Текст книги "Ключ от рая"

Автор книги: Атаджан Таган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Вечером того же дня Дангатар стал собираться куда-то. Сердце подсказывало Каркаре, что он идет говорить о ней, и она решилась на отчаянный поступок: выследить, к кому он пойдет, и подслушать весь разговор, чтобы уже точно знать, что ее ожидает и как ей быть дальше.

Когда отец вышел из кибитки, Каркара выскользнула следом за ним и пошла в том же, что и он, направлении, стараясь не потерять его в темноте, но и самой не быть обнаруженной. Дангатар свернул к кибитке Келхана Кепеле. Каркара на минуту остановилась в нерешительности. Сердце ее стучало, она чувствовала себя совсем не такой, какой была прежде. То, что она сейчас делала, совсем не укладывалось в ее голове. Расскажи ей, что так поступала другая, она бы ту девушку обозвала самыми последними словами. И если кто-нибудь обнаружит ее здесь, это будет великим позором не только для нее, но и для всей семьи. Но что делать! Самые близкие люди – отец, Ораз – были сейчас для нее не ближе одного человека, которому и принадлежало все ее сердце. «Наверное, я просто сошла с ума», – подумала вдруг Каркара. Но это было не так. Просто она любила, и любовь властно ее вела за собой, как во все времена, во всех землях ведет за собой лучших парней и девушек. И путь этот, если взглянуть со стороны, всегда в чем-то один и тот же, неизменен и стар, как само время. Лишь для одной Каркары и это время, и этот извечный путь были новыми. Они-то и привели сейчас Каркару к кибитке Келхана Кепеле. Ведь тут никакие запреты, никакие мысли о долге и приличии не способны остановить любящее сердце. Подслушивать мужской разговор, да еще о собственном сватовстве, – на такой страшный грех могла решиться только та, кто сильно и по-настоящему любит.

Не чуя под собой ног, Каркара подобралась к самому пологу и осторожно заглянула в маленькую щелку. В кибитке было светло от горящего очага, ясно виделись лица Дангатара и Келхана Кепеле, и сквозь потрескивание огня отчетливо доносились слова.

– Спасибо, не надо подушку, и так весь день пролежал, – говорил Дангатар.

– Ну тогда сиди. Я чувствую, ты о чем-то поговорить хочешь, не стесняйся, начинай.

– Верно. Откуда ты знаешь?

– Ну, что ж тут знать! Я уж вижу, у твоей кибитки все время одна и та же лошадь, да не из нашего аула.

– Правильно ты заметил.

– И белая папаха все время одна…

– Да, и тут ты прав. Вот про нее я и хочу поговорить.

– Понимаю, Дангатар.

– А раз понимаешь, то что объяснять? Дело такое, взрослая дочь – считай, ломоть отрезанный.

– Ну, а раз так, надо поскорее ее пристраивать.

– Вот и я о том же думаю.

– Так кто же это белая папаха?

– Я и сам хорошо не знаю. Знаю, из бурказов[64]64
  Бурказы – одно из туркменских племен.


[Закрыть] он.

– Из бурказов?

– Да, бурказ.

– Ну что ж! Бурказы тоже туркмены, беды никакой нет!

– Это так, да знаешь, какое тут дело…

– Знаю, знаю все, Дангатар.

– Тогда помоги. Надо же скорее все закончить.

– Какая же тебе помощь нужна от меня? Ты знаешь, я все сделаю, что смогу.

– Да вот, думаю я, как бы там ни было, а все равно лучше наперед узнать. Оно, конечно, все от аллаха зависит, но и своими руками в огонь толкать тоже не хочется.

– Да ведь это не от твоих рук зависит.

– Вот я потому к тебе и пришел. Ты все-таки много ходишь, у тебя знакомые везде, вот бы получше и разузнал.

– Ну что ж, если из бурказов, то, может, я и так знаю… Как его зовут-то?

– Кого, белую папаху?

– Нуда.

– Вельмамед Букур.

– Не Вельмамед-следопыт, случаем?

– Он самый.

– И кого он женить хочет?

– Младшего брата своего.

– Халмамеда?

– Ну да, правильно.

– Ну, если это тот Халмамед, которого я знаю, то у него трое детей должно быть, если даже не четверо. А на это как ты смотришь?

