Текст книги "Федор Волков"

Автор книги: Борис Горин-Горяйнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Убила бобра!..

Он, не стесняясь, повернулся к Воронцовым и насмешливо оглядел их с головы до ног. Очевидно, речь шла о дочери Романа Воронцова – Елизавете.

Молодой красавец Сергей Салтыков и Станислав Понятовский подвели под руки к группе Панина обер-прокурора Шаховского, отличавшегося не принятой при дворе прямолинейностью.

– Канцлер говорит, что государыня еще не вставала, – сказал Сергей Салтыков.

– Ваш канцлер и соврет – недорого возьмет, – громко отчеканил Шаховский.

Воронцовы громко рассмеялись на замечание Шаховского. Все, что клонилось к умалению канцлера, было им чрезвычайно приятно, в особенности старшему – вице-канцлеру.

Прошли, дружески беседуя, Тредьяковский и Сумароков, под руку. Громоздкий и неуклюжий Тредьяковский с удивительным для него проворством поворачивался во все стороны, подобострастно раскланиваясь и улыбаясь. Сумароков шел мрачный, с недовольным лицом, неловко дергался и ни на кого не обращал внимания.

Тредьяковского поймал за фалду кафтана Роман Воронцов, потянул его к себе. Сумароков выдернул руку из подмышки друга и сердито отошел к Паниным.

Через весь зал, разлапо ступая огромными ботфортами и глядя прямо перед собой оловянными глазами, прошел великий князь Петр Федорович. Все примолкли, низко раскланиваясь. Великий князь никому не ответил.

Воронцовы подхватили в дверях под руки кавалерственную даму, графиню Бутурлину, – первую придворную сплетницу. Бережно отвели ее в уголок, наперебой начали что-то рассказывать.

– Ай-ай-ай!.. – басом каркала старуха.

У кавалерственной дамы росли черненькие усики и весьма заметная бородка. На левой щеке красовалась огромная бородавка, поросшая волосами.

– Ну, ужо! Я ж ему! – грозилась кому-то старуха. Она важно двинулась дальше. Без церемонии поймала за рукав Сергея Салтыкова.

– Слышь-ка, ты, непутевый. Знаешь, что про те сказывают?

– Знаю, Дарья Макаровна. Любовником вашим называют. Так сие же ребячьи выдумки. Я еще в кучера не определился.

И невозмутимо продолжал свою прогулку. Старуха раскрыла рот, выпучила глаза и едва не села на пол.

Потеряв надежду на скорое появление императрицы, Сумароков побежал проведать своих комедиантов. Обежал все прилегающие залы и нигде их не обнаружил. Сильно встревожился. Бросился вниз по лестнице, к вешалкам. Комедианты трусливо хоронились между колоннами. Вокруг сновало множество всякого народа.

– Друзья мои, зачем вы не в зале? – воскликнул, разводя руками, Сумароков.

– Не допускают, Александр Петрович, – ответил Волков.

– Кто не допускает? – взвизгнул Сумароков. Федор Григорьевич указал глазами на неподвижно стоящего офицера с каменным лицом.

Сумароков бросился к нему и крикнул прямо в лицо:

– Капитан-поручик Остервальд! Вы имели наглость не пропустить комедиантов, приглашенных самой государыней?

– Не имею распоряжения, господин бригадир.

– Какого распоряжения? Сие пустые выдумки, сударь!

– По должности дежурного в вестибюле…

– Вы поступаете, как неотесанный швейцар! Вы это хотели сказать? Примите к сведению, сударь, что даже сия низкая должность требует от человека вежливости и воспитания! На сей раз вы имеете дело с людьми, а не со скотами, коих вы привыкли загонять по хлевам!..

– Бригадир Сумароков! Вы ответите за ваши оскорбления.

– Готов хоть немедленно! Для некоторых господ оскорбления – как с гуся вода. Не извольте чинить свинских препятствий порядочным людям, господин привратник!.. Пожалуйте, господа!

