Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. 4 том."

Автор книги: Борис Горбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

3

Виктор Абросимов сказал жене правду: он стосковался. Стосковался по живому, самостоятельному делу, по веселому, трудовому общению с людьми, по кипению и трепету горячей горняцкой жизни, просто по шахте стосковался. Ему не терпелось поскорее, да притом с головою, нырнуть в дела и заботы. Руки чесались.

Не отдохнув как следует с дороги и предоставив Даше устраиваться в новом директорском доме как знает, он ранним утром следующего же дня поехал в город представляться начальству.

Начальник комбината, тоже горячий, крутой и еще молодой человек, но уже прогремевший на весь Советский Союз как талантливый и смелый горняк, встретил Виктора радостно и по-товарищески; так в авиаполку встречают нового летчика, которого хоть и не знают еще лично, но зато знают, где и у кого он учился, какой он школы, с кем летал, а следовательно, и чего можно ждать от него в полете. И у Абросимова и у начальника комбината учителя были общие, а школа – одна.

Абросимов с первого взгляда понравился начальнику, он угадал его молодое нетерпение – это тоже понравилось – и немедля поехал вместе с ним в трест, собрал аппарат, представил нового управляющего и. так сказать, ввел Виктора «во владение».

– А теперь – владей и действуй! А мы тебе, друг, поможем!

Начальник уехал, а Виктор стал осматриваться в своих «угодьях и владениях».

Еще в Москве знал он, что трест в прорыве, но это не испугало его, а даже... втайне обрадовало. Теперь никто не скажет, что он пришел на легкое, на готовенькое. Трудней задача – слаще и победа.

Впрочем, и ребенок тоже, прежде чем сложить картинку из кубиков, все кубики сам сперва смешает и разбросает. Видно, самой природе человека свойственна жажда преодоления.

Трест был в прорыве. Но это, разумеется, не означало, что шахты попятились вспять, стали работать хуже, чем они когда-либо раньше работали: тогда это был бы не прорыв, а катастрофа, впрочем почти немыслимая в нашем хозяйстве. Даже находясь в прорыве, «Крутая Мария», например, давала сейчас куда больше угля, чем в самые лучшие, стахановские дни Виктора когда-то. Раньше за такую добычу ордена бы давали. А сейчас – казнили. И это было и справедливо и понятно. Каждый день оснащались шахты новыми механизмами, входили в строй новые мощности, новые горизонты, новые стволы; по-новому работали и люди. И требования к шахтам предъявлялись новые.

Нет, трест не покатился назад, в позавчерашний день, но он топтался на месте, во вчерашнем дне, а следовательно, и отставал от общего бега и роста. Это и был прорыв.

Виктору Абросимову и предстояло вместе со своим трестом сделать прыжок из вчерашнего в сегодняшний день, догнать товарищей.

Для этого ему нужно было прежде всего осмотреться. Он поехал по шахтам.

В эти дни Даша совсем почти не видела мужа. Он редко бывал дома и в тресте. Иногда он даже ночевать оставался на шахте. В первые дни из треста сунулись было к нему с тысячью каждодневных мелочей, которые всякому работнику аппарата всегда представляются самым главным делом, но Виктор, почти физически почувствован, как двинулась на него громада «текучая», сразу же круто, даже грубо отмахнулся от нее:

– К главному инженеру! Все – к главному инженеру!

А сам продолжал изучать шахты. Он исползал все лавы, сунул нос во все «помойницы», часами просиживал в электровозных депо, в мастерских, кочегарках, без устали ходил по участкам, влезал во все щели и углы, ворошил маркшейдерские планы, подолгу беседовал с людьми. При этом он сам ничего не говорил, только спрашивал. И хмурился.

Теперь ему некогда было думать о том, как отнеслись к его назначению подчиненные, смеются над ним или трепещут. Сам собою установился и стиль его первых сношений с ними: он еще ничего не требовал от людей, но ничего и не обещал; он не кричал на них, не грозился всех и вся снять с работы, даже не хвастался, что все перевернет вверх дном. Он сам вдруг притих, увидев, какое огромное, трудное дело дали ему в руки. И все спрашивал, спрашивал, доискиваясь правды и пытаясь в ней сам разобраться.

