Текст книги "Неожиданность (СИ)"

Автор книги: Борис Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 78 страниц)

– С деда-прадеда. Еще в незапамятные времена там мои предки обосновались.

– А ты чего ушел? Злые половцы заели?

– Всегда били этих кочевников и будем бить. А как их называют, печенеги ли, половцы ли, нам без разницы – стены у нашей крепости высокие, да крепкие – отсидимся в случае чего.

Погулять охота, пока молодой, – Русь повидать, себя показать. Да и женку надо бы себе где-то тут сыскать – хватит родственную кровь перемешивать, пора свежую струю добавить, как и мои старшие братья сделали. Вот и отпустили меня на три года позабавиться.

Тиунов попинать да попугать, добавил я про себя.

Прикинул – вроде бы именно от этого места на Днепре мы к Крыму по степи пойдем. Решил уточнить.

– Слушай, а возле вас города какие-нибудь есть?

– Есть, как не быть. Лет сорок назад небольшой городишко Воин отстроили, их дружина тоже бьется честно.

– А чего ты так стрижешься странно, налысо? А чуприну оставляешь?

– Так для походов удобнее, чище, и не заводится на головушке всяческая погань – вши да блохи. А чуб-хохол, это чтобы попы не роптали, по их понятиям полностью бриться нельзя. Так же бороды бреем, а усы оставляем – на это в церкви тоже нареканий нет. Так я пойду?

– Иди конечно.

– Чего это ты с пареньком выясняться начал? – поинтересовался Богуслав, после того, как отсыпал Елисею аванс, а новому тиуну деньги на разнообразные расходы по дому, оплату труда кухонных работников, истопников, поломоек и сеннных девок, и мы занесли кошель в свою комнату, – окраина и окраина, мало ли их.

Тут я рассказал бывшему воеводе о будущем появлении нового воинства – запорожского казачества как раз на Хортице, об ответе запорожцев турецкому султану в ответ на требование покориться. Услужливая идеальная память тут же подала текст, который я сходу Богуславу и процитировал целиком. Запорожцы, пользуясь отсутствием цензуры, начали с оценок боевых качеств вражеского правителя, вроде:

Какой ты к черту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьешь!

А у султана охота на ежей именно этим способом может и была любимейшим делом, кто ж его знает? Дальше шел мат-перемат с отказом покориться, и увенчивала этот шедевр народного творчества достойная концовка:

Этим кончаем, поскольку числа не знаем, и календаря не имеем, месяц на небе, год в книге, а день такой у нас, как и у вас, за это поцелуй в сраку нас!

Богуслав веселился от всей души, сопровождая этот процесс утробным хохотом. Потом вытер навернувшуюся от усилий слезу и спросил:

– Идем к бабам?

Я ввел его в суть конфликта.

Боярин посуровел.

– Перепорю сукиных дочек и выпру за порог всех этих лизоблюдок боярыни! Капка их развела не на похожую, аж десять человек толкутся, будто кроме нее еще за пятью боярынями ухаживать надо! Оставлю Машку с Варькой, для остальных все равно теперь работы нет.

– А Полетте они не понадобятся? Она ведь будет здесь человек новый, неопытный. Желательно еще кого-нибудь поумней, чем эти две свидетельницы чужой похоти оставить.

– Это да, как-то ужасно тупы обе.

– Давай-ка у наших дур и разузнаем, кого кроме них желательно оставить.

– Давай.

Сказано-сделано. Варя просто встала в тупик, а более ушлая Маняша высказалась за две кандидатуры. От всех остальных она проку не видела.

– Сенные-то всегда при деле – то пыль вытирают, то свежему воздуху ток дают, то обувь всем перемывают или протирают, на каждом шагу они нужны: подай-принеси, послать куда-нибудь по нужде кроме них некого. И немного их – всего пятеро.

А наши в болтовне и мерянье нарядов друг друга большую часть дня проводят, а то и просто полдня спят. Трудимся каждый день мы четверо: я, Варька, Аксинья и Домна.

