Текст книги "До особого распоряжения"
Автор книги: Борис Пармузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
рукоятки боевого оружия.
– Вы подрастете и скоро, очень скоро поймете, что борьба ведется не только на поле боя.
Впервые заговорил он с ребятами откровенно, как со своими друзьями.
– Саблю нужно уметь держать. Но если она силою обстоятельств на время отложена в сторону,
следует продолжать борьбу иными средствами. У мусульман слишком много врагов. Нам предстоит
создать свое, новое, сильное государство.
Все невольно покосились на Рустама. И он опустил голову.
– Завтра приедет комиссия, – сказал как-то турецкий офицер. – Слухи о том, что в школе срываются
занятия, дошли до начальства. Сумейте постоять за себя.
– Как? – спросил Камил.
Турок осмотрел подростка.
– Вот, например, вы. Берите бумагу. – Он вырвал из своей тетради листок и протянул его вместе с
карандашом: – Берите и пишите. Вам нужны: дрова, хлеб, учебники, тетради.
– Правильно! А кто даст?
– Должна дать новая власть, – твердо сказал турок. – Если она не в силах... – Он не закончил фразы и
обратился к Камилу: – Пишите. Вам не нужны австрийские и русские преподаватели. Это чужие люди.
Здесь должны работать мусульмане.
Камил не успевал записывать, только мотал головой, обещая запомнить.
Турок почувствовал, что зашел чересчур далеко в серьезном разговоре с этими голодными ребятами.
Он внимательно осмотрел сероватые скуластые лица и ушел, твердо, спокойно, не оборачиваясь.
На обед, как обычно, была миска теплого супа. Удивительно быстро остывал суп, жиденький, с
редкими рисинками, с бледными пятнами жира. Кусочек хлеба был липкий, сырой. Следы от него
оставались на пальцах.
После обеда Рустам недовольно проворчал:
– Зачем ты связался с этим?
Он имел в виду офицера и бумажку, на которой Камил нацарапал несколько слов.
Камил только пожал плечами.
Ночью ребята вздрагивали, просыпались от выстрелов. Недалеко от интерната, по Абрамовскому
бульвару, проносились кавалеристы. Этот торопливый цокот и гулкие выстрелы напоминали о кишлаке.
Перед рассветом снились убитые, мутные, заискивающие глаза Джумабая и пожар.
Огромное пламя упорно лезло на Айкар. Синеватые полоски снега таяли, и вот уже горная речка
клокотала по кривой улочке кишлака.
Пожар снился часто.
Комиссия обходила интернат. Ей нравилось здание, восхищал сам факт, что в помещении женской
гимназии сейчас учатся сироты и дети бедняков.
Особенно радовался кругленький, розовощекий представитель в очках. Очки ему мешали. Он то и
дело их поправлял, сдвигал к переносице, чтобы лучше рассмотреть вещи, оставшиеся от благородных
девиц, вытаскивал из книжного шкафа толстые книги в золоченых переплетах, перелистывал, искал
картинки. Приходил в восторг, рассматривая репродукции знаменитых картин. Потом, спохватившись,
строго осуждал:
– Ай-яй-яй... Голые женщины... К чему вы держите эту грязь, товарищ директор?
Директор никогда не заглядывал в книги. Его заботило то, как накормить огромную ватагу, одеть,
обуть. Это был измотавшийся, усталый человек безо всякого опыта и малейших способностей к
хозяйствованию. Его, как он говорил, «бросили» на интернат, а он мечтает вернуться на
железнодорожную станцию, к своим вагонам.
Директор развел руками, смущенно покашлял в кулак, пообещал немедленно вышвырнуть «дрянь»
или сжечь ее.
За спиной директора выстроились преподаватели. Турки стояли будто на смотру: руки по швам.
Только русский с веселым видом изучал комиссию, с трудом сдерживая себя, чтоб не вмешаться.
Когда турок взглянул на Камила, тот понял его по-своему, ловко вынырнул из молчаливой толпы ребят
и проскочил между взрослыми.
8
– Дяденька!
Услышав неожиданно детский голос, член комиссии вздрогнул, на лету подхватил падающие очки и
отдал тяжелый том директору.
