Текст книги "Ключ от рая"

Автор книги: Атаджан Таган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

В своей же душе день ото дня становилось светлее. Нет, не легко было стать самим собой, вернуть утерянную гармонию. Сколько ж дней он провел здесь, в окрестностях аула, который стал ему родным? Топтал пахучую полынь, трогал нагретые солнцем камни, пытался согласовать свое маленькое дыхание с тяжелыми ритмами мира, пытался свои маленькие мысли осветить большим светом истины. Какими же мелкими, недостойными показались собственные честолюбивые мечты разбогатеть, открыть мастерскую, доживать век в праздном безделье! Разбогатеть на несчастье других людей может лишь черная душа! Он благодарен был плену, который уже заканчивался: утрясались последние формальности. Он благодарен был людям, что более года его окружали, помогли подняться над самим собой, благодарен был этой земле. Приближалось время расставания, и все чаще ходил он в степь за аулом – попрощаться. И тогда, оглушенный дикими запахами, сонным жужжанием насекомых, пением птиц, он начинал вбирать в себя неподвластное величие этого знойного неба, начинал свободно, глубоко дышать, обретая наконец ту душевную цельность и благородную полноту, какая возможна лишь в юности. Это невероятное омовение в окружающей природе, казалось, забирало все силы. Ни воля, ни ум его почти не протестовали, когда приходило: «Остаться здесь навсегда, с этими людьми, здесь мое счастье!» Позабыв обо всем на свете, развеяться в этом ветре, в этом невыносимом солнце, в запахе полыни. Никогда он еще не испытывал такой отрешенности от самого себя, от своей прошлой жизни.

И в то же время поражал сам факт своего физического присутствия. Да – он присутствует! И все. Никаких комментариев. И лишь едва заметный, как полынный пыльный запах, привкус смерти, которая ведь обязательно к каждому из нас придет. Но именно это общее сейчас и объединяло его и с этим краем, и с этими людьми, вчера еще чужими, сегодня родными уже. Тревога таяла, как утренняя тень, и вместе с этим вызревали, крепли силы отрицания.

Этот внутренний отказ, который в нем уже созрел, отказ от всяких прав, порожденных культурой, происхождением, образованием, отказ от всяких кастовых, национальных привилегий, от той же мастерской, от домика на берегу моря, – все это не имело ничего общего с отречением. Просто в этой красноватой пустыне, населенной такими же страдающими, благородными сердцами, как и у него, ничего не значат такие слова, как «преуспевание», «положение». И если он и отказывается от чего-то, так это единственно лишь во имя сегодняшнего его богатства, во имя сохранения постигнутого за эти необыкновенно длинные четырнадцать месяцев плена. Которые, оказывается, так быстро пробежали!

День 4 декабря 1861 года стал последним днем пребывания в плену француза Гулибефа де Блоквила.

Бердымурад на прощание устроил обед, его красивое лицо было грустным. И не деньги были тому причиною – а он получил за пленника от представителя Хорасана Юсуп-хана всего 1,864 тумена, то есть намного меньше, чем рассчитывал, – нет, не деньги были причиной грусти. Бердымурад сам незаметно привязался к «мулле Перенгли», и жаль ему было с ним расставаться. Хотя сдержан был Бердымурад по-прежнему. Остальные жители аула, наоборот, были возбуждены, горячо жали руку «мулле Перенгли», просили не забывать, просили простить им их невольные обиды.

Последним подошел попрощаться Мухамедовез-пальван; положив руки Блоквилу на плечи, глядя прямо в глаза, он сказал:

– Нелегкими были дни, которые ты провел среди нас, мулла Перенгли. Это так. Но ты сам подумай. Мы должны были быть построже со своим пленным. Мы могли и продать тебя кому-нибудь чужому. Может, человек, который купил бы тебя, относился бы к тебе еще строже, чем мы. Поскольку мы сами бедные люди, то и тебе пришлось жить в нужде. Ты был не прав, когда не раскрывал перед нами своей души, не верил нам… Ну, а теперь, если мы и обижали друг друга, простим друг другу обиды. Прости нас за все, а мы тебя прощаем. Пусть аллах поможет тебе добраться до своего народа. Аллахи акбар![106]106
  Слова, сказанные Мухамедовез-пальваном при проводах парижанина, – дословный перевод из журнала «Всемирный путешественник» за 1867 год, т. 2, с. 43.


