Текст книги "Ключ от рая"

Автор книги: Атаджан Таган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Шум вокруг места состязаний усилился, так что Непес-мулла вынужден был прервать свой рассказ.

– Крути! Вали! Подними его! – доносилось со стороны наблюдавших за борьбой.

Этот шум подействовал и на Пенди-бая. К тому же ему не хотелось омрачать свадьбу разговорами, которые они вели под навесом. Он оглядел собеседников и сказал:

– Мулла, хоть мы сами уже и не сможем участвовать в гореше и приза не заработаем, может, хоть подойдем к тем, кто криком помогает пальванам?

Непес-мулла кивнул головой:

– Ты прав, и это тоже интересно.

Все поднялись.

Посередине площадки для гореша стоял Хемракули. Чувствовал он себя как нельзя лучше.

Подошедшие получили подтверждение второй его победы: Курбан вывел на середину второго барана, выставленного на приз. Рот Хемракули-хана не закрывался от удовольствия.

Кто-то сказал:

– И бог дает баю, и Пенди-бай дает баю, – имея в виду выигрыш Хемракули.

– Что ж ты плачешь! Иди! Победишь, тоже приз получишь.

– Куда мне с этими. Они ж, кроме драки, ничего не знают!

Хемракули-хан по обычаю коснулся лба барана и горделиво повернулся к своим воинам.

Из числа нукеров, стоявших в сторонке с кинжалами эа поясом, вышел Кичи-кел.

– Сто лет живи, хан-ага! – поздравил он своего командира и принял от него барана.

– Даже если он проживет сто лет, тебе на семена все равно ничего не достанется! – воскликнул недовольный Келхан Кепеле.

Кичи-кел обернулся и быстро нашел глазами того, кто это сказал. И, проводя мимо барана, проговорил вполголоса, так, чтобы не услышали другие:

– Держи язык за зубами, ленивый вол!

– Вол хоть поле пашет. А такие собаки, как ты, только лают на своих и чужих, да еще целые своры за собой водят!

Кичи-кел невольно схватился за рукоятку кинжала, но тут же опустил руку.

– Хоть я и собака, но я не хочу скандала. Скажи спасибо, что сейчас свадьба…

Келхана Кепеле это ничуть не напугало.

– Вон, смотри, у твоего аги от жадности зад обмарался. Иди лучше сковырни его навоз своей железкой!

Кичи-кел весь задрожал от злости, В другом месте он не простил бы таких слов, но тут боялся гнева Хемракули, которому все празднество пришлось как нельзя более по душе. Поэтому он проглотил обиду и только бросил, отворачиваясь, Келхану:

– Зад в навозе не у хана, а у ленивых ролов, как ты.

Келхан же отвечал нарочно громко, чтобы могли слышать и другие:

– Конечно! Хемракули и не может быть в навозе, пока у него есть такие подлизалы, как ты!

Кичи-кел скрипнул зубами и совсем отошел от Келхана, слыша, как уже вокруг них начали раздаваться смешки. Но главное внимание людей было приковано к поединку. Посередине все еще расхаживал довольный, как петух, Хемракули-хан. А зрители роптали меж собой: «Неужели все призы заберут теперь нукеры Мяде-мина? Неужели среди стольких туркмен не найдется никого, кто повалил бы Хемракули?» Однако никто не решался выйти на середину.

Видя, что состязание грозит оборваться, глашатай Джаллы начал подстрекать собравшихся:

– А ну, кто силен, выходи на борьбу с Хемракули-ханом! Приз – лучшая овца из стада Пенди-бая! Туркмены, покажите свою силу и храбрость!

– Ты бы не орал, Джаллы, а лучше бы сам шел на середину!

– Ах, если б за голос что-то давали или можно было бы им бороться, я давно свернул бы шею Хемракули. А руки, разве у меня руки? Что у курицы ляжка, что у меня рука – все одинаково!

Племянник Дангатара Курбан в это время прислуживал гостям. Но и он остановился.

