Текст книги "Неожиданность (СИ)"

Автор книги: Борис Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 78 страниц)

Мне говорили, что лет за десять до моего рождения, ходили драться район на район в Костроме. Потом советская милиция, не мудрствуя лукаво, всех заводил просто пересажала.

Мой родной дедушка любил драться с парнями бабушкиного села и этим был очень славен. Видимо, от души старался, чтобы моя мама, а потом и я, появились на свет. И за это ему – колоссальное спасибо!

В царское время просто было принято по выходным даже и в городах биться стенка на стенку. Сейчас в Новгороде самая значительная схватка – на мосту через Волхов, между Софийской и Торговой сторонами, которая никем не осуждается, и ей не чинится никаких препятствий ни со стороны властей, ни со стороны церкви, ни от родственников дерущихся.

Это, видимо, идет с тех давних пор, когда воинов-профессионалов еще не было и на защиту своей земли вставали все мужчины, от мала до велика. Надо было заранее привить им навык держаться плечом к плечу, и не бояться неизбежных в этом деле травм.

Собственно, и русские народные танцы для мужского пола, произрастали тоже от того же корня. Все эти присядки, махи руками от плеча и обеими ногами от бедра в прыжке, очень быстрое вращение вокруг собственной оси и движение колесом, опираясь на собственные конечности, – это вам не хороводы водить!

У девятнадцатилетнего князя при виде этой народной забавы, видимо, кипела кровь в жилах от желания тоже принять участие в бойцовском танце. Он даже начал подпрыгивать и ерзать на своем переносном деревянном престоле. Ближайший к Мстиславу седобородый боярин, понаблюдав за княжескими ужимками и прыжками, и приставленный, наверное, Мономахом-отцом следить за порядком, решительно подошел к нам и велел начинать.

Мы подобрались. Пономарь перестал зевать. Народное действо ничуть его не увлекало, и не возбуждало. Я взялся перебирать струны у домры и вспоминать стихотворный текст. Но странное дело, пошло пять минут, потом десять, а команды от непосредственного руководства так и не поступало.

Посмотрел на Николая: бледный, губы трясутся и шевелятся. Господи! Он же испугался! Странные все-таки существа люди.

Человек, который свою смелость за время нашего недолгого знакомства показал три раза, а за всю жизнь и не знаю сколько, струхнул проговорить несколько слов перед толпой сегодня. Протоиерей дерзил епископу, пытаясь возвести своего покойного учителя в ранг святого, прекрасно при этом понимая, что строгий приезжий начальник может заслать его самого на такие выселки новгородской земли, в захудалую церквушку, от которой при нужде до города за три дня не доедешь. Не испугался ничуть.

Потом изгнал из боярской дочери беса, прекрасно зная, что от нечистого духа, при этой процедуре жди любой гадости. И не думал бояться.

Вышел против здоровенного пресмыкающегося с одной рогатиной – никакой бледности и тряски, – и это без всякого охотничьего опыта. Конечно, можно было бы подумать, что он положился на тертого меня, но церковник был заранее предупрежден, что я такую гадость в жизни и не видывал.

А рассчитывать в таком страшном деле на малознакомого человека просто глупо. У меня было, что и человек, которого я считал другом в прежней жизни, шуршал по кустам, пока я бился с напавшим на нас каратистом. А протоиерей совсем не дурак, далеко не трус. И вдруг сник.

Аналогичная история, правда, произошла и с бывшим атаманом ушкуйников Матвеем, имевшим даже среди них дерзкое и отнюдь не ироническое прозвище – Смелый. Он сейчас на нашей с ним лесопилке доски пилит, работает. Но того подкосила большая первая любовь. Да, неисповедимы пути Господни!

Надо было спасать положение и без участия руководства. Я вышел вперед, вскинул вверх правую руку и заорал во всю мощь своего голоса:

– Тихо!

Площадь довольно-таки быстро стихла и перестала драться: а вдруг любимый князь что-нибудь важное скажет? Сегодня не дождетесь!

