Текст книги "До особого распоряжения"
Автор книги: Борис Пармузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
Юноша был вроде мальчика на побегушках у Аскарали.
Салим уже несколько раз побывал в конторе оптового купца: присматривался к юноше, с которым
предстояло пройти нелегкий путь. С трудом скрывал радость. Ему было как-то не по себе в присутствии
Аскарали и Махмуд-бека. Он пытался как бы вознаградить их – рассказывал им веселые истории о
94
последних чудачествах муфтия Садретдин-хана. Аскарали и Махмуд-бек искренне смеялись. Но им-то
еще оставаться здесь.
Салим чувствовал, как накаляется обстановка в городе. Он заучивал имена курбаши, цифры,
показывающие подлинное количество воинов ислама, расположение становищ, эмигрантских аулов,
имена немецких разведчиков, военных специалистов – короткий, обстоятельный доклад в Центр.
– Не бросай парня, – сказал Аскарали. – Ему нужно во многом разобраться, многое понять.
– Он будет учиться.
– И ты будешь, – твердо сказал Аскарали.
– Мне уже под тридцать, – вздохнул Салим.
– Все равно. Кончится война – пойдешь учиться. Кстати, перстень возьми. Сберегите его.
– Может, оставите... На всякий случай!
– Нет. – Аскарали повертел перстень, в который раз посмотрел на верхушки тонких тополей.
Колышутся веточки под заходящими лучами солнца. Где-то далеко-далеко – снежные горы.
Махмуд-беку приснились золотые тополя. Но даже сон этот не дали досмотреть. Стучался сосед
Суэто-Ахмаджан. Ночной визит мог быть вызван исключительным событием.
– У меня гость, – сообщил Ахмаджан.
В комнате сидел местный чиновник. Ахмаджан не стал его представлять, а коротко сказал:
– Послушайте, господин Махмуд-бек.
Чиновник рассказал, что два часа назад состоялось первое заседание нового правительства
Туркестана. Заседание проходило на квартире Саида Мубошира. В числе присутствующих находился
толстоватый немецкий офицер в очках.
– Капитан Дейнц, – пояснил Суэто-Ахмаджан.
– Что бы это значило? – растерянно спросил Махмуд-бек.
– Ему нужно заплатить, – японец глазами показал на чиновника.
– Сейчас, сейчас, – заторопился Махмуд-бек.
Он не мог прийти в себя.
Когда чиновник, кланяясь, вышел из комнаты, Суэто зло сказал:
– Немцы путают все карты. Они слишком рано затеяли опасную игру. – Сдержанный Суэто выругался.
Приближался рассвет. Перед домом, надрываясь, выла собака.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Девятого мая, в Праздник Победы, людьми владеет и радость, и печаль. Пожилая женщина идет с
цветами, а в кулаке мнет платочек, мокрый от слез.
Знакомый фронтовик пожаловался мне, что утром дала о себе знать рана. Давным-давно
зарубцевалась. Вдруг через четверть века – острая боль.
Тревожат раны, и кинокадры, и звуки фронтовых песен, и даже бодрый походный марш.
Девятого мая к могилам солдат приходят тысячи людей.
У пионера между бровей появляется строгая морщинка. Рядом я слышу едва сдерживаемое глухое
рыдание. Кого на войне потеряла эта женщина?
Склоняет голову ветеран. По его медалям нетрудно определить боевой путь: Москва – Вена – Прага.
Сколько осталось на этом пути холмиков со скромными пятиконечными звездами...
Тогда, прощаясь с друзьями, солдаты не плакали.
Легкий звон орденов и медалей. Ветеран поднимает руку и неловко, по-мальчишески, кулаком
проводит по щекам.
Он замечает меня.
– Вот как получается, – смущенно говорит фронтовик. Взглянув на мой орден Красного Знамени, он
замечает: – Редко носишь, а зря.
Орден я получил пять лет назад: в связи с двадцатилетием победы над фашистской Германией.
– На каком пришлось, браток?
– Пришлось, – неопределенно отвечаю я.
Мы смотрим на ровный строй пионеров. Над ними у ограды поднимаются тополя. Утреннее солнце
осветило верхушки.
– Золотые тополя, – невольно говорю я.
– Какие? – удивляется фронтовик.
– Да так...
Он больше не стал задавать вопросов.
Здесь, возле солдатских могил, у каждого свои воспоминания.
