Текст книги "Неожиданность (СИ)"

Автор книги: Борис Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 78 страниц)

Борода за короткий период вырастет, надо только дожить до этого славного времени. Тут поднялся ветер, и мы стали сушить вёсла. Фрол подошел, сел рядом, ему объяснили ситуацию. Кузьмич охал и поражался коварству жены и подлости тестя. Затем было рассказано, как за нами идут по следу. Идут за ним, а след мой.

– А ты-то им зачем? – спросил бывший купец.

– Просто убить свидетеля.

Фрол опять заохал. Объяснил ему, почему меня искать проще. Кузьмич затарахтел, что надо отсидеться в какой-нибудь деревне, денег хватит, отрастить бороду. Я кратенько растолковал ему, что нас быстро найдут, матросики сдадут за ломанный грош. А что делать будем, после решим. Первую ночь провели на природе.

Шли, оказывается, в Великий Новгород, рыжему подфартило. Тут мы с бывшим купчиной столковались окончательно. Мою мысль спрятаться порознь, он отверг сразу, а идею биться с врагами, принял на ура. Выяснилось, что Кузьмич был профессиональным военным у князя. Женился из жадности в тридцать лет, прожил в довольстве и покое еще семь.

Обсудили вооружение. Ему меч, жалко не кладенец, мне топор. Затем поинтересовался, есть ли у них арбалеты. После объяснений решили, что это самострел. Бывший воин высказался, что это оружие всякой рвани, татей и душегубов.

Тут уж я развеселился, ибо душегуб – близкая мне профессия, и вспомнил историю с оплеухами Кузьмичу. Этот метод одно время был признан. При истериках унимать их долго и трудно. Потом нашли метод – бить пациента по лицу. Не покалечишь по ошибке, как при других ударах. После двух – трех оплеух человек приходит в сознание и приступ заканчивается. В общем, решили по приезде в какой-нибудь город, пойти к тем, кто торгует оружием. И чем раньше, тем лучше. Биться будем с профессионалами.

Глава 2

Мимо плыли красивейшие волжские берега. Никогда не понимал, зачем люди едут на отдых к нашим исконным врагам – туркам. Мы воевали с ними раза три, и в 21 веке русские там регулярно пропадают. Мужчин отыскивают мертвыми, девушки бегут из борделей. Правда, с возвращением на родину Крыма, состояние дел несколько улучшилось.

К обеду приплыли в небольшой городок. Название его я даже и не спрашивал, сразу пошли к оружейникам. В наличии оказалось несколько лавок. Оружие в средние века было таким же необходимейшим товаром, как еда и одежда. Цены у оружейников были примерно одинаковы.

Фрол отобрал себе самый дорогой меч. На мои глупые сетования на дороговизну, ответил, что такого булата по дешевке не сыщешь. Кроме замечательного меча, взяли мне арбалет, болты к нему, боевой топор, два ножа – один для еды, второй для боя.

Опять же для попаданца – православный крестик на шнурке, ложку, мешочек с солью, до перца я не охотник. Кроме того, переоделся. Купил рубаху, штаны, какую-то шапчонку, одобренную Кузьмичом, и стал неотличим от толпы.

Мы неспешно пошли к кораблику. У ладьи стояли какие-то посторонние люди с конями, переговариваясь с командой. Я, увидев их рожи, сразу начал натягивать самострел. Фрол удивленно глядел на меня.

– С кем это ты биться собрался? – спросил он.

– Да вон лихие люди прискакали нас резать – вставляя болт, пояснили бывшему бойцу.

Кузьмич ошарашенно озирался.

– Меч вынимай!

– Но они же мирно стоят – пискнул Фрол.

– Порубят они тебя вообще с доброй улыбкой – добавил я масла в огонь. Враги, почуяв неладное, повернулись. Четверо с мечами, в кольчугах. Пятый, не экипированный для боя железом, негромко сказал, рассмотрев нас.

– Вот эти двое, – и показал на нас пальцем.

Тут все выхватили клинки, а я поднял арбалет. Сзади подоспела подмога – молоденький матросик с топором. И закипела сеча. Пришлые начали, бросившись вдвоем на Кузьмича и морячка, ко мне пошли еще двое, явно не считая самострел серьезным оружием. Жизнь их быстро разубедила.

