Текст книги "Современная болгарская повесть"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Владимир Зарев,Стефан Дичев,Иван Давидков
Жанры:
Космоопера
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Annotation
В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести – «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).
Современная болгарская повесть[1]
Верность времени
Стефан Дичев
1
2
3
4
5
6
7
8
9
Иван Давидков
Николай Антонов
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Иван Остриков
1
2
3
4
5
6
7
Лиляна Михайлова
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
Владимир Зарев
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
Современная болгарская повесть[1]
70-е годы
Верность времени
За тридцать лет литература Болгарии совершила стремительный взлет. Она приобрела богатый поучительный опыт, прошла путь поисков и обретений, который отмечен не только одними успехами.
Известный болгарский поэт Веселин Ханчев мужественно сказал о муках художественного поиска:
Пускай раздумий ножевые раны,
пусть размышлений долгие года
врастают в плоть живую, словно шрамы,
и остаются навсегда.
Современной литературе Болгарии свойственны злободневность, общественная и политическая заинтересованность, глубокий разносторонний психологизм; в произведениях о сегодняшнем дне сочетается репортажно-документальный рассказ и раздумья об этических ценностях личности; философское осмысление истории своего народа, национальных традиций сопровождается творческим усвоением художественного наследия и опыта других литератур. Расширение проблематики в творчестве писателей вызвало тенденцию ко все большему жанрово-стилистическому разнообразию.
Новаторские устремления в литературе обусловлены сложным процессом строительства социалистической культуры, начавшегося в стране после революции 1944 года. С особой ощутимостью они стали проявляться в работе болгарских литераторов с конца 50-х годов, после исторических решений Апрельского пленума ЦК БКП (1956), после устранения элементов догматизма, методов администрирования в руководстве деятельностью творческих организаций. Все это создало благоприятные возможности для развертывания творческой инициативы в разных областях искусства.
Проблема новаторства и национальных традиций во многом определяет ведущие процессы в развитии болгарской литературы за последние годы. И теория, и критика, и практика художественного творчества обратились к разностороннему осмыслению современности. Расширилось и углубилось понимание метода социалистического реализма. Многократно возросло чувство гражданской, партийной ответственности писателя перед народом и родиной. Усилилось этическое и эстетическое воздействие литературы на читателя. Расширилась ее проблематика, обогатилась палитра средств художественного выражения. В литературу уверенно и смело вошла творческая молодежь – поколение, сформированное новым, социалистическим бытием.
Достигнутое за тридцать лет – плоды революции, усилий народа, партии, осуществляющих программу строительства развитого социалистического общества, начертанную X съездом БКП. Достигнутое – результат процессов, протекающих в современном мире, становления интернациональной социалистической культуры. Коллективный опыт литератур социалистического содружества проявляется ныне в расцвете отдельных национальных литератур как новое эстетическое качество, как результат их тесного сотрудничества, взаимообогащения. Литература Болгарии активно участвует в этом процессе.
Для советского, и особенно русского, читателя культура, литература братской Болгарин всегда были близки и понятны – по причинам хорошо известных давних исторических связей между нашими народами. Современная идейно-политическая, духовная общность двух социалистических стран играет огромную роль во все большем их сближении.
За тридцать лет развития социалистической Болгарии издание болгарских книг в СССР стало делом государственной важности и приобрело значительный размах. Советский читатель хорошо знаком и с классической литературой Болгарии, и с творчеством, современных ее писателей. Кроме регулярных публикаций в периодических изданиях, у нас ежегодно выпускаются отдельные книги болгарских авторов. А в пятнадцать томов «Библиотеки болгарской литературы», учрежденной к двадцатипятилетнему юбилею республики и недавно завершенной, вошли лучшие произведения поэзии, прозы, драматургии. И это, конечно, не исчерпывает всего многообразия современной литературной жизни страны. Теперь мы хотим знать не только то, чем жила литература Болгарии пятнадцать или десять лет назад, но и то, чем она живет сегодня, сейчас. Временная дистанция сокращается, и книги, еще вчера бывшие новинками на полках болгарских книжных магазинов, переводятся на русский язык.
И вот – новая встреча: «Современная болгарская повесть». Поистине – современная. В книге – произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами, повести авторов, еще мало известных широким читательским кругам.