СЧИТАННЫЕ МИНУТЫ
За подобным дастарханом эмигранты не сидели давно. От горячих лепешек, сдобных и слоеных, с
тмином, с кунжутным семенем, шел неповторимый запах, напоминая о далеких днях.
95
На блюдечках лежали куски халвы – ореховой, медовой; зульбия – из тонких слоев теста; занжибал – с
примесью кофе; парварда – во вкусе которой вместе с сахаром давал себя знать и перец. Матово
поблескивал нават – твердый комковый сахар, лежали в ярких бумажках чужеземные конфеты.
Чайники то и дело поднимались над дастарханом, чтобы через минуту тяжело, степенно опуститься
со свежим ароматным напитком на с трудом отыскиваемое свободное место, потому что уже появилась
еще одна тарелка с пирожками, с колечками казы – конской колбасы.
За дастарханом сидели члены только что сформированного правительства Туркестана. Премьер-
министр Саид Мубошир угощал своих верных друзей. Самый молодой член правительства – министр
просвещения Рустам Джумабаев разливал чай и, как приближенный к главе, к его дому, приглашал,
протягивая руку к дастархану:
– Пожалуйста, уважаемые, пожалуйста.
Пальцы мелькали над дастарханом. Сухие и скрюченные, толстые и жирные. Все они жадно, цепко
хватали колбасу, пирожки, куски холодной баранины. Нетронутыми оставались орехи и фисташки.
Пожелтевшие, гнилые зубы напрасно пытались разгрызть крепкую скорлупу. Даже фисташки с
трещинкой на бочку не поддавались таким зубам. Вспомнив молодость, гости брали по два ореха,
сжимали в кулаке. Орехи соскальзывали, вырывались.
Рустам подносил чай, разливал, подавал пиалы, улыбался старшим. Не догадывался, что старшие, не
сговариваясь, пришли к выводу: выскочка, интриган.
– Уважаемые господа! – торжественно произнес Саид Мубошир. – Пожалуйста, угощайтесь.
И все наперебой стали протягивать руки к широким блюдам, приглашая друг друга.
– Пожалуйста!
– Пожалуйста!
Тонкий серпантин нарына заскользил из пальцев в бульон. Пошли по кругу чашечки с приправами -
гранатовым соком и уксусом.
Угощение затягивалось.
Деловая часть сегодняшнего собрания была более краткой. Распределяли портфели министров
легко. Для каждого вроде нашлась подходящая должность в новом правительстве. Человек, получивший
должность, принимал поздравления, но нередко в то же время думал: «Обидели! Самые жирные куски -
казна, земледелие, вода, хлопковая промышленность, железная дорога – себе захватили!..»
Должности поменьше, менее доходные, вроде министерства просвещения, достались молодым и
промотавшимся людям.
Саид Мубошир произнес речь, призвал к сплочению.
В деловой разговор не ввязывался большой немецкий гость. Рустам переводил речи, представлял
новых министров. Капитан Дейнц протягивал руку, пожимал ладони. Слабые, крепкие – всякие.
С обеда, сославшись на дела, Дейнц ушел. Его присутствие немного сковывало курбаши, баев,
торговцев. Громко втягивая бульон с длинным серпантином нарына, подгоняя его кусочками лепешки к
краю касы, министры чавкали, хвалили хозяина, забыв о делах.
Почти в полночь подали плов. Золотистые горки на больших глиняных блюдах – ляганах венчали
хорошо прожаренные куски, аппетитные косточки. Кости предназначались для уважаемых людей. Один
мосол положили перед Саидом Мубоширом.
Мосол лежал крупный, покрытый мясом. Стукни мослом по ладони, и из него выпадет жирный,
дрожащий мозг. Все члены правительства, хотя и не были голодны, невольно косились на эту кость.
Камень пролетел над головой и глухо стукнулся, потонув в пыли. За ним – второй. Махмуд-бек
прижался к забору. Тени метнулись в переулок. А Махмуд-бек даже и не пытался достать оружие.
Неужели опять люди Саида Мубошира?
Махмуд-бек перешел пустынный Фруктовый базар. Одинокий сторож молча посмотрел вслед хорошо
одетому господину. У горок дынь спали крестьяне, завернувшись в свои лохмотья. Обязательно у каждой
горки – мальчишка. С детства ребята привыкают к делам, готовятся заменить хилого, больного отца или
деда.