Я опечалил первого, спустив тетиву. Болт ударил в живот, порвав кольчугу. Со вторым я начал биться свежекупленным топором. Противник превосходил меня и силой, и умением.

Тут набежал морячок и стал биться с напавшим на меня на равных. Моя неизбежная смерть получила отсрочку. Начал перезаряжать арбалет. Пора превзойти напавших хотя бы в количестве. А с обычным оружием мы мало чего стоим. Выпустил очередной болт. С пяти шагов не промахнулся. Сдавленный крик и мой несостоявшийся убийца, раненый в грудь, рухнул на землю.

Наш рыжик бился один с двоими. Фрол обрубил у одного кисть руки. Тот завыл и уселся на землю. Оставшийся прыгнул в сторону и очень быстро убежал. Мы пошли к пятому. Он по повадке было видно – не боевой, попытался тоже исчезнуть. В это время матрос кончал разбойника, не добитого Фролом.

– Эй, Дмитрий Иванович – сказал вальяжно рыжий – на коня не лезь. Пытать буду долго перед твоей смертью. Рассказывай все, что ведаешь.

– Да ничего не знаю – заюлила эта гнида.

Я вынул из-за пояса большой нож для боя.

– Дозволь, Фрол Кузьмич, ухо ему отрезать?

У гостя от чего-то вернулась память. Он затараторил, только успевай слушать.

– Это тесть ваш велел вас убить!

Борода обождал положенное время и задал неожиданный вопрос:

– Детям ее кто отец?

Поганец снова было заюлил.

– Да откуда мне знать…

Нож опять был вынут. Тварь быстро залопотала.

– Все трое от Яшки-конюшего!

Фрол понурился и пошел к ладье.

– Этого гада убить бы надо, – глядя в землю, печально высказался Кузьмич.

Ну нам, душегубам, лишь бы команду получить. Я дернул поганца за плечо – пошли. Он бежал рядом, просил и умолял, обещая деньги, лошадей, продать домик…

– Заткнись, – мрачно сказал я – деньги давай. – Увесистый кошель подцепил к поясу. – Хозяину передашь – хочет жить, пусть отстанет от нас. Иначе убьем всех: его самого, дочь, внуков. С наемниками больше возиться не будем. Все понял?

– Да, да, конечно!

– Пошел вон – и дал ему пинка на прощанье.

Хорошо попугать всякую мерзость при расставании. Правда, тесть похоже крутой, и напугать его вряд ли удастся. Гаденыш уходил, оборачиваясь и ожидая удара в спину. По себе судит, понял я и решил использовать детское умение. Засвистел, заухал вслед. Как он побежал, порадовав сердце! Да, хорошо бы еще и обгадился на прощанье. Так, потихоньку и дошел до ладьи.

– Поскорей отчаливать надо – сказал мне капитан. – А то убитых полна пристань. Привяжутся местные власти, насидимся в порубе.

– Да, это верно – присоединился к его мнению Фрол.

– Но мы же правы! – стал бороться за правду я.

– Сидеть не меньше месяца и хорошо если оправдают. А может кому приглянется судно, или опознают кого из убитых, как сродственника какого-нибудь местного шишака, хана нам.

– Да, конечно, отходим.

Ладья плавно отошла от пристани и пошла против течения. Я уселся было за гребца, но был изгнан, так как Кузьмич грести не хотел, а другой пары мне не было. Хозяин корабля подозвал к себе.

– Друг твой не разговаривает, печалится чего-то, иди к нему.

– Мне парень ваш еще жизнь спас – сказал я.

– Второй справа – Петр – сразу ответил капитан.

Правильно, что подсказал – в горячке боя разглядеть матросика я просто не успел.

– А лошади там были?

– Продал их Петруха сходу, деньги у него.

– А мечи, кольчуги?

– В трюме.

Все было ясно. Подошел к Петру. Спросил – поговорим? Он встал, и мы отошли к корме.

– Деньги за лошадей я отдам.

– Две трети – уточнил Фрол. – Мечи и кольчуги продадим по пути, деньги делим так же.

– До Новгорода не подождем? – спросил я.

– Там железо дешевле, немцы возят – ответил напарник.

– Самая цена здесь – руда у них плохая, – добавил матросик.

– Твой самострел в трюме. Надо вам мечи и кольчуги подобрать – добавил Кузьмич.

Тут я заметил тряпку, красную от крови, на предплечье у матроса.

– Кто тебя ранил?