На середину вышел Келхан Кепеле и засучил рукава. Зрители с удивлением переглядывались между собой. Хотя Келхан и был здоровым на вид, но не относился к числу пальванов, выступающих на свадьбах. И вышел он сейчас, конечно, не ради приза, а лишь из неприязни к нукерам и их вожаку, распаленный к тому же схваткой с Кичи-келом. Лицо его было суровым, на толстых волосатых ногах, видных из-под засученных штанов, чуть подрагивали мышцы. Однако в сравнении с Хемракули он все же выглядел слабейшим.

Когда Келхан Кепеле схватил за пояс Хемракули и начал его трясти, внимание всех напряглось. Схватка длилась недолго. После того как противники по нескольку раз безрезультатно стискивали друг друга, наступила небольшая пауза. Воспользовавшись ею, Келхан неожиданно подставил Хемракули подножку. Не выдержав боли, предводитель нукеров упал.

Поднялся радостный шум.

– Молодец, Келхан!

– Сто лет жизни Келхану!

– Дай бог тебе сына!

– С этим ты не спеши. У него же еще и жены нет!

– Барана сюда, барана!

Но дарить барана было еще рано. По условиям борьбы, чтобы победить, надо было выиграть три схватки. В двух остальных схватках Хемракули повалил соперника и выиграл приз.

Когда Келхан уходил с площадки, Кичи-кел не упустил случая задеть его:

– Ну, как руками тягаться? Не то что языком!

Келхан тут же прыгнул к нему:

– Ты и тут лезешь, шакал! А ну бросай свой кинжал и выходи, если не боишься! Трусишь! Знай, будешь за чужой зад прятаться, свой волки оторвут!

Кичи-кел поспешил отойти прочь. А Келхан вернулся на свое место и тяжело опустился на землю, держась за поясницу.

– Эй, барана неси, чего ждешь! – кричал Кичи-кел уже с другого конца.

Но Курбан, на котором лежала эта обязанность, стоял не двигаясь. Хоть бараны были и не его, но все равно было тяжело отдавать третьего подряд все тому же Хемракули. Забывшись на несколько мгновений, он размечтался. Он представил, что сейчас, именно в это мгновенье, перед ним появляются ангелы – в белых чалмах, с бородами и длинными посохами, такие, как о них рассказывали старики, и спрашивают его: «Мальчик, назови нам любое свое желание, и мы сейчас же исполним его!» И он попросил бы у них не богатства, не коня, не саблю, не долгую жизнь, не даже ту, которая была дороже всех на свете… Он попросил бы себе силу, которая могла бы победить Хемракули-хана…

Но третий приз ушел к Хемракули, как и два первых.

Если пальван имел хоть немного совести, он после трех одержанных побед, не видя достойного противника, уходил с поля боя, чтобы дать возможность и другим показать себя. Но Хемракули и не думал подчиняться этому негласному закону свадебных поединков. Напротив, опережая подхалимов из своей свиты наподобие Кичи-кела, он сам горделиво выкрикивал перед толпой:

– Ну, кто там еще хочет выйти? Не вижу храбрецов!

Из группы нукеров раздался голос:

– Достойных здесь нет, хан-ага! Придется и остальные призы мне забрать!

Но тут раздался голос:

– Эй, не спеши, юнец. Рано радуешься! Еще не всех поборол ваш хан.

Все взгляды устремились на человека, которому принадлежал этот голос. Это был Непес-мулла.

– Вот это дело! – радостно воскликнул Келхан Кепеле. – Ну-ка, покажи ему, брат!

Непес-мулла вышел вперед.

– Эй, сними сначала свой жесткий кушак, – встрял опять Кичи-кел.

– Не торопись, Кичи-кел. А то чьей-нибудь спине этот кушак придется как раз впору.

Непес-мулла не спеша развязал свой кушак, отдал его кому-то из стоявших рядом и обратился к Хемраку-ли-хану:

– Хемракули, ты знаешь, что я не занимаюсь борьбой, и поэтому условия мои не такие, как у других паль-ванов.

– Я согласен на все условия, – ответил самоуверенно Хемракули.

Мулла улыбнулся, и глаза его хитро сузились.

– Когда я выхожу с настоящим пальваном, я иду не на новый приз, а на все его прежние призы…

– Ну а если ты проиграешь?