Чайхана была уже закрыта. Махмуд-бек постучался. Хозяин вначале недовольно поворчал, но, открыв
дверь, отступил с поклоном:
– Пожалуйста, господин.
Вероятно, у Махмуд-бека был довольно растерянный вид.
– Что случилось?
Махмуд-бек стоял перед человеком, который многое знал. Выслушав гостя, он возмутился:
– Я разбужу работника. Он проводит вас. Одному нельзя ходить.
Но прежде чем пойти за работником, хозяин усадил Махмуд-бека.
– Теперь можно не только подозревать. Это они. Точно.
– Кто? – не понял Махмуд-бек. – Люди Мубошира?
– Нет, другие, – твердо сказал ферганский чайханщик.
В среде бедных эмигрантов давно зрело недовольство своими лидерами. До бедняков все-таки
дошли слухи о новой жизни на родине. Светлые головы сами пришли к выводу: баи и курбаши ни к чему
доброму не приведут.
96
Чайханщик слышал угрозы в адрес Курширмата и Махмуд-бека. Но не придал этому значения. Сейчас
он возмутился:
– Вот что затевают, нищий сброд!
А Махмуд-бек спешил поделиться этой радостью с Аскарали.
Тот был тоже доволен.
– Приятно, что люди начинает все понимать. Однако будь осторожен. Особенно сейчас. Не хватает в
последние дни получить удар, да еще от друзей.
Последний день...
С утренним караваном Аскарали уходил в другую страну. Об этом пока никто не знал, кроме Махмуд-
бека. Завтра на рассвете узнает хозяин и несколько постояльцев, которые только и заняты тем, что
следят за чужой жизнью.
– Ты покинешь город в крайнем случае через два дня. В крайнем случае, – подчеркнул Аскарали. – Не
позже.
– Но как оставлять эту свору? – развел руками Махмуд-бек. – Они и правительство создали.
– Правительство смешное, – покусывал губу Аскарали. – Смешное... Да...
Он думал о кучке эмигрантов. Конечно, как правительство они не будут признаны ни одной страной,
ни одной разведкой. Но их, озлобленных, готовых на любую подлость, все-таки могут использовать враги.
Даже немцы начали заигрывать с Саидом Мубоширом. Это понятно. В случае гибели, провала Махмуд-
бека гитлеровцы делают ставку на Мубошира.
– Откуда они о нем узнали? – спросил Аскарали.
– Кажется, – медленно проговорил Махмуд-бек, – кажется, я сам рассказал о Мубошире.
Он был готов покаяться, но Аскарали остановил его взмахом руки:
– Сейчас это не имеет значения. Немцы выходят из игры завтра-послезавтра.
– Мубошир остается.
– Ты прав, – опять задумался Аскарали. – Остается... Немцы могут обнадежить их. Мубошир будет
ждать.
Казалось, все варианты были уже пересмотрены десятки раз. Сегодня можно свернуть всю работу и
покинуть город. Завтра-послезавтра в дипломатических кругах разразится большой скандал. Завтра-
послезавтра дипломатические представительства Советского Союза и Великобритании заявят протест
по поводу действий немецких специалистов, направленных против союзников. Местное правительство,
разумеется, примет конкретные меры. И нужно же, чтобы в эти минуты встало новое препятствие: Саид
Мубошир, тот самый, с которым, казалось, давным-давно все покончено.
Аскарали предлагает свой план. Махмуд-бек молча слушает. Затем делает несколько замечаний.
– Пожалуй, на этом остановимся, – говорит Аскарали. – Будь осторожен. Прошу тебя покинуть город как
можно быстрее.
– Ты уже говорил, – улыбается Махмуд-бек.
– Тогда говорил, а сейчас приказываю. Будь осторожен. Ты теперь остаешься совершенно один. Если
же... – Аскарали не хотелось говорить о последней возможности.
– Если что случится, придет на помощь один из местных интеллигентов, врач. О тебе он, конечно, по-
настоящему ничего не знает. . Кого думаешь оставить связным?
– Шофер Шамсутдин... Он точно все передаст. В смысл не будет вдаваться. Мне предан.
– Хорошо... А теперь давай прощаться...
– Надеюсь, мы скоро увидимся, – как можно бодрее сказал Махмуд-бек, Но голос его дрогнул,
прозвучал глухо, сдавленно.
