Текст книги "До особого распоряжения"
Автор книги: Борис Пармузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
проходили студенты. Они понимающе смотрели друг на друга.
О статье знали все. Знали и о том, почему девушка переживает. Люди замечали, что Дильбар
встречается с Камилом все чаще и чаще.
Порывистый ветер неожиданно налетел из-за угла. Он будто копил там силы, за старым кирпичным
зданием.
Наконец показался Камил.
– Вы же совсем замерзли! – Он сжал ее ладони, стал растирать.
Она не пыталась высвободить свои руки.
– Что с вами? – спокойно спросил Камил.
Девушка чувствовала, что он тоже взволнован. Возможно, не стоит говорить об этой статье?
– Ничего. Я ждала вас.
– Спасибо, – наклонив голову, глухо произнес Камил.
Они пошли по знакомой тропинке, не сговариваясь. Зима в Самарканде мягкая. Но выдаются дни,
когда с гор налетает холодный ветер. Он рыскает, по улицам, находит дорогу между большими домами,
поднимает редкие, злые снежинки. Люди, привычные к теплу, стараются в такие дни побыстрее
справиться со всеми делами и бегут по домам.
– Вы же замерзли.
– Ничего, ничего. Вы за меня не беспокойтесь.
– За кого же мне еще беспокоиться? – вдруг воскликнул Камил.
Девушка остановилась, и легкий румянец пополз по ее щекам. Таких слов Камил ей не говорил. Никто
не говорил. А он торопился высказать то, что берег. Торопился, будто знал: подобных встреч вскоре не
будет.
– Да, да, милая Дильбар. Я о вас много думаю. Каждую минуту, думаю...
– Подождите, Камил-джан. Подождите. – Она подняла ладони, словно защищаясь от потока горячих
слов. – Сейчас вам трудно.
– Мне с вами очень хорошо.
В этот вечер Дильбар так и не поговорила с ним о статье в республиканской газете.
Статья взволновала и участников «литературного кружка». Газета резко критиковала молодого поэта,
которому было поручено большое, серьезное дело. Поэт составлял сборник «Стремление», призванный
дать полное представление о новой узбекской поэзии. Но в сборнике оказались стихи, проникнутые
националистическим духом.
Икрам Валиевич уже знал статью наизусть. Он расхаживал с газетой по комнате и не мог понять:
победа это или поражение.
В доме Икрама Валиевича стало тише. На время перестали собираться молодые преподаватели.
Хозяин просыпался по ночам от каждого легкого стука. Долго, почти до рассвета, горел свет. Икрам
Валиевич перечитывал газеты. Их спокойный, а иногда торжественный тон не давал ему покоя. Пока в
доме звучали речи о создании мусульманского государства, он не очень-то обращал внимание на
короткие информации о создании колхозов, об открытии новых школ, больниц, заводов, а из этих фактов
складывалась масштабная картина: росла и крепла республика. Пройдет еще два-три года, пусть целых
пять лет, и уже ничего не сделаешь с большевиками.
Не пора ли свои мысли выражать вслух, как это сделал Камил?
Икрам Валиевич перелистывал сборник, останавливался в который раз на отдельных стихах.
Вот чего боятся большевики!
В такие минуты Икрам Валиевич торжествовал. Молодец Камил! Но раздавались на улице гул
автомобиля, шаги, Икрам Валиевич вытягивался, ожидая требовательного стука в дверь. Пока никто не
стучал. Тянулись одна за другой длинные зимние ночи.
23
Постепенно «литкружковцы» осмелели. Растревоженный было улей успокаивался. Возможно, им все
почудилось, конечно, почудилось! Жизнь шла... Студенты шумели в коридорах института, преподаватели
рассуждали о преимуществах Самарканда перед Ташкентом, куда уже несколько месяцев переезжали
республиканские учреждения. Но в Самарканде не стало тише. Город, как обычно, просыпался очень
рано. Прежней шумной жизнью жил базар.
В чайханах уже на рассвете фыркали огромные пузатые самовары.
Первые лучи скользили по голубым плиткам Регистана.
Камил никогда не видел Регистана на рассвете. Удивительная смена красок! Их цвет пробивается,
оживает нерешительно, постепенно.