При этих словах Каркара пришла в ужас. Она стала молить аллаха, чтобы он заставил сказать Келхана Кепеле: «Нет, Дангатар, это не годится. Ты же не можешь свою дочку отдавать за такого человека!» Но аллах не услышал просьбу Каркары, и Келхан Кепеле ничего не сказал.

Дангатар тоже на минуту замолчал. Но его, кажется, ничуть не смутило сообщение о детях жениха, он думал о чем-то другом. Через некоторое время Келхан Кепеле сказал:

– Ну хорошо, Дангатар, чтоб уж никакой ошибки не было, я сам завтра схожу к бурказам, а вечером вернусь к тебе и все расскажу.

Слова эти можно было понять так: «Я и без того знаю этого человека, но, раз уж тебе так хочется, схожу и все проверю лишний раз». Каркара сразу представила себе человека, за которого ее хотят выдать, и еле сдержалась, чтобы не зарыдать во весь голос тут же, у полога чужой кибитки.

– Сделай милость, Келхан, – ответил Дангатар. – А то у меня и пойти больше не к кому. Ты знаешь, еще Каушут, но он слишком занят, неловко его просить.

– Сделаю, сделаю, Дангатар, не беспокойся, все будет, как договорились.

Больше Каркаре было нечего подслушивать. Она узнала все, что хотела. Слезы застилали ее глаза. Она повернулась и пошла прочь от кибитки, но пошла от волнения не в ту сторону и заметила это только у скотного двора Келхана Кепеле. Каркара повернула обратно. Но ей не хотелось домой. Ей хотелось уйти сейчас куда глаза глядят. Все, что сейчас окружало ее, – и хмурое ночное небо с редкими звездами, и силуэты кибиток, и по-брехивающие в ночи собаки, – все казалось ей ненавистным. Все, казалось, предавало ее. Даже Келхан Кепеле, такой добрый и справедливый человек, и тот не пожалел! Впрочем, вину с Келхана Кепеле она тут же сняла и переложила на отца. «Что Келхан, – думала она, – он чужой, разве он может запретить отцу выдать свою дочь. А отец… Ему ни капли меня не жаль…»

Когда Каркара подходила к кибитке, увидела Курбана и Ораза, возвращавшихся со своих игр. Она еле удержалась, чтобы не подбежать сразу же к Курбану, не рассказать ему про все, что сейчас слышала. А потом, когда они уже вошли внутрь, пожалела, что не сделала этого. Она решила непременно сегодня же поговорить с ним. Потому что завтра будет уже поздно. Но почему Курбан ведет себя так, как будто и не подозревает ни о чем? Это пугало Каркару больше всего.

И наконец она решилась. Собрала все свое мужество, приподняла полог и сказала:

– Курбан, посмотри, тут какой-то верблюд приплелся, наверное, Келхана Кепеле. Надо привязать его, чтобы не потерялся.

Но Курбан, который уже успел улечься, не захотел снова вставать.

– Эй, Ораз, – равнодушно сказал он, – иди отгони верблюда в загон.

Ораз вскочил было и хотел выйти, но Каркара толкнула его обратно в кибитку:

– Ты-то куда! Сиди, без тебя обойдутся!

Тут только Курбан сообразил, что дело было совсем не в верблюде, а в чем-то другом. Он поднялся, отодвинул мальчика и сказал:

– Ладно, не выходи, темень такая, я сам погляжу.

Никакого верблюда Курбан, конечно, не увидел. Но

Каркара что-то шепнула ему на ухо, они молча прошли в глубь двора и спрятались за сарай.

Как только Ораз-яглы услышал о том, что люди, ходившие в Иран, возвращаются, он сразу же схватил свою палку и вышел во двор. Три всадника уже приближались к его кибитке. Ораз-яглы, с трудом переставляя ноги, двинулся им навстречу.

Впереди ехал Каушут. Завидев Ораза-яглы, он поднял руку с плетью и закричал:

– Хан-ага, мы сами подъедем. Остановись, нас не за что встречать.

Но Ораз-яглы продолжал идти. Как только всадники подъехали и спрыгнули с коней, он тепло обнялся с каждым и начал с таких слов:

– Ничего, ребята, не плачьте! Значит, так суждено. Уже то, что вы сели на коней ради других, – большое дело. Аллах за это благословит вас, эншалла! Ну, пойдемте ко мне, поговорить надо.

Зто приглашение обеспокоило Каушута. Ораз-яглы был не такой человек, чтобы из-за какого-нибудь пустого дела задерживать уставших после дальней дороги людей. Значит, он хотел сказать что-то действительно серьезное.