И то, что он был немногоречив, понравилось людям. А то, что не кричал, некоторых даже испугало. Заведующие шахтами не успели еще почувствовать его руку, но уже догадались, что рука будет крутая, шахтерская...

– Слава богу! – сказал старик Горовой, заведующий шахтой «4-бис». – Кажется, наконец, дельного хлопца дождались...

Только с Андреем отводил Виктор душу. Они часто, хоть и ненароком, сталкивались где-нибудь на шахте, под землей или в конторе. А иногда, поздно ночью, возвращаясь с шахты, Виктор просто вваливался к Андрею домой, как был в пыльнике и грязных сапогах, и они засиживались до утра, беседуя...

– Ох, тяжелое, тяжелое досталось мне наследство! – ему одному жаловался Абросимов. – Плохо вы тут хозяйнували...

– Куда хуже! – соглашался Андрей, хоть к этому хозяйничанью имел касательство малое: всего месяц, как приступил он к исполнению обязанностей первого секретаря горкома. До этого все работал парторгом на «Марии».

В последнее время секретари горкома партии менялись часто. Уже давно уехал на учебу Нечаенко, давно работал в обкоме партии Харитонов. Предшественник Андрея был человек новый, плохо знающий угольное дело; его сняли вместе с управляющим трестом.

На пленум приехал секретарь обкома и, к общему удивлению, порекомендовал возложить исполнение обязанностей первого секретаря горкома не на Швыркова – второго секретаря, а на Андрея Воронько. Швырков остался вторым и сразу же сделался тайным и непримиримым врагом Андрея.

Но Андрею тоже некогда было думать об этом; он, как и Виктор, «ползал по лавам», знакомился с людьми.

– Куда хуже! – соглашался он, слушая Виктора, и в свою очередь рассказывал ему, что сам видел на шахтах, освещая неожиданным светом уголки, оставшиеся темными для Виктора, метко характеризовал людей. Он словно опять, как тогда в лаве, в ночь рекорда, светил Виктору лампочкой, чтоб легче было ему рубать, опять подбадривал:

– Давай, Виктор! Давай, родной! Давай...

Он и сейчас говорил ему, смеясь:

– Ничего, ты выдюжишь. Ты, черт, двужильный!.. Мы в тебя все верим.

Вместе с Андреем Виктор пошел в первый раз после приезда и на «Крутую Марию». Пошел не как управляющий. Как сын. И невольный трепет почувствовал он, едва переступил порог нарядной.

Шахтеры встретили его тепло. Они уже узнали его имя-отчество, но по-прежнему говорили ему «ты» – с дружбой и лаской.

В нарядной Виктор неожиданно столкнулся с дядей Онисимом. Они обнялись. У старика даже невольно слеза рванулась, он ее и не устыдился.

– Дядя Онисим, да что ты тут делаешь, в нарядной? – удивился Абросимов. – Ты что, уже не комендант?

– А я, милок, на пенсии, на пенсии... – торопливо ответил старый крепильщик. – Персональный я пенсионер, как же! – не без гордости прибавил он.

– Так зачем же в шахтерках?

– Как зачем? А в шахту еду!

– Так ты ж говоришь – на пенсии!

Все засмеялись вокруг. С хитрецой усмехнулся и сам дядя Онисим.

– А это... это, сынок, так... – ответил он. – Это, чтоб, значит, дома не скучать. Да и врачи советуют: говорит, моим легким горный воздух нужен.

– Выходит, перехитрил ты своих «выдвигателей», дядя Онисим? – улыбнулся Виктор. – Все-таки вернулся на шахту?

– Вернулся! Как не вернуться? – растроганно сказал старик. – Мне, милок, и умирать тут в шахте...

Он и не знал тогда, что слово его – вещее.