Теперь не скоро Камил увидит эти краски, этот рассвет. И с Дильбар он не увидится.
– Я советую ни с кем не встречаться, – сказал ему новый знакомый. Он устал с дороги и заранее
извинился за свой помятый вид. – Вчера был трудный день в Ташкенте. Потом пришлось ехать. Вагон
битком набит.
Эти фразы он произнес при появлении чайханщика. Когда они остались одни, гость, медленно подняв
пиалу, с безразличным видом сообщил:
– Икрама Валиевича арестовали сегодня в полночь. Очередь за другими. Возможно, их судьба уже
решена.
Камил не знает имени этого человека. Да и зачем знать?
– До поезда четыре часа. В Ашхабаде вас встретят, а там... – Человек просит запомнить название
небольшого селения, где находится мечеть шиитов. Там у муллы придется дождаться удобного момента.
– Там же вас обеспечат всем необходимым.
– Я смогу проститься? – нерешительно спрашивает Камил.
Гость очень хочет спать. Он все время зевает, не пытаясь даже прикрыть рот ладонью. Он лениво
наливает чай. Но голос у него твердый.
– Не советую. Побудьте на базаре и сразу же – к поезду. Билет и деньги я вам передам.
Солнце наконец выбралось из-за домов, и весь Регистан засверкал, заиграл вечными красками.
Газету с критической статьей о сборнике «Стремление» Рустам нашел у купца Аскарали.
Хозяин маленькой конторки горячо торговался с маклером-пройдохой и не обращал внимания на
Рустама.
Юноша читал статью в третий раз и ждал, когда же юркий турок покинет контору.
Хлопнула дверь, и Рустам, подняв газету, спросил:
– Что с ним будет?
– О чем вы?
– Вы читали это? О сборнике стихов.
– О вашем товарище? – переспросил Аскарали.
– О нем.
Аскарали пожал плечами: не читал.
Рустам коротко передал содержание статьи.
– Конечно, по головке не погладят, – сказал Аскарали. – Идет классовая борьба. Большевики
утверждают свою идеологию.
– Там, говорят, арестовывают?
– Ну разве иначе поступают с врагами?
– А если это ошибка?
– Ошибку могут и простить.
У Аскарали, как всегда, на уме свои дела. Камила он не знает. И что ему до судьбы незнакомого
человека?
В этом мире каждый думает о себе. За год с лишним Рустам убедился: все вопросы задаются
приличия ради. Никого не волнуют твои дела, здоровье, жизнь...
Возможно, всего лишь соблюдает приличия и Аскарали?
– Что вы все-таки решили делать?
Когда-то давно купец спрашивал Рустама о будущем. Что он мог сказать в ответ?
– Вы зря здесь сидите. – Аскарали откинулся на спинку старенького стула. Раздался треск. – Господи,
все разваливается, – пожаловался купец. – Не подумайте, что я жаден. Мог давно устроить себе контору в
центре, обставить великолепной мебелью. От вида многое зависит. Сделки стали бы крупнее. Но я не
собираюсь засиживаться в Стамбуле.
Он стал называть города, страны, где скопились тысячи туркестанцев, бежавших от большевиков.
– Там мое место. Там рядом граница. Мы в любую минуту можем ступить на родную землю. Вы
скажете, дорогой Рустам-джан, что нас никто не ждет?..
– Разумеется.
– А это? – Аскарали кивнул на газету. – Там тоже создаются организации. Они возлагают надежды на
нас. В соседних странах туркестанцы объединяются. Придет час, когда у нас появятся друзья.
– Такой час пришел.
Эта фраза вылетела стремительно, необдуманно. Рустам прикусил язык, но было уже поздно.
24
– Что вы хотите сказать? – насторожился Аскарали и мягко добавил: – Если это ваш секрет, то я не
настаиваю.
– Я хочу сказать, – после долгой паузы продолжал Рустам, – что мне предложено поехать именно туда.
– И он перечислил населенные пункты. – Я должен быть рядом со своими.
Он не стал рассказывать о беседе с приезжим человеком. Иностранец четко и коротко давал
инструкции. Предстояли встречи с крупными курбаши, которым чудом удалось уйти из Страны Советов, с
бывшими баями, духовными лицами. Всех этих людей объединяет ненависть к большевикам. Но
действуют они неумело, разрозненно. Иностранец советовал направлять ненависть, подбирать силы,
готовить молодежь. А помощь – деньги и оружие – будет.