Заботясь о родственниках, вернувшихся из Ирана, первым делом Ораз-яглы посадил мальчишку на коня и велел скакать в аул, сообщить о благополучном возвращении. Затем он накормил гостей. И только после этого приступил к разговору.

Начал Ораз-хан издалека:

– Дни и месяцы летят. Мужи старятся… Но жизнь-то не стареет! Просто другим ее надо в руки забирать. Вам надо. На нас-то, стариков, вы уже не рассчитывайте! Но когда-то же и туркмены заживут по-человечески!..

Люди молчали, чувствуя, что хан подбирается к чему-то важному.

– Ну ладно, это все вы и так слышали… Первое, что я хотел вам сказать, вот о чем. Ходжам Шукур собирается бежать от нас, со всей своей родней. Я это знаю, потому что он сам приходил ко мне советоваться.

Пенди-бай, который тоже пришел, узнав о возвращении людей, горячо воскликнул:

– И что же ты ему сказал, хан-ага?

Старик мягко ответил:

– Не горячись, бай, погоди. Говорят, что у джейрана, пришедшего на твой порог, никакой вины, кроме двух его рогов, нету.

– Какой джейран может быть из этого волка!

– Ну вот, поскольку он не джейран, мы и не стали его уговаривать. Да таких людей уговорами и не удержишь, если они хотят оторваться от своего народа. Я и сказал ему – делай как знаешь… – Ораз-яглы на минуту замолчал. – Но это не главное. А главное то, что из Хивы прибыл человек. И сказал, что после Мары Мяде-мин сильно сердитый.

– И чего же он хочет?

– Хочет он собрать войско и пойти на Серахс. Конечно, все мы в руках аллаха, но и ждать просто так, пока враг нападет на тебя, тоже нельзя. Надо народ готовить. Самим готовиться надо.

Тут заговорил Каушут:

– Хан-ага, ты дай нам совет, как быть. Ты же знаешь, ружей нет, зарядов тоже, как нам готовиться?

– Конечно, – поддержал его Сахат, – не будем же мы Мядемина чабанскими посохами встречать!

– Как готовиться? Я вам скажу. Во-первых, у нас есть мастер Хонналиусса, можем сами ковать оружие. А во-вторых, надо подумать, чтобы поискать оружие и в других местах.

– Где?

– У гаджаров?

– Гаджары вам оружия не дадут.

– И Хива тоже не даст.

– Бухара даст, – уверенно заявил Пенди-бай.

Ораз-яглы покачал головой:

– Бухара-то даст, только нам взять нельзя будет.

– Почему же? Какая разница – у Бухары брать или у аймаков, мы ж не даром будем просить, за деньги…

– Это само собой, что не даром…

– Так в чем же дело?

– Вот поедете вы в Бухару просить оружие…

– Ну, приехали…

– Приедете и попросите. И Бухара согласится. Только кого вы этим больше усилите, себя или своих врагов?

Сахат удивился:

– Как же врагов, мы ведь для себя просим?!

Ораз-яглы повернул к Сахату спокойное лицо:

– Просите-то вы для себя, но разве Хива сразу же не узнает об этом?

– Узнает, ну и что?

– А то, что если до этого она собиралась с пятьюстами всадниками напасть, то, как только узнает, что вы закупили оружие, хоть ишаков заседлает, но уже целую тысячу приведет! Вот и думайте, есть ли смысл вам в Бухаре брать оружие?

– Так что же делать?

– Аллах нам сам помогает. В этом году, слава богу, у нас урожай хороший родился. А вот в Ахале наоборот, Зато у них, я знаю, излишки оружия есть. Вот и надо с ними сговориться. Пошлите к ним гонцов. Просите помочь нам с оружием.

– Так они и помогли!

– Помогут! Ахальцы – народ отважный. Если узнают, для чего нам оружие, и даром дадут. Но мы даром просить не будем. Я же говорю, у них засуха в этом году. Вы и отвезите им зерно. Грузите и пшеницу, и джугару. Два дела сделаете сразу: и братьям своим поможете, и оружие раздобудете. – Ораз-яглы повернулся к Каушуту, – Только делайте это, хан, сейчас, скорее, не ждите, пока Мядемин придет.

Каушут кивнул головой:

– Да, ты прав, хан-ага, так и надо сделать… Ну, что еще ты нам хотел сказать? Если все уже, так мы пойдем, дома ждут.