Однако в их произведениях отражаются некоторые характерные особенности болгарской прозы самых недавних лет. Литературная критика давно уже говорит о когорте молодых беллетристов, смело раздвинувших рамки традиционного повествования и создавших целое направление в современной болгарской прозе, обычно называемое лирическим.
Лирическая проза Болгарии уже может гордиться произведениями, отмеченными оригинальным авторским видением жизни: сочинениями И. Петрова, Й. Радичкова, Н. Хайтова, Г. Стоева, К. Странджева, Д. Жотева, А. Маковского, В. Попова, Д. Цончева, Д. Вылева, Г. Мишева, К. Цачева, Н. Кирилова, С. Стратиева, Д. Коруджева, К. Николова… Перечень можно было бы продолжить. «Лирики в прозе» тяготеют к доверительно-исповедальной манере повествования. Преобладает повествование-монолог. В рассказе от первого лица передаются разнообразные общественные интересы личности. Такая проза отмечена и специфическими особенностями языка, стиля, сюжетосложения, отличается подвижностью форм.
Большинство этих писателей разрабатывает малые формы прозы. Почти у всех заметно стремление воспротивиться строгому соблюдению канонов традиционных жанров, нарушить их сопредельные границы, перейти к свободной, разомкнутой композиции, создать произведения с ослабленными сюжетными связями. Такое «нарушение» классической формы повествования не ведет, однако, к произволу и субъективизму – молодые прозаики остаются верными времени, находят новые изобразительные средства для концентрации своих идей, для создания художественных обобщений. Ассоциативно-метафорический язык, строй речи, сюжетно-композиционная раскованность позволяют обращаться к раскрытию духовного мира человека в его многообразных социальных и психических проявлениях.
Герои такой прозы предстает как личность, сознающая свою роль строителя нового общества, способная критически, трезво оценивать свои сильные и слабые стороны. Поэтому лирическая проза – при всей ее камерности, известной субъективности – отмечена близостью к жизни общества, отражает социальную психологию целых коллективов людей.
Среди включенных в предлагаемый сборник авторов Стефан Дичев (род. в 1920 г.) – самый старший и самый опытный: он лауреат Димитровской премии, на его счету два крупных исторических романа («За свободу», 1954–1956; «Путь к Софии», 1962), книги для детей и юношества.
Повесть «Эскадрон», современный роман-миниатюра, вышла в 1968 году, а через три года была выпущена вторым изданием. Каноны исторической беллетристики, в которой С. Дичев преуспел прежде, здесь нарушены. Эпизод русско-турецкой Освободительной войны 1876–1877 годов – стремительный героический рейд русского кавалерийского эскадрона под командованием капитана Бураго, завершившийся освобождением Пловдива, – не просто воспроизводится в его документально-исторической достоверности, но трактуется художником в соответствии с нашими представлениями о нормах поведения человека. «Эскадрон» – это повесть о патриотизме и интернационализме, о войне и мире, о доблести и подлости, о чести и братстве. Особая тема повести – размышления об искусстве и его гражданском назначении. Повествование о бесстрашном и лихом капитане Бураго и его казаках, переключающееся то в политический, то в морально-этический, то в эстетический аспекты, звучит эпически-возвышенно, иронично, трагикомично. Таким образом, освободительная война раскрывается и монументально-героически, и в своих частных, житейских деталях.
О событиях рассказывают участники и наблюдатели происходящего – американец Миллет и англичанин Барнаби. Об одном и том же событии мы слышим от людей с разным миропониманием. Их восприятие того, что происходит на Балканах, и совпадает и не совпадает. Рассказ превращается в спор двух мировоззрений – спор о насилии и гуманности, о рассудочности и безрассудстве, о мере правдивости искусства. Столкновение двух миров – магометанско-восточного и православно-славянского – подается через восприятие европейца и американца, и благодаря этому с особой рельефностью очерчиваются свойства национального характера славян – болгар и русских. Такое перекрещивание точек зрения на узловых моментах динамичного сюжета сообщает произведению актуальное звучание.
Полифоничность повествования в книге С. Дичева родственна многим произведениям лирической прозы. Стиль Ивана Давидкова (род. в 1926 г.) отличается еще большей многозначностью. Одну из причин этого болгарские критики оправданно видят в поэтическом опыте И. Давидкова.
