Текст книги "До особого распоряжения"
Автор книги: Борис Пармузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Борис Сергеевич Пармузин
До особого распоряжения
Роман-хроника
Художник С. А. Ашуров
М.: Воениздат, 1982
Роман посвящен советским разведчикам,
работающим за рубежом нашей Родины. В
центре романа – образ мужественного
чекиста Махмуд-бека Садыкова. В течение
нескольких лет он активно действует в
окружении вожаков басмаческих банд -
ярых врагов Советской власти. Автор
убедительно повествует о том, как нашим
разведчикам удается обезвредить происки
империалистических разведок в канун и в
годы Великой Отечественной войны.
Книга рассчитана на массового читателя.
СОЛДАТ НЕЗРИМОГО ФРОНТА
После
Великой
Октябрьской
социалистической революции на
бывшей окраине царской России – в
Туркестанском крае повсеместно
власть перешла в руки трудящихся.
Узбеки, таджики, туркмены, киргизы, казахи, каракалпаки с помощью русских братьев начали строить
новую жизнь. Открывались школы, создавались первые коллективные хозяйства, дехкане получали
землю и воду.
Однако старый мир всячески пытался удержаться на территории Средней Азии. Здесь продолжали
действовать буржуазно-националистические организации, активизировали свою работу агенты
иностранных разведок.
Острой формой классовой борьбы свергнутых эксплуататоров против власти трудового народа стало
басмачество, которое устанавливало связи с общерусской контрреволюцией, пыталось совместно
действовать с белогвардейцами.
Разумеется, как враги революции, басмаческие банды пользовались поддержкой международного
империализма, реакционных сил в сопредельных странах. Английские и американские агенты,
действовавшие на территории Афганистана, Ирана, Китая, Турции, снабжали басмачей оружием,
боеприпасами, деньгами. Некоторые из этих агентов проникали в нашу страну, участвовали в
формировании новых банд.
В. И. Ленин в речи на объединенном заседании Всероссийского ЦИК, Московского Совета и
общественных организаций Москвы 29 июля 1918 года, анализируя создавшееся положение в Средней
Азии, говорил: «Вчера получено сообщение, что часть городов Средней Азии охвачена
контрреволюционным восстанием при явном участии англичан, укрепившихся в Индии...»
На борьбу с басмачеством встал весь народ. Отряды Красной Армии вместе с трудящимися Средней
Азии разгромили крупные басмаческие соединения. Несколько главарей бежали за рубеж нашей Родины.
Борьба с басмачеством велась не только путем военных действий. Она сочеталась и с политическими
мероприятиями, направленными на отрыв от националистической контрреволюции дехкан, обманом
вовлеченных баями и муллами в басмаческие шайки.
Победоносное окончание гражданской войны дало возможность Советской республике направить все
силы на мирное строительство, на восстановление народного хозяйства. Однако враги не успокаивались.
Бывшие баи, реакционное духовенство, главари банд – курбаши, офицеры царской армии,
обосновавшись на территории сопредельных государств, стали выполнять поручения иностранных
разведок, готовить шпионов и диверсантов, вести антисоветскую пропаганду.
У границ советской Средней Азии разворачивался тайный фронт борьбы. Советская разведка
вынуждена была принимать действенные меры по обезвреживанию замыслов иностранных разведок,
националистических организаций.
Уходит на борьбу в стан врага верный сын узбекского народа разведчик Махмуд-бек Садыков. Лицом к
лицу Он столкнулся с муфтием Садретдин-ханом, Курширматом, Фузаил Максумом и многими другими
преступниками, которые сумели уйти от возмездия советского закона.
Нужно было войти в доверие к этим отщепенцам, познакомиться с их планами, столкнуть
руководителей эмиграции, постоянно мечтавших о главных ролях в борьбе против Советов. Используя
каждую ошибку, каждый промах лидеров эмиграции, играя на их слабых сторонах, раскрывая замыслы
1
иностранных разведок, Махмуд-бек Садыков постоянно находится в гуще событий, тревожной, опасной
борьбы.
Он хорошо понимал, что малейшая его ошибка будет стоить не только собственной жизни, сорвется и
многолетний труд. В этой работе Махмуд-бек Садыков всегда чувствовал поддержку Родины, друзей,
опытных разведчиков, которые направляли его деятельность.
