Текст книги "До особого распоряжения"
Автор книги: Борис Пармузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
– Я вас слушаю, Махмуд-бек... – доверительно сказал он.
За спиной агронома безучастно ходил стражник.
Агроном повернулся... Стражник понял и отошел на несколько шагов в сторону. Сегодня ему хорошо
заплатили. И к тому же из начальства в тюрьме в это время уже никого не было.
Махмуд-бек все понял. Благодарно кивнул.
– У меня действительно есть к вам большая просьба.
– Слушаю, Махмуд-бек.
И опять пауза. Чувствуется, что на этот раз просьба будет необычной.
– Я хочу знать, куда спрятали сына вождя... – наконец произнес Махмуд-бек.
Агроном покосился в угол камеры, где, словно в молитвенном обряде, замер величественный старик.
Власти не только держали его в цепях. Любимый сын вождя был надежно спрятан. Если племя
попытается освободить своего предводителя, то молодой человек будет немедленно уничтожен. И вождь
понимал, что это не только угроза. Он и сам не бросал слов на ветер, жестоко расправляясь с
противниками.
– Я попытаюсь... – сказал агроном.
– Попытайтесь... – Махмуд-бек, считая разговор законченным, улыбнулся. – А теперь расскажите, что
творится на белом свете.
Одно интересовало Махмуд-бека: дела на фронте. Когда-то сообщения агронома были лаконичными
и невеселыми, но в последнее время все чаще и чаще звучали слова:
– Советские войска вступили в Софию. Третий Украинский. Освобожден Таллин. Подписано
соглашение о перемирии с Финляндией...
– Та-ак... – протянул Махмуд-бек и невольно провел ладонью по лбу. Звякнула цепь. На запястье, под
наручников, обнажился красноватый след.
Агроном взглянул опять на свои крепкие, загорелые руки.
Скатерть была старенькой, вся в масленых, расплывшихся пятнах. О нее уже не раз после сытного
обеда вытирали жирные пальцы. Скатерть-дастархан верно послужила в богатом доме. Теперь ее
отдали без всякой жалости. Из тюрьмы никакие вещи не возвращаются. Русский агроном знал об этом и,
вероятно, попросил кого-то из служащих министра завернуть угощение именно в такой дастархан.
А угощение было богатым... Свежее мясо, печенка с кольцами лука, острой приправой, пахучими
травами. Свежие лепешки. Кружочки казы, из которых проглядывали пятнышки сала с еле заметными
точками тмина.
Махмуд-бек молча расстелил скатерть перед стариком. Разгладил помятые уголки.
Старик не двигаясь смотрел в сторону оконца с крепкой решеткой. Небо постепенно темнело. Таяли
приятные осенние сумерки. Замигала единственная звездочка, которая настойчиво хотела пробиться
сквозь металлические прутья.
– Пожалуйста... – Махмуд-бек протянул руку, указывая на дастархан. – Угощайтесь, уважаемый...
Старик молчал. И по-прежнему не поворачивал головы, продолжая рассматривать темнеющее небо
за решеткой. Он вообще был загадочно молчалив. Может, потому многие заключенные относились к
нему с почтением и нескрываемым страхом.
– Зачем тебе нужен этот неверный?
Сам вождь племени помогал за хорошие деньги многим «неверным». Но об этом Махмуд-бек не мог
говорить вслух, не имел права сердить его.
– Он – царский офицер... – сказал Махмуд-бек.
– Офицер... – недоверчиво проворчал старик.
– Он мне нужен... – продолжал Махмуд-бек, не обращая внимания на плохое настроение вождя.
Старик хмыкнул и наконец повернулся к Махмуд-беку, скользнул взглядом по дастархану.
– Угощайтесь, – повторил Махмуд-бек.
Первым взять кусок лепешки Махмуд-бек не мог. Надо ждать, когда старший протянет руку к
дастархану.
– Зачем... неверный? – спросил старик.
131
Голос прозвучал теплее.
– Он работает на полях министра. Хороший агроном.
Махмуд-бек, стараясь не уязвить самолюбие старика, как бы между прочим объяснил, что значит
профессия агронома.
– Слышал, – прервал вождь.