Подошли Светличный и Прокопий Максимович. Вот они снова собрались все вместе на «Крутой Марии» в нарядной, как и десять лет назад, в «день рогожи», как и пять лет назад, в ночь рекорда, как и два года назад, в утро после свадьбы Виктора... И нарядная все та же, что была. И стены, хоть, видно, и побеленные недавно, но уже в тех же знакомых пятнах... Да и измазали их, видно, все те же знакомые спины – забойщиков, крепильщиков, проходчиков, старых товарищей Виктора.

Ему захотелось узнать, кто сейчас из забойщиков гремит на шахте, кто является теперь наследником и преемником его шахтерской славы.

Он спросил об этом Светличного.

– Да все Митя Закорко, – ответил тот. – И Великанов Алексей. Этот – новый... Они и гремят...

Виктор поискал глазами Митю Закорко, своего давнего конкурента, и – не нашел... Зато в толпе, густо окружавшей его, разглядел Сергея Очеретина. И весело подмигнул ему.

– А ты что ж, Серега, позволяешь? – крикнул он ему через головы. – Допускаешь, чтоб новички тебя обгоняли?

Очеретин смущенно высунулся вперед.

– Да ведь что сделаешь? – своим певучим, комариным голосом отозвался он. – Сам знаешь, какое у меня образование? Полторы-две нормы я, конечно, даю... А за образованными угнаться где же? – и он даже лампочкой махнул.

– Кто ж это образованные? – усмехнулся Абросимов.

– А хоть бы и Великанов. Он и училище кончил. И на курсы ходит. И книжки запросто, как профессор, листает. Ну, ясно – все секреты ему и известны.

– Какие секреты? – спросил заинтересованный Виктор. – Любопытно узнать...

– А секретов никаких нет! – неожиданно сказал шахтер, стоявший совсем близко от Виктора. Это и был Великанов.

Он оказался совсем не похожим на свою фамилию молодым пареньком, белобрысым и застенчивым, похожим на девушку. Виктор угадал в нем новый и малознакомый ему еще тип шахтера – из училища, и невольно вспомнил себя, каким он был в его годы. «Нет, я, пожалуй, был покрепче и победовей», – самодовольно подумал он.

– Никаких нет секретов, – повторил Великанов застенчиво, но не робко. – Я и Очеретину советовал... И другим... Просто интересуюсь я геологией, вот и все...

– Ну и как же вы применяете вашу геологию? – спросил Виктор, сам не заметив, что вместо обычного здесь приятельского «ты» говорит этому мальчику «вы».

– Изучаю структуру пласта, на котором мне работать, давление боковых пород... В общем, ничего особенного! – вдруг совсем застеснялся Великанов.

– Ты про свою теорию отжима расскажи, Алексей! – ласково сказал ему Светличный. Видно, Великанов был его любимцем, а может быть, и питомцем; у Светличного всегда есть питомцы.

– Это любопытно, – сказал Виктор и впервые почувствовал в своем голосе что-то непривычно начальственное, отчего вдруг сам смутился. – Нуте-ка, нуте-ка, давайте!

– Видите ли, это так... – объяснил Великанов. – Я заметил, что если сделать подбой и так оставить до завтра, то назавтра уголь становится мягче... рыхлее, что ли... Боковые породы как бы выжимают его, и тогда его совсем легко брать. Я всегда к концу упряжки подбой делаю и оставляю... И ребятам советовал...

– Вот как! – удивился Виктор и совсем внимательно посмотрел на парня. «А он тоже... бедовый, по-своему! Мне в свое время такие теории в голошу не приходили. И говорит чисто, культурно. И шахтерки у него аккуратные, словно он не в угле возится, а в фруктовом саду...»

– И сколько же вы таким манером угля «выжимаете»? – спросил он Великанова.

– А когда как! – скромно отозвался забойщик. – Вот вчера триста тонн взял...

– Триста?!

Да, это втрое больше знаменитого рекорда Виктора! Выходит, – и следа и пыли не осталось от былой абросимовской славы. Триста тонн! А в газетах – никакого шума. И сам герой не шумит, стоит, скромно потупясь... как красна девица... как мимоза... «Интеллигент какой-то, черт его побери совсем! И на шахтера-то не похож!» – подумал Абросимов почему-то с неприязнью и даже с обидой.