При разговоре не присутствовал даже Мехти. Однако он, вероятно, знал, о чем шла речь.
– У тебя большая работа. Ты теперь разбогатеешь...
Иностранец оставил солидную пачку денег и новенький паспорт.
Об этом Рустам не рассказал Аскарали.
– Я хочу помочь Вахиду-ака. Возможно, он купит мастерскую.
Аскарали отрицательно покачал головой:
– Это не спасет его.
– Он купит мастерскую... Поставит Назима на ноги.
– Вы уедете, и не скоро найдется благодетель, подобный вам. Вахиду не дадут спокойно работать. К
тому же он слепнет. А мальчишка пропадет.
– Что же делать? – Рустам искренне был обеспокоен судьбой Назима.
– Растет большой мастер, – задумчиво проговорил Аскарали. – Ему лучше быть там. Среди своих.
– Я слышал, – сказал Рустам, – там тоже не очень дружно живут.
– Все же – свои...
Рустам хотел сказать, что он может взять мальчишку с собой. Но как на это посмотрит Вахид-ака? Он
же едет не на прогулку.
Заскрипела повозка. Возница прикрикнул на старую лошадь. Снова стало тихо. Аскарали вздрогнул от
шелеста бумаги: Рустам сворачивал газету.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Однажды мне довелось, еще школьником, воспитанником интерната, быть в Ташкенте. Пиянбазар не
блистал дорогими товарами и добротными лавками. Я запомнил запах нагретой берданы. Это широкие
тяжелые циновки из камыша. Из них сооружали навесы, лавчонки. Ими на ночь укрывали горки фруктов и
дынь. И еще – много было пыли.
Я вспомнил Пиянбазар из-за муфтия Садретдин-хана. Только из-за него.
Муфтий был уверен, что, если бы он добрался до гостиницы «Регина» и сумел встретиться с
прославленным англичанином Бейли, многое тогда изменилось бы. Муфтий толкался в пыльной толпе,
но за черту Пиянбазара боялся выйти. Он чувствовал на себе взгляды чекистов.
А майор Бейли уже приехал. Разведчик жил в пятом номере гостиницы, окна которого были над
входом в ресторан.
Круглый, уютный зал с маленьким балконом, где гремел оркестр, наполнился разношерстной
публикой. Здесь горланили незнакомые песни пленные венгерские офицеры, плакали над своей судьбой
русские, в строгих кителях без погон, вели приглушенный разговор турки. Под стать своим европейским
коллегам лихо гуляли туркестанские купцы.
Бейли приехал в качестве дипломата. Он обходил стороной этот сброд. О встрече с шейхантаурским
муфтием его предупредили.
Муфтий Садретдин-хан – подвижный, сухонький старик – отличался дьявольской энергией. Целыми
днями он сидел и толковал вопросы мусульманского права. Это – по обязанности. О другой стороне его
деятельности мало кто знал. Муфтий был одним из руководителей буржуазно-националистической
организации пантюркистского направления «Милли Иттихад».
Члены этой организации молились за победу сынов ислама – Иргаша, Курширмата, Мадамин-бека,
помогали им.
Муфтий Садретдин-хан преклонялся перед турецкими друзьями: Халил-пашой, Ходжи Сали, Зия-
беком. Они были советниками муфтия.
Кроме организационной работы муфтий выступал перед верующими, писал статьи в
националистический журнал «Изхоруллак» под псевдонимом Абдуллы Абдуллатифа-оглы и под другими
именами.
Теперь он мечтал о помощи такой сильной державы, как Великобритания.
Зайти в «Регину» в своей одежде священнослужителя муфтий так и не решился.
Он встретился с Бейли позже, в эмирской Бухаре.
Сыпались осколки от треснувших организаций «Милли Иттихад» – «Военного союза борьбы против
большевиков» и других. А неутомимый муфтий метался по «святой Бухаре» – подбадривал, призывал,
благословлял сынов ислама. Но в эмирате все уже думали о спасении собственной шкуры.
Муфтий никогда не считал монеты. Он тратил деньги небрежно.
– Все возвратится, – говорил он.