– Нет, не все. Есть еще один разговор.

– О чем же?

– О грабежах. Вчера возле Горгора ограбили караван, шедший в Бухару. И это уже не в первый раз. Хозяин здесь был, такие слова говорил, что даже страшно было слушать. Клялся, что даром это не оставит, вернется сюда и отомстит. Я знаю, это кто-то из наших сделал, больше некому. Надо меры, Каушут-хан, принимать, пусть люди спокойно ходят своей дорогой. У нас и так врагов много, а новых наживать совсем ни к чему. Вот и подумайте об этом, вы за покой наших людей отвечаете, а так долго его у нас не будет.

Эта весть буквально взбесила Каушута. Он прекрасно понимал, что грех двух-трех негодяев ляжет пятном на весь народ, и прежде всего на него, главного хана. Он решил в первую же очередь найти этих людей и так наказать их, чтобы уже другим неповадно было.

На следующий день гонцы повсюду сообщили, чтобы все мужчины собрались у старой крепости. И было сказано: кто не придет, тому не поздоровится.

Когда Непес-мулла узнал, что люди из Ирана вернулись ни с чем, он очень расстроился. Закончил поскорее урок, отпустил ребятишек, потом вышел из кибитки и сел, прислонясь снаружи к ее камышовой стенке. Он думал о своем народе, о его защитниках. Бывает, и взрослые люди начинают в несчастье мечтать, как дети. Непес закрыл глаза и представил себе: вот в Серахс приходит какой-нибудь великий вождь со своим стотысячным войском. Подходит он к мулле, здоровается с ним и говорит: «С сегодняшнего дня мы будем защищать туркменскую землю. Во всем свете никто больше не посмеет тронуть вас. Живите спокойно».

Мулла погладил свою уже начавшую седеть бороду, тяжело вздохнул и открыл глаза. Все это были только мечты. Он знал, что никто не придет и не защитит их. Но человеку хочется хоть на минуту успокоить свое сердце даже и несбыточной надеждой. Непес-мулла вздохнул еще раз, поднялся на ноги и вошел в кибитку. Там он взял завернутый в плотную ткань дутар, вышел вместе с ним и отправился в сторону старой крепости.

Когда Непес-мулла вошел в кибитку Каушута, там сидели сам хозяин, Тач-гок сердар, Келхан Кепеле и еще несколько стариков. Мулла прислонил свой дутар к чувалу в углу кибитки и поздоровался с каждым за руку. Ему указали место рядом с Тач-гоком, и он сел.

Видно, и остальные пришли совсем недавно, главный разговор еще не начинали, только успели расспросить друг друга о делах и здоровье. Теперь настало время для того, ради чего все и собрались.

Но тут вошел Ораз с вязанкой дров, и это еще на минуту оттянуло начало разговора. От нечего делать все смотрели на мальчика. А он быстро сложил дрова слева от очага, потом взял несколько сучьев и подбросил их в огонь. Пламя сначала слегка пригасло, но ветер, проникавший из-за неплотно задернутого полога, тут же с новой силой раздул его, и яркие блики огня заиграли на лицах людей и стенах полутемной кибитки.

– Убери чайник с огня, – сказал кто-то Оразу. – Уже кипит.

Ораз отодвинул тунче в сторону, потом посмотрел на взрослых, ожидая, не будет ли каких еще приказаний, но, поскольку никто больше ничего не говорил, тихонько вышел из кибитки.

– Ну что, вернулись благополучно? – первым спросил Непес-мулла у Каушута.

– Как видишь, сами-то вернулись…

По голосу Каушута чувствовалось, что ему неприятно говорить об этом.

Дангатар в это время тяжело вздохнул, – видимо, поход к гаджарам напомнил ему собственные его мучения в иранской земле.

– Ну и слава аллаху! Это самое главное, что сами пришли.

Дангатар часто закивал головой, соглашаясь с Непес-муллой.

Каушут кашлянул, давая понять, что хочет говорить. Все приготовились слушать хана. Люди ожидали, что он расскажет, как сходили и почему не взяли скот. Но хан начал совсем с другого.

– Мулла, мы как раз собирались посылать за тобой.

Непес удивленно поглядел на Каушута. Он не представлял, зачем мог так понадобиться хану. Но потом сообразил: наверное, в честь возвращения поиграть на дутаре, прочесть стихи… Непес улыбнулся:

– Мулла угадал ваше желание. И сам пришел, и дутар с собой принес.

