Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. 4 том."

Автор книги: Борис Горбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

25

Ранним утром шестого ноября 1935 года в столицу, на Октябрьские праздники, по приглашению Московского Совета приехала большая делегация донецких шахтеров и металлургов. Были здесь и Алексей Стаханов, и Дюканов, и Константин Петров, парторг шахты «Центральная-Ирмино», и многие другие знаменитые люди Донбасса. Были тут и наши герои – Андрей Воронько и Виктор Абросимов.

В жизни Андрея Воронько за последнее время произошли большие перемены. Вскоре же после собрания, на котором он выступил против Рудина, в район прибыла комиссия обкома партии и с ней инструктор ЦК КП(б)У. Комиссия работала недолго и открыла многое, о чем и представления не имел и не мог иметь Воронько. Рудин был снят с работы и тотчас уехал из района. Первым секретарем горкома был избран Василий Сергеевич Журавлев, вторым – Нечаенко. При этом Нечаенко было дано клятвенное обещание, что через год он – уж теперь наверняка! – будет отпущен на учебу. Обязанности же секретаря шахтпарткома на «Крутой Марии» были временно возложены на Андрея.

Он не отказался – «доверием партии, сынок, надо гордиться», – с суровой ласковостью сказал ему на собрании дядя Прокоп, – но настоящим секретарем, таким, каким был Нечаенко. Андрей себя пока не ощущал. Да он и не был утвержден как парторг ЦК, и был уверен, что его и не утвердят: слишком уж он молод и зелен. Но партийная деятельность уже полюбилась ему: она увлекала его самой заманчивой своей стороной – работой с людьми.

В дороге Андрей сразу же невольно потянулся к Петрову, как Виктор – к Стаханову. Там, в купе у Стаханова, уже шел настоящий забойщицкий разговор: вызывали друг друга на соревнование, делились приемами и «секретами», ругали десятников и откатку... А Андрей потихоньку выспрашивал у знаменитого парторга, как он работает, и Петров ему охотно отвечал. Чем-то был очень похож Петров на Нечаенко – такой же молодой, шумный, веселый и тоже – заводила. В делегации его скоро все стали звать запросто Костей, без Кости не ступали и шагу. Вокруг него всегда толпился народ.

Как это всегда бывает, первую половину дороги больше всего говорили о том, что оставалось позади – о Донбассе, о доме, о горняцких делах; вторую же половину – уже где-то за Курском – больше всего о том, что лежало впереди: о Москве. Многие, как и Андрей и Виктор, ехали в Москву впервые, и у каждого были к Москве свои требования. Молодежь мечтала о театрах и развлечениях, пожилые прикидывали, какие гостинцы привезти бы семье. Но все сходились на том, что прежде всего надо побывать на Красной площади, посетить Ильича в мавзолее, отдать ему земной шахтерский поклон и, если удастся, осмотреть Кремль, – но об этом только мечтали.

В Москву приехали ранним утром, когда город еще лежал в тумане. Виднелись только крыши ближних к вокзалу домов и над ними – белые дымки из труб. Пахло углем, как всегда и на всех вокзалах, – это запах дальних дорог, – и это был самый приятный для наших делегатов запах.

– Смотри-и! – обрадованно вскричал Виктор, спрыгивая на перрон. – Нашим угольком потянуло!

Несмотря на раннюю пору, гостей встречали. Они сразу же попали в заботливые руки москвичей. Хозяева – московские стахановцы – повезли донбассовцев в гостиницу «Октябрьскую», где остановились все рабочие делегации, прибывшие на праздник в столицу. В вестибюле гостиницы толпилось много людей – делегаты, фотографы, репортеры, кинооператоры... Услышав, что это донецкие шахтеры приехали, они заволновались:

– Где, где Стаханов? Который?

Стали быстро знакомиться. Многие имена оказались известными Андрею. Слава этих мастеров уже гремела по стране. Были тут невысокий, сухощавый, совсем не похожий на кузнеца Бусыгин, лохматый Фаустов, ткачихи Виноградовы – Дуся и Маруся. Все называли Виноградовых сестрами – хотя были они только подругами и «соперницами». Но «сестры Виноградовы» прилепились к ним, и с этим ничего уже нельзя было сделать. Так называл их народ.