[Закрыть]

Блоквил хотел ответить Мухамедовез-пальвану, так много сделавшему для него, что-то подобное же: теплое, хорошее, но горло сдавило, навернулись слезы. Он позабыл и о деньгах, которые выплачены за него, и о долгом плене, и о всех страданиях, унижениях, которые перенес. Он видел тех же самых людей, которые его окружили четырнадцать месяцев тому назад, когда привезли его сюда. Те же старики, опирающиеся на посохи, те же джигиты, женщины с детишками, которые подросли за этот год и были уже не на руках, а за юбки держались. Люди были те же самые и уже не те, в глазах их была неприкрытая грусть. Да ведь и сам Блоквил за этот год сильно изменился. В сущности, он был уже другим человеком.

Все стояли и улыбались ему. Блоквил никак не мог тронуться с места. Тут мальчик выбежал из толпы и протянул что-то ему. Блоквил взял, глянул и с грустной улыбкой вернул: «Пусть останется это тебе, малыш, на память о «мулле Перенгли»! То была блестящая пуговица от нарядного костюма, в котором он появился здесь. Как давно это было! И где тот костюм! Давно исчез. А вместе с ним исчезло и все тщеславное, мелкое, суетное…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Когда небольшой, легконагруженный караван из семи-восьми верблюдов стал проходить мимо брошенного стойбища, мулла Перенгли соскочил с седла и побежал в сторону колодца. Он пробежал мимо полуразваливше-гося сруба и, перейдя на шаг, медленно направился к тому месту, где еще совсем недавно стояли две кибитки, тек светлый ручеек человеческой жизни. И вот ручеек пересох. Перед ним лишь холодные следы тярима да очага, который никогда уж не разгорится. Мулла Перенгли снял с головы шапку, серебристые волосы рассыпались волнисто по лицу. В памяти человека, возвращающегося на родину, встали как живые старый добрый чабан, Ила-ман с ножницами в руках, растоптанная юная Огульдже-рен, муж ее, умерший от горя. Из голубых глаз француза Гулибефа де Блоквила выкатились две крупные слезы и упали в эту сухую, многострадальную землю.

Ключ от рая
(повесть)

Перевод П. Краснова

1

Этот знаменитый с некоторых пор холм под названием Попушгум расположен неподалеку от селения, чуть южнее. Холм, собственно, не был ни искусственным сооружением, возведенным в незапамятные времена человеком в оборонительных или других каких целях, ни могильным курганом, это была просто-напросто довольно высокая куча песка, насыпанная и скрепленная самим аллахом. До поры до времени, а именно до научно-технической революции, люди не придавали ему никакого особенного значения: изредка разве что поставит чабан с помощниками шалаш на его вершине да местные селяне унесут от подножия с полмешка песка на свои нужды… Но, повторяем, с некоторых пор среди людей, именующих себя механизаторами, Попушгум превратился если не в знаменитость, то, во всяком случае, в крайнюю необходимость для их известного всей стране хлопководческого труда.

Причина всего этого была самая простая, техническая, или, если хотите, снабженческая, что, впрочем, почти одно и то же нынче, – не было аккумуляторов. Бывшие прежде аккумуляторы изработались, новых никто не давал, и вот наловчились трактористы загонять после работы свои «Т-40» на Попушгум, на самый скат: утром забирались в кабины, включали скорость, отпускали тормоза – и поехали… Те трактора, которые не заводились таким вот примитивным способом, брали на трос, с буксира заводили. И целый день потом все трактора эти усердно молотили двигателями, переводили солярку и нервы водителей независимо от того, нужно это было или нет: если заглушишь, без посторонней помощи в чистом поле не заведешь… Главное, чтобы работы не останавливались, так все считали.