– А кто-нибудь из этих двух в боярских делах разбирается? Во что одеваются боярыни, чем обычно заняты, о чем между собой говорят? – решил узнать я.

– Это Домна. Капитолина с ней вечно по всяким трудным делам советовалась.

– А чем Аксинья хороша?

– У нее руки золотые. Вдруг порвется чего из одежды, так заштопает – вообще шва не видать. Ксюшка все знает, все умеет, все делает очень быстро. Детей лучше всех обиходит, и вообще душа-человек. А поет – заслушаешься!

– А замужние среди ваших баб есть?

– Так они все при мужьях, на ночь по домам расходятся. Не взяли пока только меня, Варьку и Ксюху.

– А Аксинью почему не берут?

– Всем хороша, да страшна, как смертный грех. Мужики ее сторонятся.

– Ладно, хватит болтать! – скомандовал Богуслав. – Пошли на женской половине порядок наводить!

Бабий бунт был махом подавлен привычным рыком «Запорю!», получки были розданы, шестеро нерадивых девок были уволены, а оставшимся Богуслав сказал:

– С сегодняшнего дня над вами главная Мария. Я уезжаю, она пусть пока командует. Любую из вас может в какой захочет день уволить!

Над сенными властвует Варвара. Получку вам всем раздает новый тиун. Все!

Богуслав ушел бродить по терему по другим делам, а я вернулся в свою комнату. Там, после легкой дремы, очухивался и позевывал Николай.

– Не хочешь в Михайловский собор сходить, Великой Панагии поклониться? – спросил он у меня. – Заодно свечку святому Николаю собственной рукой поставишь, может твоя молитва доходчивей моей окажется, верней.

– Да где мне в этом деле против тебя! – трезво оценил я свои способности, – мелкая душонка, нехитрые мысли, духовности ни на грош.

– Не говори зря, сын мой, пути Господни неисповедимы!

– И то верно. Сказано же в Библии – блаженны нищие духом! Вот я точно из них – вершины духа никак не освою.

– Так ты идешь?

– Конечно иду, свечу обязательно нужно поставить. Явно и Невзор нас где-то тут близко поймает, и по безводной степи потом еще ехать долго – помощь святого нужна позарез. А то коли не убьют, так сами от жажды передохнем.

Пока протоиерей собирался в церковь, пришел караван из тяжеловозов с провиантом и пустыми бурдюками. Перс, ведущий степного коня в поводу, тоже был в наличии.

Их стал размещать на постой Богуслав, а мы с протоиереем отправились к храму. По дороге священник рассказывал мне историю иконы.

– Здесь в Переславле славится Оранта Богоматери, написанная самим Алипием. Она восходит к образу Влахернского храма в Константинополе, и имеет те же редкие отличия от других Великих Панагий: на груди у Матери Божьей изображен отрок Иисус-Эммануил, который благословляет людей двумя руками, что тоже большая редкость.

– А почему Эммануил? – поинтересовался я. – Второе имя?

– Это не имя, а скорее название будущего Спасителя, который должен вскорости прийти по предсказанию пророка Исаии. В переводе это означает «С нами Бог».

– А что такое Панагия?

– Это изображение Богоматери, в переводе – Всесвятая. Замучил я тебя этими переводами, утомил.

– А как без этого? Без переводов не обойдемся. Иначе никакой ясности нету – барахтаешься просто в потоке непонятных слов.

– Для полной ясности скажу, что Оранта – это моляшаяся, а не просто держащая младенца Христа Богоматерь. Обычно на Оранте она молится одна, а тут с Иисусом. Да еще вверху по бокам изображены два архангела по пояс, что тоже необычно.

– А почему Великая?

– Икона храмовая, очень больших размеров. Именно ее я не видел, но знаю каковы обычно размеры таких икон. А славится она своей целебной силой. Эх, мне бы этой силы добавить!

– Да у тебя силы невпроворот, вон аж бесов гоняешь.