Каушут пригладил бороду.

– Что дутар принес, это хорошо, поиграешь нам потом, вот и яшули душу отведут… Но я хотел позвать тебя и еще для другого.

Мулла опять вопросительно поглядел на хана.

– Нас ждет большая опасность, мулла…

– Если ты о Мядемине, то я уже знаю, слышал вчера.

– А если знаешь, то есть к тебе большая просьба.

– Хан, я готов выполнить любую просьбу, если только буду знать, что это на пользу людям. Я и за головой своей не постою.

Хан замахал руками:

– Эншалла! Черной голове ничего не грозит! С врагами мы и без тебя сладим. Но для черной головы есть другое дело.

– Говори, хан, я слушаю.

– Тебе, мулла, надо будет съездить в Ахал.

– За каким же делом?

– За каким?.. Чтобы взять оружие. Сам знаешь, у нас ничего нет. У ахальской родни в этом году плохо с зерном. Ты возьмешь пару караванов и отвезешь им хлеб. Обменяешь на оружие.

– Если дело только за мной, во славу аллаха, хан! Я готов ехать хоть сейчас.

– Нет, погоди, еще не сейчас. Сперва мы должны собрать зерно. Вот когда караван будет готов, тогда и поедешь. Пенди-бай обещал дать десять верблюдов.

Дангатар перебил его:

– Пять арвана[65]65
  Арвана – грузовой верблюд.


[Закрыть] он обещал еще и зерном погрузить.

– От меня можете два мешка добавить, – сказал Келхан Кепеле, до этого молча лежавший в сторонке.

– Хорошо, хорошо, считать будем после.

Полог откинулся, и в кибитку снова вошел Ораз. Следом за ним Курбан внес миску с едой. Разговор снова на время прервался. Все принялись молча есть.

После товира мулла сказал:

– Хан, я слышал, ты завтра всех мужчин собираешь. К добру ли?

На этот раз за хана ответил Тач-гок:

– К добру! Мы уж забыли, когда к добру люди собирались! Тут просто объявилось в Серахсе несколько смельчаков, которым силы некуда девать. И вот нашли забаву: стали караваны грабить, которые мимо идут. На мирных людей нападают, врагов нам новых наживают. Вот хан и хочет их найти.

– Трудно будет, – сказал один из стариков.

– Неважно. Главное, – пусть знают, что их ищут и что награды никакой за их дела им не будет. А то могут подумать, что так и надо, что, дескать, хан на все это сквозь пальцы смотрит. А как купцы соберутся да придут с оружием, небось сразу по кустам разбегутся.

– Ай, такие люди все равно не признаются!

И тут вдруг, нарушив все приличия, в разговор влез Ораз:

– Это вы про тех, кто караван грабил? Я их знаю, я видел, их было пять человек! Но я только одного в лицо увидел, другие далеко проехали.

– Ну-ка, ну-ка, сынок, как ты видел, расскажи.

– Я как раз один шел, а тут караван увидел, хотел подойти посмотреть, и они напали. Я испугался и спрятался. Они меня не видели. А один близко проскакал, и я узнал его.

– Ну, и кто он, как его зовут?

– Не знаю.

– Из какого аула?

– Тоже не знаю.

– Как же ты узнал его?

– На свадьбе Пенди-бая видел.

– Да у Пенди-бая тогда народу больше чем муравьев в куче было!

– Тихо, тихо! – заговорил Каушут. – А скажи, Ораз, если ты его еще раз увидишь, узнаешь?

– Конечно! Я его хорошо помню, Каушут-ага.

– Ну ладно, об этом мы завтра поговорим, я кое-что придумал. – Каушут сделал небольшую паузу. – А теперь, мулла, можешь и дутар взять. Говорят, печаль и радость рука об руку ходят. Хоть ты повесели нас!

Все с готовностью поддержали Каушута.

Мулла достал свой дутар, подтянул струны, потом подался немного вперед и заиграл. Но, вопреки ожиданиям, мелодия его была не радостная, а печальная. Такую подсказывало поэту его сердце.

К полудню у крепости собрался народ. Толпа была возбуждена.

Одни говорили; «Сегодня ночью нападаем на гаджаров». Другие сообщали, что Мядемин собрался нападать со стотысячным войском и уже стоит у Карабуруна. Поскольку слухи были такими противоречивыми, им почти никто не верил. Но многие были недовольны тем, что хан так часто собирает людей и все время затевает что-то новое, не понимая, что хан не сам придумывает людям несчастья, а лишь хочет предупредить их, пока они не разрослись и не превратились в настоящую беду.

