Текст книги "Современная болгарская повесть"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Владимир Зарев,Стефан Дичев,Иван Давидков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Вы меня угостите сигаретой?

Я чуть не поперхнулся от удивления. Новоиспеченная принцесса сидела, небрежно положив ногу на ногу, и, привычно затягиваясь, глотала табачный дым. Я попробовал пошутить:

– Разве ученицам разрешается курить?

– Не разрешается, но я уже не чувствую себя ученицей.

– Папа, я тоже хочу сигарету, – не совсем уместно вмешалась дочь.

– Глупости, – пробормотал я.

– Но я ведь еще не ученица.

Я заметил, что малышка пыталась сидеть, закинув ногу на ногу. Я почувствовал непонятное смущение. Что-то неладное творилось с нашей дружной компанией из представителей двух с половиной поколений.

Разговор не клеился. Все были как-то смущены и растеряны. Я почему-то нервничал и чувствовал себя виноватым.

Я вышел в другую комнату напомнить жене, что надо бы угостить девушку, и попросил ее взять дочку, так как Эми хочет поговорить со мной о литературе. Жена взглянула на меня с недоверием.

– Я думала, ваша «малышка» чуть помоложе, – сказала она.

Я почувствовал, что улыбаюсь какой-то виноватой улыбкой.

– Да, дети растут не по дням, а по часам. Но я гожусь ей в отцы…

– Не стоит себя переутруждать. Думаю, с тебя хватит одной дочери. А чувства эти, по-моему, отнюдь не отцовские.

Обвинение было столь безосновательным, что я не счел нужным возражать. Но понял, что угощения не будет.

Когда мы с Эми остались в комнате одни, она, кокетливо улыбаясь, положила свою руку на мою и спросила:

– Вы мне простите маленькую ложь?

– Что именно?

Я высвободил руку, чтобы закурить, и обнаружил, что предыдущая сигарета дымит, недокуренная, в пепельнице.

– Я пришла совсем не ради беседы на литературные темы.

– А ради чего? – насторожился я.

Мое профессиональное самообладание, похоже, меня оставляло. Несмотря на хорошее мнение, которое составил о себе самом, я убежден, что далеко не красавец. И никогда меня не обольщали, а тем более такие молоденькие и хорошенькие девушки. От волнения руки у меня увлажнились и я до боли вцепился одной в другую.

– Последнее время вас что-то не видно в скверике.

– Так уж получилось. Были дела в области.

– А я думала, вы на меня сердитесь.

– За что мне на вас сердиться?

– Почем я знаю? Иногда я говорю глупости. А Сашка говорит, что я сумасшедшая. Вы ее не знаете. Это моя подружка. Мы с ней давно дружим. Браслет и серьги – это ее. – Боясь, что не замечу, она обратила на них мое внимание. – Красивые?

– Красивые, – согласился я.

– Когда я сказала Сашке, что иду к вам, она прямо за голову схватилась, говорит – это безумие. Вам неприятно, что я пришла?

– А… нет-нет, – промямлил я.

Похоже, и ее смелость иссякла. Мы замолчали.

– Ведь мы с вами стали приятелями, – заговорила она уже без прежней уверенности.

– Да, конечно, – подтвердил я, тоже не очень уверенно.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо.

– Я и не думаю.

Мы снова замолчали. Когда же она взглянула на меня, в ее глазах можно было прочесть и мольбу, и какую-то отчаянную дерзость.

– Завтра премьера в Народном театре. Вы не могли бы пойти со мной?

Я не знал, что и ответить. Получи я такое приглашение там, в скверике, когда мы играли втроем, я, может, и согласился бы не задумываясь. Но теперь… Перемена, происшедшая с Эми, меня смущала.

– Наверное, у вас есть знакомый актер и он достал вам билеты?

Я злился на собственную глупость – сам не заметил, как начал говорить с ней на «вы», да и вопрос мой звучал нелепо.

– Нет у меня никакого актера. Вчера целый день простояла в очереди за билетом.

– Мне очень жаль, Эми. – Я с трудом взял себя в руки и снова перешел на «ты». – Лучше пойди в театр со своей Сашкой. Завтра вечером я занят.