– Бесы и демоны, – ответствовал Николай, – на Руси ноне редки, а больных полно. Вот ты лекарь признанный, всегда при деле. А бесов мы то ли перевели, то ли им прорываться стало тяжелее, только нет их. А лекаришка я так себе, жиденький, твоей силы и блеска нету.

Мне претит только исцелять за деньги, как ты любишь делать. Сидеть бы где-нибудь в глухой чащобе или пещере, излечивать все мыслимые и немыслимые болезни даром, брать только немного еды и молиться вволю! И никаких епископов, вроде новгородского Германа, на голове!

Вот и пришли. Собор Святого Михаила был выстроен все на том же Епископском Дворе и значительно превосходил стоящие рядом церкви по размерам. Что ж, у Великой Панагии должно быть достойное обрамление.

В самом храме икон было много, но Оранта сразу притягивала взор. Она находилась в верхней части алтаря, главной части храма. Метра два в высоту, немного поменьше полутора в ширину, икона сразу внушала уважение. Талант одного из первых русских иконописцев Алипия сиял здесь в полную силу.

А ведь я ее где-то видел… Мне, выросшему и прожившему жизнь на Золотом Кольце России, побывавшему во многих храмах Костромы, Ярославля, Суздали и Плеса иконы были не в диковинку, я видел их сотни. А тут абсолютная память металась между воспоминаниями об убранстве различных церквей и не отыскивала нужной картинки.

И тут я вспомнил! Иконы Третьяковской галереи! По ней я бродил в основном прыщавым подростком, охваченный неистовым желанием повидать как можно больше обнаженной женской натуры. Поэтому в зале икон я не задержался – обвел их для порядка быстрым взглядом и дальше, дальше. Полотна Кустодиева, Рембранта и Рубенса с их полнотелыми красавицами манили меня гораздо больше.

А в более зрелом возрасте, после посещения Эрмитажа, я в Третьяковке разочаровался и ходить туда перестал. То есть сегодня у меня впервые появилась возможность спокойно, а не на фоне гормонального взрыва, полюбоваться Великой Панагией-Орантой.

Мы подошли ближе. Святое лицо, разведенные в стороны и поднятые вверх руки, золотой диск в центре с отроком Христом-Эммануилом… И вдруг я почувствовал текущий сквозь меня поток ласковой и теплой силы, пронизывающий и охватывающий все мое естество, божественную мощь, которая лечит и дает жизненные силы. Вся моя суть была пропитана этой Божественной энергией.

Через несколько минут Великий и Всеобъемлющий Поток начал уменьшатся, а потом и вовсе сошел на нет.

Я повернул голову к протоиерею, желая поделиться с ним своими ощущениями и слова замерли у меня на устах.

Лицо Николая светилось невиданной мощью великой святости, дарованной ему свыше. В такой момент нельзя тревожить человека, говорящего с Богом.

Я потихонечку отошел к выходу, приобрел несколько свечей побольше и подороже, узнал, где находится икона Николая Угодника и отправился помолиться и попросить о помощи. Сегодня мне можно отвлечь святого от других просьб молящихся своей молитвой – не за себя прошу, а за всех людей, за всю Землю.

Я не могу молиться долго и истово, как рьяные прихожанки, которые делают это чуть ли не часами, поэтому мое обращение к Николаю Заступнику длилось недолго. Сможет – поможет, на нет – и суда нет.

Потом положил денег в ящик для пожертвований и собрался уходить. Протоиерей в соборе как дома, без меня не пропадет.

Вдруг вновь потянуло к церковному прилавку – мне что-то позарез было нужно, только я понятия не имел, что именно. Подошел, осмотрелся. Мой взгляд приковал серебряный образок с изображением Божьей Матери. Попросил поглядеть.

Ласковая и видимо очень набожная старушка протянула мне ладанку. На ней Богородица не держала младенца Христа, а прикрывала ладонями острия семи узких мечей.

– Это, милай, Семистрельная Богородица.

– А стрелы какое отношение имеют к Божьей Матери?