Утренним же поездом приехали и ленинградцы, их было много, и на каждом из них, как показалось Андрею, лежал какой-то свой, особый, «питерский» отпечаток.

– Интеллигенты! – с некоторой завистью проговорил вслед ленинградцам Виктор и тут же решил, что сегодня обязательно купит себе джемпер и заменит им жилет, которого он никогда не носил раньше, а надел только для поездки в Москву.

Прибывали еще и еще делегаты – уральцы, сибиряки, архангельцы, бакинцы – словно вся гвардия советского рабочего класса собиралась здесь, в гостинице «Октябрьская», для какого-то чрезвычайного смотра.

Андрею и Виктору нетерпеливо хотелось поскорее пойти смотреть Москву. Наскоро позавтракав, они вышли в вестибюль и увидели, что и товарищи их уже одеты, готовы в путь. Пошли вместе. И, не сговариваясь, – прямо на Красную площадь.

По дороге Виктор с восторгом узнавал здания, известные ему по фильмам, открыткам и снимкам в журналах. Он радовался знакомым зданиям больше, чем неизвестным. С гордостью называл он их: Большой театр. Дом Союзов, гостиница «Москва», Дом Совнаркома, станция метро «Охотный ряд». Музей революции. И Москва показалась ему давно знакомым городом.

Вот и Красная площадь. Все притихли... Молча ступили на торцы мостовой и остановились на минуту, словно взобрались на гору: дух захватило от простора и ветра.

Вот такой и представлялась Андрею Красная площадь, когда он думал о ней в тиши своего забоя, – полупустынной, строгой и величавой... Кремлевские башни. Мавзолей. Часовые, словно высеченные из камня. Ели, опушенные инеем. Так они и представлялись всегда обязательно в инее. Кремлевская стена. Седые камни. И флаг, раздуваемый ветром, над куполом ВЦИКа. Вершина мира.

А теперь Андрей с товарищами как ни в чем не бывало стоит у этой вершины и не удивляется тому, что стоит здесь. Виктор улыбается. Порхает снежок над ним. Стаханов что-то говорит Дюканову... Оба в добротных новых пальто. Сразу и не скажешь, что это шахтеры.

А это шахтеры стоят на Красной площади, на вершине мира! Долгим, ох, каким долгим путем шли они к этой вершине, шли из глубин земли, со своих бессолнечных горизонтов 640, 710, 830; для них когда-то и дневное солнце было в диковину – по неделям не выезжали из шахты; для них когда-то иного привета не было, как крик надсмотрщика: «В упряжку! В лямку!»; иного имени, как «чумазые», иной радости, как в кабаке; и не было труда зазорней и горше шахтерского и жизни печальней и постылее, чем эта жизнь на четвереньках. А сейчас шахтеры стоят на Красной площади и не удивляются этому: они почетные гости Москвы; и вот перед ними Кремль, и в Кремле Сталин. Будь на месте Андрея дядя Онисим, он почувствовал бы это куда сильнее молодых! Андрею вспомнились напутственные слова дяди Онисима, с ними старик и на вокзал пришел.

– Встретишь Сталина, Андрюша, не забудь – поклонись ему от нашей «Крутой Марии».

– Да разве ж я встречусь с ним, – улыбнулся Андрей, – что вы, дядя Онисим!

– А как же? Ты ж в Москву едешь!

И сейчас, перед Кремлем, Андрей думал о том, что для него большим счастьем было бы хоть издали увидеть Сталина.

– Да-а... – задумчиво вздохнул кто-то рядом с Андреем. – А хорошо б, хлопцы, в Кремле побывать, посмотреть... – И все подхватили эти слова, видно, о том же думали.

– Конечно, интересно! Место историческое.

– Великое место...

– А еще хорошо б так... – мечтательно сказал Виктор. – Прийти, скажем, в Кремль. И идти, например, по двору. И вдруг из парадного выходит товарищ Сталин... А? А что ж тут такого? – заметив улыбки товарищей, обиженно вскричал он. – Такие встречи бывали. Я сам читал.

