Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. 4 том."
Автор книги: Борис Горбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
– А что ж не пьет никто? – вдруг всполошился хозяин. – Неужто подносить? Ну, измельчал народ, мама, пожалуюсь я вам, измельчал. Помните, как прежде-то пили? – сказал он, наливая из графинчика водку.
– Ты бы что хорошее вспомнил! – отозвалась мать. – А про это...
– Не-ет, хорошо пили, дружно, артельно... все пропивали до последних портков, аккуратно! – усмехнулся он. – Земляночку-то нашу помните, мама? Как не пить! А вы, – обратился он к ребятам, – пьете?
– Не пробовали еще... – сознался Андрей и вдруг густо покраснел, словно в чем-то стыдном признался. Светик немедленно прыснула.
– А я пью! – храбро сказал Виктор и протянул рюмку. Прокоп Максимович чуть насмешливо взглянул на него, но ничего не сказал и налил полную.
– Эх, и не пил бы, да дуже просят, – крякнул Прохор, широкоплечий, рыжеватый, с вьющимися на кончиках молодецкими усами сосед Андрея.
Все засмеялись:
– И отчего это, – продолжал он, рассматривая рюмку на свет, – отчего о нас такая слава по свету идет, будто все шахтеры – пьяницы? А есть и такие, что больше нас пьют...
– Ну, больше тебя-то вряд ли кто! – поджимая губы, сказала его жена.
– Женам сегодня слово не даю! – закричал весело хозяин. – Пейте и ешьте, дорогие гости, что народный комиссар приготовил. А больше у нас ничего нет. Все на столе, не взыщите!
Было Андрею как-то по-особенному душевно тепло в этом доме, среди этих добрых людей. «Какие они все простые, хорошие, веселые! – восторженно думал он. – И нами, мальчишками, не побрезговали. Принимают, как взрослых. Это оттого, – догадался он, – что мы теперь тоже шахтеры, уголь рубаем. Значит, выходит – товарищи». И он невольно почувствовал гордость оттого, что он с Прокопом Максимовичем – товарищи, в одной лаве работают.
И Виктор здесь душевно обмяк, отошел. После второй рюмки он почувствовал себя развязнее; ему не терпелось вмешаться в общий разговор и тоже сказать что-нибудь свое – хорошее и умное. Только Светик, сидевшая напротив, еще смущала его; она то и дело поглядывала из-за своей тарелки и тихонько смеялась; особенно когда он пил и после этого кашлял.
– А что, молодые люди, – вдруг обратился к нему, хитро щурясь, старичок с ежиком, – все спросить вас хочу, вы уж извините. Вы как же к нам на шахту попали? Своей охоткой или как?
– Мы по мобилизации, – объяснил Виктор.
– А-а! – засмеялся старичок мелким, дробным смехом. – Значит, сами не думали-то в шахтеры?
– По правде сказать – нет! – засмеялся и Виктор. – У нас, признаться, другие мечты были! – значительно прибавил он и посмотрел на дочь хозяина.
– Небось в летчики? – насмешливо спросила Настасья Макаровна. – Теперь вся молодежь с ума сошла; в летчики хочет. Вот и наш тоже... – кивнула она на сына. Тот смутился и покраснел.
– Нет! – развязно возразил Виктор; он уже чувствовал себя здесь, как дома. – Андрей вот в лесники собирался. Он у нас тишину любит, лес... – кольнул он приятеля.
– А Виктор – в артисты! – дал сдачи Андрей.
Все засмеялись, Светик – громче всех.
– Ну, что ж, я и не скрываю, – с достоинством произнес Виктор. – Я, собственно, в киноартисты хотел, – сказал он, небрежно играя пустой рюмкой. – Призвание такое в душе чувствую. Да, – вздохнул он, – мечтали-то мы высоко, а угадали в шахтеры! Законурились! – с презрительным смехом закончил он.
– Что?! – тихо, каким-то свистящим шепотом спросил Прокоп Максимович. Его лицо вдруг покрылось бурыми пятнами. Он медленно поднялся со своего места – все сразу затихли, почуяв недоброе, – и вдруг с силой ударил кулаком по столу так, что все задребезжало.
– Вон! – взревел он, не помня себя. – Вон! Вон из моего дома! Вон!