Действительно, поэтические сборники И. Давидкова 1950–1960-х годов свидетельствуют о постепенном становлении оригинального изобразительного стиля. Проза И. Давидкова унаследовала от его поэзии метафоричность речи и склонность к философским размышлениям. Уже в первом прозаическом произведении – «Далекие броды» (1967) – определилось умение писателя творческим воображением не просто оживлять картины прошлого, но и доносить их неповторимый колорит. В повести «Ломоть хлеба для путника» (1971) раскрылись новые свойства писательской манеры Давидкова; непритязательные и лиричные воспоминания о прошлом свободно сочетаются с рассказом о быте и нравах болгарской провинции в последние годы господства монархо-фашизма. Тема Сопротивления, неоднократно разработанная в книгах современников, у И. Давидкова прозвучала по-своему.
Повесть «Вечерний разговор с дождем» (1973) – это философское раздумье о прошлом и настоящем, о времени, о жизненном опыте, о духовном мире человека. Становление личности, выбор собственной нравственной позиции в столкновении с обстоятельствами бытия, с добрыми и злыми людьми, формирование таланта – таковы опорные точки этого лирического произведения.
Автобиографический материал писатель интенсивно, как ни в одном другом произведении, использовал для искренней исповеди героя – сначала подростка, затем юноши, молодого человека, мучительно и пытливо отбирающего из потока жизненных явлений зерна доброты, человечности, справедливости. По существу, мы имеем здесь дело с «романом воспитания».
Эпизоды, сцены, впечатления, характеры людей в свободном, лишенном единого событийного стержня сюжете создают широкую и яркую, мозаичную панораму. Нельзя не сказать и о способности И. Давидкова пластично рисовать окружающий мир в деталях, которые выполняют особую функцию в замысле повести. Разомкнутость, незавершенность сюжета словно обещает продолжение начатого разговора-воспоминания о прошлом.
Память о былом – давнем и недавнем, умение извлечь из него необходимые уроки всегда были присущи литературе Болгарии. Современная лирическая проза обогащает эту традицию. В повести Николая Антонова (род. в 1926 г.) «Гибель» рассказывается о трагическом эпизоде, разыгравшемся во время второй мировой войны, – о гибели болгарского торгового судна «Хемус». Экипаж корабля во главе с капитаном Сираковым оказался отрезанным от родины. Драматическая ситуация раскрыта в повести и событийно и психологически. Трагична фигура капитана – человека без семьи, без родины, без идеалов. Ему чужды идеи организованной борьбы с фашизмом. Сильный духом человек, он может взбунтоваться, но бунт его стихиен, бессмыслен. Он покорно исполняет приказ немецкого командования – ведет корабль и людей к неминуемой гибели. Физическая смерть закономерно завершает нравственную гибель этого человека, не нашедшего своего места в борьбе с насилием. Неподготовленным к борьбе оказался и экипаж судна. Писатель показывает, как мечутся эти люди в поисках цели, смысла жизни. Мечутся и не находят. Механическое исполнение своих обязанностей, пьянство, паника, бессмысленное убийство – таковы этапы нравственной деградации людей, предваряющие их гибель.
Повесть Н. Антонова как бы выпадает из традиции высокого рассказа о героическом подвиге, свойственного болгарской литературе. Однако в ней отчетливо видна гражданская позиция писателя – нашего современника, посвятившего свое творчество людям цельным, преданным родине.
В раскрытии актуальных проблем болгарские писатели обращаются к средствам художественной публицистики. Такое обращение характерно для довести Ивана Острикова (род. в 1928 г.) «Границы любви».
Случай из судебной практики дал писателю повод для анализа социальной проблемы преступности среди молодежи. Герои повести – Рапона, Боби, Эми – скорее литературные типы, чем индивидуальные характеры. Писатель исследует причины отклонений от закона, от норм социалистической нравственности, – причины не только житейские, но и моральные, коренящиеся во взаимоотношениях между старшими и младшими, между родителями и детьми. «Границы любви» – это публицистическое размышление об ответственности людей перед обществом.
Интерес к становлению нового человека вообще отличает прозу И. Острикова, его сборники рассказов «День начинается в полночь» (1962), «Баррикада из мешков» (1964), «Цвета пламени» (1965), «Так сгорают алмазы» (1968), «Честность в наем» (1970). К этой теме И. Остриков шел своим путем – от лирического монолога к публицистическому авторскому вмешательству в повествование. Публицистический стиль многих его рассказов непосредственно обращен к гражданским чувствам читателя. Автор словно приглашает его принять участие в обсуждении поднимаемой проблемы.