Махмуд-бек понимал, что времени для завершения дел у него остается в обрез. Считанные минуты.
В городе шла своя жизнь. О событиях в мире могли знать торговцы, менялы, крупные чиновники.
Одни следили за ценой на товары, за курсом денег, другие прикидывали: как на их личном благополучии
отразится победа гитлеровцев в России.
Грамотных, читающих газеты людей трудно встретить в караван-сараях и чайханах. Здесь пользуются
слухами, которые приносят торговые люди из других стран. Купцы, чувствуя внимание окружающих,
медленно пьют чай, рассказывают не спеша, украшая рассказ невероятными фактами и событиями.
Иногда одной фразы достаточно, чтобы замерла вся чайхана и выжидающе уставилась на спокойное
лицо рассказчика.
– Гитлер пришел в Москву.
Тут купец стирает пот, отдувается, нарочно меняет тему разговора, задав кому-нибудь вопрос о ценах
на рис. Ему торопливо ответят и ждут продолжения рассказа.
Махмуд-бек обычно присаживался рядом с внимательными слушателями. Его реплики или
иронические улыбки портили настроение рассказчикам. Путаясь, заикаясь, ссылаясь на занятость, они
комкали свое повествование.
Сейчас Махмуд-беку было не до очередного рассказчика. Он искал Нормухамеда, младшего брата
Курширмата. Нормухамед встречался с эмигрантами в чайханах, стараясь их расположить к себе
добрыми советами, разговорами о будущем. Он тоже метил в вожди. Создавая себе авторитет спокойно,
медленно, не слишком ввязываясь в интриги. Нормухамед надеялся, что в конце концов уважаемые
старцы выдохнутся, а такие лидеры, как Махмуд-бек, непременно сломают шею.
97
Нормухамед выжидал... В то же время он не прятался, старался почаще быть на виду. Махмуд-бек
хорошо знал, какого врага он оставляет на свободе.
В этой чайхане Нормухамеда не было. Следовало бы повернуться и уйти. Но, услышав очередную
«новость» из Москвы, Махмуд-бек не выдержал и грубо сказал купцу:
– Если бы Гитлер вошел в Москву, мы сегодня бы выехали в Ташкент.
Купец обиженно засопел. Пожал плечами, сделал вид, что не отвечает за эти слухи: ему рассказали, а
он передал.
– Наша беда, что немцы бегут. . – не выдержал какой-то высокий, сановитый старик. – Бегут! А мы на
них надеялись...
Махмуд-бек поймал чей-то торжествующий взгляд. Но человек торопливо, чтобы не выдать своего
настроения, наклонил голову. Лоснилась старая тюбетейка, на халате пестрели заплаты.
Это один из тех, кого обманули, кто за долгие годы на чужбине понял ошибку, кто глубоко прячет
ненависть к своим врагам, в том числе к преуспевающему Махмуд-беку.
После грубой, откровенной реплики сановитого старика присутствующие старались не смотреть друг
на друга.
Плохо им, лидерам. Плохо им, кто надеялся на помощь Гитлера.
Махмуд-бек понимал важность таких откровенных, хотя и коротких встреч. Уже сегодня отсюда, из
чайханы, поползут слухи по кварталам эмигрантов, в базарные ряды, в караван-сараи.
Исчезновение лидеров, их аресты сыграют важную роль. Простые люди увидят, насколько непрочна
власть сильных людей, которые и на чужбине пытались быть заправилами.
Заметались лидеры эмиграции. Не скрыть напряженного состояния, испуганных взглядов, тревожных
вопросов.
У становища, что было поначалу тихим, прозвучали гулкие выстрелы.
В тихом переулке просвистел камень.
Они, эти простые люди, шли по следам, вначале крадучись, а потом уже стали сжимать кулаки,
поднимать оружие, хвататься за булыжники. Рождалась месть за свою искалеченную жизнь.
Жаль, что к таким людям Махмуд-бек не может подойти, протянуть руку и поговорить.
Он бы мог им сказать очень многое...
Махмуд-бек вынужден в оставшиеся часы искать еще одного врага.
С Нормухамедом он встретился в ферганской чайхане. У этого человека большая выдержка.
Поздоровавшись, Нормухамед спросил:
– Что-нибудь случилось? – и протянул пиалу с чаем.