– А я был в Кремле, – вдруг негромко сказал шахтер из Горловки, тоже член делегации, человек пожилой и молчаливый, которого Андрей в поезде едва приметил. Все оглянулись на него.

– Бы-ыл? – недоверчиво протянул Виктор. – Когда ж это?

– А в аккурат два с половиною года тому назад.

– С экскурсией, что ли?

– Зачем? – просто и с достоинством возразил горловский шахтер. – Я у Сталина был.

– У Сталина?!

– Да-а!.. – спокойно подтвердил шахтер и рассказал, как в 1933 году, весной, их, группу старых донецких шахтеров и инженеров, пригласили в Москву, в Центральный Комитет, чтоб посоветоваться с ними об одном постановлении относительно Донбасса.

– Постой! – вдруг взволнованно перебил его Виктор. – Это постановление тридцать третьего года, где об антимеханизаторах сказано?

– Оно самое.

– Так я ж это постановление прекрасно знаю! – в полном восторге вскричал Виктор. – Я ж тогда на слете ударников был. Помнишь, Андрей? – метнулся он к товарищу и тотчас же опять, жадно, к шахтеру из Горловки: – Так что ж, выходит, это ты, папаша, постановление-то вырабатывал?

– Ну, не я, конечно... – усмехнулся тот. – А мы действительно свои советы давали, это принять на себя могу...

– Да-а! – раздумчиво сказал Дюканов. – Повезло тебе, отец!

– Это я и сам чувствую, – тихо ответил шахтер из Горловки.

Москва радушно принимала дорогих гостей. Она показалась им во всей своей древней юной красе и не скупилась на ласку. Стахановцам было даже немного неловко от этого всеобщего внимания и почета. Смущенно принимали они приветствия, конфузились, когда москвичи задаривали их цветами. Но было радостно, что рабочего человека так принимают в столице. Особенный почет выпал, конечно, на долю шахтеров – то ли потому, что народ называл уже новое движение именем шахтера, то ли потому, что москвичам шахтерская профессия казалась наиболее романтической, героической даже. А Москва любила героев – летчиков, полярников, парашютистов, пограничников...

И нашим ребятам полюбилась Москва. Им все тут нравилось: люди, и улицы, и заводы, и театры, и новые станции метро...

– Дворцы! – восхищался Виктор. – Не скажешь, что под землей... Вот у нас бы так.

– Будут и у нас шахты, как дворцы... – возражал Андрей.

– Да где там! Быть этого не может! Тут, в метро, угля нету, – оттого и чисто. А у нас – уголь.

Но Андрей упрямо говорил:

– Нет, будут и у нас дворцы!

Побывали ребята и в Кремле. Оказалось, что и это для них вполне доступно. Все было возможно для них в Москве, все двери распахнуты. Об одном только жалел Виктор: времени мало. Как скупец, дрожал он над каждой минутой. Просыпался раньше всех, ложился всех позже. И все горевал, что не успеет посмотреть всего, что хочется.

Он даже с Дашей не желал встречаться, чтоб времени зря не тратить.

– Ну что она может показать нам в Москве? – недовольно ворчал он. – Только перевод времени.

Но Андрей настоял на том, чтоб встретиться. Нельзя, дядя Прокоп не простит. «И мне Даша не простит тоже!» – грустно думал он при этом.

Встретились утром, у телеграфа. И сразу же пошли покупать Виктору джемпер. Даша была обрадована встречей и не скрывала этого. В универмаге она оживленно тормошила продавщиц, сама выбирала Виктору джемпер; вдруг спросила:

– А домой вы подарки послали?

– Кому домой?

– Ну, родным – в Чибиряки?

Эта мысль понравилась Виктору. Решили тут же все закупить и отправить посылкой.

– Вот удивятся, что из Москвы... – как ребенок, радовался Виктор.

А Андрей, шагая за Дашей по бесконечным лестницам, мучительно размышлял, можно ли, удобно ли сделать подарок Даше, не обидится ли она? И что подарить? Духи, дамскую сумочку, шелковый платок? Но все это не подходило Даше, по мнению Андрея. Вдруг он решился, купил хорошенький портфельчик и, робея, протянул ей:

– Это тебе.

Даша удивилась:

– Ну, зачем это, Андрюша?..