Кратко описал будущее строительство каменной церкви. Особо подчеркнул, нагло пользуясь всенародной любовью к Мстиславу, что это его идея и он будет за стройкой присматривать. Тут же пожаловался на недостаточность финансирования и попросил от своего имени помощи у новгородцев. Толпа одобрительно загудела:

– Поможем! Князь доволен будет! Не посрамим землю Новгородскую!

Видимо пора. Постарался выставить голос, усиленный ведуном, под мальчишеский, еще не сломавшийся голос, пытаясь добиться волшебного эффекта, как у Робертино Лоретти. Голосок колебался между дискантом и альтом. Женщины так нежно петь не состоянии – уходят в грудной регистр. Им не дано сравниться в этом с мальчиками.

И над площадью плыл мой, по-новому великолепный голосище. О, мать Мария! Многие плакали. Время у них было. Я на всякий случай объединил два текста, полученных от нашего поэта Ярослава.

Решил, что посмотрю на реакцию аудитории, и решу по времени исполнения. Она была такова, что пришлось добавить и третий, с моей точки зрения, не очень удачный вариант. Но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет. Прошло при полном молчании аудитории. Народ не возился, не переговаривался, вроде даже не кашлял.

Закончил. Стал ожидать реакции присутствующих.

Они взревели секунд через пятнадцать-двадцать. Время благоприятствовало сбору урожая. Подтолкнул заплаканного пономаренка:

– Иди, поработай, пособирай деньги.

Протоиерей меня даже обнял.

– Спасибо! Большущая тебе благодарность за помощь! Как все было вовремя сделано! И как умно ты все сказал! Князя очень к месту упомянул. А я, не поверишь всю силу неожиданно растерял, совсем ослаб. Какое-то странное чувство испытал.

Называемое народом страхом, подумалось мне, тебе раньше и неведомое.

– Бывает и хуже, – заметил я. – Другие при этом состоянии и прячутся, и бегут. Иностранцы его зовут фобией.

Николая это псевдомедицинское заключение успокоило вполне.

Тут к нам вновь подошел седобородый. Голосом человека, привыкшего повелевать и не терпящего отказов, скомандовал:

– После сбора денег – к князю.

И гордо удалился, полный величия и гордости. Боярин, однако, это вам не какие-нибудь там хухры-мухры!

Наш паренек все увеличивал бюджет строительства кирпичной церкви. Народ слова кирпич еще не знал, мог впасть в ненужные сомнения. Поэтому в моей речи звучало каменная. Ну, скоро оценим стоимость моего пения.

– А что-то голос у тебя стал какой-то другой? Теперь всегда таким выводить будешь? – поинтересовался протоиерей.

– Понимаешь, у меня особый дар его изменять. Такой талант бывает, но редко у кого. А сочетания с большой силой голоса, этакой мощью, вообще почти не встретишь.

– Слушал как-то такого скомороха в Киеве на торге. Пел на самые разные голоса и за мужчин, и за женщин. Но не очень мощно, твой голосище зримо сильнее.

Видя, что Прокофий заканчивает обход народа, я громко объявил:

– Кто захочет добавить денег на богоугодное дело, с завтрашнего дня в Софийском соборе этот русоволосый послушник продолжит прием монеты. Фамилии людей, внесших особо крупные пожертвования, будут записаны на особом пергаменте, а затем выбиты на гранитной доске с указанием положения дарителя в Великом Новгороде. Государь лично решит насчет дальнейшего расположения камня в новой церкви. А за всех дарителей помолится сам епископ Герман и наш славный князь Мстислав, потомок византийских императоров!

Толпа опять взревела.

Вернулся наш пономарь, принес почти полную емкость денег. Зря я сомневался в готовности новгородцев к пожертвованиям. Протоиерей велел ему быть после обеда, пока отпустил.

А мы прошли в келью Николая. Он весело сказал:

– Слава Богу! И деньги есть, и перед епископом отчитываться не надо. А то он, гнусный зануда, всю душу вынет! – Передразнил дребезжащим голосом: – Целый гвоздь лишний купили, кхе, кхе, кхе… Только нудить будет: зачем про меня сказали, кто позволил.