– Что тебе, мальчик?
Рядом с массивной фигурой гостя Камил выглядел совсем маленьким и худым.
– У нас нет учебников, карандашей. У нас нет рубашек. У нас очень холодно.
– Так, так, – бормотал член комиссии.
Разгорячившись, Камил продолжал:
– У нас должны быть только мусульмане. Учителями.
– Так, так.
Камил сжимал в кулачке бумажку.
– Ну-ка, мальчик, подай сюда.
Камил нерешительно протянул скомканный листок.
– Кто тебя научил, мальчик?
Камил молчал.
– Вот вы кого воспитываете? – Гость нервно сложил бумажку пополам. – Ну хорошо. Еще поговорим об
этом.
Несколько дней Камил ходил по интернату героем. У турецкого преподавателя он стал любимчиком.
Рустам неодобрительно косился на друга. А Камил приносил от турка книги восточных поэтов. Стихи
читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.
А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде
был тревожным.
Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.
– Был у эфенди, – коротко сообщил Камил.
Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.
Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.
До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные
мигающие лампы.
– Эфенди говорит, что я храбрый...
– Ну и что же?
– Он просил ночью разнести записки, письма.
– Почему ночью?
– Не знаю, – признался Камил.
– Почему именно ты?
– Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.
– Ты хотя бы одну записку читал?
– Нет.
Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.
В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых
преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом
и дымом.
Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал
руками, удивленно восклицал:
– Смотрите! Темнота!
Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали
звать его: Карим-Темнота.
Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и
рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят
конвоиры по Абрамовскому бульвару.
– Вы будете хозяевами земли. У вас будет хорошая работа, много хлеба.
Он рассказывал о Самарканде. Не о том ярком, воспетом древними поэтами. Совсем о другом городе,
камни которого пропитаны кровью.
Оказывается, бульвар назван в честь генерал-губернатора, который жестоко наказывал бедняков. По
его приказу здесь их били, расстреливали.
Он рассказывал о хозяевах хлопкоочистительных, винных заводов, сахарных складов. В интернате
сахар выдавали очень редко. Даже невозможно было вспомнить его вкус.
– Заводчик, хозяин склада – это большой бай.
Политграмота нового учителя была предельно ясной.
– В кишлаке один бай, здесь их были сотни. У всех нужно отнять имущество и разделить поровну.
Отдать, одним словом, народу. Тогда будет счастливая жизнь.
Карим-Темнота стал самым близким человеком для ребят. Увидев издалека помятую фуражку с
красной звездочкой, мальчишки бежали навстречу. Учитель всегда приходил с новостями. Это были
вести о победах Красной Армии, о поражении басмачей. Ребята теперь волновались за судьбу всей
страны.
9
Рустам даже сжал кулаки:
– Если ты не расскажешь, я это сделаю сам.
– А эфенди?
– Что эфенди? Это чужой человек! – закричал Рустам.
– Это хороший человек.
У Камила было несколько записок, которые он должен разнести по указанным адресам.
– Дай-ка прочту.
Камил колебался.
– Ты что?
Вытянув из кармана первую попавшуюся записку, Камил отдал ее другу.
Оглянувшись по сторонам, Рустам развернул и прочитал:
«Уважаемый Нурутдин. В святую пятницу мы вас ждем». Подписи не было.
– И это все?
– Наверное...
Другие записки были подобного же содержания.
– Все-таки нужно показать Кариму, – настаивал Рустам, держа записку в руках. – Ну, решай, Или я
пойду сам.
Камил молчал.
Карим-Темнота несколько раз прочитал лаконичные строки.
– Интересно...
Он достал из кармана гимнастерки потертый свернутый листок бумаги, отыскал чистое место. Потом
старательно не переписал, а перерисовал буквы.
– Нужно отнести бумажку по адресу. И все. Твое дело – выполнить поручение.
– А эфенди?
– Эфенди – хитрая штучка. Ему, конечно, говорить ничего не надо. Сможешь язык за зубами держать?
– Карим опустил фуражку до темных густых бровей. Глаза у него тревожные, злые. Таким редко видели
молодого учителя.