– Очень круто хан за нас взялся! Если каждый день мужчин на коней сажать, через два месяца в аулах ни одного не останется.

– Что он тогда будет делать, когда враг нападет?

– А! Женщин возьмет воевать.

– А его жена будет мингбаши![66]66
  Мингбаши – командир тысячного войска.


[Закрыть]

– Ха-ха-ха!

– Да, Ярмамед, это ты хорошо сказал насчет того, чтобы с женщинами воевать.

– А как же иначе? Если начнешь уничтожать мужчин, они, само собой, переведутся! У них же души не в бутылках спрятаны!

– Представляешь, жена Каушута – с саблей в руках – и за Мядемином!

– Ха-ха-ха!

– А конец платка сзади – как лошадиный хвост!

С приближением яшули смех и разговоры стали утихать. Люди становились так, чтобы получше видеть, что будет впереди.

На возвышение взошли Каушут, Ораз-яглы, Сейит-мухамед-ишан, Пенди-бай, Непес-мулла, Тач-гок сердар. Каушут тут же вышел вперед и крикнул:

– Люди! Вы побросали семьи, дома. Все волнуются, ждут, наверное, беды. Я хочу сказать вам сразу: успокойтесь. Плохих новостей у меня нет. Враг еще не нападает на нас.

– А чего тогда зря тащить сюда?

– Для того и собрал, что не нападает?

– Тебе делать больше нечего? Нравится, что крикнешь – и люди сразу бегут!

– Го-го-го!

– Тише, люди! Тише! Собрали вас для того, чтобы узнать, сколько в каждом ауле есть оружия. А потом с просьбой хотели к вам обратиться…

– Что за просьба?

– И так нищих полно кругом.

– Проси, хан, проси! Поделимся, чем богаты!

– Тише!

– Да слушайте, когда хан говорит!

– Люди, тише! Мы у вас не верблюдов хотим просить. Вы знаете, на нас все время нападают. А у нас нет оружия, чтобы защищаться от врагов. И поэтому мы хотим отправить людей к ахальской родне попросить оружия.

– Ну, а мы-то при чем?

– Сам хочешь, сам и проси!

– Люди, дело вот в чем. Мы и сами живем не сказать чтобы сладко. Но в этом году аллах пожалел нас, и урожай был хороший. У ахальцев плохо с зерном. Конечно, они и так оружие дадут, но я думаю, что надо и им помочь. Поэтому мы хотели спросить вас, согласны отдать лишнее зерно, чтобы отвезти в Ахал?

– А если не дадим?

– Силой возьмешь?

– Нет, люди, если не дадите, силой отнимать никто не будет.

– Но ведь как давать, одни мало дадут, другие много?

– Пусть дают, кто сколько не пожалеет. Ругать никого не будем. Наши люди сегодня пойдут по аулам, сыпьте все им.

– Ну, конец теперь?

– Все сказал?

– Нет, еще не все.

– Тогда говори, с самого утра на ногах, когда домой вернемся?

– Сказать я вот что еще хочу. Завелись тут у нас слишком храбрые молодцы, и не сидится им па месте.

– Ну и что же?

– Слава богу! Ты, хан, гордиться такими должен!

– Да нет, гордиться тут нечем. Потому что храбрость свою они на то пускают, чтобы грабить проходящие мимо караваны. А те потом в отместку сестер наших и жен поперек седла увозят. И мы все из-за этих разбойников должны страдать.

– Что же ты делать хочешь?

– Конечно, надо их наказать!

– А нам-то что! Кто может, пусть и грабит! Как будто нас не грабили!

– Глаза им выколоть!

– Нет, глаза им выкалывать не будем. Я хочу только, чтобы эти люди вышли сами и признались. И даю ханское слово, вина им будет прощена.

– Прощать таких?

– Нет, все равно не прощать, наказать надо!

– Я сказал, пусть сознаются – и будут прощены. Само собой, до первого нового грабежа. Выходите!

Но из толпы никто не выходил. Хан прождал минуту и подозвал к себе глашатая Джаллы. Он решил, что, может, не все слышали, и велел громко повторить его слова. Джаллы прокричал, но из толпы снова никто не вышел. Тогда был передан новый приказ хана: всем людям разделиться по своим аулам. Толпа задвигалась. Старики сошли с возвышения и подошли к своим. Скоро все сборище разбилось на отдельные группы.