– Его я потом добил.

– Как же ты гребешь? – негодовал я.

– Да ранка плевая, уже и не чую – ответствовал этот доморощенный ратник.

– А перевязать завтра есть чем?

– Откуда? Я же не лекарь.

Вспомнились поганцы из 21 века, которые донимали с любой царапиной. Да, надо пугать этого оболтуса, который рану явно ничем и не залил. Гангрену в это время лечили только одним способом: отрезали руку. Поведал об этом пареньку. Фрол добавил масла в огонь.

– У нас в дружине троих ранили в руку. Выжил только один.

– Да откуда вам знать – ерепенился щенок.

– Он – лекарь, – добил его Фрол, показав на меня.

На юношу смотреть было жалко. Весь как-то съежился, гонор исчез.

– Как же Варя, пропадет она одна – заныл Петька.

Да, только нам двоим и петь о жалости к женщинам…

– Я вот тоже заботился о супруге, а она оказывается нарожала троих деток от другого и послала за нами душегубов.

Петр сломался от крушения жизненных надежд. Тут мы вошли в пределы какого-то населенного пункта. Я побежал к шкиперу.

– Остановиться бы нам и здесь.

– Зачем?

– У Петра может начать гноиться рана.

Капитан тут же, без лишних вопросов, скомандовал матросам, и ладья прижалась к мосткам.

– Что тут? – спросил подошедший Кузьмич.

– Вот он говорит, что у Петрухи может начать гноиться рука.

– Владимир лечит не первый год! – рассеял Кузьмич его недоверчивость.

Хозяина судна аж перекосило.

– Я заплачу за лечение, сколько надо, он мой племянник. Сестра за него без соли съест. Мне он – единственный наследник.

– А мне он жизнь спас, – закончил я.

– Бились вместе, и пойдем вместе! – гаркнул Фрол.

– И я, – влился в коллектив Петька.

И мы пошли в село. Пока брели, я обозначил задачи. Нужно купить ткани и порезать ее на полосы для перевязок. По ходу приобрести крепкое вино или самогон.

– Я пить не буду, – заявил Петруха.

Кузьмич смотрел недоуменно. Видно было, что он то выпил бы охотно, но сомневается во времени.

– Надо чем-то облить рану, – объяснил я. – Постоялого двора вроде нет, поэтому расходимся по дворам. Самогоночки русский человек всегда нагонит!

И мы пошли. Через час все было найдено. Ткань порезана, самогон прозрачный и крепкий. Что ж, пора обрабатывать рану. Вернулись на судно. Ладья отошла от берега. Я объяснил капитану суть дела.

– Никто мешать глупыми советами не должен!

– Пусть гребут, – решил хозяин.

Верное решение! Иначе их не отгонишь. И я стал делать привычную работу. Разбавил самогон до водки, снял повязку, оторвав ее от раны. Парнишка даже не охнул – молодец, терпеливый. Рана, конечно, отнюдь не царапина. Полил рану полученной водкой, наложил повязку. Все, можно на перекур, хоть сроду и не курил. Уложил раненого.

Подошел Фрол. Присел рядом, заговорил.

– Вот ведь гадина! Видел я, к конюшне жмется. Но чтобы все трое были чужие, не ожидал…

Мой-то сын, подумал я, слишком похож, чтобы можно было от него отпереться. Да и люблю его сильно – чувствуется голос крови!

Кузьмич продолжил:

– Ревности у меня нет, на дом и лавку наплевать, но убивать мужа… – снова пауза.

Тут я вспомнил, как по юности был заманен одной вертлявой брюнеткой к ней домой, с какой-то неведомой мне целью. Внезапно пришел муж. Не доводя его до греха, ушел в спальню. Закрыл замочек и сел на диван – любоваться процессом. Длилось это минут пятнадцать. Супруг, озлившись, бился в дверь как раненный носорог. Я ждал. Терпения мне не занимать. Он ослаб. Пришло мое время.

– Мешаешь отдыхать шумом! – крикнул я.

Муж опять озверился, снова начал крушить дверь. После третьего раза, он решил вступить в контакт.

– Выйди, поговорим, – прорычал ревнивец.