– Ну, а водку-то ты пьешь? – грубо и для самого себя неожиданно спросил он.

Шахтеры дружно захохотали шутке начальника, а Великанов резко вскинул голову и вдруг прямо в глаза посмотрел управляющему и ничего не ответил. И Виктор смутился под этим быстрым, чистым и, как сталь, светлым взглядом, в котором даже и упрека не было, ни укоризны, ни оскорбленного юного самолюбия, а было что-то такое, что сразу переменило их роли, сделало мальчика Великанова – судьею, а Абросимова – ответчиком, заставило его смутиться и покраснеть. И он сам почувствовал, что краснеет, и рассердился на себя на это. А рассердившись на себя, тут же, как это всегда бывает, захотел сорвать свое зло на других.

– Вот видите, какие у вас на шахте орлы! – хриплым, каким-то уже совсем начальническим тоном крикнул он. – А сидите по уши в прорыве, как черти в болоте...

– Так ведь это ж – случай, случай... – обиженно зашумели шахтеры. Тут уж не Великанова, тут их общую честь задел управляющий.

– Что ж сделаешь, когда сброс случился?! – раздались изо всех углов голоса.

– На природу управы нет. Прокурору не пожалуешься.

– Шахта – она шахта и есть.

– Один третий участок и не выполняет плана. Поскольку у них сброс. А у нас – все сто, как часы, каждый день.

– Ведь тут какое дело вышло, сынок... – высунулся вперед дядя Онисим. – Стихия! Наткнулись на нечаянный сброс, что сделаешь! – он покачал головой. – Крутая наша Мария, ох, крутая! То выбухнет, то выпучит, то выбросит – страсть!

– А сбросы надо предвидеть! – нетерпеливо перебил его Абросимов. – На то карты есть...

Но тут он вспомнил, что эта шахта Светличного, вспомнил, что сам он – управляющий и ему кричать нельзя. Остановился. Передернул плечами. И сказал уже мирно:

– Ладно! И со сбросами разберемся. Давайте лучше закурим, хлопцы!

Он достал из кармана коробку папирос и, раскрыв ее, протянул.

И когда со всех сторон потянулись к коробке бесцеремонные, дружеские руки, он опять почувствовал себя сыном, вернувшимся в отчий дом. Но сыном, на плечах которого теперь лежит вся забота о семье

4

Только в предмайские дни вызвал, наконец, Виктор Абросимов к себе в трест всех заведующих и главных инженеров шахт. Пришел на совещание и Андрей.

– Рассаживайтесь, товарищи! – хмуро пригласил Виктор, продолжая стаять за своим столом и роясь в бумагах так, как, по его мнению, должен был рыться в бумагах большой начальник.

Люди поспешно и молча расселись. Ожидалась гроза. Даже скрип стульев был какой-то тихий, подавленный.

Только старик Горовой равнодушно позевывал: он к грозам привык, а на совещаниях ему всегда было скучно.

Виктор быстрым взглядом окинул собравшихся: все в сборе. Вот они все тут, все командиры вахт, его командиры полков: Светличный, Голубев, Посвитный, Горовой, Бело вежа, Шумилов, Ангелов. Любой на них старше Виктора, мудрей и многоопытней; только русый красавец Беловежа ему ровесник. А работают они все плохо!.. Мудрецы! Ишь, сидят, в усы отдуваются... Усы завели. Побрить бы их всех!

Но он твердо решил держать себя в руках. Он и сейчас не станет кричать, брызгаться не будет. До этого он не унизится. Но будет беспощаден.

Он опять, но уже исподлобья, поглядел на всех. Потом взял какую-то бумагу со стола и поднес к глазам.

– Я думаю, хрипло начал он, – что каждому из вас будет интересно узнать итоги вашей работы за апрель. Извольте, я оглашу.

Все шеи вытянулись. И хотя каждый заведующий знал свои итоги назубок, до ночных кошмаров, все напряженно слушали, словно надеялись услышать что-то новое.

А итоги в самом деле были печальны. Ни одна шахта не выполнила апрельского плана. И в новый месяц трест вступал с длинным хвостом долга.