Непонятно, слышал ли старик о профессии агронома или о том, у кого работает русский. Но таких
людей переспрашивать нельзя. Все равно сделает вид, что не расслышал вопроса.
– Офицер нужен мне... – вернулся к разговору Махмуд-бек и после секундной паузы добавил: – Вам
тоже.
Старик даже не взглянул на Махмуд-бека. Даже не повел бровью. Он давно ничему не удивлялся.
Судьба бросала его по степям, заводила в мрачные горы. Вождь не вздрагивал при звуках
беспорядочной стрельбы, не вскакивал лихо на коня, хотя умел это делать не хуже любого джигита.
Даже в самой тревожной обстановке старик сохранял степенность. И все его подчиненные хорошо знали,
сколько планов в такие моменты рождается в мудрой его голове. Старику нужно время, чтобы выбрать
один, самый верный и нужный. К коню он тоже подходил спокойно. Шальная пуля уже просвистит рядом,
а он погладит коня по крутой, напряженной шее, успокоит, потом медленно, как-то царственно
поднимется в седло, будто впереди у него не бой, не дерзкая схватка с врагом, а торжественный выезд
на праздник.
Вождь спокойно принял удар судьбы, когда его обвинили в государственной измене. Особой вины он
за собой не чувствовал. Человек, привыкший к свободе, плохо знал законы даже родной страны. Он не
нарушал их преднамеренно, а жил, действовал, как ему хотелось, как нужно было племени. В тюрьме
старик почти не думал о своем будущем. Его волновала только судьба сына, единственного наследника.
Он понял, о чем говорит Махмуд-бек. Конечно, о сыне. Старик взял кусок мяса, медленно, осторожно,
чтобы с него не упали красноватые от перца тонкие кружочки лука. Он ел, по-прежнему рассматривая
маленький квадратик темного неба.
События нельзя торопить... Все придет в свое время.
Махмуд-бек выбрал кусок помягче, понежнее. Зубы окрепли. Но он еще боялся, что вдруг один из них
вновь пошатнется и нестерпимой болью заноет десна...
Эта боль не забывается...
Один из слуг министра не просто ходил, а странно, словно прижимаясь к стенам, скользил вдоль них.
И будто на какую-то долю минуты задерживался у каждой двери. Этого короткого времени ему было
достаточно, чтобы услышать, догадаться о разговоре или о событиях, происходящих в соседней комнате.
С агрономом слуга встречался редко, но он чувствовал неприязнь русского к себе. Задерживаясь в
поклоне, он старался не смотреть на агронома, потому что тоже не любил русского и прятал глаза, чтобы
не выдать своего настроения.
Агроном редко заходил в дом министра. Да в этом и не было особой необходимости... Дела шли
хорошо. Министр – человек, не отличавшийся особой щедростью, – изредка делал неплохие подарки
русскому. И тот, чье место было в самой тесной, душной яме зиндана, ходил с гордо поднятой головой.
Вот это-то и бесило мелкого, подлого человечка, знавшего много тайн.
Именно на нем агроном остановил свой выбор – на человеке, которого считал врагом. Пусть вражда
беспричинная, непонятная, но ее не скроешь от посторонних глаз. И добрые люди уже предупреждали
русского: остерегайтесь слугу. Русский небрежно махал рукой: у меня слишком много работы.
Вдруг русский агроном предлагает взять его сына к себе на работу, обучить хорошему делу. Слуга
впервые посмотрел на русского открыто. Глаза не бегали. В них были испуг, удивление,
настороженность.
– Чем я обязан... – помедлив, слуга все же произнес это слово, – господину?
Русский прямо не ответил.
– Ваш сын будет иметь хорошую профессию. Я старею. Мне бы хотелось подготовить умного
специалиста.
– У вас есть такой... помощник.
– Пусть будет еще один. Работы для всех хватит.
Слуга уже имел возможность убедиться, что люди, знающие секреты земли, не пропадают даже в
тюрьме.
– Чем я обязан? – все-таки еще раз спросил он. – У меня мало денег.
Русский посмотрел в настороженные глаза и спокойно произнес:
– Деньги мне не нужны. Вы будете служить мне. Ради сына служить.
– Я вас понимаю, господин... – склонил голову слуга.
В доме министра бывали крупные государственные деятели. И о чем только здесь не говорили!..