– Если он проиграет, – вступил в разговор Пенди-бай, – ты получишь еще столько же овец, сколько у тебя есть сейчас.

– Я согласен.

В низине, на одной из окрайн села Апбас-хана, собралось много народу. Толпа шумела.

Когда появился хан с гостями, все взгляды устремились в их сторону. Но смотрели люди большей частью не на самого Апбас-хана и не на чужестранцев, а на огромную ханскую собаку, которая шла рядом с ним, слегка позвякивая легкой цепью. Собаку звали Бисяр, что по-персидски означало выдающийся. Апбас-хан считал, что даже и пес его должен быть ханом среди других псов.

У края лощины было выставлено множество собак разных пород и мастей. Сейчас каждый гладил и ласкал свое животное нежнее, чем любимого сына, а некоторые даже пытались внушить любимцу, как он должен вести себя во время схватки.

Когда хан и вместе с ним гости остановились, какой-то незнакомый человек тронул Каушута за руку и вполголоса сказал:

– Говори, что победит ханская собака, и не ошибешься. Считай тогда, что половина дела, за которым ты сюда приехал, сделана.

Каушут ответил на это нарочито громко, но обращаясь как бы лишь к своему собеседнику:

– Конечно, я в этом деле не мастак, но тут и слепому ясно, что победит собака Апбас-хана.

Хан услышал его слова и довольно улыбнулся.

А другие собаки, завидев ханского Бисяра, потеряли покой. Многим уже доставалось от него, да так, что подолгу не могли забыть ужасной пасти, которая и храброго джигита могла перепугать.

По традиции все хозяева собак собрались в одном месте, и лишь только Апбас-хан остался в стороне. Что ж, и хозяин и его собака были самим аллахом поставлены над остальными!

Распоряжавшийся состязанием вывел на середину здорового белого барана. Собаки, привыкшие к тому, что после барана начинается драка, принялись рычать друг на друга. Из толпы болельщиков послышались голоса: «Бисяр! Бисяр! Бисяр!» Услышав свое имя, пес заволновался. Но Апбас-хан натянул цепь и заставил его успокоиться.

– Первым выступает Бисяр, – закричал человек с середины. – Кто хочет выставить свою собаку против ханской?

Все молчали. Человек повторил призыв еще раз, и после этого первый приз – белый баран – был подведен к довольному Апбас-хану.

Вторым призом был баран поменьше. Два худощавых человека, чем-то похожих друг на друга, вывели на середину своих собак. Те кинулись в драку, но безо всякой охоты, видно, из одной только боязни не рассердить хозяев, которые безуспешно пытались стравить их. Было ясно, что настоящей драки не получится. Тогда собак расцепили и вновь криками и угрозами заставили сойтись. Псы лениво рычали и толкали лапами друг друга. Так продолжалось какое-то время. Наконец распорядитель оттянул назад ту, что была чуть покрупнее, и сказал:

– Вот победитель. Эй, хозяин, забирай награду!

Но второму владельцу такое решение показалось несправедливым.

– Почему это он, а не я?

– Потому что его собака вцепилась первой. Если б твою не задели, она бы и с места не стронулась.

– Верно, верно! – подтвердил первый хозяин и, улыбаясь, подошел к барану. Но не успел взяться за него, как подлетел побежденный и, не говоря ни слова, влепил победителю затрещину. Тот не замедлил дать сдачи. Завязалась драка, но теперь уже настоящая, не то что между собаками. Никто и не думал разнимать их, наоборот, разочарованные собачьей схваткой, болельщики с удовольствием следили за людской.

Тач-гок шепнул на ухо Каушуту:

– Интересно, кто здесь возьмет приз?

Но Каушута, видно, мало интересовал этот поединок.

– Нам-то что! Нам о другом думать надо.

– Я готов на все, что ты скажешь. Но что делать? Я не знаю.

Каушут повернулся к Апбас-хану:

– Хан-ага, мы с удовольствием посмотрели на собачьи драки и на человечьи. Ваша собака оправдала кличку…

– Ну ладно, ладно. Я вижу, ты говоришь одно, а на уме у тебя совсем другое. Чего ты хочешь?