Роман-хроника Бориса Пармузина «До особого распоряжения» посвящен славной жизни и борьбе
одного из замечательных чекистов, солдату незримого фронта, коммунисту Махмуд-беку Садыкову.
Богатый документальный материал давал возможность автору воспользоваться многочисленными
приемами детектива. Соблазнительными были действия разведчика в среде врагов: постоянная
опасность, выполнение сложных заданий, встречи с иностранными агентами. Конечно, могла получиться
книга с закрученным сюжетом, надуманными ситуациями, сложными коллизиями, традиционными
недомолвками.
Но для рассказа о действиях советского разведчика был избран, пожалуй, более подходящий жанр -
роман-хроника.
В повествование введены небольшие главки «Из рукописи Махмуд-бека Садыкова». Они знакомят
читателя с жизнью героя в наши дни, на родной земле. В некоторых главах даны исторические справки о
враждебных организациях, их руководителях, коротко обрисована обстановка в стране и в сопредельных
государствах.
Махмуд-бек Садыков – не профессиональный разведчик. Это молодой коммунист, которому Родина
поручила важное задание. Его действиями руководил умный, энергичный Аскарали. Он был известен в
эмигрантских кругах как преуспевающий купец. Аскарали хорошо знал мир, который его окружал, знал
врагов. Чекист, человек сильной воли, умеющий принимать решения в сложнейшей обстановке, стал
самым близким и единственным другом и советчиком Махмуд-бека Садыкова.
Встречи с Аскарали, деловые и серьезные, были для Махмуд-бека праздниками. В коротких
разговорах они имели право на несколько фраз, так нужных человеку, оторванному от Родины.
« – Коротки такие минуты, – вздохнул Махмуд-бек. – А что там у нас?
– Пошла вода по Большому Ферганскому каналу. Представляешь этот канал?»
Солдаты незримого фронта защищали мирный труд, свою землю. Махмуд-бек Садыков видел, как по
географическим картам Советского Союза ползали карандаши турецких, японских и немецких
разведчиков.
Рождались планы, готовились шпионы и диверсанты. С первых дней Великой Отечественной войны
гитлеровская разведка вынашивала мысль о крупных диверсиях, об организации вооруженных восстаний
в республиках Средней Азии.
Но все знают, как был прочен наш глубокий тыл. Именно отсюда летели горячие, искренние слова,
обращенные к фронту, к своим сыновьям, мужьям, братьям:
«Человек, хоть раз вкусивший сладость свободы, никогда ее не забудет. Лучше прожить день
свободным, чем сто лет рабом. Сражайтесь, не щадя жизни, за нашу Родину, за нашу свободу! Не
забывайте, за вами, как непоколебимый утес, стоим мы, узбекский народ, стар и млад, мужчины и
женщины...»
Мне доводилось не раз бывать на родине главного героя произведения. Там живут и работают мои
друзья, мои избиратели – хлопкоробы, животноводы, хлеборобы – честные, трудолюбивые люди. Я
хорошо знаю, как изменился Узбекистан – республика крупной современной промышленности, высокой
культуры, республика невиданных в истории урожаев «белого золота».
За эту удивительную, светлую жизнь и боролся советский разведчик коммунист Махмуд-бек Садыков.
Несколько слов об авторе романа. Военно-патриотическая тема занимает основное место в
творчестве Бориса Пармузина, бывшего командира стрелкового взвода, затем военного журналиста.
Уже в первом поэтическом сборнике «Рождение песни», вышедшем в Ташкенте в 1954 году, автор
посвятил свои стихи фронтовикам и тем, кто, вернувшись из армии, осваивал новые земли, строил
города.
Воинам-туркестанцам, их боевой учебе, солдатской дружбе Борис Пармузин посвятил книжки
рассказов «Незаметный человек», «Шумела метель», «Короткие рассказы», «Не уставайте!», «Бойцы
пустыни».