– Не посмеет, – объяснил я. – Это все равно что на весь город заорать: не хочу я за вас молиться! Великий Новгород такого не простит и не стерпит – враз вышибут в родной Киев!

– Вроде, как он новгородцам погнусил бы в лицо: – плевать я на вас хотел, кхе, кхе, кхе…, – опять сымитировал манеру говорить начальника протоиерей.

Жалко, я Германа никогда не видел и не слышал, сравнивать было не с чем. Наверное, очень похоже.

– А что князь, – опять затревожился Николай, – доволен ли твоими речами будет?

– Разумеется. Ему на таком месте, да после года вынужденной отлучки, добрую славу опять нарабатывать нужно. А тут: ни рубля не вложил, палец о палец не ударил, а слава уже впереди него бежит. – Сымитировал простонародный говор: – Наш-то князь слыхал? А чо? А ни чо! За кажного из нас молится и церкви сам, без всякого боярства строит! Набожный, видать, страх какой! А то!

Протоиерей задумался. Потом сказал, перед этим пожевав губами.

– Эх, какая у тебя золотая головушка! Как ты все видишь вперед и знаешь! И такая голова для русской православной церкви потеряна! Сейчас невесть чем занят, потом уйдешь неведомо куда и зачем. Да мы с тобой вдвоем в этой епархии горы бы свернули! Но ведет тебя Господь по другому пути… Может и верно, твой поход весь мир спасет? А я тут с этими старыми козлами вместе блею! Возьми меня с собой! Я не помешаю – лошаденку и деньги враз найду, в бою не струшу, не побегу!

Воистину святой человек! – подумалось мне. И мне бы при нем поспокойнее было. Но вынужден буду его тут оставить. В тех раскладах, что мне волхв дал, протоиерея, к сожалению, не было. А он, в истолковании божественной воли и предсказаниях будущего, никогда не ошибается. Не взыщи, святой отец, не я тут решаю, а высшие силы. Все уже предопределено, Николай, тебя нет в списке участников экспедиции. Видно, черного волхва, как и каркодила, твоей молитвой не изведешь, и с нашего пути не сдвинешь. Объяснил это протоиерею, как сумел.

Потом отправились в княжеский терем, поставив для охраны предварительно запертой двери двух мощных монахов, вооруженных секирами.

– Надежные мужики, – заверил церковник. – У них тут муха не пролетит! Всегда казну караулят.

Князь принял нас сразу, ждать полдня не заставил. Отослал дьяка с пергаментами, которые тот подсовывал на подпись.

– Иди, иди. После обеда придешь. – Здравствуйте! – Это уже нам. – Замечательно все организовали! А чего ж поп-то слово не сказал?

И недоуменно поглядел на Николая. Тот стал красным, как вареный рак. Пора было выручать напарника. Ему дурная слава ни к чему, епископ зажрет окончательно.

– Мне как певцу, княже, все равно было выступать, попросился заодно и словечко за церковь замолвить, сам строить буду.

– Неужели? А я думал, твое дело маленькое – отпел и в сторонку.

– Мы кирпич делаем, и стены класть умеем. Кирпичникам есть-пить надо, а другого дела они и не знают. Продать изделие в Новгороде пока трудновато, без этого заказа они голодать опять будут. Народ кирпич вообще не знает, думает, что Софийский собор из известняка выложен, а это очень дорого.

– Ну, ты-то с таким голосом, не пропадешь!

– Я – да, а ребят жалко. У меня такой сильный голос недавно, а до этого тоже жил не богато, бродил со скоморохами.

– А я думал, струхнул поп, – вернулся к прежней теме Мстислав, – испугался дерущейся толпы.

– Он вчера на коркодила с одной рогатиной пошел.

– Убил?

– Убили, я тоже там был.

– Думал и не водится этот зверь в здешних лесах.

– Забежал откуда-то. Хорошо, что не стаей зашли. Штук пять мы бы вдвоем не осилили.

– Охотники бы помогли.

– Местные звероловы этих чудовищ боятся. Тамошний с нами на такую охоту и не пошел – испугался.

– Мои бы дружинники пошли!

– Крестьяне подошли к твоим людям помощи просить, им отказали.