– Смогу.
– Ты пойми. Здесь, в старогородских кварталах, скрывается целая банда. Сидят, выжидают.
– Понимаю.
– Дослушай, – недовольно прервал Карим. – Спугнем банду, она найдет новое место. Снова будет
прятаться. Дождется удобного момента и начнет жечь кишлаки, убивать людей.
– Понимаю.
– Вот теперь вижу, что ты понял! Иди.
– Хорошо.
Карим только сейчас почувствовал, как фуражка режет лоб. Маловата. Из-за этого даже подстригся.
Все равно виден красный рубец.
Карим был хорошим бойцом. Умел проскакать десятки километров, но сейчас приходилось выполнять
совсем иное задание. Когда Карима пригласили на работу в ГПУ, он не представлял, насколько она
сложна.
Мальчишки были голодны. В побитые окна врывался ветер. Турецкие учителя со снисходительной
улыбкой посматривали на нового воспитателя.
Карим встретился с трудностями, о которых ему не говорили. Ученики явно были под большим
влиянием турецких преподавателей. Внешне турки честно справлялись со своей работой. Им, правда,
как и всем, мешала хозяйственная неразбериха, но они тактично не замечали отсутствия учебников и
нужных книг.
Карим понял, как умело, направленно ориентируют иностранцы молодежь. В городе действует
настоящая контрреволюция. Отсюда турки руководят, вероятно, националистической организацией.
На собрании учащихся было высказано неожиданное предложение:
– Мы просим лучших учеников послать в Турцию.
Выступал невзрачный воспитанник. Он шмыгал носом, кашлял, рассеянно смотрел по сторонам.
Говорил лениво, словно заучил фразу и только ждал случая, чтобы ее высказать.
В библиотеке, где проходило собрание, тускло поблескивали за мутными стеклами пухлые,
загадочные книги. Шкафы были закрыты на тяжелые амбарные замки. В лакированное дерево завхоз
вбил огромные ржавые гвозди. Дерево потрескалось. На стенах висели портреты писателей, о которых
ребятам никто еще не рассказывал.
За шатким столом, покрытым красной материей, сидели директор и несколько воспитателей. Турецкие
преподаватели примостились в стороне и безучастно поглядывали на собравшихся. Они никогда не
вмешивались в дела интерната. Они только учили детей нужным, высоким наукам.
– В Турцию? – испуганно переспросил директор.
10
Этот человек совсем недавно пришел из партийной ячейки хлопкозавода. Весь народ у него делился
на два класса. С одним нужно бороться, другой – вести к победе.
Директор стукнул по столу тяжелым кулаком. Хрустнуло дерево.
– Саботажник!
Никто не знал этого иностранного слова. Но мальчишки съежились, а выступающий даже перестал
шмыгать носом.
Карим сжал локоть директора. Он старался не смотреть на торжествующих турецких преподавателей.
– Почему в Турцию? – поднялся Карим. – Ну почему?
– Нам надо учиться.
– А здесь? У себя дома?
Мальчишка молчал. И вдруг раздался спокойный голос:
– Разрешите сказать. – Турецкий преподаватель, не ожидая ответа, встал. Он выгодно отличался в
своем добротном, хорошо подогнанном кителе от руководителей интерната. – Эта просьба учащихся
возникла не без нашей помощи. – Такое откровение удивило и Карима, и директора. – Да, да... Мы
говорили как-то о необходимости иметь в молодой республике образованных людей. Можно поехать и в
чужую страну, чтобы учиться, получить знания. – Преподаватель пожал плечами. – Я ничего страшного в
этом не вижу. Русские посылают свою молодежь в Европу. Богатые люди Ташкента, Бухары, Самарканда
всегда учили своих детей в Петербурге, в Москве и даже в Париже. Почему же дети бедняков не могут
быть по-настоящему образованными? – В библиотеке стало очень тихо. – Дети бедняков – надежда нового
государства, – продолжал турок. – Они вернутся и оплатят своим трудом учебу. Мы, мусульмане, должны
помогать друг другу.