На улице уже разгуливал холодный, пронизывающий ветер. Он врывался во двор, крутил злые
песчинки, швырял их через решетку в темные камеры.
Заключенные жались друг к другу, кутались в рванье. Только те, кто имел богатых друзей и
родственников, могли накинуть пусть не новый, но крепкий стеганый халат или укрыться одеялом.
132
При сильных порывах ветра в камере становилось холоднее, а назойливые песчинки попадали за
ворот. Интересно, как их заносит из пустыни.
Вождь слушает стоны ветра, вспоминает степные просторы, непогоду, которая никогда не была
помехой для его всадников. Мчались в песчаном вихре кони. И непонятно, кто переворачивал пустыню:
ураган или грозная лавина всадников.
Сын всегда был рядом с отцом. А сейчас они в цепях. И разделяют их сотни километров.
Махмуд-бек узнал от русского агронома о маленькой тюрьме в далеком городке. Туда может
ворваться отряд всадников...
Нужно решать...
Старик все эти дни молчит. Махмуд-бек садится рядом. Набрасывает халат и тоже молчит. Как-то он
сказал старику, что скоро выйдет из тюрьмы. Очень скоро. Махмуд-бек не стал предлагать свои услуги
там, на свободе. Пусть сам решает. .
В камере стонут, ворчат, тяжело вздыхают. Позвякивают цепи.
– Махмуд-бек... – вождь редко называл его по имени.
Махмуд-бек, повинуясь властному голосу, торопливо подвинулся к старику.
– Махмуд-бек, ты скоро уйдешь... туда... – продолжал старик. – Мне, наверное, не выбраться, но сын
уже вырос... Я рад... – говорил старик. – У тебя свои дела. Но тебе всегда будет нужна помощь.
Махмуд-бек благодарно кивал. Как долго, нестерпимо долго он ждал этого разговора!
– Люди помогут тебе пройти в горы. Ты можешь увидеть сам Живого Бога. Стоит только тебе назвать
мое имя, прийти с моим человеком.
Махмуд-бек слышал о силе, о влиянии вождя. Но оказывается, старик еще более могуществен.
– Мои люди знают дорогу к Джанибеку-кази.
Надо было сдержаться, не показать вида, не вздрогнуть при этом имени. Сильный, еще крепкий
курбаши Джанибек-кази давно вышел из подчинения руководителей туркестанской эмиграции. Он
скрылся в горах Памира и действует самостоятельно. У него свои связи с иностранными разведками.
Еще никто не мог пройти к Джанибеку-кази, узнать место его становища, его связи и планы.
– Джанибек тебе поможет, Махмуд-бек. Служить не будет, но поможет, – уверенно говорил старик.
Он называл соседние страны, города, поселки, дороги пустынь и гор. Старик все дарит Махмуд-беку -
человеку, которого он полюбил, которому поверил, который сделал для него невозможное.
– Когда ты уйдешь, Махмуд-бек? – спросил старик.
– Скоро, отец... Я думаю, что очень скоро.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я уже упоминал имя Мустафы Чокаева.
Я читал его письма и статьи, получал от него руководящие указания.
Что это была за фигура?
Дед Мустафы Чокаева служил делопроизводителем у кокандского хана, отец был судьей. Мустафа
поступил на юридический факультет в Петербурге, учился на одном курсе с А. Керенским. Вступил в
партию социал-демократов.
На родину Мустафа Чокаев прибыл уполномоченным Временного правительства в Туркестанском
крае.
Но здесь он повел активную работу за создание автономной мусульманской республики. «Кокандская
автономия», как известно, просуществовала три месяца.
Чокаев бежал в Турцию, потом в Париж.
Когда фашисты вошли во французскую столицу, они арестовали Чокаева как агента «Интеллидженс
сервис». Более года лидер туркестанской эмиграции находился: в заключении. Здесь и родилась мысль
о создании мусульманских легионов. Мысль была изложена в послании к Гитлеру.
Мустафа Чокаев стал служить новым хозяевам.
Но у него уже появился соперник, Вали Каюм-хан, который шел к власти решительно, упрямо. Выбрав
удобный момент, он отравил Чокаева.
Вали Каюм-хан родился в Ташкенте, в семье торговца. С группой узбекских и таджикских юношей он
был направлен Бухарской Народной Советской республикой на учебу в Берлин.