– Кто посмел, почему мне не доложили!?

– Этого не ведаю (в мыслях вертелась гадостная мыслишка – крикнуть: – Кроме седобородого – некому! – которая была тут же пресечена. Не пойман – не вор). После, селяне, с этой же просьбой обратились к епископу Новгородской земли. Тоже отказ. Тогда и пошел протоиерей Николай, а с ним и я увязался.

– А для чего ты сказал про дальнейший сбор денег? Давали-то, вроде бы, от души, с чего добавлять-то будут?

Князь уже успокоился. Замечательно здоровый психотип! Другой взбесится, не уймешь. А ему минуты не потребовалось, чтобы опять в ясность ума прийти. Вот таким и должен быть правитель земли русской.

– Думаю, государь, не у каждого была с собой требуемая сумма. Не за покупками шли, а обсуждать проблемы города. Пожертвования на церковь людьми не планировались. Опять же, в толпе, наверняка, ворья было немало. Срежут мошну во время споров, ахнуть не успеешь!

– А ты голова…, – опять же особо щедрым дарителям – почет и уважение от сограждан – протянул задумчиво Мстислав. (Респект и уважуха, как молодежь в 21 веке говорит, подумалось мне.) – В церковные дела вникать не буду. Со своими нерадивыми сегодня же разберусь. Вы с протоиереем – молодцы! Без всякой команды пошли, и помогли людям избавиться от лесной напасти. А как убили-то все-таки шатуна этого?

Тут вступил Николай, и подробно изложил все перипетии дела. Князь внимательно выслушал, иногда задавая уточняющие вопросы. Потом сказал:

– С этим все ясно. Ты, поп можешь идти, своих поди дел полно. А ты присядь и расскажи, как к тебе такой женский голос пришел?

Протоиерей, обрадованный избавлением от казавшегося неминуемым позорища, убежал. Я умостился поудобнее на дубовой скамье и начал.

– Голосок у меня всю жизнь был не очень. Приятный, но довольно-таки слабенький. А в ту пору пришлось зарабатывать на жизнь пением. Вдруг почувствовал в себе странные способности обратился к ведунам. Начал учиться.

– У них же семейственность, других не учат!

– Это все народные байки. Берут не родственников, а только тех, кто после обучения будет способен людей лечить.

– И ты можешь?

Скромничать было ни к чему – вдруг ему или его близким понадоблюсь.

– Считаюсь лучшим в городе. Все новгородские бояре и их семьи только у меня лечатся. Единственный из всех ведунов посещаю больных у них на дому, лечу детей, берусь за болезни, которые другие не могут даже облегчить.

– Говорят, недавно появился ведун, который только баб лечит. Может он тоже сможет самые мерзкие болячки убрать?

Я вздохнул.

– Боюсь тебя огорчить, государь, но женщин за пять рублей, все тот же певец пользует, что перед тобой сейчас сидит.

Он захохотал буквально через мгновение. Да, изрядный быстромысл. За это зауважал его еще больше. Не люблю туповатых, которым каждую мысль приходится разжевывать. Вот это князь! Быстр, умен, нервы в абсолютном порядке, очень внимателен к мелочам в любом деле, может озаботиться проблемой людей в каком-то далеком селе. Явно взыщет с нерадивого в своем окружении. Плюс – еще и красавец. То-то его так любят новгородцы!

Просмеявшись, Мстислав отбросил волнистую прядь русых волос ото лба, и спросил:

– А почему голос такой девичий, когда поешь? Говоришь ведь обычным.

– Его я могу сделать каким угодно. Ведун, пока меня учил, по ходу дал ему и силу, и эту не совсем обычную способность.

– Ой ли? – не поверил князь.

И я запел. Начал с высоких дисканта и альта, а закончил низким басом. Потом перешел на женские варианты, отпел их тоже все. Для каждого варианта брал по одному куплету из разных песен. Классики набрался от обладающего великолепным баритоном отца, очень любившего петь, вечная ему память!

Остальное набрал из услышанного по радио, телевидению, с магнитофонов и прочей техники. Несколько раз побывал в опере.

– Здорово! – восхитился государь. – А вот про Леля можешь полностью спеть?