Каушут тоже спустился вниз и подозвал к себе Ора-за. Сначала никто не понял, зачем ему мальчик, думали, так просто, ханская прихоть, и с удивлением смотрели, как они вдвоем обходили аул за аулом. И только когда они остановились у одной из групп, стало ясно, зачем был позван Ораз. Мальчик увидел Кичи-кела и указал пальцем на него:

– Вот он, Каушут-ага. Еще у него была белая лошадь. А папаха эта же самая.

– А ну, джигит, выйди вперед, – сказал Каушут притворно ласковым голосом.

Кичи сделал несколько шагов и улыбнулся:

– Ну, если сам хан ханов просит, придется выйти!..

– Придется, богатырь. И штаны снять придется, если хан тебя попросит.

Тут голос Кичи сорвался неожиданно на грубый:

– Нет уж, штаны мои трогать не стоит!

Каушут повернулся к Оразу:

– Ты хорошо узнал его? Получше посмотри, чтоб не говорил потом, что ошибся.

– Я не ошибся. Он был с ними. Я видел.

– А может, и не я? Может, кто-то другой? – угрожающе процедил ему Кичи-кел.

– Да ты чуть не задавил меня! Мимо проскакал, даже не заметил. А я в тех кустах прятался!

– На кого ты врешь, щенок!

Толпа зашумела:

– А чего ему врать?

– Ораз мальчик честный, не соврет, я его знаю!

– А вы тоже уши поразвесили! А ты, змееныш, попадись только мне!

– Ну, ну, парень, ты на мальчика не кричи! И на людей тоже. Кто свой народ не почитает, тот и отца родного – не подумает – продаст!

– Хан-ага, я и людей уважаю, и отца своего тоже. Не надо такими словами зря бросаться.

– А я тебе говорю, что не уважаешь. И от имени всего народа говорю. Если бы ты его уважал, то не стал бы грабить чужой караван, чтобы потом другие за тебя расплачивались. А уж сделал, так будь мужчиной, вышел бы сейчас, когда тебя просили, и признался. Выходит, ты еще и трус.

При последних словах хана Кичи-кел опустил голову.

В толпе опять раздались голоса:

– Признавайся!

– И дружков своих назови!

– В землю таких живьем закапывать!

– Слышишь, что люди говорят? Или тебе на всех наплевать? Говори, кто твои товарищи?

– Не было у меня и нет никаких товарищей.

– Ты что, разве не человек? Если ты скажешь, что не человек, я поверю, что у тебя нет товарищей,

– Я человек, хан, но товарищей у меня нет.

– Значит, ты один ограбил караван?

– Да, один.

– Врешь!

– Почему же вру?

– Потому что человек, который даже боится в своем поступке сознаться, один напасть на караван тем более не сможет. Кто еще с тобой был?

– Я же сказал, я был один.

– Ты на меня так не смотри, парень, ты не мне врешь, а всему своему народу.

По Кичи уперся и не хотел больше ничего говорить. Тогда его повели на середину. Вслед ему из толпы летела оскорбительная ругань. Люди, обиженные со всех сторон, рады были хоть на ком-то выместить свое зло.

– Хан-ага, если ты не разденешь его перед всеми, значит, всех нас оскорбишь!

– Нет, живьем таких в землю!

– И пусть друзей своих назовет!

Наконец Каушут и его окружение подошли к минба-ру и перед ним остановились.

– Ну, последний раз говорю тебе, парень, назови, кто был с тобой. Так и тебе и нам лучше будет,

– Я сказал уже, не было никого со мной.

Тут Каушут вышел наконец из себя. Голова его вскинулась от гнева.

– Снимай дон!

Кичи понял, что теперь шутки с ханом плохи. И поэтому не заставил повторять приказ дважды.

– И рубаху снимай!

Кичи замешкался на минуту, но, взглянув хану в лицо, быстро снял и рубаху.

– А теперь все остальное!

Но этого уже Кичи сам сделать не мог. Хан не стал говорить ему еще раз. Не спуская глаз с провинившегося, он коротко приказал:

– Снимите с него штаны!

Трое здоровых джигитов вышли тут же вперед, двое из них схватили Кичи-кела, а третий уцепился за его штаны.

Но тут неожиданно запротестовал Сейитмухамед-ишан:

– Хай, парни, погодите!

Те, кто набросился на Кичи-кела, остановились.