Она продолжала настаивать, готовая вот-вот заплакать.

– Я достану билеты на другой вечер, когда вы свободны…

Нарочито веселым топом я предложил иное решение вопроса.

– Знаешь, что мы сделаем? Как-нибудь в воскресное утро пойдем в кукольный театр. И дочку мою возьмем о собой.

Эми молчала. Затем взглянула на меня и усмехнулась. Это была совсем особенная усмешка. Было в ней и сожаление, и снисходительность, и какая-то житейская многоопытность, очень меня смущавшая. Вот уж не предполагал, что девушка в семнадцать лет может так усмехаться.

– Терпеть не могу кукольный театр. Предпочитаю живых людей. И все же Сашка была права.

– В чем же?

– Она говорила, что вы не пойдете со мной на премьеру.

– Очень жаль, Эми, но я действительно занят.

Разумеется, я лгал. Просто я боялся, что премьера любовной драмы, которую сама для себя сочинила Эми, с треском провалится или, что еще страшнее, превратится в жалкий фарс. Отдавая должное прекрасному чувству любви, я тем не менее сторонник теории, согласно которой всему свое место и время.

– Извините, что я отняла у вас столько времени, – холодно произнесла Эми тоном хорошо воспитанной дамы и направилась к выходу.

Я проводил ее до дверей. Когда тонкие каблучки застучали по лестнице, дочка спросила:

– Почему тетя Эми такая грустная?

– Она не грустная. Она озабоченная, ведь ей предстоят очень трудные экзамены, – успокоил я ребенка.

– Я хочу, чтобы водяной и меня превратил в принцессу.

Я потрепал ее каштановые волосы.

– Не всегда приятно быть принцессой. Тем более если у тебя на носу экзамены.

2

Тетя Эми больше не приходила в наш скверик. Водяной уехал в заграничную командировку. И мы с дочкой чувствовали себя одинокими. Конец весны был дождливым и холодным. Лето наступило неожиданно. Начались вдруг жаркие дни и душные вечера.

За неделю до отъезда на море мы увидели нашу Эми и ее нового приятеля. У живой изгороди скверика стоял зеленый мотороллер. На нем красовался юноша с нежным, почти девичьим лицом, в ослепительно белой рубашке и небрежно покуривал. Взгляд у него был мечтательный и одновременно презрительный. Нечто среднее между ангельской надменностью и учтивым нахальством. Не знаю почему, но подобные самоуверенные молодые люди меня раздражают. Может быть, это непременное свойство зрелого возраста…

По тротуару бежала Эми, совсем по-девчоночьи подскакивая на одной ножке и размахивая спортивной сумкой. Белое платье развевалось вокруг ее стройных ног. Не было никаких украшений, не было сложной прически, она совсем не походила на принцессу, но зато улыбка ее мощностью в тысячу ватт излучала счастье и молодость.

Дочка кинулась к ней. Эми подхватила девочку, закружила, поцеловала, холодно кивнула мне и ловко вскочила на заднее сиденье мотороллера. Руки ее обхватили ослепительно белую рубашку, она нежно прижалась щекой к спине своего надменного ангела и чему-то улыбнулась. Мотор гудел, словно рассерженный жук. Держа сигарету в зубах, приятель Эми уверенно повел машину.

Дочь в немом восхищении глядела им вслед. Я же почувствовал, что волна моей неприязни к моторизованному кавалеру стала на два балла больше. Вероятно, так выглядит ревность. Впервые я заметил, что начинаю стареть…

3

В конторе нас было шесть душ. Четыре угла и тесное пространство между ними заставлено столами. Единственное окно не в состоянии ни осветить, ни проветрить комнату. Воздух пропитан запахом нечищенных пепельниц и старых книг. Теснота создавала не только гигиенические неудобства.

Любой клиент, идя к адвокату, разумеется, вправе желать, чтобы его дело не разглашали, чтобы оно не превратилось в достояние всего квартала. Представляете, как трудно этого достигнуть, если в комнате, кроме тебя, еще пять адвокатов и подобающее число доверителей.

Я испытал это на себе, когда осенью в контору зашла Эми.