Но подарок понравился. Она поблагодарила. Чтоб не отстать от приятеля, сделал ей подарок и Виктор – подарил какую-то брошку. И Андрей видел, как Даша вспыхнула от радости и тут же приколола брошку к груди, а потом все время на нее поглядывала, И Андрей знал, что теперь она и не расстанется с ней...

Была еще одна встреча в Москве, тоже крепко врезавшаяся в память Андрея и Виктора, и опять по-разному. Их, вместе с другими делегатами, позвал к себе в гостя Никита Изотов. Он был теперь москвич, учился о Промакадемии, но земляков принял по-донбасски: была тут и квашеная капуста, и моченые яблоки, и огуречный рассол, и перец, как динамит, хоть запаливай, и пиво – по-шахтерски – в огромном графине. В квартире было тепло и уютно, но казалось Андрею, что тесно здесь Никите Изотову, как тесно было ему и в забое. Большой, просторный это был человек, и Андрей с невольным трепетом глядел на него. «Учится в академии... – думал он. – А тоже шахтер, как и мы... И немолодой».

– А что, Никита Алексеевич, трудно учиться-то? – спросил кто-то из земляков.

– Да, уголек было легче рубать! – смеясь, ответил Изотов. Потом посмотрел на всех, вздохнул и прибавил: – А учиться надо, надо!.. Особенно вам, ребятки, советую...

Виктор удивленно глядел на него. Такой богатырь, а за школьной партой. Да если б взялся он за молоток – он всех бы перекрыл! А он учится...

Виктор задумчиво отхлебнул пиво из стакана. «А может, так оно и следует теперь шахтерам?» – пришла неожиданная мысль.

Меж тем приближался день отъезда. Уже были заказаны билеты. А уезжать не хотелось из этого доброго, гостеприимного города.

Неожиданно отъезд делегаций был отменен. Задержали всех – и донбассовцев, и ленинградцев, и бакинцев. Напротив, в Москву стали приезжать еще и еще стахановцы. Их собралось уже до трех тысяч. Чувствовалось, что предстоит что-то большое и важное...

...Вечером кто-то негромко постучался в дверь к Андрею.

– Войдите! – отозвался Воронько, думая, что пришел журналист или фотограф; свои чаще всего входили без стука.

Но дверь отворилась, и вошел человек в военной форме. Он вежливо козырнул Андрею.

– Вы товарищ Воронько, Андрей Павлович? – спросил он.

– Да, я...

Военный опять козырнул. Потом сказал:

– Андрей Павлович! Вас приглашает к себе товарищ Сталин. Машина внизу, у подъезда.

26

Нет, это был не сон. Андрей действительно был в Кремле. Еще немного, может быть, мгновение, – и он увидит Сталина... Это мгновение настало даже скорее, чем он бы хотел: Андрей еще не был готов к нему. Но если бы даже целый день просидел он здесь, в приемной, ожидая встречи, он все равно бы не успел приготовиться к ней: к этому приготовиться нельзя.

В его волнении не было, однако, и тени страха. То новое и неизъяснимое чувство, которое испытывал сейчас Андрей, он затруднился бы передать словами. Скорей всего это было сознание незаслуженности вдруг выпавшего на его долю счастья, которое теперь никакими подвигами не окупить и не отработать.

– Прошу вас! – во второй раз сказал секретарь, приоткрывая дверь кабинета.

Сталин шел по кабинету навстречу Андрею медлительной, неторопливой походкой. В его левой руке, полусогнутой в локте, дымилась трубка. Правую он держал перед собой, словно приветствуя гостя.

А Андрей, войдя, все стоял на месте, будто прирос к полу. Потом вдруг спохватился и быстро сделал несколько шагов навстречу Сталину. Они сошлись на середине кабинета.

Разумеется, Сталин отлично понимал, что творится сейчас в душе шахтера, угадывал его волнение. И другой человек, не столь великий. Не столь чуткий, не Сталин, чтобы ободрить Андрея, стал бы преувеличенно-ласково улыбаться ему, хлопать по плечу, а может быть, даже и обнял бы шахтера по-свойски за плечи и увлек бы за собой к столу и тем, вероятно, еще больше смутил бы и встревожил его, окончательно выбил бы из колеи.