Человеку много чего надо, но иногда трактористам казалось, что в их селе Годжук есть все, кроме этих самых аккумуляторов… Их не удавалось найти не только наладчикам, бригадиру или главному инженеру, но даже и всеми уважаемому председателю колхоза. А ведь Арап-ага столько лет руководил колхозом, что уже, наверное, и не помнил себя не председателем; все ему были не просто знакомые, а друзья, все он мог достать и всего добиться, вплоть до того, что на их «айрадуроме» близ села во время дефолиации хлопчатника садился не один, как это бывало везде без исключения, а сразу целых два «кукурузника»… Но когда дело доходило до этих маленьких невзрачных аккумуляторов, Арап-ага опускал руки. «Проси что хочешь, – говорил он любому, кто обращался к нему с этим маленьким, казалось бы, вопросом, – Хочешь, до конца года машину дам?! Не хочешь?.. Ну, смотри. А с этим вы ко мне даже и не ходите, нету». И широко поводил рукою, показывая, что нигде нету. Как было не поверить такому уважаемому человеку!

2

Солнечные лучи еще лепестков хлопчатника не коснулись, когда Ягмур-еген был уже на вершине, то есть на Попушгуме. Прибавка «еген» к его имени означала «племянник», такая уж была в их селе кличка всей его семьи: и его старший сын был Эсен-еген, и жена Бостан-еген, и сам он, сорока лет, всем они были «племянниками». Скоро станет «егеном» и младшенький, которому всего два месяца.

Трактор у Ягмур-егена был сравнительно новым, работать можно, что уж тут говорить, если бы еще и аккумулятор был… Что ж, придется заводить так. Он залез в кабину, скорость была поставлена еще вчера; поддал малость горючего и отпустил тормоза…

Но двигатель, то ли вволю надышавшись ночной прохладой, то ли еще по какой причине, лишь задымил, лишь чихнул несколько раз, пофыркал, пока трактор катился вниз, и так и не «взял». Ругая на чем свет стоит Сельхозтехнику и себя, что не прокачал топливную систему, Ягмур-еген спрыгнул из кабины на землю и обошел своего подпорченного коня-красавца, пнул колесо. Придется теперь ждать других, своих трактористов-товарищей, на буксир проситься… Сощурив глаза, он поглядывал на приближающегося от будки бригадира Иламана, по прозвищу «аррык»– тощий; и даже выругал его шепотом, хотя бригадир тут, по совести, был ни в чем не виноват. «А какое мне дело, – в запальчивости даже подумал Ягмур, – виноват ты или не виноват… Ты мне дай аккумулятор, обеспечь, и я тогда буду работать. Обеспечь!..»

Иламан-аррык был года на три постарше, и Ягмур всегда с ним здоровался первым. На этот раз приличия побоку – какие тут, к черту, приличия, если он стоит и ждет от аллаха милостей, вместо того чтобы работать… На днях Ягмур собирался съездить денька на два в Ашхабад, дядю своего навестить, и потому торопился, хотел пораньше закончить окучивание хлопчатника. Закончишь тут, как же…

– Что толку, что ты пришел сам, без трактора? – крикнул он Иламану, неизвестно отчего торопившемуся. – Куда бежишь, на буксир мой трактор брать?! Так твоих лошадиных силенок не хватит, учти…

– Не надо нервничать, дорогой еген! – миролюбиво сказал бригадир. Иламан-аррык был очень спокойным, миролюбивым человеком и только потому, наверное, и мог работать на такой неспокойной, на самом перекрестке всех колхозных нервов должности. – Зачем нервничать? Сейчас все обеспечим, не будь я бригадир!..

Он проворно взбежал на Попушгум, снял фуражку и принялся махать ею, сигналя кому-то. Потом, надвинув фуражку, с прежней резвостью сбежал вниз.

– Вот и все, будет тебе сейчас буксир… А ты нервничаешь…

– Сахиту махал, да?

– Ему. Я сказал ему: «Сахит, когда я дойду до По-пушгума, ты посмотри туда… Махну, значит, подскакивай, помогай ребятам». А где другие, еген?

– В постелях у жен, где ж еще… Нет, это не выход, Иламан! – Ягмур со злостью отшвырнул промасленную тряпку (у многих трактористов в привычке это – постоянно вытирать руки тряпкой, которая по крайней мере раз в десять грязнее самих рук). – Не нервничай, не волнуйся… Каждое утро такое – ну, сколько можно?! А ведь есть на это люди соответствующие, зарплату получают каждый месяц, небось не забывают!..