Получив сельскохозяйственное образование, Вали Каюм-хан остался в Германии. Когда к власти
пришел Гитлер, Каюм-хан окончил шпионскую школу, женился на сотруднице гестапо немке Рут.
После войны Вали Каюм-хан некоторое время находился у американцев в плену. Когда он был
освобожден (его долго в заключении не держали), то выступил перед туркестанскими эмигрантами с
программной речью: буду бороться за освобождение Туркестана!
Вали Каюм-хан жил по соседству с немецким профессором фон Менде, бывшим советником по
восточным делам МИД Германии. Фон Менде свел Вали Каюм-хана с английской разведкой.
Большой помощи от англичан Вали Каюм-хан не получил. Те пока не очень доверяли Туркестанскому
Комитету.
Президент вынужден был пожаловаться новым хозяевам:
– Мои научные сотрудники не имеют возможности даже пойти в кино.
Англичане выдали деньги: по... 20 марок на человека.
133
Вали Каюм-хан начал собирать деньги с эмигрантов на «святое национальное дело». На эти деньги
он с женой разъезжал по лучшим курортам Европы: побывал в Португалии, Испании, Италии,
Швейцарии.
Вскоре развил бурную деятельность против нашей страны и Баймирза Хаит. С ним мне доводилось
встречаться уже лично.
ОСЕННИЕ ДОЖДИ
Муфтий жил одним днем. Одним днем, проведенным в горах.
Рыжела трава на крутых склонах, упругие, крепкие корни арчи цеплялись за мертвые камни,
вздрагивая под порывами ветра.
Давно собирался дождь. Из-за гор наползали тучи. Но ветер рвал их, разгонял лохматые пряди, и
снова пробивалось солнце.
Но вот простучали первые капли дождя, потом все чаще и чаще.
Муфтий не обращал внимания на дождь.
Присев на холодный камень, он откровенно наслаждался картиной боевой учебы.
Немецкий инструктор сбросил азиатский халат, рубашку. На теле несколько ножевых ранений. Муфтий
знает толк в ранах. Этот человек не бывал в настоящем бою. Его дело – вот так ловко, одним ударом
выбивать нож из рук врага, ребром ладони бить наотмашь, сваливая человека, резко заламывать руки.
Парни не морщились от боли.
«Настоящие джигиты», – подумал муфтий. Ему нравилось, что инструктор разжигает злость у парней.
Они начинают в ярости покусывать губы и сжимать кулаки.
Инструктору нужно было довести их до такого состояния. Только после этого он «свел» двух парней.
Одного из них, Алима, муфтий хорошо знал. Истинный головорез... Двоюродного брата зарезал.
Алим выдвинул вперед руки и, подражая инструктору, стал медленно двигаться вперед. Пулат, его
«противник», держался спокойнее, увереннее. Он был шире в плечах, крепче. Он ждал удобного
момента, чтобы одним ударом сбить Алима с ног. Алим хитрил, увертывался и вдруг неожиданно ребром
ладони наотмашь резанул «врага» по горлу. Пулат покачнулся, помотал головой и нанес ответный, не
менее сильный удар в живот. Алим, широко открыв рот, жадно глотал воздух. Он застыл на месте, руки
стали медленно опускаться. Парень воспользовался этим, ударил еще раз.
– А-а-а! – прохрипел Алим и неожиданно рванулся на противника.
Он сумел схватить Пулата за плечи и зубами вцепиться в горло. Немец не двигался с места. Он
только поднял брови. На какой-то миг оторвал взгляд от этой дикой схватки и посмотрел на муфтия. Их
глаза встретились.
Этого мига было достаточно, чтобы инструктор и Садретдин-хан поняли: да, нужна злость. Нужно,
чтобы при запахе крови парни пьянели, забывали обо всем на свете. Сейчас, даже на занятиях, нет
условного врага.
Ничего, пусть грызутся. Там, на другой стороне, им придется быть вместе. Ничего, пусть останутся
шрамы.
Муфтий слегка кивнул. Именно так надо готовить людей к опасным делам.
Парни упали. Они катались по земле. Острые камни рвали одежду. Но джигиты не замечали камней...