– Таково зеркало вашей работы! – сказал Виктор. – Так сказать, наш первомайский подарок родине...

– Не срами! – тихо попросил Горовой, вдруг сразу и неожиданно вспотевший. – Самим стыдно...

– Стыдно? – звонко подхватил Виктор, но тотчас же взял себя в руки крутым усилием воли. Только сжатый кулак его задрожал на настольном стекле. – Хорошо хоть стыдно... – пробурчал он. – А то люди со стороны думают, что мы и вовсе стыд потеряли.

Все по-прежнему молчали. Андрей смотрел в окно. Там, на площади, перед самым трестом плотники сколачивали первомайскую трибуну. Вероятно, им самим нравилась эта веселая, почетная работа: было видно, как они, оживленно смеясь меж собою, споро и охотно постукивали молотками.

– Хорошо! – сказал Виктор, вставая – Я не буду попрекать вас прошлым. За прошлое вы, а не я в ответе. А вот за будущее, – чуть повысил он голос, – за будущее нам уж вместе придется отвечать. И крепко отвечать!

Он вышел из-за стола и крупными шагами пошел по комнате. Его проводил не один встревоженный взгляд.

У двери Виктор остановился, потом почти бегом вернулся к столу. Но не сел. Больше он уже вообще не садился.

– Посмотрим же, с чем мы в май идем, – сказал он. – Начнем... – он обвел взглядом собравшихся, и под этим колючим, недобрым и в то же время где-то в самой глубине неуловимо робким взглядом все невольно поежились. – Ну, вот с вас, Иван Гаврилович, начнем! – сказал он Посвитному. – Поскольку вы и есть главный именинник.

Посвитный тотчас же готовно подался вперед и даже улыбнулся, словно ему было приятно, что «баня» начинается именно с него. Виктор почти с ненавистью глянул в это умильно расплывшееся лицо, на эти седые усики торчком, на волосы ежиком. «Черт его знает, какой-то у него вид... старорежимный! – уже не в первый раз удивившись, подумал он. – И как только могут сохраняться такие ихтиозавры? Заморожены они, что ли?! Уж этого-то он не будет щадить!»

– Всех хуже ваша «София» работает! – отрывисто и зло сказал он Посвитному. – Безнадежно плохо. Что у вас с горизонтом шестьсот двадцать?

– Стараемся, Виктор Федорович, изо всех сил стараемся!.. – даже прижимая руки к сердцу, ответил Посвитный.

– Плохо стараетесь. Я ведь был – видел. Ковыряетесь вы на этом горизонте, а не стараетесь. Когда горизонт должен был войти в строй? – обернулся Абросимов к Петру Фомичу, главному инженеру треста.

– Около двух месяцев назад, – нахмурив брови, ответил тот.

– Не «около», а точно! – воскликнул Виктор. – Ровно два месяца фигурирует этот злополучный горизонт в плане добычи, и ровно два месяца с него ни единого грамма угля! Ну, как же тут выполнять план по тресту, скажите, пожалуйста?

– Справедливо, совершенно справедливо. Виктор Федорович! – поторопился улыбнуться и даже хихикнуть Посвитный.

– А ваш действующий горизонт? Пятьсот? Разве он дает то, что должен давать? Что ни день – аварии, простои, безобразия...

– И это совершенно точно вы заметили! – опять охотно закивал головою Посвитный. И нельзя было понять, действительно ли смиренно кается и сокрушается Посвитный, или юродствует, издевается над молодым начальником.

«Ах, верткий, верткий, скользкий какой! – невольно восхитился Горовой, наблюдая, как разнимает Посвитного по косточкам управляющий, а Посвитный все крутится, все юлит, вывертывается головой, и ускользает, и ускользает... – Да неужто опять целым уйдет? – даже взволновался старик; как и большинство заведующих, он Посвитного терпеть не мог. Неужто и сейчас не подцепят его под жабры? Да где там! У него жабер-то нет. Кожей дышит. Уйдет!» – решил он и громко, ожесточенно хмыкнул..

Виктор тотчас же, словно только этого трубного звука он и ждал, обернулся к нему.