Знаем мы ваши беседы, подумал я, открывая дверь и уходя в сторону. С ревом обозленного буйвола, муж кинулся меня убивать. Я не мастер рукоприкладства, но обладаю очень быстрой реакцией – подставил ему ногу и сел противнику на спину. Пара попыток подняться, не принесли успеха. Мужик был здоровущ и грозен. Сдавленным голосом проговорил, что с него лучше слезть. Я молча поднялся и ушел.

Бабенка на следующий день со мной не здоровалась и дулась. Она ждала сочувствия и подарков за подбитый глаз. Но я рассудил, что не несу ответственность за чужую дурость – она могла бы и убежать, пока он дверь-то пытался вышибить. Общение с чернявой на этом и оборвалось.

Мы плыли, и я делал перевязки. Рана стремительно заживала. Парнишка уже рвался к веслам, но шкипер гнал его прочь. Ладью перетащили через переволоки, поплыли дальше. И вот появился господин Великий Новгород, засиял церковными куполами. Мы распрощались на берегу. Деньги, взятые за боевую добычу, поделены. Петро с капитаном степенно пошли по домам. Парень, пересчитав деньги, крякнул: дом можно купить. Ну, Варвара, будь счастлива!

Глава 3

Мы отправились в сторонку от порта – как объяснил тертый Фрол, кормят получше, берут подешевле. После пятиминутной ходьбы, подошли к харчевне. Тут и поесть, и поспать, разъяснил многоопытный Фрол. Мы и поели, и пошли поваляться на мягких кроватях – обсудить виды на урожай. С Кузьмичом было все ясно: купец он и здесь купец. Деньги на товар и лавку у него есть. Не хватает на судно, но это дело решаемое: взять кусок трюма в аренду или купить в складчину с кем-то из купцов. Мысль, конечно, добрая. Я подумал и решил уточнить наша финансовые дела.

– Если добавить мою долю, хватит?

– А сколько будет процент?

– 50 % от прибыли.

– Это ерунда, – буркнул будущий купчина. – Я за долг толкую.

Сначала не поняв, решил, что Кузьмич где-то здесь задолжал. Но, поразмыслив, понял. Да, давненько у меня не было в жизни веселья. Глянул, хорошо ли браток держит удар. Он весь напрягся, плотно сжал губы. Поехали!

– Ну, процент будет немалый. – Глянул – видно, что разбирает. – Это будет стоить, будет стоить…

Полюбовался клиентом. Стоит, как сеттер на охоте, ждет выстрела. Ладно, хватит его нервировать. Я присел.

– Будет стоить аж… пять копеек!

Полюбовался его ошарашенным видом. Не поверил.

– Всего пять копеек?

– Ну извини, меньше не могу.

Он дышал, как рыба на берегу. Доходил. Дошел. И с диким криком кинулся ко мне. Увернуться я просто не успел. Сгреб лапищами, начал мять, пытаясь поцеловать в губы. Я был активно против такой ласки брежневской поры. Пора отрезвлять друга.

– Фрол Кузьмич! Хватит!

Торгаш потихоньку пришел в себя. Перестал целовать и сжимать меня в смертельных объятиях. Ну, слава Богу!

А теперь пора бы и выпить что-нибудь покрепче. Мы спустились вниз. Сели за свободный столик. Тут же подскочил половой. Чего изволите? А изволили мы зелена вина. Дали нам водки и закуски. Хряпнули по первой. Закусили. Второпях дернули по второй. Расслабились, потекла неспешная беседа. Через пол часика меня повело, потянуло на подвиги. Я решил спеть.

Голосишко-то у меня жиденький, но слух хороший, в школе пятерка была. Причем получил ее неожиданно. Было это классе в четвертом. Петь по детству я терпеть не мог. А тут пение по два раза в неделю. Молоденькая учительница билась со мной, как с ишаком и ставила двойки. К концу четверти я понял, что мое упрямство может огорчить маму. Значит, будем петь.

И на очередном уроке решил, что пора голосить. Вызванный к доске, что-то спел. Учителка, мужественно и пока безрезультатно, боровшаяся со сном, страшно оживилась.

– А еще так сможешь? Голос, как у Робертино Лоретти!

– Конечно могу!

Ну, песен я знал массу, в том числе арий из опер и оперетт. И слышал их отнюдь не по радио. У отца был великолепный баритон и отличный слух. После песен мне поставили пятерку, в четверти и в году тоже. А через два года, как и у знаменитого итальянского мальчика-певца, голосок сломался. Мы оба выросли. И, отнюдь, не кастратами, как раньше певцы в Ватикане!