Подвиг нашего солдата в годы Великой Отечественной войны – бессмертен. Советские люди, все
прогрессивное человечество с благодарностью хранят в сердцах память о героизме тех, кто спас мир от
фашизма. Об этом и рассказывают книжки новелл «Память», «Веточка серебристой джиды», «Добрый
причал», очерковые сборники «Жизнь, полная радости», «В Токио нет тишины», «Узбекистан за
тридевять земель» и другие. Эти новеллы, короткие рассказы, очерки родились в поездках автора по
стране, особенно по республикам Средней Азии, а также по странам Европы, Азии, Африки, Америки.
Первая повесть – «От границы восемьдесят километров» – посвящалась воинам дальнего гарнизона,
их дружбе с местным населением – хлопкоробами и рабочими соседнего нефтепромысла.
Армия и народ – едины. Эта мысль ярко выражена в романе «Весна ждет за перевалом» и в повести
«Полк поднимается по тревоге».
В повести «В пустыне всегда неспокойно», удостоенной диплома Министерства обороны СССР, автор
обращается к теме повышения бдительности.
2
По горячим следам, после известного ташкентского землетрясения 1966 года, когда на помощь
пострадавшим жителям узбекской столицы пришла вся страна, была создана повесть «Дрогнула только
земля». Автор рассказал о благородном трудовом подвиге военных строителей, которые в небывало
короткие сроки возвели город-спутник Сергели, построили в столице ряд жилых и административных
зданий.
В сложных условиях, когда разбушуется стихия, рванутся с гор селевые потоки, покажут свой буйный
характер азиатские реки, всегда на помощь местному населению приходят воины.
Такую картину рисует Борис Пармузин и в повести «Время первых тюльпанов», действие которой
происходит в молодом городе, расположенном рядом с пустыней. И воины гарнизона, и строители
химического комбината дружной единой семьей встали против разбушевавшейся стихии и победили.
Несколько рассказов и повесть «Тропа зыбких надежд» посвящены славным пограничникам. И вновь
автор показывает в этой повести дружбу воинов горной заставы с чабанами, с молодежью далекого
кишлака. Это они, пограничники и чабаны, срывают авантюристические планы иностранных разведок на
труднодоступном участке границы.
Сложной, кропотливой деятельности советских разведчиков посвящена повесть «Цвет восточного
неба».
О славных боевых традициях Советской Армии, о становлении молодого воина рассказывает повесть
«Сабля в отблесках огня».
Как правило, произведения Бориса Пармузина остросюжетны, а его герои – сильные, волевые люди.
В работе над книгой принимал участие советский разведчик, выведенный под именем Махмуд-бека
Садыкова, его товарищи чекисты, ныне персональные пенсионеры. Они помогли автору передать
атмосферу прошлых лет, всю напряженность борьбы, которая велась ради мира, ради счастья нашего
народа.
Вадим КОЖЕВНИКОВ,
Герой Социалистического Труда
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЛУННЫЙ СНЕГ
Даже в июньский вечер вершина казалась синеватой и
холодной. Если на нее смотреть несколько минут, не отрывая
глаз, то невольно поежишься. Не верится, что совсем рядом,
у Джизака, нынче днем метался горячий ветер, обжигал
пшеницу, поднимал с дороги густую, тяжелую пыль.
Стремительно наступают в горном кишлаке сумерки. Над
вершиной Айкар рассыпаются звезды. Так и кажется, что они
вот-вот вздрогнут и покатятся вниз по снежным склонам.
Мальчишки сидят на валунах, слушают грохот вечно
беспокойной речки и смотрят на вершину.
Странное название у вершины: Айкар – Лунный снег.
Из-за гор выползает круглый красноватый шар.
Тревожный цвет у луны. Опять пойдут в кишлаке разговоры -
к беде, к смерти.
В недавнюю же страшную ночь, когда в кишлаке ночевала
басмаческая банда, над вершиной повис хрупкий месяц.
Курбаши остановился в доме Зухры-апа – веселой,
расторопной женщины. Хмурый гость долго смотрел, как
хлопочет хозяйка во дворе, гремит посудой, заваривает чай.
Затем поманил женщину кривым грязным пальцем и
приказал, подмигнув:
– Потом чтоб привела...
Зухра-апа с ужасом посмотрела в угол двора, куда кинул взгляд курбаши, – у тандыра копошилась
двенадцатилетняя дочь.
– Я сейчас, сейчас, – торопливо произнесла Зухра.