– Что ты, что ты, Прокоп? Опомнись! – потянула его за рукав жена, но унять его было уже невозможно.
– Вон! – крикнул он еще раз. И Виктор послушно поднялся с места. Он еще сам не знал, что натворил, чем обидел хозяина, но уже готов был провалиться сквозь землю или бежать, бежать скорее... куда-нибудь. – Значит, высоко вы мечтали, а мы низко живем? – крикнул Прокоп Максимович. – Низкие мы, выходит, люди, в углу возимся?
– Сядь, Прокоп! – властно приказала мать, и он дернулся, но сел. – Что ж ты на дите кричишь? – спокойно сказала она. – Его учить надо.
– Да, я... я и не хотел ничего... такого... – жалобно пробормотал Виктор, готовый заплакать.
– Ты, брат, не меня обидел! – сказал, уже успокаиваясь, Прокоп Максимович. – Ты вот кого обидел – шахтерскую нашу мать. Ты кто? Ты сам-то кто есть?
– Я... я никто еще... – пролепетал совсем уничтоженный Виктор.
– То-то что никто! – строго сказал мастер. – Никакого инструмента еще в руках не держал, никакого ремесла не знаешь. Куска хлеба и то, поди, самостоятельно еще не заработал. Отец твой кто?
– У него нет отца... – пришел на помощь другу Андрей. – Его отца белые зарубили. Он большевик был.
– А-а? – удивился Прокоп Максимович, будто у Виктора и не мог быть такой отец. – Ну, а дед твой кто?
– Я деда не знаю... – пробормотал Виктор и подумал с тоской: «Ох, убежать бы скорей от стыда!..»
– Вот! Своего роду-племени не знаешь! – довольно усмехнулся мастер. – Аристократ! Ну, а мы низкие, мы свой род хорошо помним. Дашка! – громко крикнул он через весь стол дочери.
– Ну, сейчас спектакль будет, – хихикнул Макар Васильевич, старичок с ежиком, и радостно потер руки.
– Дашка!
– Я тут, папа, – отозвалась Светик.
«Значит, се Дашей зовут», – подумал Андрей.
– Кто твой отец. Даша? – строго, словно на экзамене, спросил Прокоп Максимович.
– Мой отец есть потомственным шахтер-забойщик, – звонко, как молитву, отбарабанила Даша.
– Так. А дядья твои кто?
– И дядья мои чистых кровей шахтеры.
– Ну, а дед твой кто был?
– И мой дед был шахтер. Погиб при взрыве газа.
– Царство ему небесное, – вздохнула жена Прохора, – хороший был человек.
Но Евдокия Петровна сидела как каменная. Так она, говорят, и смерть мужа встретила, не заплакала.
– Ну, а прадед твой кто же был? – вскричал Прокоп Максимович, – мой, значит, дед?
– Прадед тоже был шахтер.
– Верно! – закричал хозяин. – Он сюда пришел – тут голая степь была, волки бегали... Трехаршинный был мужик, волка руками душил... А прапрадед твой, Даша, берет свой корень из крестьян Орловской губернии Мценского уезда... Но ту родословную я не считаю! – махнул он рукой. – То – крестьянство, то – другой счет! Вот, – торжествующе посмотрел он на Виктора, – вот мы какого роду-племени. Мы хоть не аристократы, а свой корень помним! Нами эти шахты пробиты, мы этой степи жизнь дали – наша фамилии! Вот как!
– Да и наша фамилия... тоже... не первый тут день! – проворчал задетый Макар Васильевич. – Чай, тридцатый номер мой-то дед вместе с твоим проходили...
– А я, папаша, и не спорю! – согласился хозяин. – В одной они артели были. Небось через стряпуху мы с вами давно родственники!
– Кабы была на земле справедливость, – сказал Прохор, играя усами, – так не по хозяйским дочкам шахты бы назывались Мариями да Альбертинами, а по именам шахтеров, кто те шахты проходил. Хоть по твоему деду, Прокоп Максимович...
– И назовут! И назовут! – убежденно закричал мастер. – ВЦИК указ сделает – и назовут! Мы хоть и низкие, по-твоему, люди, – обратился он опить к Виктору, тот даже на стуле заерзал, – а и большие люди к нам свое ухо преклоняют, прислушиваются... Да вот! – вспомнил он. – Жена! А кто это у нас недавно в гостях был! Еще на том месте сидел, где я сейчас сижу?