– Вы правы, хан-ага. Мысли мои заняты теми, ради кого мы сюда пришли. Мы бы хотели, с вашего позволения, увидеть своих людей.

Апбас-хан, не отрывая взгляда от дерущихся, потянул за рукав переводчика Мухамеда, который все это время находился подле него.

– Вот, отведи туркмен к своим, покажи… – Хану вдруг пришла в голову неожиданная мысль, и он закричал: – Эй, стой, стой! Разнимите их!

Кто-то из подручных хана тотчас выполнил его приказание.

Апбас-хан засмеялся, а потом толкнул вперед барана, которого присудили Бисяру:

– Вот, кто победит, тот и возьмет его! Продолжайте!

Два человека поглядели сначала на хана, потом друг на друга – ненавидящими глазами – и с еще большей яростью замолотили кулаками.

До Каушута и Тач-гока, которые уходили к своим, какое-то время еще доносились удары и шум возбужденной толпы.

Каушут и Тач-гок с переводчиком Мухамедом вошли в густой сад позади дома Апбас-хана. Мухамед остановился перед человеком с окладистой бородой, который сидел, свесив ноги, на высоком дувале. В руках бородач держал ружье. Бязевые штаны его были так грязны, что нельзя было определить цвета. Широченные штанины спускались до самых пяток. От безделья он покачивал, как ребенок, ногой и низким приятным голосом пел себе под нос:

Ашуфта-а заман[16]16
  Ашуфта заман – тяжелые времена (перс.).


[Закрыть],

А-ашуфта-а за-ман…

Не отвечая на слова переводчика, он слез с дувала и как-то пугливо поздоровался с гостями. Потом отряхнул штаны и пошел вдоль забора, пригласив следовать за ним.

Глинобитный забор, чем дальше шли, тем казался все новее. Каушут подумал, что, наверно, строят этот забор пленники. Так оно и было на самом деле. В самом конце, где кончалась закладка дувала, сидело человек двадцать пленников. Поодаль от них о чем-то шумно спорили четыре гаджара. Узники не обратили никакого внимания на гостей. Они сидели вокруг старого пня и уныло жевали сушеную дыню. Их лица и одежда были перепачканы глиной.

Каушут остановился в стороне от пленников, чтобы не мешать им есть. Переводчик и бородатый охранник поняли Каушута и не стали тревожить узников. Чтобы как-то скоротать время, пока люди заняты были едой, Каушут спросил переводчика:

– Почему вы не даете узникам никакой другой еды, кроме сушеной дыни?

Мухамед смущенно улыбнулся, словно ему стыдно стало за тот ответ, который он мог дать. Но Каушут снова заговорил, опередив переводчика:

– После этой дыни они все время хотят пить? Их мучают жаждой?

– Угадал, туркмен, – согласился Мухамед.

Из пленных текинцев Каушут и Тач-гок знали в лицо одного только Дангатара, но его-то как раз и не было среди пленников.

– Что-то я не вижу Дангатара-ага, – сказал Тач-гок Каушуту.

Но тут Мухамед отступил назад и громко приказал:

– Эй, туркмен, пошли!

…А дома продолжался гореш. Непес-мулла крепко схватил Хемракули-хана, уцепившись рукой за его шелковый кушак с кистями. Борцы склонились друг к другу и напрягли мускулы до предела.

– Поднимай!

– Гни его!

– Не подкачай, мулла!

Из-под ног сползали комья мокрой глины, лоб Хем-ракули покрылся крупными каплями пота. Так они топтались некоторое время, не в состоянии осилить друг друга. Наконец Непес-мулла, выбрав удобный момент, рванул противника на себя, приподнял над землей и бросил через колено. Сам он тоже не удержался и упал, но упал на Хемракули, опрокинутого на лопатки.

– Молодец, мулладжан! Да живет вечно Непес-мулла! – кричали вокруг.

Мулла поднялся и спокойно отряхнул налипшую землю с локтей и коленей.

Курбан глядел на него, кричал от радости и махал руками. Нечаянно мальчик зацепил локтем старика, стоявшего рядом, смутился и виновато опустил глаза.