Турецкий преподаватель почувствовал, что эту фразу сказал напрасно, и поспешил исправить
положение:
– В Турции имеются специалисты по европейской литературе, по точным наукам. А ведь здесь многие
не знают их, – он указал в сторону портретов. – Пушкин, Диккенс, Гомер... Эти сокровища нужно отдать
детям, хозяевам новой страны.
Карим сидел со сжатыми кулаками. Он знал, что голубоглазый эфенди – офицер, представитель
общества «Иттихад». Эфенди сколачивает кружки в Самарканде, собирает нужных ему людей. А сейчас
этот турок говорил так правильно и складно, что возразить ему было трудно.
– Это наш добрый совет. Правительство республики должно помочь детям-сиротам. В конце концов
можно собрать деньги, объяснить родным, землякам.
Эфенди сел, и ребята, взбудораженные таким поворотом, зашумели:
– Нужно ехать.
– Мы хотим учиться.
Карим скомкал в руках листок бумаги. Он хотел сегодня поговорить о создании комсомольской ячейки.
Учащиеся собирали деньги. В интернате одно время выдавали, правда нерегулярно, стипендию. На
эти ненадежные деньги мало что можно было купить. Какую-нибудь чепуху на базаре.
Иногда по пятницам воспитанники ходили на базар. Горсть урюка или кишмиша, а летом кисть
винограда, осенью медовый инжир на широких липких листьях – это настоящий праздник.
К тому же на базаре бывают самые неожиданные встречи. Кто-нибудь приедет из родного кишлака за
покупками или привезет овощи. Он расскажет о делах, о родных и знакомых, угостит домашними
лепешками.
Зная законы базара, самые ловкие, шустрые ребята оценивающе посматривали в интернате на книги
за толстыми стеклами, на блестящие рамы, в которые были заключены портреты незнакомых людей, на
запылившиеся приборы в физическом и химическом кабинетах, пожелтевшие глобусы. Вещи явно не
ходовые. Но желание как можно быстрее собрать деньги, чтобы поехать в далекую страну, заставляло
действовать.
В базарный день ребята решили проверить, нужен ли их «товар».
В торговых рядах было душно и тесно. Возвышались пунцовые помидоры, пучки лука, ранний урюк.
Продавцы – одни крикливые, назойливые, другие – степенные, равнодушные – сидели за горками
аппетитных фруктов и овощей. Некоторые, кто побогаче, тут же заказывали чай, спокойно, даже лениво,
поднимали пиалу, с пренебрежением поглядывая на соседа в порванном халате.
По окраине базара торговали всякой рухлядью: старыми замками, медными колокольчиками для овец,
гвоздями. Отдельно, в своих лавчонках, сидели китабсатары-мукавачи. Они знали себе цену, эти
букинисты, даже в голодное, тревожное время. Своего покупателя китабсатары видели издалека. На
мальчишек, которые внимательно, с каким-то повышенным интересом, рассматривали книги, продавцы
даже не взглянули. Когда кто-то из ребят решился спросить, нужны ли русские книги, китабсатар
подозрительно покосился, потом покачал головой.
Больше ребята не пытались узнавать, кому нужны оставшиеся ценности бывшей женской гимназии.
Неожиданно Камил почувствовал на плече тяжелую руку.
– Вот где ты, бандит!
Потом другой радостный крик:
– И этот здесь!
11
Базар равнодушен к чужим радостям и бедам. Но всегда находится несколько зевак, людей без денег
и забот.
Ребята – спутники Камила и Рустама – вначале подумали, что дехкане, схватившие их товарищей,
шутят.
– Наконец-то вы попались!
Худой рослый дехканин смотрел по сторонам, призывая честных людей в свидетели.
– Это они сожгли нашу пшеницу. Волчата Джумабая... И сбежали...
Толпа расступилась полукругом.
– Сожгли. Выкормыши бая! – надрывался дехканин.
– Они воспитанники советского интерната, – серьезно сказал кто-то из ребят. – Они уже два года...
– Правильно! – закричал дехканин. – Два года назад... Теперь едят хлеб Советов. Они волчата. Так их и
звали в кишлаке.
Толпа была на стороне дехканина.
– В милицию негодяев.