Но не так легко было вывести из себя Иламан-аррыка с его бригадирской закалкой.

– Ну, ну… – мудро сказал он, не принимая на свой счет этих «соответствующих людей». – Если этих аккумуляторов даже в самой природе нет, не то что на складах, где же их соответствующие люди найдут? Это ведь не яблочко, с ветки не сорвешь… То, чего нет, и бог не возьмет.

– Должно быть, как так «нет»?! Где-то их ведь делают, запланировано, понимаешь… не должно быть, чтоб не запланировали. Это все Сельхозтехника мудрит, знаем их. Встретить бы это «соответствующее лицо»!..

– И что бы ты ему сделал? – вдруг как будто всерьез заинтересовался бригадир.

– Я-то? – несколько растерялся Ягмур, – Да я бы… Да ничего бы я не сделал, конечно. Ну, хоть бы высказал, душу отвел. Ну, сказал бы, что нельзя так. Нехорошо. Что надо их… ну, как-то доставать.

– А какой от этого толк, что скажешь так?

– Да я понимаю, что никакого. А-а, бог с ними. Са-хит вон едет, надо заводить, что зря трепаться.

3

Он завел наконец трактор и уже собрался ехать на делянку, оставалось лишь осмотреть машину, уровень масла проверить, когда вдали, пыля на полмира, показались два газика; бодро катили по дороге, а потом свернули к тракторному стану, к ним на Попушгум. Первой была машина Медета-ага, заместителя предколхоза, это они угадали сразу; а вторая – «уазик» – какого-то районного начальства.

Подпрыгивая, обе машины подрулили к собравшимся трактористам. Из первой вылез, пыхтя, Медет-ага, а из «уазика» с достоинством вышел и небрежно шваркнул дверцей не кто иной, как новый руководитель районного отделения Сельхозтехники товарищ Атаев… Круглолицый, смуглый, вот только талия его была явно шире плеч, а в общем, человек с вполне достойной наружностью, даже больше того. Поговаривали, что сравнительно недавно товарищ Атаев без собственного на то желания уступил свое кресло где-то там, «наверху», другому товарищу, а сам теперь скромно довольствовался креслом на разряд пониже, то есть уже в районном масштабе. И не без смысла прибавляли, что когда-то низвергали в ад, теперь низвергают всего лишь в район… А жалко. Жителям же, а особенно механизаторам Гуджука, было все равно, откуда изюм, был бы сладок. Человек солидный, представительный н, наверное, со связями – вдруг что получится?

Иламан-аррык насмешливо подмигнул Ягмуру, который в первый момент даже растерялся от неожиданности: ну что, накликал на свою голову? Посмотрим, мол, как ты протестовать будешь…

– Как дела, товарищи механизаторы? – бодро нарушил тишину товарищ из района, – Работаем?

– Спасибо, товарищ Атаев, хорошо, – ответил бригадир. – Кому же отвечать, как не бригадиру, когда все молчат. Уважаемый товарищ, высокий, надо ответить.

– Так, значит, хорошо идут дела, товарищи механизаторы? – опять, уже напористо, переспросил он, несколько недовольный, что другие молчат и даже глаза отводят, и требовательно оглядел всех. Все должно быть хорошо, а они почему-то молчат. – Хорошо, да?!

– Потихоньку, товарищ Атаев… в меру сил.

– Да что там в меру сил… – громко, для себя даже неожиданно сказал вдруг Ягмур-еген, – Где хорошо?! Если правду сказать, так… Аккумуляторов нет, подшипники, коленвалы тоже не вдруг достанешь, трактора с капиталки хоть в дом престарелых сдавай… Где хорошо-то?!

– Товарищ механизатор, где вы так научились разговаривать с людьми? Или у вас отца с матерью не было, почтенный, не воспитали вас? – Атаев строго, с еще большим недовольством оглядел с ног до головы тракториста и лениво-пренебрежительно отвернулся к Медету-ага. – Или, может быть, вы их так учите, товарищ заместитель?