Я выпил еще чуть-чуть и пропел замечательную песню брежневской поры. Фрол заинтересовался.

– Голос-то не блещет, но какова песня! Где ж такие поют?

– Главное – кто пишет.

– А кто пишет?

Тут я и сболтнул:

– Мы пишем!

– Ты пишешь, – обалдел Кузьмич.

– Именно я.

Тут, притихший было народ, загалдел. Решил закрепить успех и спел еще пару песен. В конце концов, Утесов не сильным голосом брал. Мы засобирались было уходить. Тут народ стал роптать.

– Пой еще, пой еще!

– Вы нам платите что ли? На свои пьем, – озлился Фрол.

И слушатели понесли деньги. Правда, далеко не все. Многие норовили урвать даром. Но с Кузьмичом этот трюк не прошел. Он подошел к группе из трех мужиков.

– Платить будем?

Те повели себя нагло.

– Мы в корчме, у хозяина сидим.

– Вот он вам пусть и поет.

– Да ты нам не указ, где хотим, там и сидим!

Возле Фрола встали плательщики. Наглецы поняли, что их сейчас будут бить. Они с гнусом встали, ухватили самого бойкого своего и отчалили. А я им вслед рванул отходную. Оставшиеся клали деньги безропотно. Если кто-то пытался сэкономить, Фрол жестко говорил, что эта сумма устроит нищих, они тебе и споют. После этого, все доплачивали, понимая, что второго раза может и не быть. Певец может уехать, пойти петь в другое место, сорвать голос, да мало ли что. А я пел и пел. Исполнял русские песни, мешая с иностранными, у которых знал переводы. Решил заканчивать исполнением шлягера 21 века. Посмотрел на Кузьмича – он понятливо махнул рукой, встал и объявил.

– Последняя песня!

Народ было зароптал.

– Певец не железный, – добавил Фрол, – можем и сейчас уйти.

Наступила тишина. Я спел. Толпа бесилась. Еще чего-нибудь! И еще раз исполнил.

И мы пошли, не обращая ни на что внимания. Я вам не эстрадный певец! Пора отдыхать.

Утром мы позавтракали и пошли по делам. Первым делом купец купил ладью. Команду он оставил от прежнего владельца. Потом затеялся арендовать склад и покупать товар. Тут я вспомнил о своем пении.

– Слушай, Кузьмич, мне нужен музыкальный инструмент.

– Зачем, ты же сам поешь?

– Затем. Деньги давай.

– Сколько?

– Гони десять рублей.

– Это же большие деньги!

– А я большой человек. Ты вот уедешь, а мне на что жить?

Фрол отсчитал и убежал. А я пошел вдоль рядов, разглядывая товар. Тут услышал трещотки, дудки. Вот у них и спросим. Вдруг все умолкло. Ведь упустил! Поспешил. Вдруг гадкая музыка появилась. И так раза три. Сложилось ощущение, что они каждый раз от меня уходят. Я остановился возле средних лет мужика с деревянной посудой.

– Скажите, а скоморохи как-то ходят что ли?

– Сообразил, – посмеялся лошкарь. – Они по трем большим кругам бродят. Ты за ними лучше не гоняйся.

– А как?

– Стой здесь. Они скоро подойдут. Каждый день здесь кружат.

Через пять минут ВИА «Скоморох» подошло из-за угла.

– Здорово, ребята.

Ответили неласково.

– И тебе не хворать. Что на дороге-то встал?

– Есть дело. Плачу.

Сгрудились вокруг.

– Не обманешь? Хоть бы на обед получить – жадно сказал самый длинный и самый худой.

– О какой сумме идет речь? – уточнил малосведущий я.

– Ну, копеек пятьдесят.

Облегченно выдохнул – это можно! А то опасался, что не хватит на инструмент. Цен я не знал. Музыканты, судя по их дудкам и колотушкам, тоже.

– Полтинник даю, если найдете нужную вещь.

Молодежь опечалилась. Задание явно будет непосильным. Просто так деньги не платят.

– Да расскажи, в чем дело-то, – крикнул самый нетерпеливый.

– Нужна гитара.

На лицах – недоумение.

– Я из других краев, может быть у вас она называется по-другому.

– А какая она?

– Вот такая, – обвел воображаемые формы руками. – Шесть или семь струн, глубокая. Звук приятный, мягкий.