– А теперь вы. Сидор Трофимович! – сказал он тоном, который ничего доброго не обещал.

Горовой сразу же принял свой обычный, защитный, равнодушный вид. Только чуть приосанился да ногтем большого пальца молодцевато тронул свои дремучие запорожские усы: мол, пожалуйста, критикуйте, я – готов.

И стал слушать.

– У вас, Сидор Трофимович, пласты пологие, надежные, с хорошей устойчивой кровлей. Золотые пласты! А что вы с ними делаете? – выговаривал ему молодой управляющий. – И коллектив у вас надежный, старый, золотой. Замечательный коллектив! А как работаете?

– Сам знаю – никуда! – добродушно согласился Горовой и тут же пожаловался: – Неполадки нас губят, то да се.

– Не неполадки вас губят, – строго сказал Виктор, – а вы шахту губите. Самое слабое место у вас – механизмы. Варварски вы наши золотые машины используете...

– Что-о? – взревел Горовой, разом потеряв свой равнодушно-снисходительный вид и даже приподымаясь с кресла,

– Варварски! – брезгливо повторил Виктор.

У Горового обиженно задрожали губы под усами.

– Это ты зря, зря обижаешь. Виктор Федорович! – со стариковским укором сказал он. – Это ты мне в самое дорогое попал. – Я – машину обожаю. Я с каждой новой машиной, как с дитем, нянчусь, хоть сам и не механик. Я, если хочешь знать, первый механизатор по нашим местам, это пусть все подтвердят.

– Вот ты и живешь этой старой славой первого механизатора, – усмехнувшись, ответил Абросимов. – А от славы-то уже одни лохмотья остались... Одни дыры... Ну, какие у тебя сейчас лавы, в каком они виде? Ведь все, как на подбор, – скособочены, покривлены...

– Это верно... – шумно вздохнул Горовой. – Лавы – это я согласный...

– А отчего лавы покривлены?

– Ну, причин много... – развел руками Горовой.

– Одна причина: плохая работа врубовых машин! – строго сказал Абросимов. – Не берут твои врубовки верхний куток, оставляют... То есть полной цикличности нет. А косая лава – косой и конвейер. А где косо – там и рвется. Вот и рвутся конвейерные рештаки... вот тебе и твои неполадки...

– Так главная причина – напряжение низкое в моторах... Что тут сделаешь? Оттого и врубовки не доходят... не берут верхний куток...

– А отчего напряжение низкое? – охотно подхватил Виктор.

– Я так мыслю, что моторы старые, – нерешительно объяснил Горовой.

– Не верно! Я видел ваши моторы. Им еще, как солдатскому котелку, служить да служить. А напряжение низкое у вас оттого, что трансформаторные камеры отстают...

– Не поспевают, это верно... – крякнул Горовой. – Так ведь не намного... – И он уже, как школьник на учителя, робко посмотрел на бедового управляющего.

– «Не намного»! – зло передразнил Абросимов. – Всего на десять – двадцать метров... Так? А ты знаешь ли, первый механизатор, сколько ты на каждом метре теряешь? Считал? А я у тебя на шахте подсчитал. Ты тридцать процентов напряжения теряешь на зажимах мотора из-за отставания трансформаторных камер.

Горовой беспомощно взглянул на него и вдруг густо-густо покраснел.

– Пристыдил! – тихо сознался он. – Пристыдил старого дурака! Постой-ка! – он кряхтя полез в карман и извлек оттуда клеенчатую записную книжку и толстый карандаш. – Дай-ка я запишу себе на память. Скажи, пожалуйста! – удивился он. – Такую простую вещь, а упустил.

– Запиши, запиши! – улыбнулся Виктор, следя за стариком повеселевшими глазами. Но потом вдруг круто повернулся, чтоб обрушиться уже на следующего завшахтой, – на этот раз на Голубева, человека с простодушным, добрым, приятным и каким-то точно всегда обрадованным лицом, жизнелюба и хлебосола.

Ругать его было невозможно, – такое у него было лицо.