Подошел милиционер, выслушал сбивчивый рассказ, страшное обвинение и сказал спокойно:
– Разберемся.
Милиционер третий день выслеживал какого-то спекулянта, третий день краснел перед начальством.
Рассказу дехканина он не очень поверил.
– Из интерната, значит? Ну, разберемся.
Толпа постепенно растаяла. И опять, торжествуя над общим гулом, раздались крики продавцов. Чем
выше солнце, тем громче крики и ниже цены.
В интернат приехал давешний толстячок. На этот раз он был с портфелем, который не выпускал из
рук. Представитель наркомата поблескивал очками, с нетерпением ожидал, пока соберутся
воспитанники. Ему хотелось поскорее сообщить радостную весть.
– Товарищи! – Он поднял руку. – Правительство республики заботится о вашей судьбе. Народу нужны
знающие люди.
Карим-Темнота сидел за столом президиума, опустив голову. Турецкие преподаватели, как всегда,
стояли у стены, безучастно поглядывая на собравшихся. Все знали либо догадывались, о чем скажет
гость. И вот наконец...
– Мы решили послать десять воспитанников на учебу в Турцию. Они вернутся и будут работать в
школах, в институтах. У нас откроются хорошие шкоды и институты.
Карим поднял голову и посмотрел в сторону турецких преподавателей. Голубые глаза ликовали. Так
показалось Кариму.
– Я вам привез деньги. От имени правительства. Только учитесь...
В библиотеке стоял шум. Гость, весьма довольный собой, выложил перед директором деньги и снова
начал протирать очки.
Зачитали список. Услышав имена Камила и Рустама, ребята смолкли. После случая на базаре их
сторонились. Из угла раздался разочарованный голос:
– Вот каких посылают, оказывается.
Директор не обратил на голос внимания.
После собрания, когда ушли турки, Карим поманил Камила и Рустама:
– Ну, что головы опустили?
– Мы же не виноваты... – начал Камил.
– Знаю, знаю. Но так получилось... – Он успокаивал, а сам думал о чем-то другом, более важном. – Вот
и поедете, – сказал он и предложил, оглянувшись: – Может, зайдете ко мне? Очень нужно поговорить. Но
чтоб никто не знал. Если вдвоем не сумеете, то кто-нибудь один. Договорились?
И, хлопнув по плечу Камила, он решительно зашагал к выходу.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
В Самарканде я пошел в оперу. В зале были в большинстве студенты. В Самарканде их тысячи -
медики, филологи, физики, агрономы...
Я вспомнил, как переживал Карим-Темнота, как торжествовал эфенди, когда мы уезжали учиться в
Турцию. Карим-Темнота лишился покоя.
Он был настойчивым парнем. Не зря ГПУ послало его в детский интернат. Там нашли себе теплое
местечко бывшие турецкие офицеры. Без сомнения, это были образованные люди, но цель свою они
видели в том, чтобы организовать националистические кружки, подготовить молодежь для выполнения
задуманных ими планов. Все офицеры, в том числе блестящий знаток восточной поэзии, являлись
членами пантюркистской организации «Иттихад ва таракки». В Турции эта организация была очень
сильной. Она пыталась распространить свое влияние и на мусульман Средней Азии.
В темных переулках, где мотался маленький посыльный Камил, жили люди, которых вовлекали в
буржуазно-националистическую организацию пантюркистского направления.
Карим-Темнота сумел обнаружить тонкие, еле заметные нити. Эфенди об этом не знал. Он не
сомневался в своих воспитанниках. Благословив работу новой организации «Милли Иттихад», он уехал
12
вместе с нами. Но в Баку произошла задержка. Несколько дней провели мы в ожидании. Эфенди исчез, а
день спустя нам сообщили, что мы остаемся в Баку. Здесь есть все возможности для учебы. Нас будут
готовить для поступления в педагогический институт.
Подошел Мавлян и зло спросил у нас:
– Наверное, огорчены, что не едем в Турцию?
Мы не ответили.
Карим приехал в Баку года через три.
Мы уже повзрослели, стали студентами. На многое смотрели по-новому: зрело, серьезно. Карим
приехал не зря.