– Не домра?

– Отнюдь.

Все задумались. Вывод был печален. Не видали, не слыхали.

– А может Тишило-купец чего знает?

– Где будем его искать?

– У него лавка на этом рынке.

– Объясняйте.

Все пятеро знали рынок как свои пять пальцев. Но были, как женщины из будущих времен. Дорогу знает отлично, а объяснить ее не может. В общем, пошли искать все вместе. Не успели тронуться, новая идея. Я подошел к купцу через лавку от нашей сходки.

– Хотите спою историю о вашей семье?

– Да откуда ты это можешь знать, да еще сочинять об этом песню?

Он поразился моей глупости и нахальству, ничем не обоснованному. Я не стал ему говорить, что пронаблюдал, как перед нашей беседой, мальчик и девочка, похожие на купчину, совали ему продукты и кувшинчик с чем-то. Перед уходом они обнимали отца.

– Тут есть люди, знающие твою семью? – спросил у него.

Купец задумался ненадолго.

– Есть трое.

– Зови всех.

Он убежал. Я подозвал длинного с дудкой.

– С голоса музыку можешь взять?

– Легко!

Я напел. Парень сыграл один в один. Талант! Пришел торговец, с ним еще трое степенных бородачей.

– Мы поспорили с почтенным, что пока он бегает за вами, я напишу песню о его семье и возьму с него рубль. Вы – свидетели.

Бородачи зашумели.

– Это невозможно, Трофимыч, не робей!

Ну, прямо Новгородское вече. После таких речей отступить было невозможно. Остаток жизни будут насмехаться. Купец приосанился, показал нужную деньгу. Начинайте!

На шум подтянулись соседи, все вальяжные и бородатые. Узнав о причине спора, разбились на два лагеря: за торговца и за меня. Ну, вот это точно вече! Народ кричит, руками машет. Подходят и покупатели. Шум нарастает.

Наш ансамблик глядел понуро, думая, что опозоримся. А народ уже спорит на деньги. За нашу же неловкость, нас, похоже, будут бить всей толпой. Проигрывать всем обидно. Остальные тоже такое веселье не упустят. Но ребята не трусят, не бегут. Молодцы!

Длинный против остальных гляделся орлом. Он уже имеет в руках невиданную в этом городе песню. Я поднял руку.

– Начинаем! – крикнул во всю мощь соего жиденького голосишка.

Пока народ стихал, буркнул своим, чтоб не вздумали влезать со своими стучалками и бренчалками. Затем вышел в центр, скомандовал – дуди, и стал петь песню о сына и о дочери – лучшую песню о семье всех времен и народов.

Толпа стихла окончательно. Затем округлились глаза, потом, от впечатлений, разинулись рты. Я допел, поклонился слушателям и отошел к своим.

Аплодисментов в ту пору еще не знали. Сначала на короткое время – тишина, а потом дикий рев, ударивший по ушам. Затем общий галдеж. Обмен мнениями, крики мне, с требованиями петь дальше и тому подобное. Но – как сказал Шаляпин: даром только птички поют.

Мои музыканты-проводники цвели. Такого успеха они не видели никогда. Дударь сиял. Он принял участие в зарабатывании триумфа! Поэтому тоже вышел и раскланялся на все четыре стороны. Очередная буря восторга. Что же, у победы много отцов, а поражение – всегда сирота.

А я пошел к Трофимовичу, получать гонорар. Купец меня крепко обнял. Глаза у него были влажные.

– Слушай, спиши слова, супруге спою.

Приятным баритоном запел мою песню, не фальшивил. Я помялся.

– Этому, с дудкой, надо бы тоже денег дать.

– Полтинника хватит?

– Вполне. Ну что же, бересту, чернильницу и перо в руки!

– Заменим перо писалом?

– Давай!

Я получил полтора рубля, кто-то побежал за причиндалами. Мы пошли к прилавку. Присел на чурбачок. Надо мной бубнил купчина.

– Как ты все зришь в корень – и люблю их всех очень, и тоскую по ним, когда уезжаю за товаром. С женой ни разу за все годы не поругались, живем душа в душу. Дочь ласковая, красавица, сынок в меня, очень умный. И тут песня у нас в семье будет…

Прилетел посланец с нужными для письма принадлежностями, и я сел писать, стараясь делать врачебный почерк поразборчивее. И не знаю местной орфографии. Где-то читал, что вроде все пишется без разделения на слова. А на самом деле – бог его знает. А надо как-то оправдаться. Поднял голову.