25
Муфтий мог ходить в одном и том же халате несколько месяцев, запивать сухую лепешку жидким
чаем, но, сжимая костлявые кулачки, ждать своего часа.
Садретдин-хан пытался обратиться с письменной просьбой к «высокому Британскому
представительству в городе Кульдже». У муфтия был и другой экземпляр – на имя «высокого
представительства Японского правительства в Кульдже».
Под этими адресами стоял текст, обращения:
«После роспуска Кокандского правительства власть и его войска находятся в руках комитета
«Национального объединения», который до сего времени со всей решительностью и упорством ведет
войну против Советской власти. Бухарское и Хивинское ханства в настоящее время переживают тяжелые
дни и находятся в состоянии разорения. Комитет «Национального объединения» в Бухаре, Хиве и
Туркестане обращается к правительству с просьбой взять под защиту народы Туркестана, находящиеся
под гнетом иноверцев... Просим оказать нам помощь и поддержку всеми силами и необходимым
оружием. Предъявители сего наделяются широкими правами для ведения переговоров по этому
вопросу...»
Муфтий действовал масштабно, авторитетно. Сам выдумал правительство Туркестана, от имени
народов Средней Азии стал бить поклоны и сам поехал вручать эту просьбу...
Он был арестован чекистами. «Обращения» послужили серьезной уликой. Но муфтий успел до
вынесения приговора бежать. На конвоиров напали националисты, швырнули им насвай – жевательный
табак в глаза.
Муфтий имел друзей. Ему помогли перебраться в Бухару. Он приветствовал приход каравана с
оружием, который привел Бейли.
Оружие англичан не помогло. И снова бегство. Теперь уже за рубеж. Одна восточная газета назвала
муфтия «видным представителем Туркестана». Номер датирован 6 марта 1923 года.
Устроившись в городе мечетей, базаров, караван-сараев, в городе беженцев из Средней Азии и
Закавказья, муфтий принялся за работу. Он видел, что среди эмигрантов – не только курбаши и баи. Есть
немало обманутых бедняков. Значит, нужно их восстанавливать против Советов.
В мечети суннитов, расположенной в тихом квартале, стали появляться даже европейцы. Муфтий не
терял дружбы с белогвардейскими офицерами и английскими дипломатами.
С тех пор как на склонах Гелен-Тепе недалеко от Балджуана отряд Энвер-паши был в августе 1922
года разбит, муфтий с большой надеждой стал поглядывать не на турецких друзей, а на Европу.
Англичане не были для муфтия нетерпимыми иноверцами. Они обещали деньги и оружие. Но и
англичане, и японцы требовали услуг. К этим «услугам» были одинаково готовы и Садретдин-хан и
Мустафа Чокаев.
Чокаев в то время жил в Париже. Он носился со своей бредовой идеей – создания государства
Великого Турана. Штаб-квартира Чокаева носила громкое название – «Туркестан». Отсюда ползли по
странам Европы и Азии инструкции, рекомендательные письма, указания.
В Берлине устроились другие националисты: Тахир Шакири Чигатай и Абдулла Вахаб Уктай. Они
издавали брошюры и журнал «Ёш Туркестан».
Своего рода отделения «Милли истиклял» были в Индии, Афганистане, Турции, Иране. Их
возглавляли фанатичные люди.
Однако наиболее опасной фигурой из всех был все-таки муфтий Садретдин-хан. Опытный интриган и
авантюрист задался целью объединить силы туркестанских националистов, поставить их на службу
империалистическим разведкам, создать вражеский очаг на восточных границах СССР.
Муфтий действовал, не гнушаясь никакими средствами. Шла вербовка и подготовка шпионов,
диверсантов, террористов.
Советская разведка вынуждена была принять меры. Следовало обезвредить муфтия Садретдин-хана,
внести раскол в ряды руководителей эмиграции.
Это задание было поручено выполнять и мне.
Впереди ждал опытный враг.
А у меня за спиной было двадцать четыре года жизни.
ДЛИННАЯ ДОРОГА
Туркменский аул засыпал рано. Люди завершали день долгожданной вечерней молитвой и спокойно
расходились по домам. В этом мире их ничего уже не тревожило.