Процесс формирований личности постоянно интересует Лиляну Михайлову (род. в 1939 г.). Свою творческую биографию она начинала в поэзии («Часы не имеют названий», 1963). Романтический настрой ее лирики выразил оптимистическое мироощущение поколения. Той же потребностью рассказать о себе самой и о своих сверстниках отмечены и беллетристические опыты Л. Михайловой – сборники рассказов «Женщины» (1966), «Дом на углу» (1969), повести «Открой, это я…» (1972) и «Корабль» (1972), книга рассказов «Радость к воскресенью» (1973).
Повесть «Открой, это я…» во многом симптоматична и для творческой эволюции Л. Михайловой, и для всей современной прозы в Болгарии. В отличие, например, от И. Давидкова для манеры Л. Михайловой характерны точность наблюдения, простая и непритязательная фабула, как правило, лишенная обостренных драматических ситуаций. Творчество молодой писательницы, несомненно, находится в общем русле развития лирической прозы. Ее повести свойственны сильно выраженный доверительный тон рассказа от первого лица, тяготение к психологизму в раскрытии духовной жизни современника.
Повесть автобиографична, сюжет ее предельно прост: выпускница вуза, учительница рассказывает о своем первом самостоятельном учебном годе в вечерней школе для шахтеров. Ситуация «типовая», и прежде неоднократно раскрывавшаяся в литературе. Л. Михайлова нашла свой подход к ней. Ее героиня – Николина – тип нового человека, не обремененного индивидуалистической моралью. Она приходит в школу с высокими этическими представлениями об общественном назначении человека, его знаний и нравственного багажа. Жизнь экзаменует ее, вчерашняя студентка сдает еще один – самый важный – экзамен, на высокое человеческое доверие.
Взрослые учащиеся в классе для нее – индивидуальности, характеры, общение с которыми не может прекратиться со звонком на перемену. Все, что происходит вокруг, отзывается в открытой душе Николины. Она не просто «учит», она и сама учится – учится понимать людей, учится у людей. В этом двуедином процессе Л. Михайлова видит источник формирования многогранной индивидуальности современного человека.
Обращает на себя внимание и еще одна тема – становление новой семьи, ее специфической нравственной атмосферы и ее быта. Богата гамма взаимоотношений Николины с ее мужем – инженером, тоже пришедшим на производство из вуза. Традиции национальной литературы в изображении семейно-бытовых отношений преломляются в повести Л. Михайловой по-новому: в семье на смену патриархальной, мещанской морали приходит мораль социалистическая. В квартиру этой семьи постоянно и ежечасно стучится большой мир: откройте, это я!
В сборник включена повесть «Процесс», написанная одним из самых молодых прозаиков – Владимиром Заревым (род. в 1947 г.). Он уже выпустил несколько книг: сборник стихов «Если настало время» (1969), сборники рассказов «Беспокойные чувства» (1971), «Так прекрасно, мучительно, бесконечно…» (1972), «сказку для детей и взрослых» «Большой, странный сад» (1972).
О прозе В. Зарева в болгарской критике много спорят. Одни усматривают в ней нарочитость проблематики, манерность стиля, самоцельность психологического анализа. Другие не без оснований говорят о том, что писатель ищет новых путей в творчестве, в связи с этим понятен углубленный интерес к нравственной, духовной жизни современников, особенно – людей современного города.
Повесть «Процесс» – одно из наиболее характерных произведений молодого прозаика. Ей, несомненно, присущи многие отличительные черты лирической прозы. И в то же время в повести немало самобытного. Криминально-детективный сюжет здесь не главное. Зарев прежде всего тщательно исследует нравственную коллизию в жизни героя – молодого преуспевающего адвоката Андрея Сивриева. «Процесс» – это аналитическое повествование о том, к чему приводит компромисс между гражданским долгом и личными интересами, между словом и делом. Автор как будто бы беспристрастен в оценке своего героя, но на самом деле он принципиально осуждает его за сделку с совестью, за уступки мещанству, эгоизму, тщеславию.