– Вот и у вас, Яков Афанасьевич, – тоже невольно улыбнувшись ему, сказал управляющий мягко, – все лавы искривлены. Не лавы, а балерины какие-то! На носочках стоят! «Лебединое озеро»!

– Мазурка... – неопределенно вставил Петр Фомич.

– А с чего бы вам плясать? – насмешливо спросил Абросимов. – С какой-такой радости? Что план не выполняете? Так тут пляски печальные... Нет, лавы надо выправить! – уже без улыбки сказал он. – Выправить!

– Слушаю, Виктор Федорович, – пробормотал Голубев.

– Вот у вас, кажется на «Куцем Западе», лаву просто положили веером, почти по простиранию. Ну, куда это годится? Нет, выправить, выправить!.. – отрывисто повторил он. – В первую очередь – выправить. Тогда и уголек пойдет!

– Будет исполнено, Виктор Федорович...

– А чего ж раньше не было исполнено? И с механизмами у вас тоже, как здесь выражались некоторые руководители, неполадки. А отчего неполадки, отчего аварии? – вдруг рассердился Абросимов, глядя уже не на Голубева, а на всех. – Оттого, что нормальное понятие, которое в наши дни каждому колхознику ведомо, что механизмам нужен планово-предупредительный ремонт, – будто выветрилось у всех из головы. Предупреждаю: за ремонтом буду следить лично! – сказал он все так же сердито и исподлобья глядя на всех. Достал папиросу и строго постучал ею по коробке. Потом – закурил.

– Неполадки! Мелочи! – зло пыхнул он дымом. – А каждая такая неполадка тысячи тонн угля стоит. Об этом не вредно бы помнить. Вот вас, товарищ Беловежа, что вас тормозит? – неожиданно обратился он к голубоглазому гиганту с русой окладистой бородой, более похожему на полярника-медвежатника. чем на донецкого инженера. Во время совещания он старательно все записывал себе в блокнот, как еще недавно записывал в тетрадь лекции в институте.

Вопрос управляющего застал его врасплох: он смутился, вспыхнул, зарумянился, и теперь никакая, даже самая густая борода не могла скрыть его желторотой молодости.

Впрочем, управляющий уже сам ответил на свой вопрос:

– Ваша главная болячка – нижний штрек на втором участке, и вы это отлично знаете. Знаете – и терпите. А нужно всеми силами, сколько есть, навалиться на этот растреклятый штрек, дать настоящее опережение и расширить, к черту, узкое место. Так? Так! Отчего же вы этого не сделаете?

– Так ведь добыча, товарищ управляющий... – пролепетал сконфуженный, но самолюбивый, как все молодые инженеры, Беловежа.

– А добычу надо давать! А как же? Нам с вами не за то зарплату платят, что мы породу на-гора даем, да на террикон ее вышвыриваем. Уголь надо давать! И столько – сколько страна требует. Вот я и спрашиваю вас: когда будем настоящий уголь давать?

Но смотрел он теперь не на Беловежу, а на Светличного, и тот понял, что этот вопрос ему, и тотчас же почтительно встал.

– Как у вас на «Крутой Марии» дела, товарищ Светличный? – сухо и даже как бы намеренно официально спросил Виктор.

– Как вам известно, Виктор Федорович, мы в прорыве из-за неожиданного сброса на третьем участке, – спокойно, но тоже с подчеркнутым вниманием к вопросу начальника доложил Светличный.

– Ну, а когда же вы этот сброс пройдете?

– Обещаю, что через десять дней «Крутая Мария» будет давать план, Виктор Федорович.

– Через десять дней? – вздохнул Виктор. – Долго, долго... – но подумал он сейчас не о «Крутой Мария», а об остальных шахтах, которые и через десять дней плана выполнять не будут, и ему стало вдруг тоскливо и тошно, как уже часто бывало в последние дни, словно он попал в липкую, тянучую трясину, а выкарабкаться ему оттуда не дают, барахтаться же в тине – противно.

– Ну, а остальные когда обещают? – хрипло спросил он и посмотрел при этом в окно, словно оттуда, а не от заведующих, должен был прийти правдивый ответ.