– Доподлинно неизвестно, но истолковывают, что это муки, которые испытывала мать, глядя на распятого сына. Еще говорят, что это борьба с семью смертными грехами. Помогает воинам и защитникам, защищает от вражеской силы, оберегает их от бед. Если ты воин, тебе этот оберег лучше носить на груди.

Более я не колебался.

– Подцепи мне образок к серебряной цепочке, возьму.

Пока старушечка возилась, спросил:

– А как носить ладанку? С крестиком или без крестика? И почему ладанку, ладана же в ней нету?

– Так повелось, милай, с давних пор, называть образки ладанками. Почему, никто уже и не помнит. Обычно велят крестик ни в коем случае не снимать, в нем вся сила. Нет креста – нет Христа.

У тебя же расклад иной. На твоем будущем обереге крест выбит на другой стороне, и его можешь носить без другого крестика.

Я вздохнул с облегчением: теперешний крестик мне почему-то очень мешал, с непривычки что ли? Все-таки всю жизнь не носил. Может быть образок приживется получше?

– Али передумал брать, что-то задумался?

– Покупаю точно.

– В православном Храме Божьем, милай, купли-продажи нету. Христос выгнал торгующих из храма в Иерусалиме.

– Я же дам деньги!

– Это ты внесешь пожертвование на нужды церкви, а она одарит тебя освященным образком Богоматери.

– Давай так, мне без разницы.

Меня одарили, я внес, и, довольный, отошел.

Так уходить или все-таки дождаться Николая? – думал я, любуясь неподвижной большой спиной святого отца. Хотелось бы все-таки обсудить силу воздействия Оранты Панагии на людей. Вдруг он трижды перекрестился, в пояс поклонился богоматери, повернулся и размашисто зашагал ко мне.

– Пошли. Я теперь могу лечить по-настоящему, – негромко сказал Николай и пошел к выходу.

– Это как? – засеменил следом я.

– Как сильные духом лечат, – объяснил протоиерей, – которые излечивают явно смертельные болезни.

Мы вышли на Епископский Двор, полюбовались осенним заходящим солнышком, рассказали друг другу, как на кого подействовало изображение Богородицы. Сначала святой отец выслушал меня, потом изложил свою историю.

– Я немного постоял, полюбовался замечательной работой Алипия. Наш мастер иконописи, свой, русский, доморощенный, а любого византийца за пояс заткнет! А потом вроде как у тебя – ощущение тепла и ласки от близкого человека, затем приток силы и приход знания о человеческих недугах и умение их лечить. И ощущение счастья: я могу! Я умею! Теперь жизнь не буду расходовать зря – пачкать на бересте писульки о храмовых доходах и расходах, распекать подчиненных за нерадивость, совершать отпевания, крестины, венчанья и прочие требы для прихожан – на все это есть другие попы. Мое дело – исцелять! Необычайная это икона, – констатировал священник.

Солнце окончательно зашло и стремительно похолодало.

– Мне, Володь, теперь позарез с митрополитом Ефремом надо поговорить, он полжизни так лечил, как я теперь буду после похода. Может и посоветует чего. А доживет ли он до моего прихода, неизвестно – уж очень быстро силы теряет.

– А ты в него этой силы и залей, – посоветовал я, – поделись с другом. Явно ж ты теперь по-всякому подлечить горазд. Глядишь, и старость немножко придержишь, и смерть отодвинешь.

Николай сделал стойку, как шотландский сеттер, учуявший утку в камышах, а потом бросился в Епископский Дворец.

Ну все, больше я его ждать не буду в этом холодильнике. Как ни крути, а за пять минут он не управится – неопытен еще как Божественный лекарь, щегол, еще можно сказать в этом деле.

А я бойко зашагал к Богуславу. Что ж как холодно-то сегодня? Видать, дело к заморозку идет.

Дошел быстро, неласковый морозец прошибал через легкий кафтанчик. По такой погоде вальяжно и не торопясь гулять климат не располагает. А я все ускорялся и ускорялся. К воротам уже подлетел как пушечное ядро, стал остервенело стучать кулаком в калитку и орать:

– Открывайте! Скорее открывайте! Боярин Мишинич пришел!