– Да будет тебе, хвастун! – смеясь, отмахнулась от него Настасья Макаровна.
– Нет, ты скажи, кто?
– Вячеслав Михайлович Молотов был, – трубно выпалил сын хозяина. И смутился.
– Да. Сам Вячеслав Михайлович, – с тихой гордостью подтвердил хозяин. – Вот кто. Не посчитал нас низкими людьми, приехал. Из Москвы приехал, из самого Кремля, во-от с какой высоты, да на шахту... Здесь сидел, – показал он на свое место, – беседовал с нами.
– Большие люди часто у нас бывают, обижаться не можем! – сказал кум Прохор.
Макар Васильевич вдруг залился тихим, радостным смехом.
– Ты чего? – удивился Прохор.
– Нет, пускай он... Прокоп-то... – сквозь смех еле выдавил Макар Васильевич, – пусть расскажет... как это он одному большому человеку... спектакль сделал.
– Что-то не помню я... – смутился хозяин.
– Как не помнишь? Вся шахта помнит. Приехал как-то к нам на «Крутую Марию» большой человек, – обратился Макар Васильевич уже прямо к мальчикам. – Ну, и с места в карьер – в шахту.
– А, вот ты про что! – покрутил головою Прокол Максимович и усмехнулся.
– Да-а... И как раз к Прокопу в забой. Ну, в шахте не видно, какой человек, тем более он в спецовке, но слух-то уж по всем лавам прошел, у нас это быстро! Да и сразу видать – не здешний человек, большой. Ты ведь знал это, доподлинно знал? – спросил он хозяина.
– Ну, знал! Что ж с того! – засмеялся тот.
– Ну, вот! Сидят они, значит, в забое, беседуют. То да се, да как добыча, да почему механизации мало. Ну, так часа полтора побеседовали. Стали прощаться, а Прокоп и скажи: «Вот, говорит, товарищ, мы с вами полтора часа пробеседовали, а я тем временем угля-то не рубал. Так как же мне теперь с нормой? Я свою норму отродясь выполняю». – «А я, – говорит большой человек и смеется, – я скажу, чтоб учли, что беседовали мы», – «А вы, – говорит Прокоп, – кто будете?» – «А я, говорит, буду народный комиссар». И фамилию называет. «А! – спокойненько говорит наш Прокоп. – Очень приятно! А я буду забойщик Лесняк Прокол Максимович. Будем знакомы!» – и ручку ему. Так друг дружке руки-то пожали, будто большими приятелями сделались...
Все засмеялись.
– А что ж! – подхватил Прокоп Максимович. – У него своя служба, у меня своя. Он большой человек, да и я не маленький! Я уголь даю!
– Вот, видали! – всплеснул руками Макар Васильевич и засмеялся. – Он и Вячеславу Михайловичу тоже сразу же: мы, говорит, с вами старые друзья!
– Э, нет! – горячо возразил хозяин и даже взволновался. – Это вы, папаша, зря! Не мог я такого сказать. Я себя помню. А что знакомы мы давно, это я Вячеславу Михайловичу доподлинно сказал, не отрицаю. Знакомы ведь, Иван? – обратился он к своему молчаливому брату.
– Знакомы! – коротко подтвердил тот.
– Это в двадцатом году было, так, что ли?
– В двадцатом. Осенью.
– Да, верно! Мы, видишь ли, – неожиданно мирно обратился он к Виктору, – как раз с Иваном с фронта пришли. Да... А шахта стоит затопленная, и никто качать не разрешает: нет на это средств – и все! Мы и туда, и сюда, и в Совнарком, и в Цепекапе[2]2
Центральное правление каменноугольной промышленности.
[Закрыть] – мы его цоб-цобе называли, для легкости, – усмехнулся он. – Нигде нам согласия нет. Вот и придумали мы с меньшим братом, с Иваном, податься в губком партии. Так я рассказываю, Иван?
Так...
– Вот заявляемся мы в губком. Спрашиваем секретаря. И выходит к нам... Ну? – вдруг весело посмотрел он на ребят. – Ну, кто тогда был секретарем губкома партии? А? Не знаете?