В это время я беседовал со склеротичным стариком, видимо считавшим, что я обладаю сверхъестественными способностями и могу доказать суду, что двадцать четыре года назад он был не предпринимателем, а строительным рабочим и потому, мол, имеет право на пенсию. Третий раз я втолковывал ему, что доказать такое невозможно.

Я не заметил, как открылась дверь. Просто почувствовал, что все пятеро моих коллег уставились на меня. Я поднял голову.

Перед моим столом стояла Эми и смущенно улыбалась. Она была в черном плаще, застегнутом на все пуговицы. Если можно сказать о ком-нибудь, что он неуместен в адвокатской конторе, то в отношении Эми это было именно так. Словно ласточка, попавшая в барсучью нору, – если попытаться отыскать сравнение.

– Я хочу поговорить с вами, – сказала Эми.

– Разумеется, Эми, мы поговорим. Ты подожди немного.

Ласточка робко осмотрелась, не видя, где можно подождать.

– Я еще не кончил, – недовольно брюзжал злополучный кандидат в пенсионеры. – Когда в тридцать шестом я строил на улице Карадимчева дом, то кирпичи закупал на фабрике «Морской лев». Там могут подтвердить, что я лично участвовал в разгрузке машины. Разве это не физический труд?

Я взглядом показал Эми на дверь и ободряюще улыбнулся.

– Я тебя позову.

Эми вышла. За пять минут я попытался разбить гранит логики моего клиента – если все получают пенсии, почему он не может получать? Но из этой затеи ничего не вышлю. Тогда я предложил ему зайти снова через несколько дней. Это компромиссное решение вроде бы его удовлетворило.

Все скамейки в коридоре были заняты. Эми стояла возле ящика с песком для окурков – некоторые использовали его не по назначению как плевательницу. Я пригласил ее в комнату и предложил сесть.

Существует неписаный закон адвокатской этики, согласно которому коллеги никогда не спрашивают друг друга, кто клиент и зачем он пришел. И все же по испытующим, внешне безразличным взглядам моих сослуживцев я чувствовал – они понимают необычный характер посещения.

– Что случилось, Эми? Давно тебя не видел.

– Так уж вышло…

– Где ты сейчас? Учишься или работаешь?

– Работаю.

– Чудесно! Значит, становимся самостоятельными, сами добываем себе пропитание? Где ты работаешь?

– В ювелирной мастерской.

– О, не зевай! – пошутил я. – Не напали бы на тебя гангстеры.

И вдруг она посмотрела на меня строго и сердито. Шутка моя почему-то оказалась неудачной. В следующий миг Эми виновато улыбнулась.

– Я целый день нанизываю стеклянные бусы. Это моя работа.

Наступила неловкая пауза. Мне было неудобно ее спрашивать, зачем она пришла. Я предложил ей сигарету. Она закурила, и мне вспомнилась принцесса, которая приглашала меня на премьеру. Словно это случилось не пару месяцев назад, а очень-очень давно.

– Я хочу с вами посоветоваться, как поступить, что можно предпринять. Арестовали одного моего знакомого.

– За что его арестовали?

– Я не знаю.

Мне показалось, она не говорит всей правды.

– Как его имя?

– Борис Йорданов Тодоров.

Я записал. А рядом поставил большой вопросительный знак.

– Кем задержан?

– Пятым отделением милиции.

– По уголовному делу или гражданскому?

– Нет. Наверное, по уголовному.

Тут было налицо противоречие. Не знает, за что задержан, но знает причины задержания.

– Кто тебе сказал?

– Его приятели.

– И они не знают?

– И они.

Я все больше укреплялся в мнении, что она что-то от меня утаивает. Незаметно увлекшись, я продолжал свои расспросы.

– Когда его задержали?

– В среду ночью.

Я изобразил удивление.

– Интересно. Ночью дома не арестовывают.

– Его арестовали на улице.

Я кивнул, словно это объяснение вполне меня удовлетворило.

– Он был один?

– Один!

– А кто же смог тебе сказать, что его арестовали ночью, а не утром?

Она взглянула на меня с подозрением.

– А я и не утверждаю, что это случилось ночью.

– Хорошо, Эми, – сказал я примирительно. – Сегодня же я выясню, что смогу, а вечером можешь позвонить мне домой.