Сталин же просто протянул Андрею руку: протянул почти без улыбки, так, словно они не в первый раз встречаются, словно Андрей тут запросто бывает каждый день, и ничего необыкновенного нет в том, что он пришел сюда сегодня.

– Здравствуйте, товарищ Воронько! – сказал Сталин негромко и добродушно.

И Андрей обрадованно и бережно пожал протянутую ему руку. В эту минуту почувствовал он, что вместе с ним руку Сталина пожимают и Виктор, и Прокоп Максимович, и Дед, и дядя Онисим, и Митя Закорко, и Даша, и все коммунисты, все шахтеры, все люди «Крутой Марии». Это от их имени он, Андрей Воронько, партийный секретарь «Марии», пожал руку генеральному секретарю партии большевиков. Это от их имени он здесь, у Сталина. Он только их делегат. Это не ошибка; здесь, в этом кабинете, он на законном основании.

И он успокоился.

Только теперь он увидел, что стоит в большом, показавшемся ему пустынным кабинете светлого дерева. И Сталин смотрит на него ласково и с любопытством, с тем добрым любопытством, какое бывает только у того, кто сам любит людей. И Андрей доверчиво и без робости посмотрел Сталину прямо в лицо.

Дорогое, знакомое лицо. Оно и похоже и не похоже на портреты; оно и старше и моложавей; и добрей, еще добрей, чем на портретах... Сталин смотрит на него с любопытством, но вопросами не торопит, давая ему освоиться; они по-прежнему еще стоят посреди кабинета.

И тогда Андрей сам смело начал беседу. Он спросил о том, о чем первым делом спросили бы на его месте дядя Прокоп, и дядя Онисим, и Сережа Очеретин, и всякий советский человек. Он спросил:

– Как ваше здоровье, Иосиф Виссарионович? – его голос дрогнул искренним волнением, и Сталин это услышал.

– Хорошо, – тотчас же ответил он. – Очень хорошо. Спасибо. А ваше?.. – и, получив ответ, плавным, неторопливым движением руки показал Андрею на кресло у стола.

– Курить можно, – улыбнувшись, прибавил он, когда Андрей сел, и подвинул гостю коробку папирос. Андрей ваял папиросу, но закурить забыл и стал мять ее между пальцами.

– Вы первый раз в Москве? – спросил Сталин, раскуривая трубку.

– Впервые.

– Понравилась Москва?

– О! – только и мог воскликнуть Андрей.

– А приняли вас в Москве хорошо?

– Даже сверх ожидания, Иосиф Виссарионович!

– Отчего же сверх ожидания? – улыбнулся Сталин. – У нас в столице шахтеров уважают...

– Мы этого никогда не забудем, товарищ Сталин... – твердо ответил Андрей.

Сталин уже раскурил трубку и, затянувшись дымом, сел, но не за стол, а в кресло напротив Андрея.

– Я пригласил вас, товарищ Воронько, – сказал он, наклоняясь к собеседнику, – чтобы кое о чем посоветоваться с вами.

– Со мной? – невольно переспросил Андрей, которого в первую секунду слово «посоветоваться» почти ужаснуло.

– Именно с вами. Ведь вы же один из зачинателей стахановского движения. А стахановцы – это люди новые, особенные...

«Да что ж я могу посоветовать вам, – чуть не закричал Андрей. – Да я... я же сам еще, как в потемках. Я же и партработник-то молодой, без году неделя... – Он умоляюще посмотрел на Сталина. – Ах, господи боже мой, какая ошибка вышла! Не того человека позвали к Сталину! Да отправьте же вы меня прочь отсюда, не теряйте своего дорогого времени, прошу я вас...»

Сталин спокойно следил за волнением своего гостя. Потом еще ближе наклонился к нему.

– Расскажите, пожалуйста, – попросил он, – как родилось это замечательное движение у вас в шахте. Всю историю рекорда...

Андрей облегченно вздохнул.

– Это я могу, – охотно, даже с радостью сказал он. – Это – пожалуйста...

Ему показалось, что это и в самом деле будет легко. Он только затруднялся, с чего начать и как все высказать покороче.