Она помчалась к соседу – старому, опустившемуся человеку. В низкой комнатке было душно и темно.
В нос ударил запах анаши. Сосед уже успел накуриться и сейчас блаженно щурился, рассматривая
женщину.
– Ну, чего тебе?
Она попросила немного анаши. Сосед стал хихикать, вертеть головой, но все же достал тряпочку,
долго разворачивал ее и наконец извлек серый комочек. Желтым ногтем он пытался отломить несколько
крошек.
– Что? Сам захотел?
– Он. Давай все. Завтра верну, – поторопила Зухра-апа.
– Все? – Сосед опять странно захихикал.
3
Зухра-апа долго мяла комочек, как заправский курильщик, который готовит анашу для большой
компании.
Плов, приправленный пьянящим зельем, был на редкость вкусным. Курбаши ел и хвалил. Хвалили и
его подчиненные.
После плова пили чай и сладко зевали.
Курбаши еще раз предупредил:
– Сейчас отдохну, а потом – приведешь. – И снова подмигнул.
Уснул он мгновенно. Деревянная кобура маузера, небрежно брошенного рядом, тускло блестела.
Курбаши распустил поясной платок и снял халат. Он даже разуться не смог.
Зухра-апа молча разглядывала серебристые подковки. Сапоги у курбаши были новые, из добротной
кожи. Видно, в дальний поход собрался.
У порога, обнявшись с винтовкой, спал толстый, с лоснящимся лицом, басмач. Он храпел,
захлебываясь. Во дворе на мягких одеялах крепко спали еще три басмача.
Зухра-апа долго рассматривала изрытое мелкими оспинками, черное лицо курбаши. Говорят, он
родом из горного кишлака. Поэтому хорошо знает каждую тропинку. Он спокоен. Знает, что ночью сюда
никто не проберется. Даже часового не выставил.
Зухра-апа осторожно вышла из комнаты, постояла, осмотрелась. Кишлак спал. Хотя какой сейчас
сон? Все притаилось, не скрипнет калитка, не послышатся шаги. Узкие улочки кишлака вымощены
камнем, а камень быстро выдает прохожего. Легко нарваться на пулю или нож.
Зухра-апа постояла у тандыра, потом взяла колун и, не оглядываясь, вошла в дом.
В кишлаке стояла прежняя тишина. Только где-то лениво лаяла собака. Вдруг от сильного пинка
открылась дверь и от дикого крика вздрогнул кишлак.
– A-a-a! A-a-a!..
Какой-то басмач метался по двору. Ударом приклада он свалил костлякового старика и, подняв
винтовку, стал палить в воздух. Выстрелы гулко отдавались в горах.
На узкой каменистой улочке показался всадник. Он подлетел к обезумевшему басмачу и изо всей
силы стеганул его камчой по спине.
– Замолчи, дурак. Очнись.
– Там... убили курбаши... – прохрипел басмач.
Всадник был в цветастом новом халате. Сразу видно, что это подарок Джумабая. У него, у самого
богатого человека, своего земляка, и гостил Ислам.
Соскочив с коня, выхватив маузер, Ислам направился в дом. Теперь он, именно он, возглавит шайку,
станет курбаши. Ислам был спокоен...
Когда шайка покинула кишлак, Джумабай обошел все дворы. Крестьяне должны были расплатиться с
ним за свои спасенные жизни, за оставшиеся целыми крыши над головой. Джумабай спас кишлак. Ему,
благодетелю, нужно платить...
Джумабай никогда не ругался, льстиво заглядывал в глаза самому бедному человеку, сожалел о его
горе и бедах – словом, умел посочувствовать. Но из добрых слов Джумабай плел тонкие сети. Не каждый
мог заметить, что попадает в цепкие лапы, из которых не вырваться всю жизнь.
Тревожное время тоже приносило ему свои прибыли. Люди оставались без хлеба, дети без
родителей. А у Джумабая работали двое сирот. Никому из них он не сказал грубого слова. Он даже
гладил их по головкам, закатывал глаза и шептал молитвы. Учил жить.
Ребят порой удивляли его просьбы. Ну зачем богатому человеку три-четыре снопика пшеницы,
украденных с полей бедняков? Джумабай понимал их недоумение и пытался объяснить:
– Все равно тот лодырь растеряет зерно. А мы бережно сохраним. – Он пересчитывал колоски,
взвешивал их на ладони, цокал языком: – Вот аллах послал им хороший хлеб. А ведь растеряют,
разбросают, негодники.