Девушка скручивала в трубочку какую-то бумажку.

– Вы, может быть, его знаете. Видели… Помните, в сквере… Вы не заметили? У него еще мотороллер…

– А… да-да, – отвечал я словно нехотя. – Припоминаю, но я забыл, как выглядел молодой человек.

– Черноглазый, такой кудрявый, высокий…

– Ну что же, посмотрим, что можно сделать.

Она поднялась и робко оглянулась.

– Где можно заплатить?

– Глупости, Эми! – искренне возмутился я. – Это не большая приятельская услуга.

Эми благодарно улыбнулась. Надо признаться, я, к своему стыду, испытывал что-то похожее на злорадство. Так, значит, надменный ангел с мотороллером влип…

В пятом отделении работал Камен. Мы с ним учились еще в гимназии, потом – на юридическом факультете, у нас была общая компания; позже он стал работать следователем в милиции, а я – адвокатом. Два-три раза в месяц мы встречались с ним за рюмкой, вспоминали молодые годы, рассуждали по поводу, воспитания детей (у него дочка чуть старше моей) или просто болтали, что доступно только очень старым друзьям.

Я позвонил ему в тот же вечер. Мы встретились в маленьком ресторанчике, где нас знали как завсегдатаев. Без всякого заказа официант принес рюмку сливовицы ему, а мне – коньяк. Камен показал на рюмки и усмехнулся.

– Видишь, какова сила традиции? Модернизм куда менее удобен. Отсюда можешь сделать соответствующие выводы для своих литературных опусов.

Я принял вызов.

– Мир не может держаться на одних традициях. Это бы значило отрицать революции.

– Я их не отрицаю. И все-таки, согласись, традиция – нечто очень удобное.

Наша глубокомысленная ресторанная дискуссия продолжалась недолго, но нам удалось разрешить важнейшие мировые проблемы. После того как мы нашли легкий и вполне испытанный способ установления истинно человеческих отношений на обоих полушариях нашей планеты, разговор наш принял более конкретное направление.

– Ты ничего не знаешь о деле Бориса Йорданова Тодорова? – спросил я.

Я всегда поражался быстрой смене выражений лица Камена. Я говорил ему об этом и даже предсказывал великое будущее кинозвезды. Однако он почему-то так и не уверовал в мои предсказания. Добродушный весельчак, с которым мы вели шутливо-философский разговор, мгновенно преобразился в строгого следователя. Он недоверчиво взглянул на меня.

– Что именно тебя интересует?

– Все, что ты мог бы мне рассказать.

– Охо! Ты очень скромный.

– Что делать! Скромность – мой врожденный недостаток.

– Этот тип мне не нравится.

– Мне также. Здесь наши взгляды совпадают. Еще что?

– Кто им интересуется?

– Девушка, с которой, как я подозреваю, его связывают самые нежные чувства.

Камен чертил круги на пачке сигарет.

– А что за птица эта девушка?

– Ох уж эти твои следовательские приемчики! Ты и меня собираешься допрашивать?

– По правде говоря, меня очень интересуют его дружки…

– Ну, что касается девушки, то могу заверить, профессионального интереса она для тебя не представляет.

Он пристально посмотрел мне в глаза.

– Не спеши с заверениями. Или, может, легкомыслие тоже твой врожденный недостаток?

– Слушай, Камен, я говорю серьезно.

– Я тоже. Имя этой девушки?

– Предположим, это моя профессиональная тайна и я тебе ее не открою.

Приятель скептически скривил губы, закурил и долго смотрел на горящую спичку.

– Не могу понять вашей адвокатской психологии. Вы все время, бия себя в грудь, кричите, что являетесь помощниками правосудия, а сами таи и норовите скрыть от него что-нибудь.

– Мне кажется, ты смешиваешь задачи суда и следственных органов. А кроме того, мне интересно знать, насколько официально выраженное тобою мнение милиции об адвокатуре?

– Хватит увиливать! Когда я стану министром, тогда буду выражать официальные мнения. А не хочешь мне назвать имени девушки, я и без тебя его узнаю.

– За то ты и зарплату получаешь, что узнаешь разные необходимые тебе вещи.

Камен усмехнулся.