А на улице уже стемнело, подул холодный ветерок. Открывший мне караульный с сильным запахом алкоголя пробурчал:

– Приличные бояре в такой час по домам сидят, а не по людям шляются.

Я, не слушая глупых поучений, пронесся в дом. Да, с этими переездами все южнее и южнее моя акклиматизация явно запаздывает.

В тереме меня тоже больно то не разжарило – потеплей конечно, но до хорошего как-то далеко. Побежал в свою комнату – не укутаюсь в одеяло, так хоть переоденусь.

По дороге столкнулся с дрожащим от холода в одном легком халате персом.

– Дядя, – простучал зубами водных дел мастер, – мал-мала печка топить надо!

И то! Тут же все в наших руках, не центральное отопление. Правда, истопник, наверное, давно отработал и отбыл домой, а самому искать поленницу по двору желания не было. В доме дрова вряд ли держат…

А почему вряд ли? У меня в Новгороде повар Федор поленьев на две – три растопки складировал, чтобы не шарахаться за ними рано поутру по темноте.

– Пошли в кухню, дровами разживемся.

Фаридун-остад не сразу, но понял и пошел за мной следом. В кухне варили ужин, и было очень тепло. Нас обоих перестало трясти.

Подскочил подавальщик, бойкий молодой парень.

– Чего желаете, господа?

Я поглядел на часы. До ужина еще часа два, а жрать охота неимоверно. Может я и мерз с голодухи? Или от холода так проголодался? Неважно! Я друг хозяина, одет богато, мне не откажут.

– Водки нам и закуски какой-нибудь легкой. Взвару или чего там у вас есть, чтоб запить.

– Понял! Подавать?

– Тащи!

Присели прямо в кухне – поближе к огненному печному боку было потеплей, чем в обеденном зале. Нам быстренько подали зелено вино, которое я по привычке звал водкой, и кое-какие заедки.

Эх, а перс-то, поди, мусульманин – ему вина нельзя. Ладно, на всякий случай налью, а там видно будет. Не будет пить алкоголь, значит просто так в тепле отогреется.

Еще как выпил, остад-лозоходец! Аж крякнул.

Запили, заели, завязался неспешный разговор. Сразу перешли на персидский – на русском беседа не клеилась. Познакомились. Его для краткости можно было звать Фарид. Фаридуну было тридцать пять лет, на Русь подался за длинным рублем – история более обычная для 21 века, чем для одиннадцатого. Впрочем, гастарбайтеры были, по-видимому, во все века. Особенно на Руси. То от викингов проходу не было, теперь азиаты почву прощупывают.

Здесь с работой было плоховато: Переславль еще не в степи, и тем более не в пустыне стоит, и там, где впадает речка Альта в Трубеж, воды всегда хватало. А в степи никому ничего не надо – половцам колодцы после печенегов достались, а новые рыть они не хотят. Да и соваться к ним опасно – враз в рабство продадут. Поэтому воду Фаридун искал редко, перебивался случайными заработками. Опять же соскучился по любимой жене Тахирих. В общем, пора домой!

– Фаридун, а чего ты так в тереме-то озяб? Или в своих краях кроме жары, другой погоды и не видывал?

Погоду Фарид видел всякую. В Персии, которую сейчас под себя сельджуки подмяли, конечно потеплей, чем тут, но он приехал в Переславль прошлой осенью и пережил здешнюю зиму. Можно сказать – видал виды. Но бегать по морозу в тоненьком халатике и летних чувяках ему раньше не доводилось.

Остад, оказывается, поставил у Богуслава, подаренного ему митрополитом коня, получил от боярина комнатку для ночевки и подался улаживать последние дела (церковники сорвали его с места внезапно). Когда собирался, еще припекало солнышко, поэтому оделся легко, по-летнему. А пришел незадолго до меня и тоже по изрядному холодку.

Спросил его о запрете на вино.

– В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.

Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:

Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!

Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.

Выпили по второй, и я спросил:

– А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?

Фаридун криво усмехнулся.

– В основном нас гоняют братья-мусульмане – это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.

Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.

– Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства – мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?

– Заратустра пророк, а учение называют зороастризм. Поэтому мы зороастрийцы.

– Ладно, пошли печку растапливать.

Я организовал подсобника тащить охапку поленьев, Фариду поручил нести лучину на растопку, сам взял бересту и немного соломы для разжигания огня. С огнивом в отдельном кисете я в походе не расставался – кресало, кремень и льняной трут всегда были при мне. Худо-бедно, а костерок всегда разожгу.

Наши комнаты оказались рядом, печь у нас одна. Вот и славненько, не надо будет две топить. Хотя после кухонной разминки перед ужином так все в организме потеплело, что топить свою печку было уже вроде и необязательно.

Разжигать огонь, а потом подолгу смотреть, как причудливо пляшут его языки, слушать, как трещат в огне поленья, я люблю больше любого пиромана, поэтому сразу отстранил от этого дела лозоходца. Твое дело найти воду, а мое добыть огонь.

Ну что ж, начали! Я открыл вверху задвижку, заботливо уложил по бокам горнила дрова, в середине выложил вроде трехстороннего вигвама из лучинок, поместил в него скрученную вдвое солому, немножко прикрыл ее сбоку берестой.

Затем вынул из кожаного кисета кремень, положил на него одну из нескольких имеющихся у меня льняных, слегка обожженных для лучшего возгорания небольших тряпочек, так, чтобы матерчатый край трута выступал из-за края камня и нанес пару быстрых чиркающих ударов железным кресалом. Полетели искры, начал тлеть выступающий краешек, а я изо всех сил начал на него дуть. Все остальные причиндалы я уже взял в правую руку. Когда трут начал гореть, бросил его в солому.

По соломе огонь полыхнул быстро. Я положил сверху бересту и полюбовался на быстро перекинувшийся на нее огонь.

Потом оставалось только подкладывать поленья.

Я заботливо уложил в кисет предшественников спичек и поудобнее расположился на скамеечке у печки. Фарид поглядел на огонь издалека и присел на табуретку в отдалении.

– Если хочешь, садись рядом – здесь на лавке места хватит, – позвал я его.

Фарид отказался.

– Не люблю возле огня сидеть, тревожно мне как-то делается. В детстве упал в костер, с той поры это и осталось. Нас, зороастрийцев, зовут огнепоклонниками, а у меня вот этакая незадача.

Что ж, вольному воля, спасенному рай. Поговорили о порядках в Сельджукской Империи. Всякое вольнодумство и инакомыслие каралось безжалостно. Жителям его родного кишлака, затерянного в горах, сплошь зороастрийцах, приходилось при поездке в город прикидываться истыми мусульманами. Если ловили человека не мусульманской веры, просто казнили. От такой жизни многие бегут в Индию. Фаридун с молодой женой тоже бы хотел туда переехать, вот и отправился на Русь заработать на дорогу и обзаведение хозяйством. Но не задалось. Потом перс ушел к себе.

Ввалился Богуслав. Этот плюхнулся возле меня без лишних реверансов, протянул ладони к огню.

– Столько денег летит на хозяйство! Продукты на зиму приходится закупать, закладывать кладовые. Елисей весь оброк или деньгами брал, или сбывал все по дешевке, лишь бы монеты побольше хапнуть. Так и улетели свои крупы, зерно, мясо, птица, сыр и овощи оптом. Капусту только завтра возьмутся солить! Яблок – и тех нету. Сено, ячмень, овес – все ушло! Лошадям дать было нечего.

– Капитолина не думала, как будет жить без запасов? Бежать же она не хотела?

– Так дура! Все мысли только о случке! Сегодняшним днем жила, а о том, что будет завтра и не думала. Обойдется как-нибудь! Пусть мужчина рядом голову ломает. Ее дело покомандовать, да покрасоваться, а расхлебывать ее дурость муж или любовник должен.