Махмуд-бек не скрывал своей тревоги. С хитрым, умным врагом нельзя играть в прятки. Сейчас
необходим откровенный разговор. Махмуд-бек показал глазами в пустующий угол чайханы. Нормухамед
понял и первым поднялся с места.
Услужливый чайханщик перенес поднос с лепешками, изюмом, курагой, чайник, пиалу.
– Так что же случилось, уважаемый Махмуд-бек?
Конечно, ему все известно. И мнение местных властей о лидерах эмиграции, и грызня среди лидеров,
и угроза, которая нависла над всеми, кто был связан с иностранными дипломатами.
– Беда... – сказал Махмуд-бек. – Случилась беда. Наши неосторожные действия обратили на себя
внимание властей. Гитлер очень далеко. А Советы близко. С Советами никто не будет ссориться из-за
нас, чужих, бездомных людей.
Нормухамед понимающе кивнул.
– Вы хотите отойти от борьбы за родину и нацию? – спросил он.
– Нет, уважаемый Нормухамед... Я не отойду от борьбы, что бы ни случилось. Я боюсь, что
оставшиеся на свободе такие люди, как Мубошир, могут испортить дело. Они уже не раз приносили нам
несчастье.
– Вы правы, Махмуд-бек.
– Поэтому я буду откровенен.
– Слушаю, Махмуд-бек.
– Ни на одного человека господин Мустафа Чокаев не может положиться. Люди слишком много
думают о личной корысти.
Нормухамед по-прежнему сохранял удивительное спокойствие, хотя уже понял, к чему клонит
Махмуд-бек.
– Я доложил господину Чокаеву о вашей кандидатуре. Сказал, что только вы способны возглавить
движение народа за освобождение родины.
– Я далеко от этих дел... – уклонился Нормухамед. – У меня, к сожалению, нет опыта.
– Вы сильнее Мубошира... – коротко сказал Махмуд-бек.
Это заверение понравилось Нормухамеду, но он промолчал.
– Нельзя, чтобы такой человек, как Мубошир, способный на предательство, на подлость, решал
судьбу нации.
– Вы правы, Махмуд-бек.
– Поэтому я обращаюсь к вам... Что бы со мной ни случилось, я не прерву связей с нашими
иностранными друзьями. И постараюсь довести до вашего сведения все задания наших друзей.
98
Нормухамед наблюдал за чаинкой, которая не могла прибиться к краю пиалы.
– Но вы в свою очередь должны информировать меня о всех делах. О всех без исключения... – сказал
Махмуд-бек. – Иначе повторится старая история. Наши друзья немцы очень недовольны обстановкой...
Многолетняя грызня в среде руководителей эмиграции создала о нас плохую славу.
Нормухамед и раньше понимал это. Однако он не подумал о простой истине: на шатких, враждующих
между собой руководителей нельзя возлагать большие надежды.
Вот почему Махмуд-бек в трудную минуту обратился именно к нему, Нормухамеду.
– Создание без нашего ведома нового правительства – глупая выходка... – продолжал Махмуд-бек. -
Эта выходка дорого обойдется нам. Мы должны исправить положение.
Заключался союз... В длительность этого союза Махмуд-бек не верил. Но первое время Нормухамед
будет честно выполнять все требования, будет информировать о делах.
И это – очень важно...
Фарида уже не задавала вопросов. Она видела, как изменился муж в последние дни. Он очень редко
бывал дома, мало спал. Женское чутье подсказывало ей о надвигающейся беде. Лишним вопросом
Фарида могла еще больше испортить настроение мужу, а ему и так неспокойно, плохо.
Второй месяц они живут в городском доме. Раньше к Фариде приходила старуха с внучкой. Сидели,
пили чай, вышивали, вспоминали свое детство или слушали рассказы старухи о жизни в узбекских
кишлаках.
Что они видели, молодежь! Четыре серые стены, в чужих домах, на чужой земле... Здесь тополя не
такие стройные, не так пахнут цветы, не такие гранаты, а уж о сладости винограда и говорить не
приходится...
Фарида хотела давно спросить мужа о родине. Он много знает, видел родину.
Этот вопрос Фарида, не сдержавшись, задала сегодня:
– Мы когда-нибудь туда вернемся... – сказал Махмуд-бек.
– Почему мы не уедем сейчас?
Она смотрела на мужа, не скрывая тревоги. Вздрагивали веки, повлажнели глаза.