С нами вместе учились юноши из «порядочных» домов. Они с особым вниманием присматривались к
узбекским студентам. Мы знали о контрреволюционной буржуазно-националистической партии
Азербайджана «Мусават». Эта партия с 1918 по 1920 год даже находилась у власти, но потом была
разгромлена. Мы понимали, что не зря хотят с нами близко познакомиться сытые, денежные парни. И
вот, словно почувствовав, как он нужен, явился Карим.
Мы соскучились по Самарканду, и он рассказывал о городе, о событиях, которые произошли в
Узбекистане, о I съезде Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Узбекистана, который был
созван в Самарканде 6 апреля 1925 года.
Карим привез документы съезда. В них говорилось о работе комсомольских организаций в кишлаках.
О подготовке молодых рабочих кадров для промышленных предприятий. Мы впервые услышали
короткое слово – ФЗУ.
Молодежь Узбекистана была занята большими делами.
Карим поговорил и с каждым в отдельности.
– Когда думаешь вступать в комсомол? – спросил он меня.
– Здесь все знают о встрече на базаре.
– Чепуха, – коротко отрезал Карим. – Хотя постой, постой... – Он потер лоб и вдруг звонко хлопнул в
ладоши: – Эх, темнота! Да ведь это прямой путь... – Так же неожиданно он оборвал себя и решительно
произнес: – А в комсомол нужно вступать. Если мусаватисты интересуются тобой, тем более.
Я стал смутно догадываться о каком-то особом поручении. Ясно, из-за него и приехал Карим.
– Встреча на базаре, Джумабай, пожар в кишлаке... Все это нам еще может пригодиться.
Он будто не разговаривал со мной, а размышлял вслух.
После антракта в огромном зале шумно рассаживалась молодежь. Медленно гасли люстры. Я
следил, как тает свет, и вспомнил о Мавляне. Он и в Баку, в общежитии, вздрагивал от вспыхнувшей
лампочки. Огонь оставляет следы надолго.
ПОДВОДНЫЕ ТЕЧЕНИЯ
Тоненькие усики при улыбке вытягивались. Глаза щурились... Человек был культурен, вежлив. Во
всяком случае, казался таким.
– Нельзя же сторониться людей, – укоризненно говорил Мехти. – Посидим, поговорим.
Дом у Мехти был богатый. Камил и Рустам поднимались по широкой лестнице, несмело ступая по
холодному мрамору.
Другие гости держали себя непринужденно, смеялись над каждой чепухой. Душой общества был
такой же молодой, как все, круглолицый весельчак. У него колыхалось под шелковой рубашкой
обозначившееся до времени брюшко.
Камил прятал свои брезентовые туфли под кресло, обитое малиновым бархатом. Рустам вначале
тоже не знал, как себя держать, а потом закинул ногу на ногу и развалился, будто заправский гуляка.
Если над ним, над его вытянутыми дудочкой брюками, над ситцевой рубашкой, решат посмеяться, он
сумеет ответить.
Он словно ждал нападения. Но никто и не думал шутить над гостями. Круглолицый рассказывал
небылицы о глупых чиновниках и купцах. Не в силах дождаться, когда слушатели по достоинству оценят
его остроумие, он восклицал: «А?!» – и протягивал ладонь одному из друзей: Тот звонко хлопал по ней
пальцами, и раздавался хохот.
Брюшко весело колыхалось под белым шелком.
Мехти успел сообщить, что круглолицый – сын богатого промышленника, бывал в Париже и
Константинополе. Он еще расскажет о заграничных ресторанах.
Круглолицый, в сотый раз смакуя подробности, рассказывал, как в парижском кафе, приняв его за
француза, к нему подсаживались красотки, а он их учил азербайджанскому языку. Девушки, смеясь,
показывали на себя пальцами и повторяли:
– Гуль... Гуль.
– Ну, как цветочки? – спрашивал Мехти.
Видно, этот вопрос он задавал не впервые.
Опять колыхалось брюшко. Круглолицый подошел к главному, но, неожиданно оборвав рассказ,
схватился за голову и побежал на кухню.
– Бастурма! Моя бастурма!
13
– Великолепный повар, – сообщил гостям Мехти. – Сейчас убедитесь. Пальчики оближете.