Я задумался. С этой стороны деятельность боярыни мной не рассматривалась, глаза застила теория большой любви. Подумавши и все взвесив, сказал:

– Да собственно и на суде она повела себя так же. Отвергла верный доход и спокойную жизнь с понравившимся мужчиной, тоже боярином, ради призрачной надежды на победу в бою, рискнула своей свободой. И ради чего? Все для того, чтобы покрасоваться перед другими боярами: вот, мол, какая я умная да решительная! А того, что за свои решения несешь и большую ответственность, и расхлебывать последствия придется самой, видимо не понимала. Казалось, что как обычно буркнет в случае неудачи:

Ну уж извините, ошибочка вышла!

– а то и обвинит в незадаче окружающих и обстоятельства, да и пойдет дальше веселиться по жизни, а оказалась в монастырской келье на остаток жизни.

– Это ты правильно толкуешь. Она с ответом за свое нахальство и глупость столкнулась, видимо, в первый раз в жизни. Все на мамок, теток, родителей, а после на меня перекладывалось. И тут Капка пыталась все на старших Нездиничей перевесить, да не тут-то было. Сама решила, сама и ответ неси. Хотела меду, а получила вволю дегтя. Кушай теперь на здоровье! Носи, да не стаптывай!

После такой полной горечи речи, бывший муж уставился в пол. Да уж… Пятнадцать лет все-таки люди прожили вместе, притерлись друг к другу, притерпелись, привыкли видеть другого рядом. Нажили двоих детей, теперь уже большеньких. Двенадцать и четырнадцать лет – это не шутка. А вокруг свирепствует детская смертность. Частенько нарожает баба десять человек, а до парней и девушек дорастают двое-трое.

И наверняка и у этих отроков случались детские болезни. И просиживали родители вдвоем ночи напролет, глядя, как ребенок мечется в злой лихоманке, а из лекарств только малиновое варенье, да отвары никак не помогающих трав.

И бывали в семье праздники, когда ребенок начинал сидеть, потом ходить, затем говорить, проявлял кладезь невиданного ума, учась читать, писать и считать, демонстрировал врожденную отвагу, когда прилавчивался сам запрыгивать на смирную лошадку и мужественно размахивать детской сабелькой.

А то, что нету любви, так через такое время это уже ерунда. Обычно самое сильное чувство и влечение заканчиваются через четыре года, остается привычка заботится о супруге и детях, глубокая привязанность к ним. Индийцы выделяют это как другой тип любви, и большинство людей так и живут.

И одно дело отъехать куда-то надолго, гульнуть где-то на стороне, а то и завести постоянную любовницу, и совсем другое – лишиться семьи, основы твоего мироздания, опостылевшей в постели, но такой родной и близкой жены, с которой ты привык за долгие годы совместной жизни делиться горестями и радостями, жаловаться ей на плохое самочувствие и свои, ненужные и неинтересные никому, кроме нее, болезни.

Расстаться с человеком, который знает твои вкусы и привычки, умеет обходить подводные камни в ваших взаимоотношениях, понимает, как к тебе можно подольстится после семейного скандала, – это ужасно нелегко. У очень многих мужиков есть любовницы, молодые умницы и красавицы, которые примут тебя с распростертыми объятиями, но из уже сложившихся семей уходят к ним считаные единицы мужей. Обещают много, манят скорым браком, всячески жалуются на трудную жизнь с нелюбимой женой, а не уходят.

Обоснований много: дети должны подрасти и закончить школу (потом институт, потом еще что-нибудь), надоевшая жена тяжело больна и оставить ее в таком состоянии нельзя – помрет скоро (работает, правда, при этом на двух работах и стремительно делает карьеру – ну так уж привыкла и близость смертельного исхода ее не останавливает), мама очень привязана к снохе, которая для нее свет в окошке, и внукам, нельзя ее тревожить разводом, надо подождать ее ухода из жизни, старушка уж плоха (слухи о выдвижении ее на должность начальника или директора совершенно не обоснованы! И то, что она якобы из рода долгожителей, это ни на что не влияет – чихнет неудачно и прощайте!) и так далее, и тому подобное.