– Не стесняйся, паренек, не стесняйся. Доброе сердце всегда болеет за своих земляков. Только не кричи так сильно, это неприлично, можешь обидеть пальвана – гостя.

Второй раунд закончился так же, как и первый. Это означало, что в любом случае Непес-мулла выходил победителем. Хемракули-хан сложил обе руки на груди, давая этим понять, что сдается и не хочет дальше продолжать борьбу. Келхан Кепеле, возбужденный не меньше молодого Курбана, закричал:

– Молодец, брат! До самой смерти готов служить тебе за твою победу!

Вместе с Курбаном и Келханом Кепеле все шумели и радовались. Конечно, эта радость была ничтожной в сравнении со страданиями, которые причиняли простым туркменам те же нукеры Мядемин-хана. Но ведь так бывает и с узником: просидев в темнице долгие годы, он забывает от счастья обо всем на свете, стоит ему хоть на короткий миг увидеть луч солнца и дохнуть воздухом свободы…

Непес-мулла обтер лицо полой рубахи, надел ичиги и, заметив рядом Курбана, попросил его:

– Курбан, сынок, принес бы мне глоток воды!

Курбан, готовый послужить своему герою, бросился в

сторону одной из кибиток.

Люди стали постепенно расходиться. Нукеры Мядемин-хана направились к своим лошадям.

– Хемракули-хан, куда же вы? – обратился Пенди-бай к предводителю. – Нельзя быть на свадьбе и не отведать угощения!

– У нас свои дела, – ответил нехотя, но довольно зло Хемракули.

– Пенди-бай! – встрял в разговор Келхан Кепеле. – В народе говорят: «Лучше оторви друга от себя, чем отрывать его от дел!» Зачем держать Хемракули-хана? Он и так, кажется, много времени потерял. Да к тому же впустую!

Кто-то толкнул его в бок:

– Охота тебе беду наживать своим языком, Келхан! Зачем наступать на хвост лежачей собаке!

Келхан Кепеле рассмеялся:

– У меня столько бед, что одной больше, одной меньше – ничего не значит.

Но Пенди-бай, делая вид, что не обращает внимания на Келхана Кепеле, подошел к Хемракули.

– Ну, раз уж надо вам уезжать, возьмите хоть призы свои, – он указал рукой на трех баранов, связанных одной веревкой.

Хемракули кивнул в сторону Непес-муллы, который стоял поодаль в ожидании воды.

– Они теперь его!!

– Нет, нет! Это была шутка. Мулла получит свой приз!

Услышав эти слова, Кичи-кел быстро соскочил с коня и, кликнув за собой еще двух нукеров, бросился к баранам. Таким образом, гости удалились хоть и посрамленные, но все-таки с наживой.

Когда Курбан подошел к кибитке, которую занимали женщины, первой встретилась ему Каркара. Она сразу заметила, что лицо Курбана сияет от радости.

– С чего ты такой довольный? Как будто твой конь на скачках победил!

– Был бы мой конь, я бы радовался один. А сейчас радуются все!

– Что же случилось?

– Непес-мулла боролся с Хемракули-ханом и так задал ему, что чуть все ребра не переломал!

– Вот это здорово! Надо было ему еще и шею свернуть!

Неприязнь девушки к Хемракули-хану была понятна. Все жители аула считали Хемракули своим личным врагом, потому что на его стол попадали крохи с каждого бедняцкого стола. То, что могло бы достаться детям бедняков, доставалось нукерам Хемракули-хана.

Каркара наполнила водой деревянную миску и протянула ее Курбану.

– Курбан! Человек, победивший Хемракули-хана, наверное, угоден аллаху. Ему известно больше, чем другим. Я прошу тебя, спроси у него, когда вернется мой отец.

В ее глазах было столько тоски, что Курбан и сам чуть не заплакал. Самая красивая девушка в ауле была самой несчастной, и он отдал бы все, чтобы хоть как-то помочь ей. Но Каркара быстро заставила себя переменить тон.

– Сегодня ставят белую кибитку, – сказала она, – Будут за платком прыгать. Приходи, может, тебе повезет.

С этими словами Каркара повернулась и скрылась в кибитке, а Курбан вернулся к Непес-мулле.