Медет-ага когда-то был тоже бригадиром, любил выражение «так сказать» и потому с ответом не замедлил:

– Вообще, товарищ Атаев, это, так сказать, у нас… ну, как бы это лучше выразиться… – и так далее в течение примерно полуминуты.

Атаев, силясь понять, наморщил свой покатый с залысинами лоб, даже ухом повернулся к лукавому заместителю, но так ничего и не понял. Выручил Иламан-аррык, пихнул тайком Ягмура в бок и громко проговорил:

– Ай, товарищ Атаев, Ягмур-еген просто… – и развел руками: что ж, мол, поделаешь, если так случилось. – Просто это обстоятельство такое, уважаемый товарищ Атаев…. мы бы ничего, но обстоятельства такие.

– Да, да… – покачал головой и Медет-ага. – Обстоятельства, прямо скажем, тово… никак. И поэтому, так сказать… Аккумуляторов вот нет, того-сего. Так сказать, нужда.

– Аккумулятор, товарищи, это вам не трехкопеечный товар, чтобы вот так взял и выложил его, вы должны это понимать. В настоящее время их нет во всем районе, во всей области нет, понимаете?! Вы знаете, что такое план? Так вот, наше социалистическое общество действует по заранее составленному плану, мы…

– Так вы требуйте их, аккумуляторы, раз по плану положено, требуйте! – опять не выдержал, «сорвался с резьбы» Ягмур-еген, он весь потемнел, и остановить его было уже нельзя. Медет-ага и бригадир переглянулись, Иламан-аррык безнадежно пожал плечами. – А если не дает кто… так по лбу, по головам надо щелкнуть таких, чтоб знали! Сидят там, понимаешь, и хоть трава им тут не расти, не то что хлопок… Разве ж так можно, товарищ Атаев?!

Если сначала Атаев хотел просто осадить этого молодца, так и не научившегося за всю свою жизнь почтению к старшим, и разговаривал с ним хоть и строго и с неудовольствием, но снисходительно к его глупости, то теперь положение неожиданно изменилось. Уже не он, Атаев, распоряжался здесь и умиротворял, снисходительно указывал и делал выводы, а этот безродный, «племянник» там какой-то, баран аллахов темный, каких тьмы и тьмы… Ну нет, плохо вы знаете товарища Атаева!

– Но-но-но!.. – грозно, весь подтянувшись вдруг и сверля своего ничтожного противника взглядом, сказал он, и даже видавший виды Медет-ага дрогнул от его голоса. – Вы это что себе позволяете, товарищ?! Где трава не расти? Вы где находитесь?! Это по чьей голове надо щелкнуть… ну-ка, повторите! Раз-го-вор-чи-вый какой, понимаете…

– Так я ж по справедливости говорю… – попытался что-то возразить ему Ягмур, растерявшись, кляня себя за то, что взялся спорить с человеком, с которым спорить нельзя. Да, верно говорит бригадир: тот прав, у кого больше прав…

– Плохо, товарищ Медет-ага, – обернувшись к заместителю и не обращая внимания на слова тракториста, сказал Атаев. – Плохо! Не умеете вы работать с людьми. Такой колхоз богатый, а с людьми не умеете работать… ай-я-яй!

– Видите ли, товарищ Атаев, это, так сказать, один из рецидивов того, что можно назвать при определенных условиях, конечно, если не считать существующего положения и принять во внимание то, что…

– Нет-нет, и не говорите мне… И слушать не хочу. С людьми надо ра-бо-тать! Так и только так! Едемте отсюда, иначе… А этому несознательному товарищу объясните, что только планомерное развитие народного хозяйства на социалистической, понимаете ли, основе может полностью и всесторонне…

Что «всесторонне», Ягмур-еген и вытирающий пот со лба бригадир так и не узнали, потому что дверцы машин друг за дружкой хлопнули, моторы дружно заурчали и быстро-быстро повезли своих хозяев по направлению их желания.