– Сейчас нельзя. У меня много дел.
– Я боюсь... – призналась Фарида. – Я очень боюсь. Я боюсь за вас.
Махмуд-бек всегда старался избегать таких серьезных разговоров. Теперь он почувствовал,
удивляясь, как повзрослел близкий, родной человек. Фарида давно поняла, что у мужа опасная,
беспокойная жизнь. Как жена, она не имела права вмешиваться в его мужские дела. Никогда о них не
спрашивала. Но за жизнь любимого человека она волновалась и будет волноваться.
– Придет время, – повторил Махмуд-бек, – мы вернемся на родину... А сейчас...
Он замолчал. Сейчас ее надо предупредить о надвигающейся опасности. Может, уже ночью будет
поздно.
– Я прошу тебя помнить об одном... Если со мной что-нибудь случится, ты все равно жди. Знай, что я
вернусь за тобой. Но на всякий случай помни... – Махмуд-бек старался говорить коротко, просто,
повторяя некоторые фразы. – Если меня долго не будет, ты переезжая к отцу. Или к старухе. Или в другой
дом в старую часть города. Тебе помогут. У меня очень много друзей. Ты даже не представляешь,
сколько их.
Она уже не слушала. Она плакала, сжав голову руками, покачиваясь.
Так плачут матери и жены...
Инга Берк не вскрикивала от радости и приличия ради не сыпала вопросами. Зеленые глазки не
сверкали. В них застыл тревожный вопрос: что случилось?
Махмуд-бек смущенно потоптался, откашлялся в кулак:
– Здравствуйте, госпожа Инга. Вот наступило время...
Инга была в плотном, черном платье, строгая, молчаливая, и не спешила приглашать гостя в дом.
– Господин Берк как себя чувствует? Мне бы...
– Проходите, – наконец сжалилась хозяйка.
Берк, развалившись в кресле, курил кальян. Волновался или нет? Лицо его ничего не выражало.
– A-а... Махмуд-бек... Садитесь.
Гость, пренебрегая восточными приветствиями, обеспокоенно заговорил о событиях.
– Неловко получилось, неловко, – пробормотал Берк. – Плохо получилось.
– Неужели всех высылают?
– Всех, господин Махмуд-бек. Остаются только дипломаты. Но они после этого скандала носа не
покажут. – Он выпустил ароматное облачко и усмехнулся: – А вы смелый, господин Махмуд-бек.
– Почему это вы решили?
– Прийти к нам... И вообще – остаться в городе.
– Разве существует опасность и для меня?
Берк хмыкнул. Он опять впадал в спячку. Теперь энергичная Инга не появлялась, и никто не мог
вывести хозяина из этого напускного дремотного состояния. Берк уходил от серьезного разговора.
– Что же делать? – изобразил растерянность Махмуд-бек.
99
– Наших друзей здесь не будет. Им даны сжатые сроки. Квартиры находятся под наблюдением
полиции.
Берк говорил отрывисто и грубо. Он положил мундштук кальяна на изразцовый столик. Тоненькая
струйка дыма поползла, завиваясь над узорами.
– Ваш приход сюда – большая глупость. Вы уверены, что за вами не следят? Правительство не будет
из-за нас ссориться с Советами. – Берк снова окутался дымом и устало закрыл глаза.
– К сожалению, господин Эсандол отсутствует, – тоже грубо сказал Махмуд-бек. – Мне не с кем решать
судьбу эмигрантов.
Это замечание задело турка, и он, наклонившись к гостю, заговорил мягче:
– Я сам растерян, господин Махмуд-бек. Мы не ожидали такого поворота. Придется временно отойти
от борьбы. Мы бессильны что-нибудь исправить. Вам тоже... Боюсь, и турецкий паспорт не спасет.
Повторяю, это правительство дружественно относится к своему соседу – Советам. Если оно и дало приют
мусульманам, то не для того, чтобы эмигранты создавали вооруженные шайки.
– Вы тоже уезжаете?
– Я состою на службе, – уклончиво ответил Берк. – А вы не теряйте времени.
Он демонстративно поднялся. Махмуд-бек понял: его выпроваживают. В коридоре гость случайно
взглянул в открытые двери одной из комнат. Инга покрикивала на служанку, которая не успевала
складывать платья в чемоданы.
Здесь собирали вещи.