– Спасибо, сынок. Дай тебе бог хорошую подругу, – сказал мулла, принимая воду.

Курбан улыбнулся, оттого что Непес-мулла как бы угадал его тайные мысли, но тут же снова нахмурился, вспомнив просьбу Каркары.

– Мулла-ага, я вспомнил… Простите… Вы сказали про подругу… – он запинался, не владея собой. – Когда вернется дядя Дангатар? Привезут его в этот раз? Это Каркара спрашивает…

Непес-мулла тяжело вздохнул. Он не знал, что ответить мальчику и вместе с ним его подружке, несчастной сироте. Глаза его невольно обратились в ту сторону, куда уехал Каушут, но там была одна лишь степь с низкорослыми зарослями колючки, по которым и он не мог прочесть никакого ответа. А мальчик внимательно глядел в его лицо.

– Вернется, Курбан-хан, вернется. Аллах не даст Каушуту прийти пустым, если есть хоть какая-то правда на земле…

Народ расходился с площадки для гореша. Некоторые отправились домой, однако большая часть двинулась к белой кибитке жениха посмотреть на другое состязание– прыжки за платком.

Белая кибитка была большой радостью в ауле. Старики и на десятерых своих сыновей не могли завести новое жилище, и только Пенди-бай мог позволить себе такую роскошь – поставить сыну, едва нашлась невеста, новую кибитку. Новая кибитка, восьмикрылая, была сделана по специальному заказу лучшими сарыкскими[17]17
  Сарык – одно из туркменских племен.


[Закрыть] мастерами.

У кибитки все уже было поставлено, кроме дурлука[18]18
  Дурлук – специальная кошма, которой покрывают верхнюю часть кибитки.


[Закрыть] и ука[19]19
  Ук – деревянные жерди, на которых держится верх кибитки.


[Закрыть]. На высоком туйнуке[20]20
  Туйнук – верхняя дымоходная часть кибитки.


[Закрыть] был подвешен кусок только что сотканного кетени[21]21
  Кетени – шелковая ткань.


[Закрыть], который и дразнил взгляды собравшейся молодежи.

Те, кто считали себя хорошими прыгунами, разувшись, пробивались в кибитку. Но никто пока из прыгавших не мог достать до полоски красной ткани.

Курбан еще ни разу не участвовал в этой игре. Сейчас и его взгляд был прикован к кетени. Мысленно он легко подпрыгивал вверх и касался кончиками пальцев материи. Кетени снимают и накрывают плечи Курбана. И, счастливый, он бежит сразу же к Каркаре… Но этой мечте так и не суждено было обратиться в действительность. Кетени достался не ему.

Когда уже все вроде перепробовали, а Курбан все еще нерешительно топтался в стороне, в кибитку вбежал запыхавшийся старик. Кетени уже собирались снимать, раз никто не мог допрыгнуть, но старик закричал:

– А ну, постойте! Дайте-ка и нам попробовать!

Люди вокруг засмеялись. В самом деле, это выглядело смешно – старый человек брался за то, что было не под стать молодым людям. Но старик думал иначе. При первом же его прыжке толпа притихла. Видно было, что он всерьез хочет заполучить приз. Второй прыжок оказался удачным: пальцы старика коснулись края кетени. Довольный победитель удалился со своей добычей.

Теперь, немного пониже, на туйнук подвесили платок. Тут уже Курбан решил не теряться. Едва только кликнули желающих, он стал разуваться. Но когда Курбан приготовился к разбегу, сзади подошел лет сорока человек, тоже разутый, и отодвинул его в сторону:

– Дай-ка старшему начать. Молодой, подождешь!

Курбан, сразу остывший, безропотно повиновался.

Видно, и эта награда должна была достаться другому. Человек разбежался и, напрягши все тело, подпрыгнул. Рука его чуть не достала до платка. Опять толпа засмеялась, на этот раз еще сильнее, чем над стариком. Курбан посмотрел в ту сторону, где стояли женщины, и увидел Каркару. Она была в старом, выцветшем платке, недостойном, по мнению Курбана, такой головки, как у нее. Поэтому просто необходимо было добыть новый, чтобы и Каркара могла покрасоваться в нем перед другими.