4

Дядя Ягмур-егена работал в Ашхабаде на стекольном заводе мастером, имел большую квартиру и отличался завидным гостеприимством. Ягмур любил у него бывать и раз в год навещал обязательно, один или с Бостан-еген, привозил подарки и новости с родины. И сам проветривался, отдыхал, разглядывал городскую жизнь– не все же в кабине своего «Т-40» сидеть или в саду копаться, надо и жизнь вокруг себя посмотреть.

Он чуть было не опоздал на самолет, и когда вошел в салон, все места уже были заняты. Лишь у мужчины, читающего большую газету, осталось рядом свободное кресло, на нем поставлен был солидный блестящий портфель.

– Будьте так добры, уберите, пожалуйста, ваш…

Мужчина отстранил газету, приподнял набрякшие

веки, нехотя посмотрел на него… «Товарищ Атаев! Ай, шайтан тебя возьми, – поразился Ягмур, – везет же мне с ним!.. Ну, что вот делать? Никуда не денешься, надо садиться…» А вслух сказал:

– Здравствуйте, яшули.

– Здравствуйте… А-а, так это вы.

И, ничего больше не говоря, снял с кресла свой портфель, положил себе на колени.

– Может… мы… давайте, яшули, я этот портфель наверх положу.

– Ничего, – буркнул тот и снова уткнулся в свою газету.

«Сердится человек, ай-я-яй… Нехорошо получилось тогда, не так надо было говорить, – сокрушенно думал Ягмур-еген, пока самолет, подрагивая крылом, набирал на развороте высоту. – Надо бы узнать, что и как, а потом уж спорить… Нехорошо. Думает теперь, что я дурак какой-нибудь. Надо как-то заговорить, неудобно так сидеть».

– Летим? – спросил он соседа, уже отложившего газету и было задремавшего, и тут же устыдился глупейшего своего вопроса. А что ж мы еще делаем – ползем на карачках, что ли? И поспешил исправить свою ошибку, проговорил торопливо: – Яшули, вы не скажете, отчего все-таки дефицит этот проклятый возникает: ну, на запчасти там, на аккумуляторы? Я думал-думал, ничего придумать не мог.

Атаев несколько раздраженно открыл глаза, выпрямился в кресле, погладил свое полное лицо. И так как он все не отвечал, Ягмур повторил:

– Откуда этот дефицит берется, кто его делает?.. Ума не приложу, товарищ Атаев.

– Хм, – сказал снисходительно Атаев, посмотрел на часы и вдруг неожиданно спросил: – Кто ведет самолет?

Ягмур-еген растерялся, пожал плечами.

– Я спрашиваю: кто ведет самолет? – терпеливо, но все же требовательно спросил опять его высокий сосед.

– Раз самолет, значит, летчик его ведет, кто ж еще…

Атаев почему-то горько усмехнулся.

– Верно, летчик ведет. Причем на нужной высоте и с нужной скоростью ведет, так?

– Так, яшули.

– Пассажиры не указывают ему, чтобы он вел самолет побыстрее или пониже. Никто не имеет права говорить ему об этом. Дело летчика вести самолет, а дело пассажиров сидеть и не вмешиваться ни во что…

– Верно.

– А если верно, то об остальном сам подумай, товарищ… э-э… механизатор. – И Атаев опять закрыл глаза, отвернулся к окну, устроился в кресле поудобней.

«Невелика мудрость, – разочаровался в собеседнике Ягмур-еген. Он ожидал серьезного, хотел подумать вместе, как это так получается, что по плану запчасти вроде бы все должны быть, а в наличности ничего порой. – Не-ет, товарищ Атаев, сказками меня не накормишь. С дядей надо поговорить, вот умнейший человек. С ним-то мы как-нибудь разберемся».

– А я вот к дяде лечу, – громко сказал он соседу, решив, что о деле с ним разговаривать, наверное, бесполезно. – Хороший дядя у меня в Ашхабаде, высокий умом. И сам он, понимаете, высокий, сильный, таких, как он, немного. Настоящий человек.

Начальник что-то хмыкнул, повозился, устраиваясь удобнее, несколько потеснив Ягмура. «Ну, что ты, спрашивается, выступаешь, про дядю рассказываешь, про тетю еще… Очень ему надо знать, куда ты летишь! Сиди уж, помалкивай».