На рассвете из-за дувалов тянулись струи дыма, слышались хрипловатые голоса. После скромного
завтрака мужчины, а с ними и мальчишки отправлялись по делам. А дела у жителей аула нехитрые. Они,
как их деды и прадеды, пасли скот, клочок за клочком отвоевывали у пустыни землю, сеяли хлопок,
растили дыни.
Счастье, что здесь было немного воды.
В нескольких километрах от аула находилась большая железнодорожная станция, почти город. Были
тут и лавки, в которых хозяйничали равнодушные на вид, но хитроватые чужие купцы – русские,
азербайджанцы, армяне. Они, пожалуй, тоже здесь жили целую вечность.
Были мельницы, один хлопкоочистительный заводик, гостиница с непонятным названием «Лондон»...
И еще, школа. Ее открыли недавно, уже при Советах.
26
Учитель наезжал в аул, уговаривал родителей отдать детей в школу.
Медлительные старики неторопливо кивали: вроде нужное дело. Но потом мучительно раздумывали.
Для бедных ли это занятие – учиться? Пусть лучше ребята помогают по хозяйству. Настоящий дехканин
растет в работе. Правда, сейчас время другое. Однако еще не совсем спокойно в песках. Налетит
сумасшедшая ватага, шкуру сдерет, если увидит советскую книгу.
В городе-то есть кому защитить бедняка. А в ауле...
Подумают-подумают и, ничего не решив, идут на очередную молитву.
В ауле одна мечеть. И пока один грамотный человек – мулла. Мулла понравился Камилу. Старик не
задавал лишних вопросов, не интересовался жизнью молодого гостя, которому нужно побыть в тишине.
Здесь останавливались разные люди. Мулла привык к загадочным постояльцам, которые появлялись
неожиданно и так же неожиданно уходили. Кто на железнодорожную станцию, кто в пустыню, через
пески, туда, на чужую сторону.
Были среди них злые, жадные, забывавшие даже о молитвах, были пугливые, осторожные, готовые за
каждую мелкую услугу платить, вздрагивающие при легком шорохе.
Этот молодой человек жил спокойно, отрешенно. Часто словно застывал в молитве, советуясь с
всевышним.
Только вечерами юноша становился разговорчивым. И то, если речь шла о вере, религии. Эти
вечерние беседы нравились мулле. Иногда старику казалось, что юноше они нужны для какой-то своей
цели, что он старается больше узнать о шиизме. Возможно, принять его.
Значит, молодой человек идет на ту сторону. Там, на чужой земле, многие века процветает шиизм.
Однажды вечером Камил простился с гостеприимным хозяином.
На железнодорожную станцию люди уходят днем.
Молодой узбек уходил поздно вечером. Значит, оп шел через пустыню, туда, на чужую землю.
Одинокий странник в пустыне – большая редкость. Не каждый рискнет пуститься в путь в это время
года. Уже отшумели редкие весенние дожди, высохли лужицы, порыжела трава. Равнодушно топорщатся
над барханами ветки белого саксаула.
Камил осмотрелся вокруг. Нужно найти место для отдыха. В полуденный зной нет смысла двигаться
дальше. Пройдешь небольшое расстояние, а сил потеряешь на целый день.
В прошлую ночь два всадника проводили его до границы. Он не знал этих людей и, вероятно, никогда
не узнает. Те тоже не имели ни малейшего представления о молодом узбеке в легком, не очень старом
национальном халате из бекасама, в крепких, но порыжевших сапогах, в зеленой бархатной тюбетейке.
Провожающие всю дорогу молчали. Только у границы один из них напомнил ориентиры, которых
должен придерживаться Камил.
– К вечеру вы должны встретить пастухов... Только они подскажут путь к городу.
Камил пожал провожающим руки.
– Счастливого пути...
Ему хотелось обнять незнакомых людей, услышать от них еще несколько теплых слов. Но они опять
повторили:
– Счастливого пути...
...Ноги утопают в песке. Сухой, зыбкий, он струйками стекает вниз. Нужно выбирать место, куда
шагнуть. Камил невольно задерживается, чтобы передохнуть, стереть со лба пот.
За одним из барханов – заросли саксаула. Пожалуй, это подходящее место. Если снять халат,
набросить на голые ветки, то образуется легкая полоска тени. По крайней мере – голову можно спрятать.