– Пишу, как умею – я из дальних краев.

– Да мне все равно, – загалдел купец, – я пойму, надо будет – перепишу. Дописал, протянул собеседнику. Тот почитал, вздохнул.

– Эх, горазд ты писать!

Спросил мужика – а тебя как звать-то?

– Михаил, – ответил купец. Во как, без явно лишних отчеств!

– Не могу тебе написать ноты, – печально сказал я.

– Про такое и не слыхивал, – ответил купчина.

– Ими мелодию пишут.

– Вот же музыка, – горячо заспорил Михаил, тряся бумагой.

– Ну, слушай, – сказал я.

Сначала текст – и медленно стал читать. А теперь – мелодия, вся сила песни и начал петь без слов. Купец не сразу, но понял.

– Но я вот помню и так.

– А если бы я писал тебе письмо?

– Ну, как-то бы спел, – неуверенно заявил Миша.

Я взял у него бумагу и наскоро записал первые три куплета другой песни. Сунул купцу – пой. Тот поразился, и что-то заблеял. А теперь я: и стал петь. На втором куплете вступила дудка, следом – остальные. Мы ушли писать с улицы в склад. Мои ребята сгрудились у двери. У Михаила округлился рот.

– Как это вы все, разом-то?

– Слаженная команда, – гордо заявил я, думая о грядущих у народа именинах, свадьбах и неведомых мне пока русских праздниках.

Ладно, пора за гитарой. Встал, начал прощаться. Купец стал звать обедать.

– Тороплюсь, – отмел я лестное предложение.

Сейчас свяжись, это до вечера. А завтра торговец струнным инструментом отчалит в другой город и ищи его свищи. Эти шутки судьбы мне известны хорошо, все-таки мне за пятьдесят. Уж не мальчик, видал виды. Мы вышли из склада.

Уйти нам не дали. Встретила возбужденная толпа. Поднялся шум: вы чего так долго, мы тут ждем… Люди хотели даровых песен и зрелищ. От меня – не дождетесь. Хватит исполнять клятву Гиппократа!

– Шумните им, – попросил я своих, – что сегодня здесь петь больше не будут.

Молодые переминались с ноги на ногу.

– Нас так не ждали ни разу. Надо петь, – заявил самый падкий до чужого успеха музыкантишка.

Посмеявшись в душе, я ответил.

– Ну что же, можете петь тут хоть до утра.

Подумал о торговце инструментами – буду искать по рынку сам и повернувшись, начал уходить. Далеко мне уйти не дали – стали хватать за руки.

– Старший, мы идем, больше горячиться не будем…

Посмотрел в их зарвавшиеся лица. Глазенки прячут. Похоже, проняло. – Охладить надо народ, – скомандовал я.

Из наших тут же вытолкнули самого горластого. Он взялся орать, как громкоговоритель.

– Новгородцы! Певец устал, сегодня песен больше не будет.

И так раза три. Вот это по-нашему, по-вокальному! Народ пороптал, пошумел и разошелся. А мы двинулись в сторону намеченной цели. Значит, о гитаре вы слыхом не слышали, но может хоть балалайку знаете? Ребята переглянулись, поговорили тихонько между собой. И не видели, и не слышали. Ну, прямо край какой-то таежный! И это святая Русь!

Я начал потихоньку злобствовать.

– А струны-то вы видели?

– Конечно, – расцвели ребятишки, радуясь выходу из тупика.

Я напрягся, как волк учуявший добычу. Интересно, на какую дудку они натянули струну?

– И на что они были натянуты? – спросил у молодых.

– На домру.

В памяти что-то шевельнулось. Слышал звон, но не знаю, где он.

– А какая она?

Описывают. Нет, это не гитара.

– А далеко видели? – может где-нибудь в Киеве?

– Да тут на торге.

– Прямо здесь?

– Да рядом. Вот она стоит, – и показывают руками.

Я внутренне аж ахнул! Стоит красота с тремя струнами, дека с колками, корпус круглый. Конечно, три не шесть, и как звучит, неведомо, но все это решаемо. Струны подтянуть, деку подогнать. Сидящий бородач лениво спросил:

– А деньги-то у тебя есть? Инструмент десять рублей стоит.