Он ругал своих земляков с мягкой улыбкой, беззлобно, словно они стояли перед ним, как
провинившиеся дети. Рустам и Камил слушали сетования хозяина, смотрели на смешную трясущуюся
бородку.
Своих детей у Джумабая не было. В кишлаке поговаривали, будто большое богатство достанется
Рустаму и Камилу. Один из мальчиков был сыном большевика. Об этом узнал и гость Джумабая. Он
попросил показать «волчонка».
Зачем вы с ним, уважаемый, возитесь? Не лучше, ли отправить его вслед за отцом?
– Отца он уже не помнит, – рассудительно отвечал Джумабай. – Ест из моих рук четыре года. За это
время любая собака привыкнет.
– Зачем же он вам, уважаемый Джумабай?
– Он будет моим человеком.
На этот раз в голосе Джумабая не слышны были обычные игривые нотки; он не заглядывал в глаза
собеседнику, не улыбался.
– Вы носитесь, Ислам, как ветер. Иногда его ждешь днем и ночью. Ох, как бывает нужен. Подогнал
хотя бы одно облачка... Сохнет пшеница, жарится на солнце, пропадает.
– Надеетесь, что этот щенок поможет вам, когда мы будем гореть? – Ислам зло усмехнулся.
4
– Не следует горячиться, дорогой гость. – Джумабай заговорил неожиданно строго. – Да, ты можешь
сгореть, Ислам. Большой огонь сейчас на нашей земле. А сиротки, вскормленные моим хлебом, заменят
тебя.
Гость хотел было прикрикнуть на хозяина, но вспомнил, что от Джумабая еще многое зависит. Да и
друзей у старика достаточно.
– О родине нужно думать, – наставительно произнес Джумабай, – о ее будущем. Большевики крепко
сидят в Джизаке, Самарканде, Ташкенте. Это мы – около гор. Здесь власть часто меняется... А волчонка
покажу... Обоих мальчишек покажу. Попробуй отличить, Ислам, который из них сын большевика.
Мальчики стояли перед гостем тихие, прятали глаза, косились на Джумабая: что нужно? Хозяин
подливал гостю чай, потом стал перебирать сахар, наконец нашел два кусочка и подозвал ребят:
– Сегодня у нас праздник. Хороший человек в гостях. Вот возьмите, дети. Не забудьте этот день.
Ребята поблагодарили и вышли.
– Ну? – торжествуя, спросил Джумабай. – Кто из них сын большевика?
Ислам промолчал.
Луна поднималась над вершиной. Полосы снега из синеватых стали темно-бурыми. Страшной
казалась луна.
– Ну что? Пойдем?
– Пойдем.
Ребята, вздохнув, стали спускаться вниз. Они ежились от ночной прохлады.
– Может, к озеру пойдем?
– Можно к озеру.
Им все равно. Только бы к утру вернуться с добычей. Пусть это будут снопики пшеницы, несколько
кривых огурцов, пара недоспелых дынь. Что-нибудь да должны принести они во двор Джумабая.
– Даже птичка тащит в свое гнездо соломинку, – поучает Джумабай. – А вы люди. Уже взрослые.
Он никогда не бьет, не ругает. Он только укоризненно вздохнет:
– Опять с пустыми руками. А что будем есть? Вот беда какая. Сами голодные останетесь, и я с вами...
Ребята – худые, в латаной, но всегда чистой одежонке – постоянно чем-то были заняты. Джумабай
находил работу.
– На то руки даны аллахом, мои милые... – приговаривал он.
Чаще всего Джумабай был доволен ребятами. Он даже поглаживал их по головам: пальцы скользили
по густой щетине волос.
– Молодцы, молодцы. Для вас живу, для вас стараюсь.
Ребята настораживались. Если Джумабай становился ласковым, значит, жди беды.
Глаза у Джумабая мутные, слезящиеся. Рукавом халата он часто проводил по лицу, жмурился. За
долгие годы на рукавах выступили жирные пятна. Но старик халата не меняет. Даже в приезд больших
гостей.