На «Снегурочке» Римского-Корсакова, я даже побывал в театре оперы и балета. Билет выдали в школе, когда учился в шестом классе. Самым ярким впечатлением от спектакля осталось эмоциональное впечатление от взрыва прожектора, висевшего высоко с левой стороны зала. Как мы орали и махали руками! Я, хоть и сидел справа, кричал громче всех. Отшумели, намахались, дослушали.

И сейчас услужливая, усиленная волхвом Добрыней до абсолюта, память выдала третью песню Леля в полном объеме. На ней мною было показано меццо-сопрано.

Я запел тем же голосом о том, как девчата подались в лес по ягоды, но по непонятной причине разбрелись с ребятами по кустам. Припевом идет: Лель, мой Лель, мой лели лели, Лель.

Внезапно ворвалась очень молодая девушка. Она еще от двери начала кричать по-шведски злые слова. Язык этот я уже знал в совершенстве. Кудесник подарил способность разговаривать на любом наречии, как на родном, после двух-трех сказанных при мне фраз. Звучала ее гневная филиппика по-русски примерно так:

– Какая баба тут тебе поет, грязный негодяй!? Ты же клялся, что я у тебя всегда буду одна!

И это вялые и флегматичные скандинавки! Вот что дикая и необузданная ревность делает с бывшей шведской принцессой. Мстислав при виде жены вскочил с трона:

– Крися, Крися, успокойся…

Она буйствовала по-прежнему.

– Мерзкий ублюдок! Показывай ее немедленно! Где ты ее прячешь?

Ну, прямо берсерк какой-то, только в женском обличье. Пора было вмешиваться, чтобы не было неприятностей у будущего светоча земли под названием Русь. Не торопясь тоже поднялся. Очень внятно сказал на великолепном шведском:

– Приветствую тебя, моя королева Кристина! Рад тебя видеть! Это пел недостойный я – и ткнул себя пальцем в грудь.

Рты молоденькой девушки, и вбежавшей за ней следом наперсницы средних лет, округлились. Затем они, перебивая друг друга, затарахтели без всякой субординации:

– Ты не можешь так петь, ты же мужчина! Наш, швед? Как сюда попал?

Государь озирался, переводил взор своих ясных очей с одной на другую, слабо понимая такую быструю речь.

– Я русский, могу петь разными голосами. Ваш язык выучил на рынке, беседуя со шведскими купцами с Готского двора. Дамы переглянулись.

– Мы тебе не верим! Спой как женщина!

Это всегда пожалста. Начал петь, как женщина, закончил, как мужчина.

– А купцов на рынке, как звали? – проверяли дальше.

– Олаф и Андерс.

– Женщины точно нет?

– Хоть все обыщите!

Вроде поверили.

– А ты наши, шведские песни знаешь?

Немножко подумал. Даже знаменитая шведская группа «Абба» пела по-английски.

– Нет, не знаю. Но, если споете, сразу запомню.

– Полностью?

– Полностью.

– Не может быть!

Я аж зевнул, утомленный монотонностью общения. Не верим, не может быть, ты не можешь… Как же мифическая вера в пресловутое мужское превосходство, которую женщины так охотно нам демонстрируют, когда хотят перевалить на наши плечи какую-нибудь неприятную обязанность?

Поняв, что перешкаливают, наконец-то запели «Три друга». Закончили. Что могу сказать, музычка веселая, текст с древнешведским юморком. Видя, что стою молча, спели «В нашем доме». Опять замерли.

Мне это общение с женским полом изрядно надоело. Пора идти деньги изымать у церковников, и начинать организовывать постройку второй каменной церкви в Новгороде Великом, а здесь заканчивать.

Привычно перекинул домру из-за спины и начал. Пропел каждую песню по-разному: о парнях, которые пытались много съесть, привычным баритоном, балладу о доме отработал, как женское колоратурное сопрано. Бабы увлеклись, и к концу ближе, мы уже пели все вместе. Княгиня с наперсницей увлеклись, чувствуя себя, как дома в родной Швеции, и были готовы петь хоть до вечера, но меня это времяпровождение увлекло гораздо меньше.