Сталин терпеливо ждал.

– А это вот как было... – немножко спотыкаясь, начал Андрей. – Это с того пошло, что стало забойщикам в уступах тесно. – Но он тут же остановился, усомнившись: а знает ли товарищ Сталин, что такое «уступ»? Может быть, это надо объяснить? Он подумал немного и решил, что Сталин все знает.

Он стал рассказывать дальше, как родилась тогда идея сломать старую систему, а труд разделить, и эту идею поддержала партийная организация шахты, но для пробы дали только одну лаву, и на рекорд пошел товарищ Абросимов Виктор Федорович, поскольку он самый сильный забойщик на шахте, и как за час до смены узнали они о рекорде товарища Стаханова, и это еще больше сил прибавило, и явилось желание перекрыть рекорд Стаханова, что и было сделано товарищем Абросимовым, а затем и многими другими шахтерами «Крутой Марии».

– В том числе и мною, – застеснявшись, прибавил Андрей. – Но не намного.

Сталин слушал его очень внимательно, словно каждое слово Андрея было для него драгоценно и за каждым словом он видел больше и дальше, чем сам рассказчик. Но когда Андрей кончил, он медленно покачал головой, и Андрей увидел, что Сталин его рассказом недоволен.

– Все! – упавшим голосом прошептал шахтер.

– Все? – усмехнувшись, переспросил Сталин и опять покачал головой – укоризненно, как показалось Андрею. – Отчего вы мне всей правды не рассказываете, товарищ Воронько? – вдруг с мягким упреком спросил Сталин. – Не доверяете?

У Андрея перехватило дыхание, он растерянно посмотрел на Иосифа Виссарионовича и замигал светлыми ресницами: «Да в чем же я обманул вас, товарищ Сталин? Да разве это возможно? Да что вы?» – почти с обидой мысленно спросил он Сталина.

– Отчего вы не рассказали мне, например, – спросил Сталин, – что ваше предложение работать по-новому встретило яростное сопротивление администрации шахты? Ведь это было?

– Было...

– А секретарь горкома партии. Как его имя? Рудин? Так он даже объявил вас вредителем, а рекорд Абросимова – очковтирательством. Было это?

– Но мы Рудина уже того... уже прогнали, – с неожиданной для себя решительностью сказал Андрей.

– И правильно сделали, – кивнул головой Сталин. Его лицо, впервые за всю беседу, стало жестким. – Давно пора этих Рудиных... этих болтунов... барчуков... неучей... гнать со всех постов! – сказал он брезгливо. – Давно пора! Замечательно, что и в этом стахановское движение помогло партии. Но ведь не только Рудины стояли на вашем пути. Разве не было у вас противников и среди самих рабочих?

– Как не быть – были... – тихо согласился Андрей.

– Вот видите. Были и такие, которые боялись, как бы стахановские нововведения не ударили по их заработку. Так?

– Так...

– А у вас на шахте, говорят, даже такой десятник нашелся, который, когда ставили рекорд, вывел из строя воздушную магистраль...

– А вы и это знаете? – удивился Андрей и покраснел.

– Как видите, – невольно улыбнулся Сталин. – Отчего ж вы мне сразу не рассказали этого, товарищ Воронько?

В самом деле, отчего не рассказал? Отчего решил, что в этот высокий кабинет можно идти только с победными сообщениями? Зачем расхвастался? А в этом кабинете хвастаться нельзя. Тут правды хотят, всей правды.

Теперь он сидел подавленный и пристыженный. И Сталин заметил это.

– Ну, партийный секретарь, – весело сказал он, – понимаете вы теперь, что эти отдельные факты означают? Как руководитель, понимаете?

– Я еще руководитель молодой, – прошептал Андрей, растерявшись от той значительности, с которой это слово, обращенное к нему, прозвучало в устах Сталина.

– И все-таки – руководитель!

Сталин встал и сделал несколько шагов по ковру. Потом опять совсем близко подошел к Андрею.