Сумароков бросился вниз по лестнице к своим комедиантам. Лицом к лицу столкнулся с лениво поднимавшимся Разумовским, в мундире командира Измайловского полка.

– Что шумишь, Александр Петрович?

– Ваше сиятельство! Слезно прошу вашу милость научить господ дежурных офицеров человеческому обращению.

– В чем дело, бригадир?

– Капитан-поручик Остервальд – вот этот самый – два часа изволил продержать комедиантов в загоне под лестницей. Человеческое достоинство возмущается против сего бездушия. Люди явились по повелению государыни, и с ними, полагаю, надлежит обращаться не как со скотами.

Разумовский взглянул на сгрудившихся внизу комедиантов, на ощетинившегося Сумарокова, на каменное лицо Остервальда, улыбнулся и покачал головой.

– Незаслуженные оскорбления… – начал Остервальд.

– Бросьте счеты, капитан-поручик. Исполните то, о чем хлопочет бригадир Сумароков, – сказал негромко Разумовский, продолжая подниматься.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

Александр Петрович, не обращая внимания на сгрудившихся любопытных, повел свою компанию наверх, мимо позеленевшего Остервальда.

Привел в боковой зал, сплошь заставленный мраморными статуями.

– Вот, друзья мои, располагайтесь здесь, как дома. Покосился на каких-то господ, разглядывавших изваяния. Направился к ним, щелкнул шпорами:

– Милостивые государи, тысячу извинений. Сия зала на нонешний день имеет особое назначение.

Господа тотчас же покинули зал.

– Прохвост… Голштинская рожа… – ругался про себя все еще не успокоившийся бригадир. – А я там замешкался! Не спешу, будучи уверен, что вы здесь и наслаждаетесь лицезрением сих особ! – он ткнул рукой в какую-то голую статую. – Приема еще не было, и когда он будет, Аллаху известно. Учитесь терпеть. Присматривайтесь. Привыкайте. Назвался груздем – полезай в кузов. И еще: с волками жить – по-волчьи выть. Ну, я побежал караулить. Ежели паки пристанет какой-нибудь обормот, на манер того Остервальда, – ответ один: по распоряжению ее величества, и пусть катится к чертям. Да не прячьтесь по углам, ребятишки! Держитесь вольно, на равной ноге со всеми. Мы здесь не последние. Любуйтесь на бабочек…

Сумароков исчез, притворив дверь зала.

Ребята, совсем было упавшие духом там, внизу под лестницей, теперь повеселели. Они были восхищены поведением Александра Петровича.

– Какой человек! – влюбленно восхищался Алеша Попов.

– Я его полюбил заглазно еще в Ярославле, когда «Хорева» читали, – заявил Ваня Нарыков. – Плохой человек не мог написать такой благородной вещи.

– Резковат чуточку, – заметил Шумский.

– Да и не чуточку, – рассмеялся Волков.

– Это ничего, – убежденно заявил Иконников. – Я подмечаю, у них здесь порядок такой: хватай каждого за глотку, а не то схватит он тебя.

– А не любят, должно, его все эти… Стервальды… – покрутил головой Куклин.

– А наплевать! Зато мы любим.

Приемная глухо гудела, как переполненный пчелиный улей.

Появился обер-церемониймейстер. Громко откашлялся, негромко возгласил:

– Ее величество государыня!

Неожиданно наступила мертвая тишина. Императрица вышла в темном наряде, со скучным и кислым лицом. Рядом с ней красивая, надменная, снисходительно улыбающаяся Екатерина казалась настоящей повелительницей. За ними, стуча ботфортами, шел наследник.

Императрица и под руку с нею Екатерина медленно двинулись между двумя шеренгами придворных, улыбаясь каждая по-своему и перебрасываясь несколькими словами то с тем, то с другим. Придворные чины, оттирая друг друга, старались протискаться вперед и очутиться на виду. Петр Феодорович, едва войдя, тяжело опустился на какой-то табурет и высоко закинул ногу на ногу, показывая всем сильно стертую подошву сапога.