Я вздохнул, спросил парней: а поласковей продавца не найдем? Они дружно замотали головами. Да, в других городах такого нет. Торгаш встал, прошел за домрой, протянул мне.

– На ней ведь играть надо уметь.

Посмотрим, что я смогу, может налавчиваться надо долго. Бить себя в грудь и кричать, что на гитаре с десяти лет играю, может и бесполезно. Придется учиться заново. Взял инструмент в руки, прошелся по струнам. Звучит славно. Повертел колки, заиграл. Подтянул одну струну, и запел. Как мной гордились ребята! Купец просто раскрыл рот.

Домра звучала изумительно и на трех струнах. Гитара против нее выступит только элитная. Дешевка – не у дел. Тут откуда-то выскочил невзрачненький мужичонка.

– Пой дальше, – скомандовал он.

Подумал: а приказывать будешь дома, жене и детям. У меня все мысли были о покупке и цене. Пришлый заныл, что это же он просит.

– А я тебя прошу: дай сделать дело!

Он опять взялся донимать. Уже не слушая, сказал своим: уберите его. Парни спросили: как, куда. Я обозлился: лучше, если останется жив. Мои загоготали пошли на говоруна всей оравой. Как он от них убегал… Я повернулся к торгашу.

– Как ты играешь! – восхитился тот.

– Да инструмент уж очень хорош! Так сколько хочешь?

У продавца музыкальных инструментов глазки забегали. Он явно упарился с домрой.

– Молодые твои придут, инструмент в руках крутят, бренькают. А денег в кошеле нет и похоже, не будет.

– Так сколько? – прервал его я.

– Ну, десять рублей.

– Даю три.

– Девять.

– Восемь.

Повернулся уходить. В глазах вернувшихся парней плескалась горечь. А домра в моих руках – чудо как хороша!

– Шесть рублей и не меньше! – крикнул мне в спину Тишило.

Да, до уличного продавца-турка двадцать первого века, ему далеко. Не хватило бы мне десятки, и, оставив скоморохов караулить, побежал бы к Фролу за добавкой.

– Три рубля – негромко сказал я.

– Бери – махнул рукой купец.

Как это в книге про ходжу Насреддина: продавец оказался сговорчивым и после часа криков и споров… Я бережно взял свое чудо в руки, ласково повертел, начал отсчитывать рубли. Купчина бубнил рядом.

– Полгода сбыть не могу, отчаялся уже. Покупатели смотрят, а не берут. Почему неласков был – твои ходят часто, но проку от них нет. Разложил монеты по прилавку, купец их жадно схватил.

– Расчет полный, претензий нет?

Говорил я отчетливо и громко.

– Всем доволен! – бодро ответил веселый торговец.

– Соседи слышали?

После песни, из-за прилавков рядом и напротив за нами следили очень внимательно. Отозвались тут же: да, конечно, да, да… Ну можно уважить купчика напоследок за внимательность. Я взял домру покрепче, отступил на пару шагов, вдруг Тишило прыгнет, и очень внятно проговорил.

– Такая замечательная вещь на рынке – в большую редкость. Обычно их делают на заказ признанному мастеру, играть в княжеских и боярских теремах очень богатым и знатным людям. На обычный прилавок, к не знающим ее истинной цены людям, она может попасть только случайно. У меня с собой только десять рублей. После того, как я на ней поиграл, отдал бы деньги без звука. Надо было бы, сбегал за прибавкой. Вещь очень дорогая, и красть ее можно только под заказ другого мастера игры на домре, их в Новгороде пока нет. Я учился у арабов, такого замечательного инструмента ни у них, ни на Руси не видывал. Ладно мне, слава богу, продали всего за три рубля. Я-то и двадцатку бы отдал безропотно, если бы видел, что ты настоящую цену инструменту знаешь.

Полюбовался рожей хрипящего купчика, подумал: ну тебе, друг любезный, до конца жизни будут говорить: шел бы ты дровами торговать. Через несколько дней, рынок облетит история, как опытный купец продал вещь вместо сотни за трешку. А с последующими добавками и привираниями, красота будет неописуемая.

Буркнул парням, стоящим с ошарашенными от моего вранья рожами, что уходим. А сам, удаляясь, начал играть сложный проигрыш из Барыни, рассчитанный на балалайку, все ускоряясь и ускоряясь.