Слышалось тяжелое дыхание. Алим не разжимал зубов. Из раны уже текла кровь. Здоровый детина
ослабевал на глазах.
Остальные участники группы осторожно отступили назад. Немец не двигался. Муфтий понимал, что
не имеет права вмешиваться в дела инструктора. Он тайком выбрался из города, чтобы посмотреть на
джигитов, благословить их на святой подвиг.
А немец, еще раз мельком взглянув на муфтия, продолжал упиваться бешеной схваткой своих
подопечных.
Тогда муфтий поднялся. Он больше не мог смотреть, как два родных по духу человека сцепились в
смертельной схватке.
Инструктор резкой командой остановил учебу. Джигиты, тяжело дыша, поднялись, молча постояли, не
пытаясь даже стереть с лица кровь и пот.
Немец выжидающие посмотрел на муфтия.
Садретдин-хан обратился к джигитам с короткой речью, торопливо благословил их и, кивком головы
простившись с инструктором, повернулся и засеменил из ущелья. Там у дороги его ждал слуга.
Пусть торжественного благословения не получилось, но муфтий увидел настоящих воинов. Он
надолго запомнит схватку. Что-то неприятное все-таки было в ней. Однако Садретдин-хан подавил в себе
это чувство. Он понимал немца: сейчас нужны именно такие люди, сильные, жестокие, коварные, не
признающие никаких законов в драке, способные убить родного брата, перегрызть горло товарищу. На
них, только на них вся надежда...
Группа благополучно перешла границу. Несколько дней она спокойно жила в одном из аулов. Тухлы
один поехал в город Мары. Он побывал на базаре, походил по улицам. И никто на него не обратил
внимания, никто не проверил документы. В голову пришла дерзкая мысль: двинуться дальше по
железной дороге. Но Тухлы вовремя опомнился. Его ведь учили быть осторожным.
134
Тем не менее Тухлы упивался своей дерзостью. Он с вызовом взглянул на патруль. Один из
красноармейцев внимательно осмотрел крепкую ладную фигуру парня. Тухлы показалось, что сердце
оборвалось. Он уговаривал себя шагать уверенней... В случае чего... Он представил, как от грохота
взорвавшейся лимонки вздрогнет спокойный город и все полетит к черту: и этот красноармеец, и его
товарищ, и сержант. И конечно, он сам...
Рука невольно потянулась к карману.
Но красноармейцы прошли мимо, даже не оглянулись.
Наверное, вот такие же солдаты охраняют мост. Хотя нет. Капитан Дейнц говорил, что в охране служат
пожилые люди.
Тухлы решительно зашагал по улице. Вспомнились советы своих наставников. Надо быстрее уходить
из города. Мальчишеская выходка... Невероятная глупость. А если бы патруль решил проверить
документы у здорового парня, которому следовало служить в армии, а не разгуливать в тылу?
Когда Тухлы добрался до аула, он почувствовал страшную слабость. На лбу выступила испарина.
Хозяин дома покачал головой. Он понял. Это не болезнь, это сдали нервы.
– Зря это ты... – проворчал хозяин.
Древняя кибитка старика стояла на краю пустыни. Глинобитный дом был окружен ветхим загоном для
овец. Сейчас в загоне лениво бродили три овцы. Они только напоминали о былом богатстве.
Старик не раздумывая зарезал одну овцу. Ночью его гости уходили дальше. Надо на дорогу пожарить
мяса, как следует накормить парней. Он не знал, куда и зачем двигается группа, но догадывался, что на
опасное дело. Внимательно рассматривая этих хмурых людей, старик заставлял себя верить в хороший
исход дела, на которое они шли. Он знал, как трудно сейчас быть незаметным даже в пустыне! Он знает
место следующей стоянки... Там их встретит тоже человек Садретдин-хана. А если за этой «цепочкой»
следят?.. Если чекисты хотят узнать всех людей Садретдина и поэтому пока не трогают группу с
тяжелыми вещмешками?
Эти мысли не давали покоя. Старик часто поглаживал жиденькую бородку, пытался скрыть дрожь в
пальцах. Чего ему бояться?.. Он уже стар. Он доживает последние дни. Вот эти мальчишки, которые
тащатся с динамитом через пески... Это да! Это находка для чекистов. Но даже эти трезвые рассуждения
не могли успокоить старика. Ночью, когда он проводил группу и вернулся назад, потом долго не мог
заснуть.