Суэто-Ахмаджан обещал связаться со знакомым чиновником.
– Он мне очень нужен...
– Понимаю, господин Махмуд-бек, – с вежливым поклоном ответил японец. – Но сейчас опасно. Может,
я смогу...
– Мне хотелось бы самому увидеться.
– Понимаю. – Японец не двигался с места. – Что ему обещать?
– Любую сумму.
– У меня сейчас возникли трудности, – сознался Суэто. – Я оторван от родины.
– Я заплачу.
– Хорошо, господин Махмуд-бек. – Суэто поклонился. – Я с ним скоро увижусь в мечети.
Он хотел уйти, но Махмуд-бек остановил его и медленно произнес:
– Господин Ахмаджан, я теперь надеюсь только на вас.
– Понимаю.
– Поэтому, – продолжал Махмуд-бек, – есть еще просьба: разыскать Шамсутдина. Вы знаете, был такой
шофер у Кимуры?
– Конечно, господин.
– Скажите, что мне необходимо выехать на рассвете. Пусть ждет у ферганской чайханы.
– Понимаю.
Суэто все давно понимал. Согласно инструкциям и приказам он обязан, когда наступит такая
необходимость, помогать этому господину молча, без вопросов.
В полночь Суэто ушел к чиновнику. А на рассвете, когда Шамсутдин дремал в полутемной чайхане,
Суэто явился домой сконфуженный и растерянный:
– Он не мог найти его...
Махмуд-бек ничего не ответил. Проходила последняя ночь.
– Возможно, я завершу дела господина? – снова предложил Суэто.
Махмуд-бек уже думал об этом. Но уехать, так и не узнав о судьбе Мубошира, он не мог.
– Попытаемся еще раз.
– Хорошо, господин.
Чиновник, напуганный ночным вызовом, долго не мог понять Махмуд-бека, хотя задание было
несложным.
– Вот эта записка должна быть вручена Мубоширу. Передать может любой мальчишка.
Чиновник осторожно взял листок бумаги, повертел его в руках. Когда-то Махмуд-бек получил это
приглашение от майора Штерна. На бумажке не было ни имени отправителя, ни даты. Только адрес
немецкого офицера.
– Нужно добавить, что Мубошира ждут завтра в полночь.
Чиновник повторил.
– Вот и все.
– Все? – обрадованно спросил чиновник.
– Почти все. Еще одно небольшое дело.
Чиновник начал испуганно крутить головой по сторонам.
– Видите? – Махмуд-бек со скрипом выдвинул ящик стола. – Это ваше.
Деньги, отпущенные немцами на содержание курбаши, лежали плотными, аккуратными пачками.
Махмуд-бек вытащил три пачки и положил их перед чиновником.
100
– Это ваши... А это, – он отодвинул одну из пачек, – фальшивые. Нужно, чтобы они вместе с пакетом
оказались в бумагах Саида Мубошира.
– Где пакет? – с готовностью спросил чиновник.
В пакет Махмуд-бек вложил списки курбаши, численность отрядов, адреса немецких специалистов и
другие ставшие опасными бумаги.
– Вот… По выполнении задания получите у Ахмаджана еще.
Махмуд-бек выложил две пачки, слегка отодвинув их в сторону.
– Хорошо, господин.
Махмуд-бек вынужден был продлить свое пребывание в городе еще на один день.
Рассвет вползал в кривые улочки осторожно, с опаской. Он будто не хотел тревожить покой уставших
бедных людей. Но они уже поднимались. За два-три квартала базар давал о себе знать. В маленьких
харчевнях разжигали огонь, гремели посудой, лениво переругивались. Здесь обычно на черной работе
мотаются мальчишки. Они зевают, не слушают хозяев, трут грязными кулачками красные глаза.
Медлительный дым выползает на улочку. Он долго не может подняться из глиняного царства, сжатый
заборами и кривыми стенами.
У базара, прикрыв тряпками арахис, ночуют оборванные крестьяне. Спят, пока не заскрипят арбы, не
скользнет луч солнца. Все равно покупателей нет. А встанешь – сразу потянет к аппетитному дымку
харчевни или в чайхану.
У ферганца много ранних посетителей – вот таких нищих торговцев.
Ночи становятся прохладными. Еще месяц-другой – и закружит мокрый снег, зачавкает под ногами
грязь.