– Да ведь вы, Виктор Федорович, такую программу нам начертали, такую программу-максимум, – разведя руками, а потом с хихиканьем потерев ими, ответил Посвитный, – что для ее реализации время, время надобно! Но приложим. Все усердие приложим. И в кратчайший же срок.

– А между тем, – поморщившись, перебил его Петр Фомич, – управляющий требует, и в этом я его целиком поддерживаю, только одного; наведения элементарного, обязательного порядка на шахте. Для этого никаких особенных подвигов не надо.

– Ну, – улыбнулся Андрей, – чтоб теперь да быстро навести порядок – как раз подвиг, нужен. И, как на подвиг, надо поднять людей на это дело. Так прямо и сказать им: от каждого требуется подвиг.

А Виктор все смотрел в окно.

«Долго, ох, долго!» – думал он, и только одно это тоскливое слово и дребезжало в его ушах. Вот и деревья зазеленеют, и акации зацветут, и весна в срок выполнит свой радостный план, а Виктор все еще будет барахтаться в трясине... А долг будет расти да расти...

После совещания, когда они остались втроем – Виктор, Андрей и Светличный, – Андрей сказал молодому управляющему:

– Ну, брат, ты прямо как художник нарисовал картину состояния шахт.

– Да, но картина-то невеселая... – вздохнул Виктор.

– Зато, зная болезнь, ее лечить легче.

– Долго, ох, долго!

– Ничего. Мы тебе все поможем. Обещаю, что два месяца никто тебя клевать не будет. Не дадим! А ты спокойно выправляй дело.

– Тем более что курс ты наметил верный, – прибавил Светличный.

– Ты думаешь? – рассеянно пробормотал Виктор.

Как на совещании, так и сейчас, он избегал встречаться взглядом со Светличным: ему казалось, что тот смотрит на своего молодого начальника чуть-чуть насмешливо. Виктора давно уже мучило, что так и не удалось ему поговорить со Светличным откровенно и по душам. Не пора ли все-таки это сделать?

– Ты извини меня, Федя, – хрипло и опять не глядя на Светличного, сказал Абросимов. – Мне перед тобой, ей-богу, неловко...

– Почему? – изумился тот.

– Ведь если по правде, по справедливости, так тебе бы здесь руководить, а мне бы тебе подчиняться...

– Вот ты о чем! – чистосердечно расхохотался Светличный, но потом, увидев, что для Виктора это слишком серьезно, придвинулся ближе к нему и сказал, свирепо нахмурив свои косматые брови: – Ты это выбрось, выбрось из головы. Партия лучше знает, кого из нас куда ставить. А я к тебе дорогою душою, – слышишь? – дорогою душою готов и подчиняться и помогать, – и он протянул Виктору руку.

Тот растроганно схватил ее.

– Ну, спасибо! Слушайте, хлопцы! – вдруг, сразу повеселев, вскричал он. – А давайте-ка все ко мне в гости. Ведь мы за этими чертовыми делами так ни разу по-человечески и не встречались.

Друзья охотно согласились, и они шумной, ребячьей ватагой ворвались в новый директорский дом.

Даша обрадовалась им. Обрадовалась гостям, обрадовалась тому, что Виктор рано пришел домой, – не часто она теперь его видела. Она сразу же засуетилась, захлопотала, забегала.

– Сейчас, сейчас буду вас кормить! – посулила она на бегу. – Ведь вы же, как черти, голодные?..

А Виктор стал показывать гостям свой новый дом.

Ему самому здесь не все было знакомо. Каждая картина на стене, каждая безделушка на буфете были для него самого открытием. «И когда только Даша успела? – восхитился он. – Она наладила дом быстрее, чем я – трест...»

– В этом доме жить можно! – изрек Светличный, когда, осмотрел все закоулки, вплоть до веранды и сада, гости вернулись в кабинет.

– И хорошо можно жить, – прибавил Андрей, но тотчас же и заметил: – Э, а книг-то у тебя маловато!..

– Ну, совсем как Нечаенко! – расхохотался хозяин. – Помнишь, как он раз перетряхнул нашу библиотечку?

И они, словно сговорившись, в этот вечер предались роскоши воспоминаний.