Обер-церемониймейстер почтительно нагнулся к нему, что-то сказал со сладенькой улыбочкой.

Петр вскинул на него злые глаза, порывисто вскочил и отошел к окну, в которое уставился, искоса оглядываясь иногда назад.

Между тем императрица устало произнесла:

– Господа, прошу извинить за беспокойство. Я сегодня чувствую себя совершенно разбитой. Всю ночь провозилась с делами. Обычного приема не будет. До четверга. До свидания…

Придворные начали откланиваться и покидать зал. Скоро остались лишь немногие сановники.

Императрица изнеможенно прохаживалась по залу, опираясь на руку великой княгини. За ними тянулся обычный хвост фрейлин и постоянных адъютантов.

– Идите, господа, к себе, – промолвила, оглянувшись на них, Елизавета.

Великий князь поймал за кисти поясов двух каких-то невзрачных голштинских генералов, ни слова не понимающих по-русски, отвел их в угол и там, сильно размахивая руками, начал что-то им доказывать. Это можно было принять и за распекание, и за дружескую беседу.

У Петра Феодоровича все душевные движения выливались в одинаково несуразную форму. Он пялил глаза, совал кулаки под нос собеседникам, топал ботфортами и издавал ничего не значащие, короткие немецкие восклицания.

Екатерина, болтая с императрицей о чем-то безразличном и мило улыбаясь, в то же время прислушивалась к выкрикам мужа, старалась не выпускать его из поля зрения.

Не успела Елизавета сделать и двух шагов, как перед ней вырос генерал-прокурор Трубецкой. В руках у него была огромная папка.

– Что там у вас, Никита Юрьевич? – с видом величайшей усталости спросила его Елизавета.

– Очень спешное, ваше величество. Изволили приказать непременно напомнить нонешний день.

– О чем это, князь?

– Проект ответного письма его величеству королю Людовику.

– Ну, это совсем не спешно.

– Почитаю долгом вежливости, государыня, – настаивал Трубецкой.

– Безусловно, князь! Так ведь я же не отказываюсь.

– Осмелюсь напомнить вашему величеству… Письмо короля Франции имеет двухлетнюю давность…

– Ах, боже мой! Если ваш Людовик два года ждал, так два-то дня, надеюсь, может подождать? Не каплет, почитаю, над нами.

Елизавета, прикидываясь нерачительной к государственным делам, лгала. Это была ее политика. Она была вполне в курсе всех дел. Многое делала самостоятельно и тайно, через головы своих министров. Так, не отвечая два года на официальное письмо своего бывшего жениха Людовика XV, она неофициально вела с ним довольно деятельную переписку через посредство одного из своих преданных слуг, итальянского актера Компасси. Подобным же образом поступала и во многих других случаях, путая карты своих министров, обычно состоявших на жаловании у одной, а то и у нескольких иностранных держав, что Елизавете было отлично известно. Ведь такую же систему применяла и она по отношению к иностранным дипломатам. От Екатерины эта тайная деятельность императрицею тщательно скрывалась, однако она была не так проста, все знала в подробностях и с своей стороны вела такую же политику, полную интриг.

Императрица направилась к своим покоям. По пути ей попался Сумароков, вынырнувший откуда-то из-за колонны. По-военному вытянулся.

– Здравствуйте, Александр Петрович. Ах, да… Как ваши комедианты?

– Комедианты жаждут лицезрения своей государыни. Они рядом, в античной зале, согласно желанию вашего величества.

– Правда? Как это мило с вашей стороны, – оживилась императрица. – Мы выйдем к ним, Катиш? Они ведь приличные люди, Александр Петрович?

– Они совсем простые люди, государыня, но, полагаю, приличнее многих непростых…

Екатерина улыбнулась. Императрица задумалась; она как будто боролась с дремотой.

– Мы сейчас взглянем на этих симпатичных людей, Катиш или подождя немного?