Своеобразные композиция, стилистика повести – рассказ ведется то от лица героев, то от лица автора, – постоянная смена точек зрения на происходящее – не самоцельный прием, а оправданное замыслом средство показать многозначность индивидуальных мотивов и побуждений в поступках личности. Герои В. Зарева привлекательны тем, что они проверяют свои дела строгим и требовательным самоанализом. Писатель показал себя незаурядным мастером психологического монолога. Очевидно, рано еще делать сколько-нибудь определенные заключения. Но очевидно и другое – пристальное внимание молодых прозаиков, таких, как В. Зарев, к новым противоречиям бурно развивающегося общества. Эпоха научно-технической революции порождает специфические конфликты, преломляющиеся в различных сферах человеческого бытия. Кажущаяся однотипность материально-бытовой и духовной жизни людей скрывает в себе новые коллизии. Осмысление этих процессов все чаще привлекает внимание и художников слова.
Путь, по которому идет литература Болгарии, – это путь непрерывного восхождения – целеустремленного, со своими диалектическими законами внутреннего развития. Литература, Болгарии всегда жила интересами общества, всегда стремилась отвечать его запросам, служить народу, быть верной времени. Свидетельство тому и предлагаемая книга повестей.
В. Андреев
© Издательство «Прогресс», 1975
Стефан Дичев
ЭСКАДРОН
Стефан Дичев. ЕСКАДРОНЪТ. Пловдив, 1968
Перевод М. Михелевич.
1
Вечером, после открытия Осеннего Салона 78-го года, Фрэнк Миллет пригласил нас к себе в мастерскую.
Я не раз бывал тут до того, как Фрэнк уехал для участия в Балканской кампании, и сейчас, едва переступив порог мастерской, убедился воочию, что двухлетнее его отсутствие не прошло даром. Не осталось и следа от бурного увлечения классикой. Исчезли гипсовые, слепки, обнаженные тела в золотистом колорите. Исчез даже небольшой Пуссен, которым он некогда так гордился. Куда ни взглянешь, везде разбросаны ружья, амуниция, всевозможные мундиры, русские и турецкие, разного рода трофеи – память о недавнем кровопролитии, успевшем даже для нас, современников, стать историей.
Я смотрел на висевшие по стенам рисунки. Больше всего на них. Сюжеты те же, что и на выставленных в Салоне картинах Фрэнка: идущие в атаку полки, неприступные редуты, портреты бородатых воинов. Но меня поистине озадачило, что и здесь все (шло пронизано каким-то, я бы сказал, трагикомизмом, который я ощутил уже днем, в Салоне, при взгляде на первую же картину Фрэнка. Неужто это наш Миллет с его драматизмом и патетикой? Либо же прежний Миллет был выдуманным, ненастоящим, книжным?.. Я всматривался, размышлял, сопоставлял. Мне мерещилось, что полки, столь яростно устремившиеся в атаку, вот-вот побросают оружие; что неприступные редуты, в сущности, давно пора было покинуть; что бородачи в солдатских мундирах щурят глаза не случайно – они подмаргивают нам. Война войной – казалось, говорил художник, – а жизнь остается жизнью.
Я размышлял над новой философией Фрэнка, над новой, только сейчас обнаружившейся гранью его таланта. Именно об этом намеревался я написать в статье для утреннего номера газеты. У меня в голове уже сложилось начало: «Гость нашего Осеннего Салона американский художник Фрэнсис Миллет, известный публике своими корреспонденциями с театра русско-турецкой войны, явил нам еще одну сторону Искусства…» Говоря по правде, дальше у меня дело не шло. Еще одну сторону? Да, возможно. Но какую? Не ломлюсь ли я в ту дверь, в которую уже давно вошли Гойя и Домье?
– Садитесь, господа! Располагайтесь! – сказал Фрэнк после того, как наша компания обошла; всю мастерскую, шумно выражая свое удивление. – Кому какие напитки угодно?
– Смотря по тому, что вы можете предложить! – отозвался Фрэд Барнаби. Его звучный голос заполнил все пространство под высоким стеклянным потолком.
– Вермут и херес для дам…
– Вздор! – прервала его Элизабет Меррил. Она приехала накануне из Бостона, их помолвка с Фрэнком только что была объявлена, и это, видимо, позволяло им обращаться друг к другу подчеркнуто фамильярно. – Я предпочитаю водку! – продолжала она. – Ведь вы тоже будете пить водку, миссис Барнаби? Фрэнк уверяет, что получил ее в подарок от великого князя!
– И продолжаю уверять, миссис Барнаби! В русской армии существует обычай: тебе вешают на грудь орден, а в придачу дают ящик водки. Весьма разумно, вы не находите?