Умеет он от них избавиться и вместе с тем не обидеть.
– Тихий у меня дом, приготовить, накормить гостей некому... – жалуется Джумабай. – Дом без женщины
– пустой дом.
Потом, как близкому другу, вкрадчивым шепотом посоветует, где лучше остановиться. Никто пальцем
не покажет на Джумабая, не упрекнет в дружбе с басмачами.
Двор Джумабая широкий, и дом большой. А внутри несколько старых сундуков с металлическими
цветными полосками, три потертых коврика. В нишах старые курпачи. Трудно представить, где хранил
свои деньги и драгоценности хозяин.
Ребята спали на одном из ковриков. Зимой в маленькой комнате было сыро и холодно. Они
прижимались друг к другу, пытаясь согреться. Только в лютые морозы Джумабай выдавал курпачи.
Однажды Джумабай поднял мальчиков ночью. Они долго не могли понять, в чем дело. Хозяин
терпеливо объяснял:
– За кишлаком на горе...
Там были поля самых бедных людей.
– Сейчас и отправляйтесь... Когда вспыхнет огонь, люди побоятся выходить. Подумают, басмачи.
Джумабай потряс кулаком. В тишине громко затарахтели спички. Хозяин испугался, оглянулся на
дверь и сунул коробок во влажную ребячью ладонь.
– Давайте, давайте. И сразу же домой. Они, – он махнул рукой в сторону, – будут молиться на меня за
каждую горсть зерна. В долги влезут. Все будет наше! Все!
Ребята отшатнулись, прижались спинами к прохладной стене.
– Давайте, сиротки, давайте... Больше ждать нельзя. Завтра они могут убрать хлеб.
Джумабай шептал горячо, торопливо. Мальчики жили у него четвертый год. Но никогда он так долго не
уговаривал их, как сейчас. Джумабай трусил, но отступать не хотел.
– Идите, идите. Через год мы будем богачами. Все останется вам.
За воротами они остановились, а Джумабай продолжал подталкивать:
– Да идите же...
Кишлак спал тревожно, прислушиваясь к каждому шороху. За низкими каменными оградами
прижались к земле маленькие кибитки с плоскими крышами. У домиков настороженно вытянулись
деревца.
5
За последними домами, там, наверху, были поля бедняков.
Пожар начался на рассвете. Огонь потанцевал на склонах, осветив кишлак, и начал спускаться вниз, в
долину. Он хрустел спелыми колосьями, сухими стеблями. Он не мог насытиться. Он становился все
более сильным и жадным.
Люди, прижавшись к скалам, к холодным камням оград, долго не могли пошевелиться. Они ждали, что
вслед за огнем в кишлак ворвется шайка. Но ни цокота, ни выстрела... Дым лениво поднимался, полз по
склону, к самой вершине Айкара. Уже не поблескивал синеватым светом снег. Он окрасился в багровый
цвет.
– Пожар! Пожар! Люди, что же вы сидите? Спасайте поля...
Это кричал Джумабай. Он, задыхаясь, бежал вверх, спотыкался, размахивал сучковатой палкой.
– Люди, спасайте урожай!
Чалма развязалась, и ее конец болтался за спиной Джумабая.
Нет цокота копыт, нет выстрелов.
Из-за дувалов выскакивали дехкане с кетменями.
– Сюда, сюда! – указывал Джумабай. – Ройте арык.
Огонь остановился метрах в двадцати от полей Джумабая. Черными пятнами были покрыты склоны
гор. Снег на Айкаре потемнел от пепла и дыма.
– Ничего, ничего, – успокаивал земляков Джумабай. – Вы хорошо поработали. Слава аллаху, у меня
хлеб остался. Я помогу вам. Ничего, ничего.
Ошеломленные люди молчали. За спиной, в брошенных домах, надрывались дети; протяжно, по-
волчьи, выли собаки.
Что же будет?
– Как жить?
Первые нерешительные вопросы. Джумабай заглядывает людям в глаза, успокаивает:
– Разве я вам враг? Помогу, помогу.
О ребятах вспомнили днем. Переспросили всех жителей. Кто-то сказал, что видел двух мальчишек в
полночь, постояли они на улице и пошли дальше.