Камил положил хурджун, переметную суму, который с каждым шагом становился все тяжелее. Потом
вытащил из него кожаный бурдюк и отпил несколько глотков.
Еще неизвестно, где чабаны, что они за люди. Пока воду надо беречь.
Солнце медленно поднимается в зенит. Раскаленное, почти белое солнце.
Чабан был из племени курдов, гордый, лишенный любопытства, привыкший к одиночеству человек.
Он прикрикнул на собак, откормленных, злых. Те глухо порычали и легли в стороне, изредка косясь на
чужого.
Камил вытащил бурдюк, налил в пиалу воды и протянул чабану.
Курд оценил такое угощение. На тлеющем огне стоял его кумган, совершенно черный металлический
кувшин, в котором клокотала вода. А путник еле шевелил пересохшими губами.
Чабан не хотел пить. Но осушил всю пиалу и вернул ее незнакомцу.
– Пей, гость... Скоро мы поужинаем, и ты отдохнешь. Пока пей... Рядом есть колодец. Отдыхай.
– Спасибо вам, уважаемый... Спасибо за добрые слова...
Чабан, прищурившись, посмотрел на стадо. Какая-то непутевая овца отбилась и уходила в пустыню.
Он что-то крикнул собакам. Устав от безделья, сытые псы ринулись наводить порядок.
Ужинали поздно... Камил достал куски холодного мяса, мешочек с солью. При виде соли пастух, не
выдержав, удивленно произнес:
– Настоящая?
– Да, уважаемый, настоящая.
– А говорят, у Советов ничего нет.
– Есть... Но разные люди по-разному живут. . – ответил Камил.
27
– Ты прав, юноша. По-разному весь мир живет. . – согласился курд.
О мире он имел смутное представление. Всю жизнь пас овец своего племени. Сколько лет? Пожалуй,
сам не знает. Люди пустыни – обветренные, сожженные солнцем, жилистые... Трудно определить их
возраст.
Вечная настороженность, борьба с капризами пустыни научили читать следы, узнавать характер
чужого человека с первой минуты знакомства.
Чабан мог даже по топоту копыт определить, с какой вестью, с каким намерением скачет всадник.
Незнакомый молодой узбек не был врагом. Он либо идет к близким или ищет удачу. Что там
происходит у них в Советах, пастух не знает. А здесь даже в пустыне – тревожная жизнь.
Шли к святому, знаменитому городу через пески беженцы – туркмены, таджики, узбеки. Все ли сейчас
благодарят аллаха? А ведь молитвы многих теперь всевышний не услышит. Сколько костей белеет в
пустыне!.. На беззащитных беженцев налетали лихие всадники, отнимали вещи и золото, забирали
молодых женщин.
Тихая, усталая пустыня наслушалась криков, выстрелов, угроз...
– Пейте чай... – предложил чабан.
Чай пахнет весной, еще свежим апрельским ветром. Пастух накрошил какой-то, ему только известной,
травы...
– У меня есть чай... Настоящий... – сказал Камил.
Чабан махнул рукой:
– Береги... Пока ты кого-нибудь найдешь... – Он шумно вздохнул.
Но Камил уже с готовностью открыл хурджун, стал рыться, отыскивая пачку чаю.
Чабан заметил книгу и тетради.
– А это ты выбрось...
– Почему? – удивился Камил.
Вместо ответа пастух задал вопрос:
– Ты грамотный?
– Да. Я учился.
– Неужели мулла?
– Нет еще... – сознался юноша, опустив голову.
– Это коран?.. – спросил он.
– Нет, это другие книги.
Подумав, пастух решительно повторил:
– Выбрось в песках.
– Почему?
– Перед святым городом ты обязательно кого-нибудь встретишь. Если они найдут книги, тебе будет
очень плохо. Здесь не умеют читать. Будет плохо...
– Отец, – обратился гость к чабану, – не могу ли я оставить хурджун у вас? Поживу в городе, потом
возьму.
Камил выжидающе смотрел на курда. Чабан не спеша резал мясо, ломал сухую лепешку. Небольшие
кусочки он подносил ко рту осторожно, боясь уронить хотя бы крошку.
Сытый, отдохнувший, Камил начал позевывать.
