Иногда просто невозможно выдержать.

– Мне это очень неприятно, – огорченно сказала она, – мой Федя никогда не ругался. Постарайся, Тема, и ты не делать этого.

– Постараюсь, – искренне сказал Артем и твердо добавил: – Слово мое верно – ругаться не буду.

– Какую же тебе книгу дать? – словно они только об этом и говорили, в раздумье произнесла Мария Семеновна. – Есть хорошая – о Фрунзе Михаиле Васильевиче.

– Дайте, пожалуйста!

Она отошла к полке, и Артему показалось, наощупь достала книгу в коричневом переплете. Протягивая ее, посоветовала:

– Ты особенно обрати внимание на твердость Арсения – так рабочие звали молодого Фрунзе. Царские судьи заранее подготовили ему смертный приговор. Во время суда, в перерыв, подбегает к Арсению защитник и предлагает: «Выступите, в последнем слове отрекитесь, молодой человек, от своих идей, скажите: „Заблуждался по молодости“, вас и помилуют!» Арсений возмутился: «Я убеждениями не торгую! Такой „защитник“, как вы, мне не нужен».

Мария Семеновна умолкла.

– Что же дальше было? – потянулся к ней Артем.

– Приговорили Арсения к смертной казни, а он, сидя в одиночке, спокойно стал изучать иностранный язык. Потом выбрал момент и бежал.

– Здорово! Вот это герой, это я понимаю!

– Опять ты, Тема, руку в кармане держишь, – укоризненно заметила Гринева.

Артем виновато выдернул руку из кармана. Не далее, как вчера капитан Беседа обещал, если он будет держать руки в карманах, зашить их.

– Я пошел, до свидания, Мария Семеновна, – сказал он и, нетерпеливо перелистывая на ходу книгу, скрылся в дверях.

Авилкин принес «Руководство для постройки авиамоделей», залихватски шлепнул потрепанной книгой о стойку:

– Все изучено! Теперь для прогресса мне надо книжечку потолще.

Мария Семеновна посмотрела на возвращенную книгу и нахмурилась:

– Ты не умеешь обращаться с книгами. Смотри: обложка стала грязной, надорвана. Подклей, оберни, тогда получишь следующую.

Авилкин помялся, но делать было нечего. С напускной готовностью сказал:

– Есть подклеить и обернуть! – и поспешно ретировался.

Ковалев, поздоровавшись с Марией Семеновной, озабоченно сказал:

– Я к вам с просьбой. Мне нужен материал по истории наших советских орденов. Капитан Беседа попросил выпустить альбом в его отделении. Я набросал приблизительно. Посоветовался с майором Веденкиным…

Получив необходимые журналы и книги, Володя ушел. Его место занял Кирюша Голиков. У него было мрачное расстроенное лицо и его пришлось увести в «комнату откровений».

Последние три месяца Кирилл настолько увлекся устройством радиоприемника в классе и радиофицированием училища, что запустил учебу. Как только Голиков остался наедине с Марией Семеновной, она спросила:

– Получил письмо из дому?

– Да, – уныло кивнул головой Кирилл, – отец недоволен. Вот, – он протянул конверт.

«Здравствуй, сынок! Шлю тебе свой привет и желаю здоровья. Кирюша, вчера мы получили письмо капитана, твоего воспитателя. Он прислал лист с твоей текущей успеваемостью. Должен признаться – утешительного мало. Хотя двоек и нет, но ты типичный троечник. Позволительно задать тебе вопрос: какое же ты имеешь право отставать от всех нас, от меня? О чести забыл!»

Дальше отец рассказывал об успехах завода, где он работал, и заканчивал письмо требованием: «Вдумайся в жизнь!»

Прочитав письмо, Мария Семеновна сняла очки и внимательно посмотрела на Кирюшу.

– Неприятная история, – через силу улыбнулся Кирилл.

– Да… Но не безнадежная! – успокоила его Гринева. – Ты сегодня же напиши отцу, что краснеть ему за тебя не придется! А главное – подумай о чести своего училища. Лучшие люди страны борются за первенство, вот смотри, – она протянула свежий номер газеты с портретами героев труда. – Разве мы можем стоять в стороне от всенародного дела, учиться кое-как?

– Пойду покажу письмо капитану, – решительно поджал губы Голиков. – Вы за меня будьте спокойны, Мария Семеновна.

3

Алексей Николаевич подозвал Володю:

– Ну, как с альбомом?

– Подбираю материал, – деловито сообщил Ковалев и показал то, что получил в библиотеке.

Капитан обещал принести еще одну книгу. Кстати спросил об Авилкине:

– Поддается?

Владимир недовольно нахмурился.

– Слабо.

– Не сразу, не сразу, – подбодрил воспитатель. – Да, вот еще что: поскольку вы, так сказать, опекаете его, прошу обратить особое внимание на воспитание у него смелости. Кое-какие успехи в этом отношении есть, надо их закрепить и развить.

Капитан Беседа рассказал о том, что сделано, и дал Володе несколько советов.

Вечером Володя предполагал быть у Богачевых, но оставалось еще часа два свободного времени, и он предложил Павлику пойти за город на лыжах. Авилкин с готовностью согласился. Они заскользили вниз по Кутузовской улице. Снег то валил пухом, то неожиданно переставал падать. Когда лыжники остановились у крутого обрыва к реке, Ковалев предложил Авилкину:

– Давай спустимся!