– Не знаем... – смутился Андрей.
– Вот. Не знаете вы, ребята, истории большевистской партии, хоть и комсомольцы... Это нехорошо! – покачал он головой. – Однако выходит к нам человек роста среднего, сложения крепкого, крутого. Молотов Вячеслав Михайлович. Так я рассказываю, Иван?
– Так...
– Вот про эту встречу я и припомнил Вячеславу Михайловичу, когда он у нас в гостях был, – засмеялся Прокоп Максимович. – Говорю: «А мы ведь шахту-то откачали тогда, Вячеслав Михайлович, с вашей-то помощью!» А, он мне: «Откачали, говорит, это хорошо. А теперь ее омолодить придется». – «Как, говорю, старух-то омоложать? Не слыхали про это. Да она и так, не сомневайтесь, говорю, проскрипит еще, даст уголек-то!» – «А нам, говорит, этого угля мало. Нам надо, чтобы она вдвое больше давала. Сможет?» – «Нет, говорю, не сможет старуха». – «А надо! Нам теперь много угля требуется, мы большую стройку затеяли». Вот и загадал он мне загадку-то, а?
– Он и отгадку дал! – внушительно сказал Прохор.
– Да. Дал и отгадку. «Вы, спрашивает, чем уголь рубаете? Обушком?» – «Обушком, чем же его еще брать?» – «Отсталая ваша техника, – говорит. – Надо машиной уголь рубать или отбойным молотком. С обушковым Донбассом, говорит, пора уже кончать. Реконструировать надо шахты и новые строить». Да-а, большие он тогда перед нами горизонты-то раскрыл!..
– А Афанасий Петрович говорит, – нерешительно вставил Андрей, – машина в шахте не пойдет.
– Это какой же Афанасий Петрович? – нахмурил брови мастер. – А! Десятник ваш! Так он же баптист! Баптист, как же! – расхохотался он. – В штунду ходит. Он и ко мне, в семнадцатом году, когда мы на тридцатом номере революцию делали, тоже с советом пришел. «Не насильничай, говорит, Прокоп! Не твори насилия, побойся бога!» А я ему отвечаю: «Я не то что бога, я и господина пристава Каюду не боюсь, вчера его под арест взял!» Вес захохотали. – Нет, вы его по этому делу, ребятки, не слушайте! Он старых взглядов человек, у него глаза на затылке, назад смотрят.
– А механизацию надо начинать с откатки! – неожиданно сказала Светик.
Все обернулись на нее, но она не смутилась, – видно, привыкла быть в семье баловнем и общей любимицей.
– Это кто же там высказывается? – усмехнулся хозяин. – Голос слышу, а от стола не видать.
– Это я высказываюсь, папа, – смело сказала Даша. – Я про откатку...
– А вот я давно до тебя добираюсь – не доберусь! – сказал отец, стараясь спрятать усмешку в усы. – Тебе кто позволил опять в шахту пойти?
– Я сама...
– Ну погоди, коза, вот гости уйдут! Видали экземпляр? – развел он руками. – Люди скажут: вот старый Прокоп дочку не может прокормить да выучить, в шахту ее погнал. А кто ее гонит-то!.. Чтоб я тебя больше в шахте не видел, слышь ты! – уже строго прикрикнул он на дочь.
– Так я семилетку кончила. Куда ж мне теперь? В контору, что ли? – презрительно тряхнула она кудряшками. – Вот еще!
– В техникум иди! На курсы! Дальше учись, пока я жив. Вот и этот, – сердито кивнул он на сына, – футболист! Тоже на учебу не погонишь. И что это за молодежь растет! – горестно воскликнул он. – Да кабы мне в их годы сказали только: учись. Прокоп! Так я б, боже ж ты мой!..
– Я, папа, давно у вас в летную школу прошусь! – с упреком сказал сын. – Вот при всех скажу!.. – и голос его задрожал.
– В летную! – раздраженно воскликнул отец. – Летунов и без тебя много в Донбассе: летают с шахты на шахту, как саранча. А инженеров – не видать! А нам инженеры нужны! – горячо сказал он. – На Казимире-то Савельиче далеко не уедешь!
– Да уж... Казимир Савельич! – засмеялся Макар Васильевич.