Пустыня спала... Улеглись и люди...
На рассвете Камил стал собираться в дорогу. Он все-таки взял одну тетрадь, засунул ее за голенище.
Расстелив поясной платок, отобрал несколько необходимых дешевых вещей.
Узелок получился маленьким, тощим.
– Так лучше... – похвалил пастух и подал старый досох. – Пригодится... От собак... – Подумав, добавил:
– А людей старайся избегать.
Потом принес наполненный свежей водой бурдюк и снова объяснил дорогу до маленького городка,
откуда юноша может с любым караваном уйти в знаменитый святой город.
Через день на рассвете небольшой караван подходил к святому городу.
К Камилу его спутники поначалу отнеслись с подозрением. Но ночью они молчали. А с первыми
лучами солнца, когда все встали на молитву, они уже неприкрыто враждебно поглядывали на Камила.
В лучах сверкали голубые купола, увенчанные золотыми шарами. Камил читал молитву не про себя,
не просто шевеля губами, как другие. Слова молитвы явственно доносились до купцов.
Закончив молитву, Камил обратился к старшему, рыжебородому, на языке фарси. Он пожелал всем
своим спутникам здоровья, удачной торговли... Он благодарил хороших людей, разделивших с ним
трудный путь к святому городу...
Тронутые почтением, купцы сменили гнев на милость.
Один из них заговорил на том путаном тюркском языке, каким начинают говорить люди, давно
покинувшие родину, привыкшие к странствиям.
– Видно, юноша идет издалека... Есть ли у него пристанище?
Усталое лицо, жалкий узелок, пастуший посох, порыжевшие сапоги... Всего этого не скроешь.
Расспрашивать молодого человека о его делах было бы нелепо. Вот он весь с головы до ног. . Еще один
батрак в святом городе.
28
Когда въехали в город, старший из купцов, представившийся Гусейном-ага из Азербайджана, сказал:
– Я отведу тебя к моему земляку. Али Акбар – добрый человек, грамотный. В Гандже, там, в
Азербайджане, он был одним из видных мусаватистов. Поживи у него в чайхане. Там спокойно.
Али Акбар оказался крепким, высоким человеком. Он то и дело покручивал огромные усы, которые,
вероятно, были его гордостью. В просторной черной кавказской рубашке, в чевах из белой кожи, хозяин
чайханы воплощал спокойствие и довольство собой.
Его тоже незачем было расспрашивать о делах и здоровье! Разве не видно...
Али Акбар пообещал пристроить юношу, который, как сообщил ему купец, бывал в Гандже. Название
родного городка возымело свое действие.
Когда Али Акбар сидел с нежданным гостем за чаем и расспрашивал о родных местах, Камил скромно
заметил:
– А я вас знаю... Вернее, слышал вашу фамилию в Гандже...
Хозяин чайханы подтянулся, разгладил усы и, с трудом скрывая радость, сказал:
– Значит, помнят. .
– Помнят. . Вы были во главе «Мусавата» в Гандже, как же забыть...
– Да, да... – проговорил Али Акбар и сразу же заметно подобрел: – Ты пей, ешь... Устал с дороги. – И
наконец спросил: – Как тебя зовут?
– Махмуд-бек...
– Ешь, Махмуд-бек. Если понравится, останешься у меня... Работа не тяжелая... Подумай. А сейчас
отдыхай...
...Странно, после длинной дороги он не мог долго заснуть. Встреча с чабаном, с азербайджанским
купцом, с Али Акбаром...
Каждая новая встреча – испытание... А сколько таких встреч впереди...
Муфтию докладывали о каждом новом эмигранте.
Садретдин-хан слушал, закрыв глазки. Казалось, он дремал.
Но сухонькая ладошка взлетала вверх, муфтий останавливал собеседника и задавал самые
неожиданные вопросы.
– Зачем он купил эту шапку?
Собеседник молчал.
– Видишь... Зачем ему теплая шапка? Может, он в горы уйдет?
Единственная в городе суннитская мечеть была маленькой, тихой. Муфтий жил во дворе. Богатые
покровители предлагали ему перебраться в хороший дом, но он отмахивался:
– Уже привык... Почти десять лет живу.
Он редко считал годы. Он думал, что задержится на чужбине на год, на два. Вот ведь как затянулось...