– Вот что означают эти факты, товарищ Воронько, – сказал он. – Родилось стахановское движение, а вместе с ним сразу же явились и его противники, его враги. Так всегда бывает. Старое всегда становится на пути нового. Новое всегда побеждает только в борьбе со старым, – он посмотрел на притихшего Андрея и прищурился. – Вот вы и расскажите мне подробнее о противниках стахановского движения. Кто они? Кто за ними стоит? Каковы их реальные силы? Что еще мешает движению? Какие меры помощи надо принять?

Он уже больше не садился. То ходил по кабинету легкими, неслышными шагами, то останавливался вдруг, чтобы задать новый вопрос или выслушать ответ.

Андрей старался теперь высказать все: прежде чем ответить, он взыскательно заглядывал в свою душу и в свою память. С ним словно чудо произошло: он стал зорче видеть! И то, что прежде казалось ему случайным, незначительным, простого внимания недостойным и мимо чего он, бывало, с досадой проходил, вдруг приобрело сейчас, освещенное новым светом, свое значение и свой смысл.

Сталин, видимо, был доволен его ответами.

– Вот! А вы говорите – молодой руководитель, – вдруг весело воскликнул он, останавливаясь перед Андреем. – А послушаешь – большой государственный человек!

– Что вы, Иосиф Виссарионович!.. – застеснялся обрадованный, однако, Андрей.

– Небось Стаханов тоже не считал себя государственным человеком, когда шел на рекорд? засмеялся Сталин. – Небось и вы тоже только о своей «Крутой Марии» думали?

– Ну да... – улыбнулся Андрей.

– А получилось всенародное движение. И не случайно! Созрело. Ведь вы и сами забойщик? – неожиданно спросил Сталин.

– Да...

– Какое имеете образование?

– Всего семь классов...

– Всего семь классов! – улыбнувшись, повторил Сталин. – Вряд ли до революции можно было найти хоть одного шахтера с семиклассным образованием. Вы отбойным молотком работали?

– Да... отбойным...

– Ну и как инструмент? Хорош?

– Ничего не скажешь – подходящий инструмент.

– А не устарел ли уже отбойный молоток?

– Что вы, Иосиф Виссарионович! – удивился Андрей. – Только недавно ввели и освоили...

– Ну что ж! Предположим! – смеясь, согласился Сталин. – Все-таки не обушок...

– И сравнивать нельзя! – воскликнул Андрей. – Техника!

– А как у вас врубовки работают?..

– У нас врубовки нет... Они больше на пологих пластах.

– Ну, и как они на пологих пластах работают?

– Не знаю... Не в курсе... – смутившись, признался Андрей.

– Напрасно не знаете, – сказал Сталин. – Вы человек партийный, вы всем интересоваться должны.

– Я теперь узнаю, – торопливо сказал Андрей. – И напишу вам.

– Напишете? – прищурился Сталин. – Ну-ну, смотрите, не обманывать! Буду ждать письма! – И он шутливо погрозил ему трубкой.

– Непременно напишу вам... – повторил Андрей.

– И не только о врубовках. Вообще о механизации горных работ. Мы здесь, в Центральном Комитете, этим особенно интересуемся. Именно механизация, новая техника, вместе с другими факторами и поможет нам ликвидировать различие между физическим и умственным трудом и прийти к коммунизму. Как вы думаете, товарищ Воронько, – спросил он вдруг, и в его глазах блеснули веселые искорки, – придем мы с вами к коммунизму?

– В этом весь наш рабочий класс твердо уверен! – взволнованно ответил Андрей.

– И я так думаю: придем! – улыбнулся Сталин. – Надо только, чтобы все люди в нашей стране работали по-стахановски...

Сталин, полуобернувшись к окну, зажег погашенную трубку и несколько мгновений задумчиво смотрел на кремлевские елки, казалось, осыпанные звездной изморозью.

Андрей поднялся с кресла. Он считал, что пора уходить, и в то же время уходить не хотелось. Драгоценной была каждая минута, проведенная здесь, у Сталина: этих минут теперь Андрею на всю жизнь хватит!

– Спасибо вам, Иосиф Виссарионович! – негромко и от всей души сказал он.

Сталин обернулся, подошел к Андрею.

– Это вам спасибо! – тепло сказал он и протянул

– Про письмо не забудьте! – весело напомнил Сталин, когда Андрей уже подошел к двери. – Буду ждать!..

1951 г.