– Казимир Савельич – это тип! – объявил Прохор. – Я и то думаю, уж не шахтинец ли он? А? Скрывшийся?
– Вот! – укоризненно сказал сыну Прокоп Максимович. – Слышишь? А откудова ж новые инженеры возьмутся, когда у наших детей – ветер в голове, учиться не хотят?
– Казимир Савельич – старого закала инженер! – хихикая, сказал Макар Васильевич. – Беспокоиться он не любит.
– Он и то жалуется, что в шахту часто ездить приходится, – сказал Прохор. – Раньше-то, говорит, главный раз в месяц в шахту ездил, а то и раз в три месяца, и ничего, говорит, работали!
– Не лю-убит! – засмеялся Макар Васильевич.
– А нам такие нужны, чтобы шахту любили! – крикнул хозяин и даже ладонью по столу ударил. – Чтоб болели за шахту. Свои нужны, нашей кости... не барчуки...
– Легкое слово сказал: свои! – воскликнул Макар Васильевич. – Инженер – не гриб, от одного дождя не вырастет!
– А я про что же? Вот пускай и учится молодежь. Возможность есть. А как выучится, Казимиров-то Савельичей – в сторону, пусть не путаются...
– Да и заведующего заодно, – буркнул Иван.
– Да, заведующий у нас не того, не вышел! – согласился Макар Васильевич. – Шуму от него, верно, много, а толку... – он махнул рукой.
– Необразованный! – кратко сказал Иван.
– И откуда взялся только? – удивился Прохор. – Он, говорят, и не шахтер.
– А ты, Прокоп, Егора Трофимова-то помнишь? – вдруг, улыбаясь, спросил Макар Васильевич.
– Как же, как же!
И все старики вдруг заулыбались тепло и радостно, улыбнулась и Евдокия Петровна. Видно, дорог был им этот человек, если даже воспоминание о нем почтили они тихой и светлой минутой задумчивого молчания. А может быть, просто вздохнули о молодости?
– Это кто же был такой? – робко спросил Андрей.
– Егор-то? – засмеялся хозяин. – Э, брат, о нем сразу и не расскажешь! Да и что про Егора всухую? – вдруг весело вскричал он. – Выпьем за него, что ли?
– Дай ему бог здоровья и многие годы!.. – сказал, подымая свою рюмку, Макар Васильевич. – Он ведь тоже, как и мы, грешные, не любил выпить. Живой он еще?
– А что ему делается! Он всех переживет! Большой сейчас человек по углю.
– А чудак! – засмеялся Макар Васильевич. – Помню, объявился он в двадцать первом году на шахте и сейчас же шахтеров собрал. «Ну вот, говорит, барбосы, я теперь ваш красный директор шахты». Ну, все смеются, конечно. Чудно! Егорку-то все знали. Наш. Здешний.
– По первоначалу некоторым действительно в удивление было: свой шахтер – и вдруг директор! А тут как раз Егор себе выезд завел. Вы фаэтон-то его помните, папаша?
– Как же! – захохотал тот. – Пара вороных. И кучер с бородою.
– Да-а! – заблестев глазами, продолжал Прокоп Максимович. – Ну, шахтеры и говорят: забурел наш Егорка. Совсем буржуй стал. Дошло и до него. «Ладно, – говорит он, – покажу я вам фаэтон!» А тогда такой порядок был: деньги для получки в городе получали, а ехать за ними обязательно должен был сам директор с кассиром. Вот пришло время получки, берет Егор Трофимович кассира, – старичок у нас был кассир, вскоре помер, – да и отправляется с ним в город... пешком. Да, пешком! – воскликнул он и засмеялся. – Ну, день проходит, второй. Ни Егора, ни получки. Стали наведываться в контору шахтеры. «Где Егор?» – «В город пошел». – «Как пошел? У него фаэтон есть». – «Нет, не знаю, – говорит бухгалтер, – пешком с кассиром пошли». – Прокоп Максимович сделал паузу, как опытный рассказчик. – Две недели он так-то ходил, все его ждали! – с эффектом сказал он. – Нашел себе в городе дело, не иначе! Наконец, является. Ну, все к нему. «Ты что же так долго, Егор?» – «А не ближний свет, отвечает, пешком – двадцать верст». – «Да ты б на фаэтоне поехал!» – «Нет, говорит, ну его с фаэтоном-то! Еще забуреешь. Я, говорит, теперь всегда пешком буду». Ну, тут уж все взмолились: «Да мы тебе, говорят, черт, сложимся, аэроплан купим, только не томи ты нас!» – «А! – говорит. – Поняли, зачем директору фаэтон нужен?!»