Из города приезжали красноармейцы. Два дня они ходили из дома в дом, потом собрались и увезли с
собой Джумабая.
Родился слух и пошел ползать по кишлаку: поля подожгли мальчишки.
– Старик не мог. А кто еще?
– Волчата выросли, – говорили о мальчиках дехкане.
– Самые настоящие.
Это мнение так и осталось жить в кишлаке. Менялись времена и люди. Вечным был только Айкар с
синеватым снегом на вершине. Долго еще ходили слухи о тревожном времени, о злых «волчатах»,
вскормленных хитрым, жадным человеком.
Потом и они забылись. Кишлак потрясали новые события.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я приехал в родной кишлак, где не был более сорока пяти лет. Это было в начале июня. До уборки
хлебов оставалось дней десять – двенадцать. До уборки хлебов...
Помню, как завидовали нам кишлачные ребята: сироты живут в самом богатом доме. Мы были
голодными, ходили босиком. Нас не могли отличить друг от друга. Рустам и Камил – двое ободранных
мальчишек.
Кого хотел сделать из нас Джумабай? Не знаю. Но его имя долго служило мне защитой в чужих
странах. В тесном караван-сарае не раз вспоминал я Джумабая, называя его уважаемым и
благодетелем. Так требовала обстановка. Вокруг сидели все «бывшие»: муллы, баи, курбаши.
Но обо всем этом я расскажу позже. Обо всем этом – долгий рассказ. А сейчас – о свидании с родиной.
В родном кишлаке сохранилась кривая улочка, по которой вниз к речке сбегает ручеек. И, конечно,
Айкар. Он по-прежнему красив. В июне лежат на нем синеватые полосы снега, и по вечерам прохладно.
Мы сидели в доме, который расположился над самой речкой. Было слышно, как вода перебирает
камни, недовольно ворчит.
Это был пятый дом, который я посетил в этот день, а у дверей уже ожидал мальчишка лет
двенадцати. Он должен отвести меня в следующий дом. Было уже поздно. Я ломал голову, искал
убедительную причину, чтоб отказаться, перенести посещение на завтра. Причина, собственно, проста. Я
устал. Из города мы приехали рано. Сразу же после завтрака нас пригласили к обеду.
Возле озера совхоз построил удобную чайхану. В густой листве поют птицы. Как прежде, клокочут
родники. Старая мечеть прячется в тени деревьев. На куполе пробилась трава. В мечети полутемно,
гулко, пусто.
Мы долго сидели над озером в чайхане. Подходили все новые и новые люди, знакомились. Мои
сверстники вспоминали:
– Это внук того самого, ну он еще хромал... Чабаном был.
6
Внук, широкоплечий детина, стесняясь своего роста, огромных рук, пристраивался с краю, осторожно
брал пиалу, будто боялся ее раздавить.
Запомнился один парень. Он жил в городе, работал в научно-исследовательском институте, вывел
новый сорт пшеницы, который посеял на полях совхоза.
– Внук Зухры-апа...
Ее фотографию я видел в областном музее, а помнил постоянно торопящуюся женщину, на плечах у
которой лежало все хозяйство. Помню и взбудораженный кишлак, когда мужчины отводили друг от друга
глаза. Поднять руку на грозного курбаши мог только мужественный человек.
Внук Зухры-апа уже кандидат наук. Когда мы возвращались в кишлак, он остановился у поля, сорвал
колосок, ловко размял его на ладони и показал мне литые семена. Это был новый сорт, которому не
страшна засуха.
Я отвык от земли. Многое забыл. Но никогда не забуду вкусный запах горячего хлеба. В каждом доме,
где я побывал в день приезда, подавали горячие лепешки. В нашем кишлаке они пышные, белые.
Мой юбилей праздновали в совхозном клубе. Говорили о моем детстве, юности, рассказали о пожаре,
о том, как Джумабай сам поджег поля бедняков, о том, как мы, мальчишки, той роковой ночью сбежали в
город. Подробно говорил выступающий о том, как я учился в школе, в институте.
О всей настоящей жизни моей было сказано несколько слов. Таких строгих, официальных слов:
«Потом выполнял особое задание Родины».
Ребята, устроившись в первых рядах, рассматривали мой орден Красного Знамени.