– В благодарность за нотации, которыми ты меня наградил, могу тебе посоветовать дождаться конца следствия, и тогда ты узнаешь все, что тебя интересует, о твоем любезном Борисе Йорданове Тодорове.

– Эге… Мы, кажется, превращаем его в предмет торговли. Ты мне, я тебе…

Наши бокалы были пусты. Я поднял руку – это означало просьбу повторить заказ.

– Если ты думаешь заплатить по счету, – пригрозил мне Камен, – я буду считать это попыткой подкупить должностное лицо и привлеку тебя к ответственности.

– Ну что ж. По крайней мере на адвоката мне не потребуется тратиться. И перестань, пожалуйста, все человеческие поступки квалифицировать как преступные действия. Так что же, в конце концов, натворил этот Борис?

– Даже тебе это неизвестно? Похоже, что приятельница с «нежными чувствами» весьма скудно тебя информировала.

Замечание было вполне резонным.

– Она ничего не знает, – пробормотал я не очень уверенно.

– Разреши мне на этот счет выразить свое профессиональное сомнение. Итак, Борис, или точнее Боби, – член шайки, которая дважды от нас ускользала. Шайка эта имеет довольно узкую специализацию. Она занимается угоном легковых машин.

– Только и всего? – Я облегченно вздохнул.

– Не спеши радоваться. Хотел бы я на тебя посмотреть в тот момент, когда ты, купив машину, придешь ко мне жаловаться, что она исчезла.

– Благодарю за добрые пожелания. Напрасно ты пытаешься воздействовать на мои частнособственнические инстинкты.

– Ах да, я и забыл, что твои инстинкты всецело подчинены разуму. Но этот случай не столь безобиден, как тебе кажется. Это не просто группа распущенных молодых людей, которые крадут машины, чтобы на них покататься. Бандиты действуют очень систематично. Угнав машину, разбирают ее на части, и нам остается возвращать отчаявшимся владельцам только ее скелет. Согласись, нам это не очень-то приятно.

– Да, пожалуй…

– Сейчас Боби играет в благородство. Не желает выдать соучастников. Хочет взять всю вину на себя.

– Но как хочешь, а это действительно благородно. Нужно уважать в нем эти качества, несмотря на связанные с этим служебные неприятности.

Лицо Камена уже утратило строгое следовательское выражение.

– Именно это меня и пугает… Значит, у этого человека есть что-то за душой… Не все еще потеряно… Какое-то странное сочетание преступных наклонностей и благородства. У меня нет никакого желания видеть в нем шиллеровского героя. Но он не из трусливых… Крепкий орешек. Не поддается никаким воздействиям.

– Похоже, он тебе симпатичен.

– Оставь в покое мои симпатии и антипатии. Меня тревожит проблема молодежи.

– А мне кажется, это ненужные обобщения. Сколько их ни есть, все это – лишь ничтожное меньшинство. Это не типично.

Камен раздраженно махнул рукой:

– Нет, ты меня не понимаешь! Никто не говорит, что это типично. Дело не в процентах. Важно другое. Когда я сталкиваюсь с преступлением, то мучительно хочу понять причины этого явления, его побудительные мотивы, условия, породившие его. Вот Боби, например. Из рабочей семьи, родители его не разведены, сам он до недавнего времени был в комсомоле… Иногда мы слишком легко и просто объясняем все буржуазными пережитками или неблагополучными семьями. В данном случае я не могу понять, почему этот юноша пошел по преступному пути, не могу понять мотивов его поступков. Задумайся, ведь и мы с тобой отцы и живем в полной уверенности, что понимаем своих детей. А завтра? Будем ли мы их понимать завтра?..

– Ты слишком все усложняешь.

– А ты слишком легко смотришь на вещи. Если хочешь знать, это проблема мирового масштаба. Преступность среди молодежи – явление не так просто объяснимое или, вернее, плохо нами изученное. Если бы она существовала только в капиталистических странах, можно было б сослаться на телевидение, фильмы ужасов, детективы. Но она есть и у нас. Так как же?

Его слова заставили меня задуматься. Но все же осталось ощущение, что он перебарщивает.

– Ну, хорошо! Существует. Но каков процент?