Кто-то засмеялся, а миссис Барнаби, супруга прославленного путешественника, Элизабет Английская, как мы в тот вечер решили ее называть, чтобы отличать от заокеанской тезки, лишь слегка повела своими худыми плечами и чуть скривила губы. Юная, хрупкая, она казалась сделанной из тончайшего фарфора. Глядя на ее огромного и не слишком поворотливого супруга, я дивился тому, что она еще цела. Совершенно убежден, что миссис Барнаби не разделяла вкусов мисс Меррил, но она сочла необходимым присоединиться к ее требованию. Моя Марго сказала! «О да, в последнее время водка вошла в моду!» Таким образом, программа вечера более или менее определилась.
Общество расселось – доктор Паскье между обеими Элизабет, Мишель и Карло по обе стороны от Марго, Фрэд Барнаби прилег на иноземный мохнатый ковер, вытянув чуть не до середины мастерской свои неестественно длинные ноги, композитор Пшевальский (или Пжевальский, я так и не уразумел, как правильнее) неподвижно застыл на подиуме для натурщиков. Я же забился в нишу за мольбертом – не стану скрывать, к превеликому моему удовольствию, ибо оказался в тени и уединении. Всех видел, все слышал, не будучи принужденным участвовать в разговоре. Рядом высилась огромная кипа рисунков, которые я и принялся с интересом рассматривать, пока Фрэнк наполнял бокалы гостей августейшим напитком. И снова на каждом листе представала передо мной война. Одна лишь война.
На этом и следует построить статью, размышлял я. Вначале несколько слов о художнике, его жизни, полученном образовании, о его странствиях. И о том, что во время последней кампании Фрэнк не просто присылал зарисовки той или иной газете, что его талант служит гуманности, Человеку. А может быть, лучше сказать: Человеку, который улыбается вопреки страданиям и смерти… Я поймал себя на том, что, взяв с мольберта карандаш и лист бумаги, набрасываю строку за строкой лавину скорописи и сокращений, то бишь свою статью, которую затем останется лишь подправить. Однако избранное направление может увести меня в сторону от цели. Перед искусством стоят ныне иные проблемы – я сегодня своими глазами видел это в Салоне. И хулы и похвалы – все бурление страстей молодого поколения художников относилось прежде всего к обновлению формы. Я мысленно опять увидел яркий колорит, воздух, струящийся с полотен, импрессию, эскизность, смелость, свободу композиции. Припомнил споры, имена, пристрастия. Нет никакого сомнения. Все яснее становилось мне, что Фрэнк Миллет находится вне этой волны.
– Приятно удивлен! Весьма, весьма удивлен! – приговаривал доктор Паскье. Речь, как выяснилось, шла о рисунках – тех, что висели на стенах мастерской. – Совершенно новый стиль! Эмоциональный! Все интригует, приковывает внимание. Но вы позволите мне сделать оговорку? Отметить один пробел?
Фрэнк, махнул рукой, как бы говоря – стоит ли дискутировать? Но невеста его ринулась в бой.
– Нет, нет, продолжайте, доктор! Говорите без обиняков! – воскликнула она. Мне начинала нравиться ее непосредственность. – Вы считаете, чего-то недостает?
– Либо, наоборот, кажется излишним! – смеясь, ввернул Карло.
– Излишним?! Вы, очевидно, имеете в виду… Говорила я вам, Фрэнк! Эта кровь повсюду…
– Помилуйте, где же вы видите кровь? – прервал ее Барнаби. – Все рисунки углем или в карандаше…
– Хотелось бы чуть больше интимности… – вновь вступил в разговор доктор Паскье. – Какие-нибудь, скажем, сцены в гареме могли бы освежить… Вспомните Энгра, друг мой. Его «Турецкие бани» не просто шедевр…
– Позвольте, доктор! Да ведь здесь представлен целый мир, во всей своей завершенности! – возразил Мишель. Найденное им определение пришлось мне по душе. Я приписал на листке сбоку: «Мир войны». А Мишель тем временем горячо убеждал художника: – Ответьте ему, маэстро! Вы непременно должны ему ответить!
– Бокалы полны. Выпьем, господа! – улыбаясь, сказал Фрэнк. – Впрочем, известно ли вам, как пьют водку русские?
Поскольку большинству процедура была неизвестна, он незамедлительно нам ее продемонстрировал. Напиток выливается прямо в глотку и заедается кусочком сала или ветчины. Мы старательнейшим образом выполнили урок. Несмотря на это, маленькая англичанка закашлялась, и доктору Паскье пришлось долго похлопывать ее по спине, чтобы унять кашель.