Ему не понравилось настроение парней. Кажется, не верят друг другу. Слишком озлоблены.
Скрывают, правда, эту злость. Но его, старого человека, не проведешь... Такое же настроение было и в
банде, перед самым ее разгромом. Басмачи тогда словно чувствовали близкий конец. У него, тогда еще
крепкого, молодого, из хурджуна ночью вытащили сверток с золотыми монетами. Он нашел вора и
зарезал на месте. Какой шум поднялся!
Чем-то похожи парни на тех его сверстников, злых, настороженных, ненасытных... Они так же жадно
грызли мясо, словно чувствовали, что завтра уже может ничего не быть.
А группа еще неделю плутала по ночам, пробиралась через пески. Наконец она устроилась в такой же
нищей кибитке, в каких приходилось проводить последние дни.
Хозяин оказался трусливым человеком. И Тухлы принял решение перед уходом его зарезать. Он
поделился своими планами с Алимом.
– Задержишься на несколько минут и...
– Зачем? – лениво позевывая, равнодушно спросил Алим. Он лежал на спине, пытаясь заснуть.
– Не успеем отойти, бросится в аул, будет звонить...
– Не будет. . – зевал Алим. – Зачем?
– Будет! – твердо повторил Тухлы. – Будет, чтобы спасти свою шкуру.
– A-а... – протянул Алим и согласился: – Ладно.
Потом, о чем-то вспомнив, приподнялся, оперся на локоть и удивленно спросил:
– Как же обратно пойдем? Где остановимся?
– Другой дорогой. Быстрее пойдем. Здесь не остановимся.
– А-а... – опять лениво протянул Алим. – Тогда сделаю.
Хозяин с трудом скрывал свою растерянность и испуг. Он суетился, старался как следует накормить
непрошеных гостей. Парни жадно поели и улеглись спать.
Хозяин очень обрадовался, когда узнал, что ночью гости уйдут. Он зарезал несколько кур, сварил
хороший суп, принес свежего, еще теплого хлеба.
Днем начал моросить дождь. Именно такая погода, наверное, устраивала парней.
– Хорошо... – потер ладони Тухлы.
После вкусного сытного обеда он приказал:
– Спать... Как следует выспаться.
Но отдыха не получилось... Алим поднялся раньше всех. Осмотрев спящих парней, взял нож и
потянулся к халату Пулата. Он знал, что в этом халате зашиты деньги. Чтобы подрезать нитки, вытащить
плотный сверточек, не потребовалось много времени. Но в эти минуты, словно предчувствуя недоброе,
все спали чутко.
Пулат, слегка приоткрыв глаза, следил за ловкими движениями Алима. Когда тот спрятал сверточек
под кошму и спокойно улегся, Пулат вытащил нож и рывком бросился на своего теперь злейшего врага.
135
Шрам от острых зубов Алима покраснел. Казалось, он вот-вот прорвется и снова, как тогда в ущелье,
хлынет кровь.
Тухлы вскочил.
– С ума посходили... – шептал он. – Нас же возьмут.
– Пусть возьмут! – не унимался Пулат.
Алим воспользовался минутным замешательством. Вместе с Тухлы они скрутили Пулату руки.
Скомкав поясной платок, заткнули рот.
Тухлы и Алим, переглянувшись, поняли друг друга. Решение было принято без слов: надо убрать и
этого. Потом, перед уходом.
К вечеру дождь пошел сильнее. Он хлестал по крыше, по маленьким мутноватым окошкам.
Хозяин кормил гостей и с ужасом поглядывал на связанного парня. Что же они с ним будут делать?
Неужели оставят. Парень рычал, стонал... Но никто из его спутников не обращал на это внимания.
– Будем выходить... – наконец объявил Тухлы. – Пойдете сначала вы... – обратился он к двум парням. -
Мы с Алимом выйдем за вами.
Когда двое, сгибаясь под тяжестью вещмешков, вышли в дождь и двинулись по указанной тропке,
Алим позвал хозяина из кибитки.
Тухлы не услышал даже крика, только стук падающего тела. Глухой какой-то стук...
Алим вошел с ножом в руках. Он даже не вытер его.