– Разумеется, сейчас, государыня. Лично меня весьма радует мысль о создании российского театра собственными силами и с помощью преданных оному делу людей. Я знаю, ваше величество, вы лучше всех нас сознаете пользу сего дела и много, очень много о нем думали…

– Конечно, я думала, Катиш. Иной раз лежишь, ждешь сна и о чем, о чем только не передумаешь! Мне кажется, нам нужно выйти к ним, Катиш, совсем просто, чтобы не смущать простых людей ненужными церемониями. Проще, задушевнее…

– Вы правы, государыня. Только нам следует поспешить, пока великий князь увлечен там своими генералами. Он не большой любитель задушевности.

– Ах, да, да!.. Он действительно способен перепугать всех. Мы сейчас, Александр Петрович. Только прихватим графа Алексиса и еще кого-нибудь подобрее.

Обе высочайшие особы скрылись на половине императрицы.

Сумароков торопливо побежал к комедиантской компании. Комедианты разбрелись по всем углам залы, от скуки рассматривая в сотый раз статуи.

Увидя улыбающегося Александра Петровича, все заулыбались тоже и поспешили к нему навстречу.

– Друзья! Держитесь спокойнее и проще. Государыня сейчас выйдет, – немного торжественно предупредил их Сумароков.

Все взоры обратились на дверь во внутренние комнаты.

Через несколько минут неприятного и неловкого ожидания дверь начала еле-еле приоткрываться. Сначала образовалась щель, потом в щель выглянула хорошенькая белокурая головка.

Чем-то смутно знакомым пахнуло на Федора Волкова.

– Елена Павловна, скоро? – громким шопотом спросил Сумароков.

Комедианты, поднимавшие вчера упавшую карету, узнали Олсуфьеву.

– Елена-то Павловна скоро, а вот как там – трудно сказать. Собираются, как на смотрины, – со смехом громко сказала Олсуфьева, входя в залу. – Здравствуйте, господа.

Комедианты поклонились. Олсуфьева с улыбкой осмотрела их всех. Направилась прямо к Федору Волкову.

– Здравствуйте, мой спаситель. Я вас сразу узнала, хотя вы и не тот, что были вчера.

Протянула руку. Кивнула также Грише и Ване Нарыкову.

– И вас узнала. И вас. Сегодня я вас за купцов не приняла бы. Скорее за путешествующих иностранцев.

– За иностранцев из Ярославля, – засмеялся Сумароков.

– Для нас, Александр Петрович, Ярославль более неведом, чем Париж. Мы знаем, что в Париже существует «Французская комедия», а что мы знаем о «Ярославской комедии»? Федор Григорьевич, и вы, господа, помните – вы мне обязаны визитом. Тсс… Я замечаю движение воды…

– А вы – ангел, возмущающий воды источника, – успел шепнуть Сумароков.

На пороге стоял, что-то прожевывая и добродушно улыбаясь, граф Разумовский.

– Они здесь, матушка. А с ними, конечно, и ваша егоза, и их дядька достойный, – промолвил Разумовский, обернувшись к двери.

Сумароков вытянулся по-военному. Комедианты поклонились Разумовскому. Олсуфьева поспешила навстречу императрице.

Елизавета Петровна вошла под руку с великой княгиней. За ними виднелись Семен Нарышкин и несколько дам.

– Здравствуйте, дети – сказала императрица.

Все очень низко поклонились. Застыли, не смея шевельнуться. Обе высокие особы улыбались, с нескрываемым любопытством, как заморских зверей, разглядывая простые, смущенные лица ярославцев.

Императрица подошла еще ближе, приставила к глазам лорнет. Сказала вполголоса по-французски, повернув голову к Екатерине:

– Какие они милые. Не правда ли, Катиш?

Сумароков сделал два шага вперед, вытянулся. Картавя, отчеканил:

– Честь имею представить нашей милостивой государыне прибывшую из Ярославля компанию охочих комедиантов!

Елизавета кивнула головой Сумарокову:

– Не надо никакой торжественности, Александр Петрович. Мы только без нужды смущаем сих добрых людей. Как вы чувствуете себя, господа, в столице?

– Весьма тронуты милостивым вниманием вашего величества, – ответил Федор Волков.