Не дожидаясь, пока еще кто-нибудь опередит его, Курбан вышел вперед, разбежался и прыгнул. Его легкое тело поднялось высоко, и пальцы коснулись платка. Приземлившись, он первым делом нашел глазами Каркару, на лице которой сияла радость.

Игра в шахматы, начатая рано утром, подошла к третьему туру. Апбас-хан внезапно переменил условия. Он сказал, что третью партию будут играть только Тач-гок со своим соперником. Эта партия была решающей. Две предыдущие сыграли вничью.

Тач-гок сильно волновался. Лоб его был покрыт испариной, и каждый раз, когда он делал ход, на нем выступали новые капельки пота. Ведь каждый его ход решал судьбу пленников. Перед его глазами стояли эти несчастные, измученные люди, и не только они, но и те, что остались дома без кормильцев, их еще более жалкие матери, дети, старики…

Шахматное поле – кусок ткани с нарисованными клетками – казалось Тач-гоку куском пустыни, местом настоящего сражения, на котором кони выступали против коней, пешки против пешек, слоны против слонов, а важные короли советовались со своими визирями и до поры до времени оставались в стороне от сражения. И всеми ими, всей этой армией, и пешками, и королями, должен был управлять Тач-гок. Про себя он сильно сомневался, достаточно ли у него сил и ума для такого дела.

Вот отчего у него подрагивали руки, как в лихорадке, и потел лоб.

– Эх, Каушут, – прошептал Тач-гок, глядя на товарища, – как бы я не подвел тебя!

Но Каушут, хоть и был взволнован не меньше Тач-гока, внешне держался спокойнее, стараясь своим видом подбодрить его. Ведь сейчас все зависело от внимания и упорства Тач-гока.

– Держись крепче, сердар! Ничего не бойся! Ты сейчас самый главный вояка!

Чтобы определить, кому играть какими фигурами, Апбас-хан взял из миски, стоявшей на столе, сухую урючину, сунул ее в рот, потом выплюнул косточку в кулак, спрятал руки за спину, а затем выставил перед противниками два сжатых кулака. Белыми играть выпало Тач-гоку.

Апбас-хан казался равнодушным, совсем не следил за игрой. Он глазел по сторонам, жевал урюк, а потом принялся расспрашивать Каушута о всяких посторонних вещах. Каушут отвечал, но его внимание было приковано к игре Тач-гока. Для него, как и для Тач-гока, на клетчатом поле шло настоящее сражение. Все пешки, визири, кони и другие силы противника должны быть уничтожены; каждый удачный ход приближал минуту освобождения пленников, минуту их возвращения в родной аул.

Фигуры на доске редели. Тач-гок потерял на одну пешку больше, но позиция его была сильнее, чем у перса, так что шансы на выигрыш были примерно равные. Противники разменялись ферзями, и теперь выигрыш хотя бы одной легкой фигуры давал возможность провести пешку и тем самым победить.

Хотя усатый перс действовал не слишком умно, видно было, что и Тач-гок не чувствует в себе уверенности, не знает, в каком направлении развивать борьбу. Ему казалось, что стоит тронуть любую фигуру, как она тут же попадется к персу в ловушку.

Апбас-хан развалился на подушке и смотрел на лошадь Каушута, привязанную у забора.

– Сколько лет твоему коню, туркмен?

Каушут оторвал на мгновение взгляд от шахмат, глянул на своего коня.

– Сколько лет?.. Лет много… Но мой, как деревянный, не стареет. Если, хан-ага, выведешь сейчас самого молодого своего коня, мой побьет твоего, спроси хоть у Тач-гока, он знает, мой побьет твоего…

Тач-гок с удивлением посмотрел на Каушута. Потом снова перевел взгляд на шахматы и вдруг чуть не закричал от радости: он понял, что хотел сказать ему Каушут. Однако не стал спешить с ходом, а продолжал делать вид, что думает. Апбас-хан же не понял ничего и продолжал с недоумением смотреть на Каушута. Чтобы отвлечь его внимание, Тач-гок запустил горсть в миску с урюком и набил себе рот. Мелочи этикета занимали Апбас-хана больше всего, он быстро перевел взгляд с Каушута на Тач-гока и закачал головой. «А-я-яй! Как человек увлекся шахматами, даже не замечает, что делают его руки!»