Павлик боязливо посмотрел вниз. Люди, проходившие по узкому полотну железной дороги, казались отсюда крохотными.

– Д-давай, – выдавил из себя Авилкин, все еще надеясь, что Володя раздумает.

– Вперед! За мой! – крикнул Ковалев и ринулся вниз, вздымая буруны снега.

Павлик тоскливым взглядом проследил за Володей, пока тот не достиг подножья горы. «Он взрослый, – искал лазейку Авилкин. – Уйду! Скажу, нога заболела… Может же быть?» Но взгляд упал на проложенный Ковалевым след. Володя внизу махал рукой. Опять повалил снег.

Авилкин надвинул шапку на лоб, тоненько крикнул: «И-ех!» – и с отчаянной решимостью в глазах, оттолкнувшись, устремился вниз. На половине спуска он растерялся, лыжи скрестились, и Павлик врезался головой в сугроб. Шапка свалилась. Красноватая голова выделялась на снегу, как помидор. Но Авилкин тотчас поднялся, быстро приладил лыжи и доехал до Володи.

– Ушибся? – спросил Ковалев.

– Пустяки, – небрежно бросил Авилкин. Щеки у него раскраснелись, глаза горели, а шапка, осыпанная снегом, съехала набекрень.

– Давай еще раз! – задорно предложил Павлик. – Теперь полный порядочек будет! Вот посмотришь!

Они снова полезли наверх.

4

Вволю накатавшись, возвратились в училище. Павлик был возбужден и радостен, захлебываясь, рассказывал Владимиру о своих ощущениях при спуске с горы и не замечал, что друг его стал молчаливым и сосредоточенным. Ковалев – в какой уже раз! – задавал себе вопрос: «Идти или не идти?»

Вот уже две недели, как Владимир был в ссоре с Галинкой. Это его очень мучило. И ссора-то получилась какая-то ребяческая. Началось с того, что он опоздал. Они до этого условились вместе пойти послушать концерт московского скрипача, но Володя пришел к Богачевым не в шесть тридцать вечера, а в половине восьмого. Галинка, словно бы вскользь поинтересовалась:

– Помешало что-нибудь важное?

И раньше бывало, что он опаздывал, – задерживали комсомольские или училищные дела, – но Галинка никогда не упрекала. На этот раз Ковалев задержался потому, что увлекся шахматной партией. Не умея кривить душой, он прямо признался в этом. Девушка сразу изменилась, и по сведенным на переносице бровям, по сухому тону ее односложных ответов Владимир понял, что она обиделась. Он стал было шутить, стараясь этим смягчить свою вину:

– Посыпаю голову пеплом и отправляюсь на поклон в Каноссу!

Но Галя только непримиримо повела плечом. На концерт она сначала идти отказалась и только после долгих увещеваний неохотно пошла. Она молчала всю дорогу до театра, молчала в фойе во время антрактов. Но прекрасная игра скрипача смягчила ее, и, очевидно считая, что урок дан достаточный, она стала отвечать на вопросы Володи. Он воспрянул духом, но, оказывается, рано. Это была лишь видимость «амнистии». Стоило ему заговорить о последнем романе Эренбурга и сказать, что «Буря» ему очень понравилась, как Галинка решительно заявила:

– Автор не имел права убивать Сергея и оставлять в живых таких подлецов, как Рихтер!

– Разве мало прекрасных людей погибло в войну? – возразил Владимир и подумал об отце. – Нельзя так огульно, как ты это делаешь, отзываться обо всей книге только потому, что тебе не понравилось, как писатель поступил с героем. Поспешно и нелогично!

– Именно жизненная логика не дает ему права убивать Сергея, – возмущенно настаивала девушка. – Сергей – это все мы, и, победив, он должен был жить! А насчет логики – это еще вопрос, у кого из нас она сильнее. Я, например, последовательна и дорожу своим словом, – неожиданно заключила она.

– И я дорожу своим! – вспылил Володя.

– Что-то не видно! – вздернула голову Галинка.

– Плохо смотришь! – оскорбленно ответил Володя.

Они молча дошли до перекрестка улиц и, холодно кивнув друг другу, разошлись в разные стороны.

За эти две недели Владимир несколько раз порывался написать Галинке письмо, удерживало ложное самолюбие.

Наконец он все же отправился к Богачевым.

Дверь ему открыла Галинка. Видно, приход Володи застал ее врасплох. Она обрадовалась, но боялась это показать.

Володя начал сразу с главного:

– Я считаю себя виноватым, – сказал он, остановившись в коридоре и решив не идти дальше, пока не скажет всего. – Я был груб…

– Да ты иди, иди сюда, – потянула его за рукав Галинка, – это я виновата, вот и мама мне выговаривала…

– А как же тебе, гордячке, не выговаривать, – отозвалась Ольга Тимофеевна, выглянув из другой комнаты, – если ты сначала скажешь, а потом подумаешь… Она даже письмо извинительное писать тебе собиралась, – сообщила Ольга Тимофеевна.

– И вовсе нет! – возмутилась таким разоблачением дочь.

– …Да я рассоветовала, – спокойно продолжала Ольга Тимофеевна, – говорю: если он дружбу ценит, подумает, да и придет. Вот теперь и ясно, у кого логика больше развита! Ну, мне не до вас.

И она скрылась за дверью.