И совершенно неведомо, как на месте боярыни-изменницы Капитолины проявит себя желанная Анастасия-Полетт, раньше-то ведь никогда вместе не жили, подолгу не общались. Так, урывки из обрывков против длительного семейного общения. Настя долгие годы существовала на положении тайной любовницы, никаких ни прав, ни обязанностей по отношению к боярину Богуславу не имела, быт не вела.

А выйдет за пожилого человека замуж, поднадоест он ей за какое-то время, таким может тяжелым характером полыхнет! Устанешь от женской злобы прятаться, постоянные скандалы терпеть.

Развод и новая женитьба на молодой красавице в шестьдесят лет, это проблема из проблем! Тут не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Огонь в печи уже вовсю разгорелся, жар ощутимо начал припекать. Вдруг я заметил кое-что необычное, что-то, чего никак не должно было быть! В самом пекле, среди поленьев, плясала маленькая ярко-оранжевая ящерка с небольшими желтенькими крылышками. Что же это такое?

Ни одно животное в огне не живет, никто такой жар не вытерпит. Какая-то нечисть? Любая нечисть на глаза человеку старается не попадаться, жмется по углам. Бывает смело себя ведут привидения, ходят или летают прямо среди бела дня на глазах у испуганного ими населения, но ведь они и сами бывшие люди, значит есть у них причины показаться: рассказать о заливке яда в ухо, попросить о достойных похоронах или страшные грехи, которые не дают им покинуть сей бренный мир. Ящерица с пол ладони размером, явно не из этой оперы. Что же тогда?

Галлюцинация? Вроде раньше не страдал этим. Я психопат, и не более. За галлюцинаторно-параноидный синдром данных никогда не было и нет.

Саламандра! Легенда средних веков, исчезнувшая вместе с эпохой Возрождения, вот кто это! Таинственный Дух Огня, который часто видели и многократно описывали разные известные и уважаемые люди, отнюдь не волшебники и не алхимики, одержимые идеей сделать золото из какой-нибудь дряни. Из самых знаменитых личностей это были Леонардо да Винчи и Парацельс. В древности о саламандрах писали очень редко и скупо, (яркий пример – Плиний Старший) обычно с чужих слов, а вот с 10 по 17 век очевидцев стало немало. И вдруг с 16 века количество свидетелей падает, а с середины 17 века по 21 их просто нет – саламандры исчезли.

Вспомнилась история из биографии Бенвенуто Челлини, известного ювелира, скульптора, живописца и музыканта, написанной им самим в 16 веке, о том, как его, тогда еще пятилетнего мальчишечку, подозвал добряк-отец, землевладелец, а также известный и уважаемый мастер по изготовлению музыкальных инструментов, показал пляшущую в огне очага ящерку и после этого влепил очень болезненную затрещину. Успокоив затем плачущего ребенка, родитель объяснил ему, что так Бенвенуто запомнит навсегда встречу с очень редким животным – саламандрой.

Конечно, Челлини не был белым ангелом. В юности он постоянно дрался с какими-то людьми, особо делая упор на других ювелиров, из родной Флоренции пришлось уехать из-за буйного и тяжелого нрава, убил пару человек, одного просто за хулительные речи, посидел в тюрьме, обвиненный в краже, но в своих мемуарах, написанных в конце нелегкой и яркой жизни, великий гравер и чеканщик не кривил душой и до вранья не опускался.

Интересно, заметил ли саламандру Богуслав? Может ее появление сулит какие-нибудь значительные неприятности? Дом запалит, скажем, огнеупорная все-таки, или еще чего-нибудь отчубучит, кто ж ее знает? А побратим должен бы знать, он неслабый волхв все-таки.

Только боярин все также любовался своими сафьяновыми сапожками и за событиями в горниле печи не следил. Может он Духов Огня и не видывал сроду? Не впал бы в панику!