Недавно Махмуд-бек встретился с одним русским эмигрантом. Бывший офицер открыл небольшую
мастерскую. Он принимал в ремонт радиоприемники и граммофоны. Клиентура у механика отборная -
состоятельные люди. У некоторых он бывал дома.
– Как вы живете? – рассеянно спросил механик и сразу же сообщил: – Дела-то такие... Немец был под
Москвой.
Лицо у него серое, помятое. Махмуд-бек не знал, как ответить: радоваться или сочувствовать.
– Вам этого не понять, господин Махмуд-бек, – вздохнул эмигрант. – Да и сам я только вчера понял, что
я – русский. Вот так...
И он прошел мимо.
В чайхане свои новости. Нищий люд далек от больших событий. Обсуждаются цены на товары,
овощи, говорят о плохом урожае, о воде, за которую приходится дорого платить.
Хозяин поставил перед Махмуд-беком чайник, пиалу, принес поднос с изюмом, золотистой курагой.
– Скоро будут лепешки.
Чайханщик встревожен. Махмуд-бек свое настроение скрывает, хотя то и дело косится на открытые
двери.
– Шамсутдин был вчера, – говорит хозяин по-узбекски.
Махмуд-бек кивает: знаю.
– Еще новость, – чайханщик присаживается рядом. – Плохая новость. – Он смотрит на Махмуд-бека,
ждет вопросов. Не дождавшись, сообщает: – Господина Мубориша арестовали. Его молодого помощника
– тоже. Курширмата, Тохта-бека – тоже.
– Когда? – не выдержал гость.
– Ночью.
– Откуда вам известно?
– Полицейские были... Один знакомый, часто заходит.
– Сегодня были? – Махмуд-бек уже не владел собой: разумеется, теперь Шамсутдин не приедет.
– Сегодня. Чуть свет. .
– Они часто заходят. . полицейские?..
– Нет. В первый раз.
Махмуд-бек невольно провел ладонью по халату, нащупал браунинг. За все годы Махмуд-бек ни разу
не нажал на спусковой крючок. Может, пришло время? Но это называется сопротивлением властям.
Махмуд-бек взял за руку хозяина, отошел с ним к фыркающим самоварам.
– Спрячьте, пожалуйста. Отдайте кому-нибудь.
Чайханщик ловко развязал поясной платок и завернул браунинг.
– Хорошо, господин Махмуд-бек. А вам, может быть, помочь?
– Чем, уважаемый?
– Вот человек...
В углу чайханы кто-то крепко спал, повернувшись лицом к стене.
– Он может вывести из города.
– Когда?
– Вечером.
До вечера нужно было где-то переждать. Возвращаться домой было уже нельзя. Чайханщик понял, в
чем дело.
– Я вас спрячу, – сказал он.
101
Но в это время один за другим в чайхану, чуть сгибаясь в низких дверях, вошли четверо полицейских.
Они осмотрелись и среди крестьян сразу же заметили Махмуд-бека. Он был в хорошем, добротном
халате, в начищенных сапогах, на голове – белоснежная чалма.
– Господин Махмуд-бек Садыков, – торжественно объявил сержант, – мы за вами.
Наступила тишина. Кто-то нечаянно звякнул крышкой чайника. Крестьяне при виде полицейских
сжались, стараясь не смотреть на представителей власти, хотя за ними – никакой вины. Да и что
возьмешь с нищего человека?
Тишину нарушил звонкий голос мальчишки. Он принес на голове широкую корзину свежих горячих
лепешек. Чайханщик попросил сержанта немного подождать. Сорвав с себя последний поясной платок,
он расстелил его, положил несколько лепешек, изюма, кураги, навата. Узелок понес один из полицейских.
Но узелок остался где-то у тюремных стражников. С этого часа Махмуд-бек стал получать половину
черствой черной лепешки в день.
Потянулись дни, медленно складываясь в недели и месяцы.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я завершил работу над диссертацией. Скоро защита. В газетах появится короткое объявление: «На
соискание... кандидата филологических наук».
И это – в мол шестьдесят с лишним лет. Что скрывать, было не очень легко снова возвращаться к
книгам, к поэзии. Сверстники давным-давно стали известными учеными, литераторами.
В чужих странах я читал урывками. Библиотеки были большой редкостью. Полки с книгами в домах -
тоже редкость. И конечно, не хватало времени. В основном я читал уже знакомые произведения древних