– Ах, это вы, вероятно, Волков?

– Федор Григорьев, сын Волков, ваше величество.

– Очень рада. Много слышала о вас.

– Весьма польщен, государыня.

– А эти добрые люди? Назовите их нам. Представьте. Будем ближе знакомы.

Волков назвал по именам своих товарищей. Те краснели и смущенно кланялись, смотря в землю.

– Расскажите нам, Федор Григорьевич, какие они исполняют роли. Кто у вас играет невинностей? Ну, понимаете, молодые женские роли? Сии на французском театре называются невинностями.

Федор Волков перечислил:

– Вот Алексей Попов, ваше величество… Григорий Волков, брат мой… Иван Дьяконов, то есть Нарыков… то есть Дмитревский, государыня, – слегка запутался Волков.

– Который же из них Дьяконов, Нарыков и который Дмитревский?

– Сие одно и то же, государыня… один человек, – отвечал Волков, указывая на Ваню Нарыкова, покрасневшего до корня волос.

– У вас все столь богаты в Ярославле, что имеют по нескольку фамилий? – засмеялась Елизавета.

– Прошу извинения, государыня… Не все, но некоторые. Обычай у нас такой. Меня, Волкова, также называют и Полушкиным, по отчиму… Также и Нарыков по-разному откликается.

– У нас проще, – улыбаясь сказала Елизавета. – Почитай, все откликаются на одну фамилию. И ничего, не путаем друг друга. Вот, к примеру, граф Разумовский. У него бедного, только одна фамилия. Граф Алексей, вам достаточно одной фамилии?

– За глаза, государыня. И та длинновата, укоротить бы можно.

– Ну, укорачивать не стоит. Владейте, чем бог наградил. Что касается сего милого молодого человека, ему также достаточно будет одного прозвища. Не так ли, Катиш?

– Полагаю, достаточно, государыня, – засмеялась Екатерина, – поелику и с одним в жизни бывает довольно хлопот.

– Пусть так оно и будет. Оставим его… Дмитревским, Катиш? Это благозвучно. Разумовский… Дмитревский…

– Да здравствует новый граф – Дмитревский! – рассмеялся Разумовский.

– На театре графство ни к чему, Алексис, – весело сказала Елизавета. – Сегодня он граф, завтра князь а там и славный какой император. Так гораздо занятнее. Больше разнообразия. Просыпается человек утром и думает: «Кем, бишь, дай бог памяти, мне быть сегодня? За кого чувствовать?» Уметь чувствовать за всех – это великое преимущество. Оно доступно только немногим счастливцам – комедиантам.

– Чувствовать за всех – да ведь это ж ужас! – с комической серьезностью ужаснулся Разумовский. – Мне иной раз и за себя-то бывает лень чувствовать, охотно бы передал это дело кому другому. А тут изволь за всех отдуваться. И за живых, и за мертвых, и за народившихся. Бригадиру Сумарокову в сердитую минуту придет на ум изобразить какого-нибудь Кия, Щека или Хорева, никогда не существовавшего и совершенно бесчувственного, а ты за него чувствуй! Слуга покорный! Нет, я в актеры не пойду, – хлопотно. Да и нужно ли актеру чувствовать? По-моему, это заблуждение, – спросите самих актеров. Те актеры, которых я знавал, кого бы они ни изображали, чувствовали только одно – колики в боках от долгого болтанья.

– У вас оных колик еще нет? – язвительно спросила Екатерина.

– Кажется, начинаются, – притворно вздохнул Разумовский.

– Граф Алексис – притворщик. Он – урожденный комедиант, – сказала императрица. – Он отлично умеет чувствовать, думать и даже говорить, а все прикидывается, будто ему лень пальцем шевельнуть.

– Да оно так и есть. Лень – великое преимущество, – сказал Разумовский.

Императрица залюбовалась совершенно смущенным Дмитревским.

– Боже, как он пылает, ваш граф Дмитревский. Как девочка. Да он и похож на девочку. Как-то не верится, что это мальчик, – столько в нем нежных красок. Ты мальчик или девочка, мой друг Дмитревский?