Камен прервал меня с досадой:

– Мы сейчас не будем говорить о процентах. И пусть это тебя не успокаивает. Надеюсь, ты имеешь понятие о нарастающей прогрессии в психике преступника. Начинается все с небольших правонарушений и кончается…

– Разбираюсь… элементарно. Но, может, ты меня просветишь?

– Черт возьми! И десяти минут нельзя с тобой поговорить серьезно.

– Послушай, Камен, я прямо-таки немею в восхищении перед твоей склонностью к обобщениям и решению мировых проблем. Но ты перебарщиваешь. Готов биться об заклад, что этот Боби, пройдя через чистилище суда, станет примерным гражданином и образцовым супругом.

Приятель посмотрел на меня хмуро.

– А ты обладаешь таким профессионально приобретенным недостатком, как, например, преступный оптимизм. Сам-то ты уверен ли в том, что говоришь?

Я не был уверен, но упорно защищал свой тезис.

– Я давно заметил, что профессия накладывает на человека свой отпечаток. Подумай сам. Мы с тобой имеем дело с отщепенцами. Такого рода занятия не могут не вызывать черные мысли. Иметь запас жизненного оптимизма здесь не помешает.

– Хватит парить в небесах абстракций. Давай спустимся на землю, поговорим о конкретных делах. Итак, что ты собираешься делать с Боби?

– А ты что предлагаешь? Послать его на Черноморское побережье, чтобы отдохнул после нервного потрясения?

– Хватит шутить. Можешь ты отпустить его на поруки?

– О, наконец-то совершенно конкретный вопрос. А почему я должен его отпустить? Что, у него малые детки? Мне кажется, чем больше у него будет времени поразмышлять в одиночестве, тем для него будет лучше. И я не понимаю, почему ты настаиваешь на его освобождении?

Действительно, почему я настаивал? Может, мной руководило тщеславное желание сообщить Эми, что я добился его освобождения, и увидеть в ее глазах немой восторг, или что-нибудь еще… Во всяком случае, я настаивал.

– Ты знаешь мою теорию, что преступник, убежденный в несправедливости, опаснее ненаказанного преступника.

– О наказании пока не было речи. А предварительное заключение ему зачтется.

– Ты сам признаешь, что тебе здесь не все ясно. Так будем внимательны.

– И как же ты себе представляешь эту внимательность?

– Имей в виду, этот юнец оказал сопротивление милиции при задержании. Это усугубляет его вину.

Наш затянувшийся спор шел по сложной спирали. Выдвигалось много «за» и «против». Наконец мне удалось убедить Камена, так мне показалось. Он обещал доложить прокурору. Я знал, что этого достаточно.

Дома, не успел я закрыть за собой дверь, зазвонил телефон. Жена педантично отметила:

– Четвертый раз.

Прежде чем снять трубку, я сказал ей:

– Я тебе все объясню. Случай очень интересный.

В эту минуту у меня в голове мелькнула мысль – как часто чужие неприятности превращаются для нас в интересные или скучные случаи. На проводе была Эми. Она чуть не вскрикнула от радости, когда я сообщил ей, что Боби освободят под залог. Я отметил про себя, что разговариваю с ней таким небрежным и самоуверенным тоном, словно достаточно мне шевельнуть мизинцем, чтобы достичь всего, чего захочу. Из телефонной трубки на меня хлынул теплый поток благодарности, и я утопал в нем, жмурясь от удовольствия.

– А что это за залог? – спросила Эми, когда поток иссяк. – Я должна за него поручиться или кто-нибудь другой?

Я восхитился ее самоотверженностью.

– Нет. Просто надо внести некоторую сумму, ее определит прокурор. Думаю, не больше ста левов.

– Сто левов? – В теплом потоке появилась холодная, тревожная струя.

– Да. Не больше. А что?

– Нет, ничего. Я достану.

Еще несколько слов благодарности, и она повесила трубку.

4

Утро было солнечным и свежим. Мягкое дыхание ранней осени наполняло воздух. С деревьев слетали пожелтевшие листья и, совсем как на старых картинах, исполненных романтизма и грусти, падали на тротуар.