Мехти пригласил гостей в столовую.
– Дорогие друзья, прошу за стол, – произнес он торжественно и громко.
Подобный стол Камил и Рустам, студенты, привыкшие к полинявшей клеенке, к алюминиевым ложкам
и мискам, видели разве что на картинках. Рустам сник. Ненадолго хватило его пыла. Белоснежная
скатерть, серебряные приборы, хрусталь – все это ослепляло...
Гостей провожали на извозчиках. Клялись в дружбе и пели песни. Запоздалые прохожие равнодушно
смотрели на компанию гуляк. Подкатили к морю, снова пили кисловатое вино в какой-то харчевне,
слушали болтовню круглолицего балагура и хохотали.
Потом Мехти на берегу пел грустную, протяжную песню.
– Вечно человеку что-то мешает, – Рустам разошелся. Он опьянел быстро, с трудом поднимал веки, то
и дело подмигивал неизвестно кому.
У причала стояли пароходы. От них шел запах нефти, металла, заморских стран. Песня оборвалась.
– Да, перед человеком много препятствий, – согласился Мехти. Он тоже с грустью смотрел на море. В
спокойной воде покачивались огни.
Рустам обрадовался, что новый друг поддержал его, и сказал:
– Рядом с кишлаком гора, называется Айкар. Я всегда думал, что там, за горой, – необыкновенная
страна, новая жизнь. Даже стихи написал.
– Стихи? – переспросил Мехти.
– Да. Но Камилу они не понравились.
– Интересно. Прочтите, – попросил Мехти.
– A-а... – Рустам небрежно махнул рукой. – Детство. Я другое прочту.
Камил с удивлением слушал неизвестные ему строки об одиночестве, о стене, которая окружает
человека. Эта стена из бешеного, жадного огня.
Когда же устанет
Плясать это пламя
Перед руками,
Перед глазами?
Я, может, ослепну,
Не будет меня...
Проклятая, дикая
Пляска огня...
Вода лениво плескалась о причал, покачивала желтоватые отблески. И резко звучал над морем крик
напуганного одиночеством человека. Камил никогда не слышал этих стихов.
– Вот он, – Рустам махнул рукой в сторону товарища, – тоже пишет стихи.
– Я читал, – спокойно сказал Мехти, словно не почувствовав издевки в голосе Рустама.
– В стенгазете? – Рустам откровенно усмехнулся.
– Там... Неплохие стихи. Нужные. О светлом будущем. Каждый человек должен мечтать.
Рустам не ответил. Он повернулся к морю и, заложив руки за спину, смотрел в темную глухую даль.
На мечтателя он не был похож. Слишком куцые брюки, нескладная длинная фигура. Даже в темноте
под ситцем рубашки можно было разглядеть проступающие лопатки.
Настроение у всех изменилось. Пропала беззаботность. Уже и круглолицый балагур не мог
развеселить компанию. Все очень устали.
Первым заговорил Камил:
– Объясни, что с тобой произошло. Что за стихи?
– Понравились? – спокойно спросил Рустам.
– Не очень...
– Да, так... – Рустам равнодушно зевнул.
– Раньше ты обо всем рассказывал мне.
– Ты тоже.
Они говорили шепотом, укладываясь на узких железных койках.
– Разве ты мне рассказал о разговоре с Каримом? – спросил Рустам. – Ну?
– Ничего особенного. Он и с тобой беседовал тоже.
– Именно! Беседовал... – передразнил Рустам. – После его отъезда что-то с тобой случилось, что-то
произошло.
– Перестань. Ты становишься слишком мнительным.
– А каким я должен быть? От нас бегут, как от прокаженных. Думаешь, для чего Мехти пригласил нас?
– Ну, пригласил...
– Ты слепой! Он-то видит, что товарищи сторонятся нас, вот и пригласил. За сволочей считает.
Мавляна на бастурму не позвал. А нас – милости просим.
– Ничего особенного в этом нет. Просто веселые парни. Хотят подружиться.
– С голытьбой! – Рустам швырнул брюки на пол. – Видел, какой дворец у него?