Ваня готов был сквозь землю провалиться от смущения.

– Ваше величество совсем его смутили, – сказала по-французски Екатерина, сама любуясь хорошеньким мальчиком.

– Его или ее? Это еще вопрос! – промолвила по-русски совсем развеселившаяся Елизавета. – Послушайте, Федор Григорьевич, вы мне не девочку переодетую подсунули?

– Помилуйте, государыня! – только и мог ответить Волков.

– Я шучу, друзья мои… Просто мне приятно видеть столь юные и открытые лица. Ах, если бы мы не изменялись с годами! Это был бы золотой век…

– То есть, век пеленок, – поправил Разумовский. – Все в пеленках, и ни одной взрослой няньки, чтобы сполоснуть их.

– Вы, Алексис, совсем не чувствуете поэзия.

– Зато отлично чувствую всякие запахи.

Императрица укоризненно покачала головой, взглянув на Разумовского, и продолжала обходить комедиантов, расспрашивая их о разных мелочах.

Великая княгиня заметно заинтересовалась Федором Волковым. Она оглядывала его с видимым удовольствием, стараясь улыбаться как можно доброжелательнее и нежнее. Это не укрылось от Олсуфьевой. На ее лице появилось откровенно-насмешливое выражение.

Екатерина случайно встретилась с ее взглядом.

– Вам смешно, Hélène?[62]62
  Елена (француз.).


[Закрыть] О чем вы думаете?

– О превратностях судьбы, ваше высочество.

– Ах, это вы вероятно, о вчерашнем? Говорят, вы находились в большой опасности?

– Вернее, в большой канаве, ваше высочество.

– И трагедия была предотвращена…

– Комедиантами, ваше высочество.

– Я слышала об этом. Вы дешево отделались.

– Двумя ссадинами на коленях, ваше высочество.

Императрица беседовала с Сумароковым.

– Я очень довольна, Александр Петрович. Поместите этих людей поприличнее, а там посмотрим, что из этого выйдет. Театр зачинать надо безотлагательно. Граф Алексей Григорьевич будет вашим шефом. Я его попрошу. За всем потребным обращайтесь к нему. Граф Алексис, подойдите сюда. Нам нужны ваша помощь и покровительство.

Со стороны лестницы вошел великий князь:

– Что за кунсткамера такая? – сказал он, без церемонии рассматривая комедиантов.

– Мой друг, возьмите на час терпения, – мягко заметила Елизавета. – У нас маленькая деловая беседа.

– А!.. – усмехнулся Петр. – А я полагал, вы посвящаете в мифологию этих молодцов.

Екатерина брезгливо посторонилась от мужа и отошла к императрице, продолжавшей давать свои наставления Сумарокову.

Петр, заложив руки за спину и широко расставляя ноги, прошелся вдоль комедиантской шеренги, мрачно косясь на них. Остановил свои тусклые глаза на красивом и мужественном лице Федора Волкова. Комедиант спокойно выдержал тяжелый взгляд великого князя. В свою очередь скользнул глазами по нескладной фигуре Петра.

– Как звать? – отрывисто бросил тот Волкову.

– Федор Волков.

У Петра Феодоровича конвульсивно задергалась щека.

– Будем знать. Только когда к вам обращается великий князь, к ответу надлежит добавлять «ваше высочество». Понятно?

– Будем знать, выше высочество, – с еле заметной улыбкой сказал Волков.

Наследник резко повернулся и отошел к окну. Постояв минуту неподвижно, принялся умышленно громко выколачивать на оконном стекле какой-то немецкий марш.

Ни Елизавета, ни Екатерина, ни Разумовский не обращали на него никакого внимания. Это его, повидимому, нервировало. Барабанная дробь усилилась. К ней прибавился такт, четко отбиваемый каблуками по паркету, и раскатистый аккомпанемент языком:

– Тру-ту-ту… Тру-ту-ту… Тру-ту-ту…