Сейитмухамед подошел к Каушуту.

– Хан, но это большой грех – оголять мужчину.

Каушут легонько усмехнулся, и тут же его лицо приняло прежний суровый вид.

– Да, грех, ишан-ага. Но из-за таких шакалов нашим женщинам приходится оголяться перед чужими мужчинами. Простите, но на этот раз я не могу вас послушать.

Сейитмухамед не нашелся что ответить. Толпа поддержала хана:

– Правильно, хан-ага!

– Ишан-ага, зачем вы такую змею защищаете!

– За такого и заступаться грех!

– Пусть ишан глаза закроет, если ему стыдно!

Каушут сделал знак джигитам, и штаны Кичи-кела

мигом спустились до колен. Сам Кичи пригнулся от стыда вперед и прикрылся руками.

Хан повернулся к толпе:

– Пусть все знают, такой позор ждет каждого, кто будет поступать во зло своему народу!

– Правильно говоришь, хан-ага!

– Только так и надо!

Тут в руке хана показалась плеть. Многие этого не ожидали, думали, дело кончится только публичным позором. И поэтому, когда плеть резко просвистела в воздухе и с громким шлепком обрушилась на Кичи-кела, толпа невольно ахнула.

А Кичи-кел взвыл от боли и закрутился на месте.

– Это тебе от Каушут-хана, сынок.

Были и такие, кому наказание показалось слишком легким. Они кричали:

– Добавь ему и от нас, хан-ага!

– И за каждого товарища по разу!

– Бей так, чтобы забыл, как на коня садиться!

Но вот Каушут сделал знак, чтобы Кичи одели, повернулся и отошел к старикам. Сзади долетало:

– Правильно, хан!

– Нечего их жалеть, пусть теперь знают!

– Посмотрим, кто еще захочет караваны грабить!

Ночью Мялик рыдал, зарывшись с головой в одеяло. Из головы его не выходило происшествие возле старой крепости. Он тоже грабил караван, но мужество Кичи спасло его от плети Каушута и, главное, от позора быть раздетым на глазах толпы. Теперь он был обязан отомстить за товарища. Так решили все, кто участвовал в грабеже. А месть заключалась в том, что Мялик должен был убить Ораза. Боясь, что его назовут трусом, Мялик согласился выполнить это. Но теперь переживания прошедшего дня и то, что ему предстояло сделать, терзали его слабую душу и вызывали постыдные слезы.

Семья Дангатара давно уже спала сладким сном. Никто и не подозревал, что в этот час к дому крадется беда. Крадется в облике человека, сновавшего, словно аист, по двору.

Каждый, наверное, видел сейчас свой сон. Каркаре, возможно, снилась давно умершая мать, а может, тот последний разговор с Курбаном, за сараем, во время которого он пообещал ей поговорить с Келханом Кепе-ле, упросить его сделать так, чтобы Дангатар не давал согласия свату в белой папахе.

Дангатару, наверное, снилось, что из бедной хибары он попал в роскошный дворец или, может, просто в белую, только что поставленную кибитку, о которой он мечтал всю жизнь.

А Ораз выпустил своих коров в поле и просто лежал на траве, радуясь короткому отдыху, солнцу и теплому воздуху.

Но Мялику ни до чего этого не было дела. Он знал только одно: что должен убить Ораза, мальчика, который стал случайным свидетелем их преступления. Жалости к нему у Мялика не было, он был готов убить его так же просто, как воробья на ветке. Единственно из-за чего дрожали его колени и, вырываясь из груди, стучало сердце, так это из-за страха, что кто-нибудь увидит и узнает его.

На цыпочках Мялик подкрался к входу в дом, потянулся к кожаной ручке двери, но, как только дотронулся до нее, тут же отдернул руку, как будто это была кожа ядовитой змеи. Ему послышался какой-то шорох. Мялик осторожно огляделся по сторонам. Вокруг не было ни одной живой души, за исключением разве что старого ишака, который лежал на земле и, навострив уши, внимательно глядел на Мялика. Мялик собрался с духом и надавил на дверь. Она бесшумно подалась. Тогда Мялик просунул одну ногу за порог, нога наткнулась на ичиги Дангатара и повалила их. Слабый шум, возникший при этом, показался Мялику громом небесным. Он, не помня себя, выскочил на улицу. Ишак, обеспокоенный странным поведением человека, икнул и поднялся на ноги. Мялик зло посмотрел на него.