У трамвайной остановки меня догнал отец Эми. Мне показалось, что я узнал бы его, даже если б он не представился. Он был немногим старше меня, высокий, крупный и неожиданно стеснительный. Ему бы поговорить со мной, но если я спешу… Очень нужно поговорить, для того он и шел ко мне, а увидя, поспешил догнать…

Мы остановились на бульваре. Показался мой трамвай.

Эмин отец говорил сбивчиво: работал столяром на мебельной фабрике и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Кроме Эмилии, у них других детей нет, хотели мальчика, да не решились. А с девочками всегда труднее…

Когда прошел и второй трамвай, я начал нервничать. Пытался осторожно выяснить, чего он, собственно, хочет – спешу, мол, на работу.

Он принялся извиняться, что вынуждает меня опаздывать. Он и сам опаздывает, но надеется как-нибудь уладить. А если и не уладит, сейчас это уже не важно – все так запуталось… Он бы хотел что-нибудь знать о Борисе Йорданове Тодорове.

– Но я его тоже не знаю, – отвечал я.

– И вы не знаете? Странно, очень странно. Эмилия проплакала всю ночь. Она хочет, чтобы я дал ей сто левов. Раньше она никогда денег не просила. Я бы дал. Не бог знает сколько… сто левов. Но жена против. «Зачем, – говорит, – нам вызволять какого-то бандита из тюрьмы?» Она такая… Немного невыдержанная. Вся изнервничалась. А Эмилия, я еще не видел, чтобы она так плакала. Выходит, мы губим ее жизнь. За сто левов? Да мы для своего единственного ребенка, как говорится, готовы все отдать. Но не в этом дело. Кто этот парень? Его все равно осудят?

– Вероятно, осудят, хотя не думаю, что слишком строго. Можно рассчитывать на условную судимость.

Он посмотрел на меня беспомощно.

– Но если его все равно осудят, почему Эмилия так настаивает…

Я не знал, что сказать. Я невольно представлял себя на его месте.

Мне не трудно было войти в его положение. У меня тоже есть дочь. В один прекрасный день она придет ко мне и будет просить внести залог для освобождения из-под стражи какого-то ее приятеля, мне совершенно незнакомого. Ужас! Не отличаясь суеверием, я все же поискал глазами дерево, чтобы по нему постучать. Рядом росла акация…

– Что вы мне посоветуете? – спрашивал он меня. – Дать ей деньги? Ведь молодые так легкомысленны. А если между ними что-нибудь серьезное? Эмилия ничего не рассказывает.

Что я мог посоветовать? Для него внесение залога было равносильно согласию на помолвку. Может, молодые люди действительно любят друг друга?.. Я уже не считал трамваи, которые пропускал. Но только ли проявлением легкомыслия была кража машины?.. Я попытался дать уклончивый совет:

– Эти деньги не пропадут. Вы сможете их затребовать после рассмотрения дела.

Это его, кажется, успокоило. Вероятно, он нашел аргумент, которым мог бы убедить свою неуступчивую супругу.

– Правда? Ну, тогда это не бог знает что.

Мы распрощались после того, как он, многократно извинившись, поблагодарил. Прежде чем вскочить в трамвай, я еще раз постучал по шершавому стволу акации…

5

Через два дня мы с Эми направились в отделение милиции. Настроение у нас было неважное. Засунув руки глубоко в карманы плаща, она шла, не отрывая глаз от тротуара, словно считая плиты. И вдруг произнесла:

– Я боюсь.

Я посмотрел на нее удивленно.

– Чего?

– Не знаю. А вам не случалось без причины испытывать страх?

Я пожал плечами.

– Это нервы. У тебя в последнее время было много неприятностей. Ты переутомилась.

Она горько усмехнулась.

– Неприятности. Дома сущий ад. Мама со мной не разговаривает. Да и отец, бедный, совсем запутался. Не знает, кому угодить. Но есть что-то еще. Мне просто страшно. Вы верите в предчувствия?

– Нет, – ответил я преувеличенно бодро.

Эми остановилась, не поднимая глаз. Зябко поежилась.

– Что-то плохое непременно случится.

Деревья пламенели ярким осенним багрянцем. Было непривычно тихо. Где-то вдалеке слышались звуки пианино. Однообразные, бесконечные ученические упражнения. Мне почему-то вспомнились студенческие годы, и меня захлестнула тихая и теплая грусть.