– Иди! – прошептал он. – Иди, Тухлы. Я сейчас…
На Тухлы он не смотрел. Ноздри раздувались, губа подергивалась.
Тухлы взял мешок и вышел за дверь. Ему казалось, что слышал удары ножа, прерывистое, тяжелое
дыхание Алима. Сколько он так простоял?.. Потом не выдержал, вернулся...
Алим бил по связанному телу спокойно, методично. Он еще не лишил жизни своего врага. Он еще не
добрался до сердца.
Тухлы передернуло... Забил озноб.
– Кончай! Пошли! – хрипло проговорил Тухлы и торопливо вышел из дому. Он подставил лицо под
холодный дождь, прижался к стене. И, когда чьи-то крепкие пальцы сжали его руки, он даже не
шевельнулся. Тухлы тошнило... «Все!» – успел подумать он.
В дом проскочили несколько человек
«Всех взяли... Это точно...» – И Тухлы сполз вниз. Он не мог стоять. И очень хотел пить. Он ловил
дождевые капли, жадно глотал их.
Никогда, даже в пустыне, ему не хотелось так пить...
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
После Великого Октября на территории советской Средней Азии, а затем и за ее пределами стали
создаваться различные контрреволюционные организации. Многие из них бесславно завершили свое
существование сразу же после создания. Наиболее сильной была «Иттихад ва таракки».
В Туркестане эта пантюркистская организация была создана весной 1918 года по инициативе
прибывшего из Турции представителя Хайдаре Шауки. В 1926 году она получила название «Милли
истиклял» («Национальная независимость»).
Прием в эту организацию проходил так. Будущего члена вызывали на собеседование, где он давал
обязательство: «Отныне я вступаю в члены «Милли истиклял» и даю клятву беспрекословно выполнять
все поручения организации и хранить ее тайны».
В этой процедуре принимали участие три человека: один нес наружную охрану, второй заводил
вступающего в помещение, а третий – член руководства организации – стоял за ширмой, произносил
слова клятвы, которые повторял принимаемый. Впоследствии с завербованным держал связь тот, кто его
рекомендовал.
Муфтий Садретдин-хан до конца оставался верен «Милли истиклял» и с надеждой присматривался к
«Союзу спасения Бухары и Туркестана». Эта организация пыталась развить бурную деятельность на
территории некоторых восточных стран, создавая филиалы и в Европе.
ХМУРЫЙ ВЕЧЕР
Муфтий еще не знал о провале группы Тухлы, но предчувствовал беду. Он продолжал смотреть на
выцветший флажок и ворошил прошлое. Свое прошлое. Искал в нем удачи, вспоминал провалы.
Провалы...
Муфтий Садретдин-хан знает главную причину всех бед. Грызлись, делили власть, рвались к ней,
забыв обо всем на свете. Власть – это деньги. А деньги – это все!
Он ходил в драном халате, питался черствыми лепешками.
Плодились общества, организации, банды...
Как хотелось объединить эти силы в одну – огромную, мощную. Ударить бы настоящим кулаком... А
они, руководители организаций, махали ладонями с растопыренными пальцами.
Муфтий Садретдин-хан большие надежды возлагал на работу «Союза спасения Бухары и
Туркестана». Там собрались солидные люди, они могли многое сделать.
136
...Давно пора отшуметь осенним ливням. Но снова зарядил унылый, беспросветный дождь.
Муфтий ненавидел такую погоду. Сидеть одному, в полной неизвестности и слушать шум дождя...
Два месяца назад ему сообщили, что освобожден из тюрьмы его помощник Махмуд-бек Садыков.
Муфтий понимает, как трудно вырваться из столицы. Конечно, Махмуд-бек еще находится под надзором
полиции. Правительство определило срок пребывания Махмуд-бека Садыкова в стране – три месяца.
Срок истекает.
Муфтий прислушивался к чужим шагам, к каждому шороху. Редок гость в такое время года. Очень
плохие дороги. Только неотложные дела могут заставить человека бросить дом, пуститься в путь.
Изредка к муфтию заходит индус, хозяин небольшой лавочки. Он приносит свежие известия, незаметно
оставляет деньги, продукты. Заходит полицейский, пьет чай и молчит. Раньше муфтий рассказывал ему о
прошлом, о чужих городах. Теперь надоело. Да и полицейский ни о чем не просит.