14
Камил и сам понимал: не чисто что-то с этим приглашением. Но сейчас ночь, в комнате двенадцать
коек. Не время и не место для подобных объяснений.
– Они купят нас, – убежденно произнес Рустам.
– Ну, это ты слишком...
– Купят. Мы – воспитанники Джумабая, его наследники.
– Ты сам понимаешь, что это вздор.
– Понимаю! – Рустам усмехнулся. – Почему же ты не решаешь вступить в комсомол?
– Вступлю.
– А если на собрании поднимется рука против?
– Чья?
– Ну хотя бы Мавляна?
– Я все объясню. – Камил был спокоен. Он чувствовал, что это спокойствие бесит Рустама. -
Перестань, – попросил он. – Лучше скажи, откуда у тебя эти стихи?
– Написал. – Рустам вдруг вздохнул устало.
– Давно написал? – спросил Камил.
– Не очень.
– Они произвели впечатление.
– На них?
– На меня тоже. Только – совсем иное.
– О тебе я не думал, – сказал Рустам. – Мне их удивить хотелось.
– Ты сумел это сделать.
– Вот и хорошо. Пусть считают нас отъявленными подлецами.
– Зачем это тебе?
– Пригодится. – Рустам уже совершенно спокойно предложил: – Хватит об этом. Давай спать.
На комсомольском собрании Камил рассказывал свою биографию, потом отвечал на вопросы.
– Сколько получал у бая?
Камил пожал плечами:
– Он ничего не платил. Это был самый жадный человек в кишлаке.
– Отца помнишь?
– Очень плохо. Он редко бывал дома.
Камил боялся взглянуть в сторону Мавляна. Но посмотреть нужно. Мавлян сидел, скрестив руки на
груди. Делал вид, что безучастно рассматривает плакаты и портреты, которыми украшен актовый зал. Он
за последнее время возмужал. Кажется, поведет плечами – и затрещит ситцевая рубашка. Она у него
всегда чистая. Ночами стирает. Учится он хорошо: на лекциях боится слово пропустить.
Все-таки Мавлян поднимает руку. Камил застывает, подготавливая ответ: все тот же рассказ о детстве,
о пожаре в кишлаке.
– Как ты представляешь свою будущую деятельность? Что у тебя глазное в жизни?
Вопрос неожиданный. Камил путано говорит о мировой революции, о том, что нужно быть в первых
рядах борцов за народное счастье. В президиуме кто-то одобрительно кивает головой. Все правильно.
Эти же слова написаны на лозунгах. Секретарь ячейки тоже соглашается.
– Правильно, правильно... Ну, а вы-то сами что будете делать? – Он чем-то похож на Карима. Тоже в
красноармейской гимнастерке. Только волосы светлые, легкие да глаза серые. – Бывал я в вашем краю,
бывал в кишлаках...
Он словно взял Камила за плечи и резко повернул от лозунгов к тому дальнему нищему кишлаку.
Взбираются вверх поля. Прижались к подножию гордого Айкара кибитки с плоскими крышами, на которых
лежат связки хвороста.
И Камил говорит о родном кишлаке, о неграмотных людях. Он вспомнил старого чабана,
исколесившего все окрестные горы. Как-то старика повезли к далеким родственникам в Самарканд. Он
был на празднике или на свадьбе целых три дня.
Старик часами рассказывал о каменных мостовых, о фонарях на улице, усатом жандарме. Почти
каждый рассказ он начинал фразой: «Когда я был в Самарканде». Чабана считали самым знающим,
повидавшим жизнь человеком. А он не мог даже расписаться. У Джумабая хранилась его бумажка с
кривыми крестиками – свидетельство о вечных долгах.
Будет ли в кишлаке школа? Все зависит от него, Камила, от его товарищей. Так он и сказал.
– Видишь: единогласно приняли. Я же говорил, некого нам бояться, – сказал он после собрания
Рустаму.
– Конечно, некого, – согласился Рустам.
Чувствовалось, он поддерживает разговор ради приличия, чтоб не обидеть Камила, а мысли его
далеко. О чем-то думает Рустам уже не первый день. Очень изменился парень с того вечера у Мехти.