Поклонился, сослался на усталость и на этом спевку закончил. Княгиня фыркнула, и унеслась вместе с челядинкой. На родине при дворе у папаши, принцесса отказа, видимо, не ведала. Придворные викинги, наверное, сразу лишали дерзкого лишних частей тела, в основном, головы. Но здесь не Швеция, тут климат иной – свободный торговый город, где власть князя несколько ограничена. Я начал прощаться с Мстиславом.

Глава 6

Вдруг ворвался какой-то бритый длинноволосый мужчина средних лет, тащивший на плечах двух стражников, и начал что-то орать по-немецки. Мне, как обычно, его речи стали ясны после первых двух фраз:

– Доннерветтер! Русиш траслятор швайн! Мой сын умирает, а позвать лекаря некому! Эта русская свинья-переводчик пьян, как собака! Мы все на этом варварском языке не говорим! Наш толмач умер в дороге, а Вилли все хуже!

Князь, похоже, немецкий знал, но не очень уверенно, типа, как после обычной советской школы. Поэтому неуверенно начал:

– Герр Фридрих… – и замер.

Пора было показать активную жизненную позицию. Поэтому продолжил княжескую речь, но более уверенно:

– Герр Фридрих! Я врач, я помогу!

Немец пролаял:

– Наш? Из Дойчланд?

В их языке нет слов немец, немецкий. Это русские выдумки, идущие от термина немой, то есть не знающий главного языка всех времен и народов. А наши, в это время, всех западных иноземцев звали немец. Вот еще их делить на шведов, англичан, французов и итальянцев. Немцы-иноверцы, общее вам имя!

Уважил гостя, гавкнув в ответ:

– Русский! Много лет лечу людей, лучший врач города!

Немец сразу успокоился – контраст между мной и постоянно пьяным толмачом был очевиден. Конечно, жаль, что не соотечественник, только они по-настоящему знают дело, но за не имением гербовой, пишем на простой.

Мстислав в это время движением руки отослал дружинников дальше караулить, и с интересом слушал нашу беседу.

– Скорей к Вилли!

– Сейчас доложу князю и пойдем.

Получил разрешение государя, и мы понеслись.

Мальчик, лет четырнадцати, гнулся от боли в животе на кровати. Острый гнойный аппендицит, смертельная до 18 века болезнь. Слава богу, аппендикс еще не лопнул, и в запасе было еще несколько часов. Но как лечить это без операции? Помочь-то помогу, но он будет всю жизнь гнуться от боли в правой паховой области.

Фридрих, видя мое помрачневшее лицо, стал голосить, что денег за лечение не пожалеет, за жизнь ребенка ничего не жалко. Оборвал его, поставив перед дилеммой: либо парнишка будет прибаливать всю жизнь, или сделаем операцию, от которой Вилли либо выздоровеет, либо умрет.

Любящий папаша затруднился с выбором. Потом решил свалить ответственность на сына, уже достаточно с немецкой точки зрения взрослого.

– Ты все понял, Вильгельм?

– Все ясно, папа.

– Как, думаешь, надо поступить? Мне очень важно твое мнение.

Молодой задумался. Мыслил минуты три. Потом поднял на меня светло-серые, как у папаши, глаза и спросил, велик ли риск.

Люблю немецкую точность и обстоятельность! За то, что я практически никогда и никуда не опаздывал, если не случалось чего-нибудь форс-мажорного, имел кличку немец. Вот и эта нация, без подобных качеств, лучшую машину 21 века не сделала бы. Ответил поставленному перед нелегким выбором юноше, что вероятность смертельного исхода невелика, но ее следует учитывать.

– А сильно будет больно?

Способность убирать физические муки у больного тоже была получена от волхва Добрыни.

– Чувствовать будешь какую-то возню, но совершенно безболезненную.

Решение сделать операцию, молниеносно было принято. Видимо, только это обстоятельство – необходимость терпеть муки, смущало отрока. К риску смерти он относился спокойно.

Занялся подготовкой к аппендэктомии. Фридрих вместе со мной отправился на закупку всего нужного. Я брал, он платил.