По улице прогремел трамвай. Мгновение, и рухнул мир задумчивой тишины, разбиты звуки пианино. Шум большого города со всех сторон полонил нас. Надо было стряхнуть с себя это дурное настроение.

– Идем.

Она равнодушно, словно автомат, зашагала рядом.

– Вы думаете, ему много дадут?

– Не думаю. Он еще молод, и это его первое преступление. Скорей всего, получит условно. А ты знала о его подвигах?

Эми подняла глаза. В них было то отчаянно дерзкое выражение, с каким некогда принцесса приглашала меня в театр.

– Знала, хотя он мне ничего и не говорил.

– И не могла ему помешать, остановить?

– Нет.

У меня на языке вертелся вопрос: «Неужели ты так его любишь?..» Но я сдержался, я проглотил этот вопрос. Вкус его мне показался горьковатым, может, потому, что я заранее знал ответ.

Эми осталась ждать меня на улице. Я вошел, представился дежурному офицеру и поднялся к Камену. Он сразу же попросил привести арестованного Бориса Йорданова Тодорова. Через несколько минут дверь отворилась, и милиционер пропустил Боби.

Молодой человек выглядел уставшим, но не слишком обескураженным. К знакомому мне уже надменно нахальному выражению прибавилось еще что-то – какая-то издевательская ухмылочка. И если по лицам можно читать что-то, то на его лице было написано: «Вам еще не надоело возиться со мной? Можно и продолжить, я ничего не имею против».

Камен строго взглянул на него. Его лицо недвусмысленно предупреждало: «Осторожно, малыш, не увлекайся! Напрасно ты петушишься…»

Что же говорило при этом мое лицо? Вероятно, что-то вроде: «Постойте, не ругайтесь. Давайте разберемся во всем, как подобает настоящим мужчинам».

Однако и я чувствовал себя не очень ловко.

Камен сказал:

– Следствие заканчиваю. Подпиши протокол допросов предварительного следствия.

Боби взял авторучку и небрежно подписался.

– Что еще?

Камен подал ему папку:

– Прочти и, если есть какие-нибудь возражения, можешь их изложить.

– У меня нет возражений.

Я протянул руку, чтобы взять папку. Молодой человек посмотрел на меня вопросительно.

Камен пояснил:

– Это твой адвокат. Познакомьтесь.

Дружелюбно улыбаясь, я протянул руку. Но Боби руки моей не принял. Он оглядел меня с ног до головы.

– Я не нанимал адвоката.

– Об этом позаботились твои близкие.

– Кто?

– Эмилия, – сказал я.

Он оглядел меня еще раз и скривил губы в снисходительной усмешке:

– Это вы занимаетесь разными там водяными?

Не помню, когда я еще так краснел.

– Да… мы с Эми большие приятели.

– Не стоило вам утруждать себя. Должен вас предупредить, я приглашу себе другого адвоката.

Камеи явно забавлялся моей беспомощностью.

– Видишь, каков! Крепкий орешек. Он пуп земли.

Я попытался заговорить в тон Камену.

– Молодежи вообще свойственна излишняя самоуверенность. Вспомни, ведь и мы были молоды.

– Что-то не припоминаю, чтобы меня арестовывали за кражу.

Боби поглядывал вопросительно то на меня, то на Камена. Наконец усмехнулся дерзко и снисходительно:

– Вы приятели?

– Тебя это не касается! – сердито оборвал его Камен.

– Напротив, касается. Здесь пахнет сделкой. Вы вроде бы доставляете ему клиентов, гражданин следователь, а он вам за это вроде бескорыстно благодарен.

Камен резко встал из-за стола.

– Не забывай, где находишься!

– Вам не надоело меня пугать? Не станете же вы держать меня здесь всю жизнь только за то, что я разломал какую-то старую телегу…

– Если будете и впредь так рассуждать, – вставил я как можно спокойнее, – загубите свое будущее.

– А вам что за забота?

Мне хотелось сказать ему, что я и гроша ломаного не дал бы за него, но пожалел Эми. Увы, именно я посоветовал ее отцу дать деньги. И не только это… На свою же голову заступался я за него.