Однако никто не пытался сказать муфтию о напрасной трате времени, сил, денег. Муфтий готовился к
войне с Советами, он ждал своего часа.
Садретдин-хан очень боялся «большевистских шпионов». Каждый новый человек, особенно молодой,
тщательно проверялся, за ним следили. Десятки рекомендаций, десятки отзывов о «настоящем,
преданном делу ислама, человеке» по указанию муфтия контролировались. Ему уже давно доложили о
Махмуд-беке.
Махмуд-бек работал в чайхане неунывающего азербайджанца. Хозяин сидел рядом с самоварами,
такой же начищенный. В песнях он тосковал о родине, о большом городе Баку, о какой-то давней
любимой. Сейчас женщины его не интересовали. За тонкой стеной жили и ждали гостей восемь девушек.
Хозяин был строг. Он кормил только ту, которой удавалось завлечь богатого гостя.
Чайхана стояла на шумной улице. Полицейский заглядывал к азербайджанцу по пятницам. Неумело
прятал деньги в широкий карман и старался не смотреть на злополучную стенку, за которой повизгивали
веселые создания. Полицейский был честным мусульманином. В этот день ходил на большую молитву. К
тому же он частенько вспоминал о строгих указах правительства. Но проклятые деньги... Их
азербайджанец вручал честно и вовремя. Кстати, женские голоса раздавались за перегородками и в
другие безобидных учреждениях. Таков мир... Он состоит из грехов и молитв...
Выпив чаю, полицейский уходил.
На ту, вторую, половину Махмуд-бека не пускали.
– Молод еще, – говорил, подмигивая, хозяин.
Там орудовал обрюзгший, молчаливый эмигрант из Ганджи. Он, наверное, приходился дальним
родственником хозяину. Махмуд-бек часто чувствовал на себе тяжелый, испытующий взгляд.
Время от времени Махмуд-бек замечал, что в его вещах рылись. Конечно, азербайджанец делал эти
проверки не по своей инициативе.
Шесть месяцев прожил Махмуд-бек в чайхане Али Акбара. В который раз рассказывал он о знакомых
мусаватистах. Даже о вахтере из институтского общежития. Али Акбар довольно щурился и напевал:
– Живет родной Баку... Живет родной Баку...
Он любил слушать стихи, хотя плохо в них разбирался. Ему нравились «складные» фразы.
– Вай, как люди умудряются! Какая нужна, дорогой, голова?
Однажды в чайхану не зашел, а ворвался туркменский курбаши Маджид-бек. Лицо у него пылало.
Казалось, кровь вот-вот брызнет сквозь толстую кожу.
29
Али Акбар угодливо склонился перед знатным гостем и еле заметно кивнул на стенку. Маджид-бек не
обратил внимания на приглашение и, показав пальцем на Махмуд-бека, громко, чтобы слышали все
присутствующие, произнес:
– Этот молодой, образованный человек не должен работать на тебя.
– Конечно, конечно, – не понимая, в чем дело, согласился на всякий случай Али Акбар.
Хозяин побаивался вооруженных головорезов. Вон какие плечи у этого молодца!
Маджид-бек подошел к Махмуд-беку, который протирал грязной тряпкой поднос.
– Тебя приглашает к себе муфтий Садретдин-хан.
– Но я не знаю этого уважаемого человека, – скромно ответил Махмуд-бек.
– Он тебя знает. . – успокоил Маджид-бек.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
В жизни я встречал людей самых различных национальностей. С ними дружил, вместе учился,
работал. Я еще в детстве понял, что такое дружба. Без нее, вероятно, нельзя жить.
Все, кто рвался к власти, кто хотел удержать господство и богатство, в первую очередь пытались
поссорить людей, сыграть на их национальных чувствах.
Я помню Баку двадцатых годов. Лицом к лицу пришлось столкнуться с мусаватистами.
«Мусават» – контрреволюционная буржуазно-помещичья националистическая партия родилась в
Азербайджане в 1912 году. В период Великой Октябрьской социалистической революции, иностранной
военной интервенции и гражданской войны являлась одной из главных контрреволюционных сил в
Азербайджане. Опираясь на поддержку турецких, а затем английских интервёнтов, находилась у власти в