Все расхохотались.
– Чудак был! – нежно повторил Макар Васильевич. – А простой, свойский. Уж он со всяким шахтером и водку выпьет и в кумовья пойдет. А на работе – не-ет, на работе он волк. Боялись его. Да и то сказать – шахту он знал так, как другой инженер не знает.
– А как бастовали-то, помнишь? – вдруг сказал Иван. Видно, воспоминания разворошили и его. Он словно оттаял.
– А-a! – засмеялся Прокоп Максимович. – Было и это. Как же! Забастовали, догадались. Вы, ребята, – неожиданно обратился он к Андрею, – небось и забастовки-то никогда не видели?
– Нет... где же?
– Да. И не увидите теперь! Разве что за границей! А мы до семнадцатого бастовали часто. Как же! Да-а... А тут, в двадцать втором, наши забастовать догадались. При своей-то власти! Уж не помню, чего требовали. Конечно, трудно тогда было. Разруха. А ни хлеба, а ни картошки... Вот и забастовали. Собрались у конторы, сидят, на солнышке греются, а в шахту не идут. И коноводом у них – Кваша, вредный такой был старик! Ну, мы, значит, всей ячейкой пришли к ним: объясняем, уговариваем, срамим. Ничего не действует! Да и сами-то мы, по тем порам, малограмотными были. Больше на совесть напирали. А Егора Трофимовича нет! Он в городе по делам. Вот беда какая.
Он посмотрел на ребят, потом усмехнулся.
– Наконец, приехал Егор. Докладывают ему: так и так, мол, – забастовка. «Ладно! – говорит. – Я сейчас сам к ним приду!» Ну, выходят, значит, ребята к забастовщикам, объявляют: не расходитесь, мол, подождите, сейчас с вами разговор будет. «А что, – спрашивает Кваша, – Егор, что ль, приехал?» – «Приехал. Сейчас сам придет». Постоял-постоял Кваша, в затылке почесал, потом говорит своим: «А ну, давай-ка лучше в шахту, ребята! Егор приехал. Что с ним, с чертом, связываться!» Ну, Егор Трофимович на крыльцо вышел, а забастовщиков нет. Все уж в шахте работают!
– Боялись его! – сказал Макар Васильевич. – Не власти его боялись, а личности. И языка тоже! Ух, и язык был – нож! А сам он, сам – никого не боялся.
– А меня боялся! – сказала вдруг Евдокия Петровна.
– Да-а! – удивленно подтвердил, подумав. Макар Васильевич. – Ее, верно, боялся.
– И сейчас боится! – прибавила Евдокия Петровна и засмеялась.
Андрей посмотрел на нее с уважением и некоторой робостью: он ее уже тоже боялся. Боялся, а чувствовал: случись беда, горе, к ней надо идти за советом, будто в ней одной – вся мудрость житейская и вся правда шахтерская: она худое не присоветует.
Она сидела за этим столом, как патриарх, прямая, молчаливая, строгая: ей семьдесят пять лет: самой старой донецкой шахте меньше. Она пришла с отцом сюда в степь, когда тут ничего не было, волки бегали. Сколько же всякого – и красивого, и худого, а больше всего горького и страшного – видели ее мудрые, приметливые глаза?
Вот сидит она сейчас за этим столом, строгая, но ласковая, гордая своими детьми и внуками. Слушает ли она, о чем дети шумят? Или о своем думает? О чем?
Ему захотелось вдруг встать перед ней на колени, тихо попросить: благословите, бабушка, на шахтерскую жизнь! Теперь твердо знал он, что шахтером станет.
Он и сам не понял, как это вышло и откуда отвага в нем явилась, что он действительно встал – не на колени, правда, а во весь рост, когда все сидели, – и сказал дрожащим от волнения, не своим голосом;
– Я... я... сказать хочу…
И только когда вдруг все стихли и с любопытством уставились на него, понял он, что произошло, и растерялся, забыл, что хотел сказать и зачем поднялся.