У Элизабет Меррил на глазах выступили слезы, но она держалась стойко.
– Я ничего не почувствовала! – уверяла она. – А вы, мистер Барнаби?
– Мне этот дьявольский напиток знаком, – отвечал путешественник. И, помолчав, обратился к художнику: – А мастику вы пили, Фрэнк? Помнится, там еще были какие-то ракии… сли-во-вица… гроз-до-ви-ца… А?
Миллет с живостью обернулся:
– Фрэдди, вы славитесь своей феноменальной памятью! Как? Неужели вы все забыли?
– Я? Я спрашиваю, помните ли вы!
– Тогда погодите! Одну минутку!
Фрэнк вскочил на ноги. Резкое движение, каким он поднялся с низенькой козетки, подчеркнуло силу и гибкость его фигуры. Подойдя к полкам в глубине мастерской, он порылся там, вынул стопку рисунков и поднес их поближе к лампе. Все озадаченно следили за ним.
– Да, этого, следовало ожидать, – произнес Барнаби, привстав. – Я напоминаю ему о тамошних экзотических напитках, а он опять со своими рисунками. Я думаю, вы правы, доктор. Мисс Меррил, сочувствую вам!
– О да, я, несомненно, внушаю жалость! – согласилась она. Умница, она умела понимать шутки.
Но Фрэнк не слушал их.
– А вот это знакомо вам? – Он показал верхний лист англичанину, а затем остальным.
Я всматривался, пытаясь понять, что там изображено. Крутой каменистый склон. По всему судя, зима. Пушки. Солдаты.
– Ничего не понять, – бесцеремонно заявил Барнаби.
– А зачем вы исчеркали небо? – спросила Марго, как всегда трогательно простодушная.
– Это облака, – поспешил объяснить Карло. – Низкие, стелющиеся облака. Есть такая песенка… – И он замурлыкал мелодию.
– Нет, это ночь! – остановил его Миллет. – Зимняя ночь. Впрочем, если это неясно… Как бы то ни было, тогда была ночь, она-то и изображена здесь. – И, показав следующий лист, спросил: – А вот это, Фрэдди?
– Черт его знает! Конница. Эскадрон или еще что-то. Если вы полагаете, что я могу запомнить все эскадроны, какие мне довелось видеть на своем веку…
– Все помнить невозможно…
– Не понимаю, какая связь между этими вашими эскадронами и водкой… Либо же мастикой, ракиями…
– Однако связь есть! И между этим – тоже! – Он даже с неким торжеством помахал третьим рисунком. То был карандашный портрет молодого русского офицера в кавалерийской папахе набекрень. Прямые брови, параллельно им – маленькие усики. Один глаз прищурен. На губах горделивая, насмешливая улыбка. Такая улыбка производит на женщин впечатление, и Марго первая выдала себя.
– Какой красавчик! – воскликнула она.
Элизабет Меррил откровенно заявила:
– Хорошо, что вы не показали мне его раньше, Фрэнк. А то наша помолвка могла бы и не состояться!
Миссис Барнаби, как и следовало ожидать, сохранила полнейшую невозмутимость. Но зато выражение лица ее супруга решительно переменилось. Изумление, веселость, досада – все вместе проступило на нем.
– Бога ради, Фрэнк! Уж не тот ли это капитан?..
– Наконец-то! Тот самый. Капитан Бураго, Александр Петрович Бураго. Помянем его добрым словом на другом краю земли и выпьем за его здоровье!
– Нет, нет! За него я пить не стану!
– Господа, господа!.. Фрэнк!.. Фрэдди!.. На что это в самом деле похоже?.. – раздались возмущенные возгласы. – Что за ребусы? Какие-то тайны! – Даже Пшевальский (или Пжевальский) протестовал со своего подиума.
– Нам вспомнилось одно происшествие, господа. Одна малая война, если можно так выразиться, в недрах большой войны, – начал было объяснять Миллет, но, будто спохватившись, опять с широкой улыбкой обратился к Барнаби: – Ведь именно той ночью мы впервые встретились с вами, Фрэдди! Разумеется, я знал о том, что вы находитесь по другую сторону фронта. Еще бы! Столь знаменитая личность! Но мог ли я предположить?.. Да еще при таких обстоятельствах, ха-ха!.. – Он громко засмеялся.