Купили особо острый нож для резания шкур животных вместо скальпеля; чурочку вместо расширителя, на которой деловитый столяр тут же вырезал необходимые углубления; здоровенный лоскут льняной ткани, который потом нарежем для обработки и просушивания операционного поля; ножницы, кое-что по мелочи, в том числе пять игл (вдруг какие поломаются – местное железо оставляло желать лучшего) для зашивания разрезанных тканей. Конечно, остро не хватало зажимов, а бежать для изготовления к ювелирам времени не было. Что ж, ухвачу просто рукой.

Как антисептик, прихватил настойку зверобоя на водке. Вместе истребят любую заразу.

Трудности были с операционной нитью. Никаких искусственных нет и в заводе. Шелковой тоже не видно, да и возня ее потом снимать. И вдруг увидел кетгут! То, что надо! Как раз нужной толщины и рассосется потом сам, точнее, молодой организм Вилли его рассосет. Взял с запасом.

Вернулись в княжеский терем и начали подготовку к операции. Тщательно протер и положил в настойку инструменты и кетгутовую нить.

Переставили в центр комнаты с Фридрихом (он всюду норовил подсунуться сам, хотя слуга отирался поблизости) здоровенный стол – на кровати будет крайне неудобно, застелили его чистой простынкой.

Брить живот было еще незачем – не обволосател еще молодец. Идею приподнимать ножной конец тоже отверг – нет достаточного обоснования.

Я не полостной хирург, а оперирующий травматолог, но за дело взялся уверенно. Такую операцию делал всего два раза еще в интернах, но неоднократно видел, как делают другие. Абсолютная память помнила абсолютно все, каждую мелочь.

Хорошенько отмыл руки мыльным корнем, прополоскал во взятой с запасом настойке. Выгнал всех лишних. Отец парня уходить отказался. Ну и бог с ним, вдруг чего подать понадобиться.

Вдел по нити кетгута в каждую иголку. Нарезал ткань нужными кусками. Операционной медсестры у меня нет, а во время операции возиться с этим будет просто некогда – все надо сделать очень быстро.

Пациенту отключил все болевые ощущения, душу залил покоем и уверенностью в благополучном исходе. Полюбовался умиротворенным выражением его лица.

Предупредил, чтобы не таился и не терпел стоически, если вдруг плохо себя почувствует: закружится голова, затошнит, начнется сильное сердцебиение, а сразу сообщил мне. Анестезиолог ниоткуда не появится, а хирургу за всем не уследить. Собственно, для этого и оставил подростка бодрствующим. Отогнал немца подальше от стола – нечего тут длинными патлами трясти, разносить чужеземную инфекцию по операционной. Можно было начинать.

Ну, с богом! Обработал операционное поле настойкой, сделал разрез по Мак-Бурнею, просушил его тряпочкой, уверенно залез туда рукой, вытянул червеобразный отросток толстой кишки.

Внезапно поплохело Фридриху – привычки-то нет на такие вещи глядеть. Правда не упал, сам плюхнулся задом на скамью. Сильно побледнел. Извини, иностранный гость, не до тебя.

Быстро перевязал аппендикс кетгутом, отсек его ножом, бросил в таз под столом. Обработал и прижег все тем же зверобоем оставшуюся часть.

Ничего не кровило, Вильгельм, в отличие от папаши, оставался совершенно спокоен. Арийский дух!

Проверил – выпота в брюшной полости нет.

Заправил кишечник назад, и взялся не торопясь, по-нашему, по-немецки, очень качественно послойно зашивать. Закончил. На все про все ушло двадцать минут.

Спросил пациента о самочувствии. Все было хорошо.

Позвал из коридора, ошивающегося там без дела слугу, велел полить мне на руки. Этот оказался покрепче хозяина, не проявил никаких лишних эмоций.

Спокойно поглядел на мои окровавленные руки, и без всякой дрожи в руках, и ненужной бледности, взялся деловито лить воду. Потом, не торопясь, подал полотенце. А горячиться и не надо!

Дядька был уже пожилой, явно повидавший разные виды на своем нелегком веку. Деловито осведомился, не надо ли чего еще для меня и молодого господина.