– Говори, говори! – весело закричал ему хозяин.
– Что же ты? Говори!
А он стоял как потерянный и не знал, что сказать, что сделать.
Все невольно засмеялись, глядя на его смущенное, красное от испуга лицо, и только она одна, бабушка, не улыбалась даже. А смотрела на него покойно и ласково, будто говорила: что же ты, мы все поймем, – скажи!
И он выдавил из себя слова, не те, разумеется, что так задушевно пели в нем, а совсем другие – жалкие и беспомощные, не умеющие выразить то, что он сейчас чувствовал.
– Я о бабушке... то есть об Евдокии Петровне... Чтоб все выпили за нее... то есть за ее здоровье...
– Ура-а! – зычно закричал хозяин и вдруг встал, подбежал к Андрею, схватил его в свои богатырские лапы и расцеловал. – Молодец! – горячо дыша в самое ухо Андрея, прошептал он. – Дорого ты сказал! Доро-го! – Потом, все еще держа юношу за плечи, он повернулся к старухе и крикнул: – Так берем, мама, этого шахтарчонка во внуки!
Все захлопали, закричали; мужчины с рюмками в руках пошли к Евдокии Петровне – чокнуться.
– Семеро нас, мамо, осталось от отца, – сказал Иван. – Всех вы, мамо, выкормили, людьми сделали. Низкий поклон вам!
– Спасибо, спасибо вам, детки! – отвечала смущенная и растерянная старуха. – И я с вами до хороших дней дожила. И тебе спасибо, Андрюшенька! Первый раз вижу тебя, а – родной. Спасибо тебе! И всем добрым людям – спасибо! – Она поклонилась. – Не забываете старуху, мне это лестно. Вот теперь заплакать бы, – сказала она совсем неожиданно, – да беда: плакать я не выучилась. Али заплакать, что ль, Настя! – крикнула она невестке.
– Так ведь в радости вроде не плачут, мама! – смеясь, ответила та.
– Ну, а с горя я и сроду не плакала!
После обеда хозяин сам пошел провожать ребят. С Андреем он был особенно ласков, но и на Виктора уже не хмурился, был приветлив и с ним.
– Вы заходите ко мне, ребятки, – говорил он, идя с ними по двору. – Как вздумается, так и заходите! Эк, денек хорош! – прищурился он на солнце. – Последний. Осенью у нас – нехорошо. Дожди замучат.
Он подошел с ними к калитке и остановился.
– Хорошая у вас улица, зеленая... – сказал Андрей. – Липы какие!
– Сами садили, – ответил мастер. – Нам ведь здесь – жить! Вон-он там, где плетень, видите – там тесть мой живет. Вы как раз под его огородом и работаете...
– То есть как! – не понял Андрей.
– А так! Наша лава как раз так и проходит... под его огородом. А вон туда – пласт «Мазурка» пойдет. А коренной штрек – тут вот... – Он чертил рукою в воздухе, и Андреи изумленно следил за его пальцем, словно то была волшебная палочка: перед нею недра распахивались. – Да-a! А как бы вы думали? Двухэтажный у шахтера дом... Хоромы! Значит, там внизу я работаю, рабочий кабинет там мой, а тут – отдыхаю, водку с друзьями пью. – Он засмеялся. – Ну, заходите! Дорогу теперь знаете. А Дашку я на цепь прикую. Так что без опаски заходите! – и он протянул приятелям руки.
– Вы меня простите. Прокоп Максимович! – вдруг сказал Виктор: он все время хотел это сказать и волновался. – Я тогда за столом глупость сказал, обидел вас... вы простите. Я как дурак...
– Да нет, нет, что ты! – сердечно перебил его забойщик. – Я уж и забыл!
– А я не забуду... я теперь – никогда...
Андрей удивленно взглянул на друга; в первый раз слышал он, чтобы Виктор сам винился; но он ничего не сказал.
Они простились с Прокопом Максимовичем и пошли домой. Некоторое время шли молча.
– Ты хорошо сказал... про бабушку... – вдруг тихо произнес Виктор. – А я свинья!
– Что ты, что ты, Витя!
– Нет, ты молчи. Я сам знаю. Свинья. – И он мрачно пошел вперед, уже не глядя в сторону товарища.