Страшны одиночество и неизвестность.
Но в один из таких ненавистных вечеров и появился гость...
Хмурый старик в поношенном халате топтался на пороге, неумело кланялся. И было в этих поклонах
что-то неестественное. Никогда муфтий не верил таким людям. Старик назвал свое имя и напомнил
муфтию, где они раньше встречались.
– Да-да... – торопливо согласился муфтий и пригласил гостя сесть.
Старик снял мокрый халат, разбитые сапоги, аккуратно все сложил у порога и шагнул к муфтию:
– Да-да... – машинально повторил Садретдин-хан. – Помню.
Он не помнил старика. Муфтий не слишком внимательно рассматривал лица простых эмигрантов.
Серая масса, которую надо подталкивать к цели, которой надо обещать и пока ограничиваться жалкими
подачками. Все они с такими же усталыми, хмурыми или озабоченными лицами. В таких же рваных
халатах и стоптанных сапогах. Муфтий называл таких людей одним словом – босяки.
В дверях показался настороженный слуга.
– У нас гость, – сказал муфтий. – Подай чай.
Муфтий был сыт. Затевать угощение ради незнакомого человека пока не стоило. Нужно узнать, с чем
пожаловал этот человек.
В глубине души Садретдин-хан был рад сейчас приходу любого эмигранта. Он устал от одиночества.
Пусть горькие жалобы у бедного гостя, но есть же и новости...
Старик погладил бородку. Пальцы у него дрожали.
– Устали с дороги? – участливо спросил Садретдин-хан.
– Устал... – сказал гость.
– Сейчас будет чай.
Пока слуга подавал чайник и пиалы, гость рассказывал о жизни эмигрантов в столице. Старик ничего
нового не сообщил: нищета, смерть, пустые разговоры о будущем. И все-таки, казалось муфтию, что
гость чем-то взволнован и с трудом скрывает это. Взглянув на дверь, старик прервал рассказ об
эмигрантах и неожиданно попросил:
– Уважаемый муфтий, нужно, чтобы ваш слуга сходил в караван-сарай за моим хурджуном. Я
побоялся сразу прийти...
Муфтий приподнялся:
– Что там? В хурджуне?
– Не знаю. Вам прислали.
– Кто? – допытывался муфтий.
– Не знаю...
Муфтий привык к тайной пересылке писем, денег, вещей, оружия. К нему являлись самые непонятные
люди, в самых необычных одеяниях.
– Иди! – коротко приказал Садретдин-хан своему слуге.
Тому явно не хотелось выходить под проливной дождь. Он растерянно потолкался у двери, ожидая,
что муфтий передумает. Почему, например, самому оборванцу завтра не принести свой хурджун.
Муфтий метнул злой взгляд, и слуга поторопился уйти.
Гость пододвинул чайник к себе, стал разливать в пиалы горячий, хорошо заваренный напиток.
Это не удивило муфтия. Он привык, чтобы к нему относились с почтением всегда и везде. Гость
посмотрел на выцветший флажок. Муфтий перехватил его взгляд и тоже повернул голову к святому углу.
– Наше знамя... – твердо сказал он. – Несмотря ни на что, оно поднимется над землей.
Гость не ответил. Он молча протянул пиалу хозяину дома.
– Мы донесем это знамя, – торжественно продолжал муфтий, – до родины...
Он отпил несколько глотков, поставил пиалу и внимательно посмотрел на гостя.
Странный человек. Совершенно не реагирует на слова хозяина. По-прежнему напряжен и чем-то
взволнован. Может, ему надлежит быть таким? Его дело донести хурджун. И все... Отогреется и уйдет по
ночной дороге из этого городка.
– Когда? – вдруг спросил старик.
– Что? – не понял муфтий.
– Когда мы донесем это знамя до родины?
– Если не мы, то наши дети... – ответил муфтий и, спокойно допив чай, вернул пиалу своему гостю.
Старик не спеша вновь наполнил ее чаем и передал муфтию.
137
– Наши дети не донесут знамя...
Муфтий вздрогнул от этого злого шепота. Он вдруг почувствовал странную слабость. Неприятный
комок пополз к горлу.