Велел поискать еще людей для переноски пациента в постель, вставать тому пока было нельзя категорически. Через пару минут пожилой привел еще одного слугу, перенесли Вильгельма прямо на простыне. Поднимать Вилли можно будет часов через пять – шесть.

Фридрих все еще был под впечатлением от увиденного, и сидел, отпыхиваясь. Этак еще с этим будешь до вечера возиться!

Подозвал слугу, спросил, есть ли в наличии спиртные напитки. Шнапс был. Хозяин любит выпить рюмку на ночь. Велел организовать привычный вариант приема горячительного для него и для уставшего меня.

Отрока пока усыпил, чтобы тот часа три не рвался вставать, и не просил пить или есть.

А мы с Фридрихом пересели за накрытый свежей скатертью операционный стол. Иноземец был еще какой-то очумевший от пережитого. Вспомнился давний для меня и будущий для них анекдот: а ты думал, сынок, мы тут мед пьем? Работа хирурга не легка и далеко не всегда высокооплачиваема.

Слуга бойко натаскал шнапса и закуски. Немец, по привычке, хотел было налить по чуть-чуть, но был безжалостно пресечен здешним основоположником аппендэктомии. Некогда мне тут с тобой целый день валандаться! Безжалостно набулькал русский вариант – по сто граммов каждому, и беспощадно заставил выпить снадобье от стресса. Фридрих, с непривычки, аж закашлялся и выпучил глаза. Ишь, как пробрало-то иноземца! Закусили, повели неспешную беседу.

Он оказался купцом из немецкого города Анклам на реке Пеене, притоке Одера, пришел с товаром на трех судах для заключения договора о торговле и продажи изделий своих ремесленников. Лавры шведов не давали покоя германскому купечеству, – учуяли дойную восточную корову, – подумалось мне. Вот с какой древности это все идет: от нас сырье, от них шедевры производства.

А через полтыщи лет, при Петре Великом, оседлают полностью и науку, и медицину, и офицерство, станут основоположниками многих дворянских родов. И потом, со времен Екатерины Второй, расселятся по Поволжью и доведут свою численность к перестройке-перестрелке до миллиона человек. Даже после отъезда на родину предков плохо знающих немецкий или вообще знающих один русский язык фольксдойче, их в России в 21 веке останется полмиллиона. Плюс немало и в Казахстане. Глубоко пустила корни честная и работящая, уважаемая всем миром нация!

Добавили еще по чуть-чуть, немножко посидели. Дал заключительные на сегодня врачебные рекомендации: Вильгельма поднимать и кормить только завтра. Описал вкратце стол № 1 по Певзнеру. Не велел поднимать тяжести в ближайшие два месяца. Содрал денег, пообещал навещать, и горделиво удалился. Русские идут!

Зашел в Софийский собор. Недавно узнал, что собор – это наличие в хозяйстве мощей святых. А нет их в заводе – это просто церковь.

Протоиерей уже все пересчитал, записал и упаковал в мешочки, которые сложил в изрядный по величине сидор. Взял в руки учетную бересту. Рубли, золотые динары, серебряные дирхемы, причем иностранных денег даже больше, чем русских. В поход к Черному морю и в Азию надо арабских, привычных для местного населения монет, понабрать побольше, потому что как будут брать наши рубли, еще неизвестно.

Вскинул мешок на плечо, отказался от сопровождающих, и бодро зашагал в сторону дома. Вдруг увидел стоящую ко мне спиной Забаву, ласково беседующую с двумя парнями.

От невероятной и нехарактерной для меня ревности вскипела кровь в жилах. Я тут пытаюсь заработать на жизнь из последних сил, а она с неведомыми мужиками веселится! Молодцев просто поубиваю, жену буду держать в черном теле до конца жизни! Не брошу ни за что! Не дождется она этого никогда! Не дам вести разгульную и порочную жизнь.

Навострил уши с усиленным волхвом слухом. Зазвучал хриплый мужской голос.

– Ты, девка, не вздумай отчудить чего: попытаться убечь, или начать орать – свернем башку, как куренку!