После доклада мне вручали подарки, выступали старые коммунисты, которые знали меня давным-
давно.
Пионеры по знаку вожатой вбежали на сцену с букетами цветов. Цветы покрыли длинный стол.
Несколько букетов я с трудом удерживал в руках.
В эту минуту я вспомнил, что у подножия Айкара никогда в те прошедшие времена не росли цветы...
СЛЕДЫ ОГНЯ
В интернате учили столярному делу. Это было занимательно. Шаркали рубанки; перестукивались
молотки. В мастерской стоял запах свежего дерева и клея. Не нравились ребятам только преподаватели.
Небритые австрийские пленные ходили в куцых, потрепанных шинелях, стеснялись своего вида.
Мальчишки смотрели на них исподлобья, морщились, когда австрийцы приходили в мастерскую в
промокших под дождем шинелях, от которых противно пахло и шел легкий пар.
Преподавали в школе и бывшие турецкие офицеры. Они отличались строгой, безукоризненной
выправкой. На уроках говорили о восточной поэзии. Прищурив глаза, слегка покачиваясь, преподаватель
читал Омара Хайяма, Фирдоуси, Джами, Навои. В тесном классе стояла тишина. Изредка через открытое
окно доносились крики извозчика, ленивый стук копыт. Там своим чередом шла пыльная, голодная жизнь
древнего города.
На грязном базаре продавали старую одежду, через шумную толпу прокладывал себе путь
прокаженный в серой мешковине с колотушкой в руках. Вдоль дорог сидели нищие.
Иногда голубоглазый турок подходил к окну, рассматривал город. Он умел обратить внимание
учеников на какую-нибудь уличную сцену.
– Вам не приходилось встречать этого человека? – небрежно спрашивал он.
Один за другим ученики тянулись к подоконникам. По мостовой, заложив руки за спину, опустив
голову, шел коренастый человек в новом халате, в дорогой чустской тюбетейке. У человека спокойный
шаг, аккуратно подстриженная бородка. Он будто отдыхает, прогуливается по тихой улице. Но за ним
шагал красноармеец с винтовкой в руках, рыжеватый парень, совсем молодой. Гимнастерка на нем
висела, тяжело шаркали старые большие сапоги.
Никто арестованного не знал. Да и не мог знать.
– Садитесь, – предлагал преподаватель.
Теперь он о стихах не говорил. Его рассказ посвящался турецким воинам, которые храбро боролись
за свою свободу, за автономию мусульман. Турецкие преподаватели очень часто подчеркивали на уроках
высокое значение этих слов.
В комнатах интерната железные поржавевшие койки прижимались друг к другу. Идти на уроки не
хотелось. Почти все ученики после завтрака забирались в постели. Тоненькие одеяльца не спасали от
холода. Но на улице еще холодней. Наступила зима. Даже интересные рассказы голубоглазого турка не
тянули в школу.
Появились новые преподаватели. Был среди них русский парень. Он очень походил на конвоира,
которого ребята видели как-то из окна. Турок заметил:
– Он из чека.
Парень рассказывал о Красной Армии, о Москве. Лицо у него было доброе, веселое. Однако его слова
воспринимали с недоверием.
Уроки столярного дела тоже прекратились. Австрийцы являлись в интернат только за пайком. Они,
смущаясь, получали незаработанный кусочек хлеба.
7
Однажды в холодный день пришел турок. Расположившись на койке, он начал урок. Ребятам это
понравилось. В сумрачной спальне сверкали кривые сабли, грохотали взрывы, умелые и хитрые воины
взбирались по шатким лестницам на высочайшие крепостные стены.
На языке Рустама вертелся коварный вопрос: почему же турок попал в плен? Однажды он не
вытерпел и спросил:
– Попасть в плен – это значит бросить саблю и поднять руки?
В комнате затаили дыхание. Все поняли вопрос. Понял и преподаватель.
– Не всегда так, – спокойно ответил он.
– А как же? – настаивал Рустам.
За последние два-три года он стал злым и грубым. Его раздражал даже этот турецкий преподаватель,
который вначале нравился ему. Ведь Рустам очень любил стихи. Он даже пробовал писать сам.
Турецкий офицер сидел на койке, сложив руки. Казалось, он пытается отыскать на ладонях следы от