Тач-гок между тем еще немного подумал и сделал ход. Перс забрал в ответ его коня и тут только заметил, что упускает пешку. Он охнул и поднес руку ко лбу.

Апбас-хан, который до этого лениво ворочался на своей подушке, резво вскочил и уставился на шахматное поле. Его цепкие глаза быстро оценили позицию. Еще некоторое время он без толку рассматривал фигуры, потом схватил за угол материю, резко выдернул ее из-под фигур и отшвырнул в сторону.

Тач-гок от неожиданности перепугался.

– Каушут, – спросил он негромко, – а не побьет хан этого беднягу?

– Ничего! Кобыла не лягает больно своего жеребца!

Усатый перс с виноватым видом подобрал шахматный лоскут, сложил в него разбросанные фигуры и протянул Апбас-хану. Хан зло сказал что-то по-персидски.

– Смотри, Каушут, и здесь такие же ханы, как Ходжам Шукур!

– А, все петухи кричат одинаково!

Но победа была одержана, и Апбас-хану пришлось выполнить свое условие. Тач-гок от радости чуть не прыгал.

Апбас-хан даже не встал с места, чтобы проводить гостей. Он велел усатому отвести туркмен к сторожу пленных и передать, чтобы сторож отпустил узников.

– Эй, туркмен! – крикнул вслед Каушуту хан, когда тот направился к своему коню. – Так сколько же лет твоей лошади?

– Моей лошади, хан-ага, три года. Но мать ее в самом деле была очень стара!

Апбас-хан снова ничего не понял и с еще большим недоумением проводил глазами Каушута.

– Ну спасибо, Каушут, ты меня выручил, – сказал Тач-гок, когда они садились на коней.

– Тебе спасибо, сердар, что понял мои слова. Люди, понимающие язык друга, нигде не пропадут!

– Нет, не говори! Если бы ты не придумал это про коней, я бы наверняка проиграл.

Каушут, уже сидевший верхом, хитро сощурил глаза, посмотрел пристально на товарища и постучал хлыстом по луке седла.

– Смышленый нукер для хозяина мед и сахар. Непонятливый и себя погубит, и хозяина.

Тач-гок не нашелся что сказать в ответ, поставил ногу в стремя и почувствовал себя легким и счастливым как никогда.

В тот же вечер Каушут и Тач-гок вместе с освобожденными пленниками отправились в Серахс.

Прошло больше недели с тех пор, как Каушут и Тач-гок вернулись от Апбас-хана. С утра Каушут помогал косить Тач-гоку и теперь возвращался к своему наделу.

Старые, уже высохшие кусты янтака – верблюжьей колючки – крошились и хрустели под ногами. Над молодыми кустами кружили желтые пчелы, разлетаясь перед Каушутом, как народ перед верховным ханом. Было душно.

Каушут снял с головы шыпырму – остроконечную шляпу мехом внутрь, на его потном лбу заиграло солнце. Капли пота стекали на щеки и глаза. Он отер их жестким мехом шыпырмы.

Каушут поднялся на холм, огляделся по сторонам и тяжело вздохнул. На западе смутно угадывались очертания аула. Каушут задержал свой взгляд на пшеничном поле, посреди которого чуть виднелась небольшая вышка, отделявшая участок Келхана Кепеле от участка Каушута и его брата Ходжакули.

Каушут спустился вниз, подошел к шалашу, сплетенному из веток эфедры[22]22
  Эфедра – кустарник.


[Закрыть], поглядел на снопы пшеницы, которые лежали тут же, как стадо ленивых овец, погладил свою короткую бородку и зашел в тень. Потом достал флягу, подвешенную на ветке, отпил глоток воды и прилег…

Он открыл глаза, услышав топот конских копыт Приподнялся на локте и увидел трех всадников, скакавших прямо на него через пшеничное поле. Поперек седла одного из них лежала женщина.

Каушут сразу сообразил: что-то неладно. Не иначе, кого-то похитили из аула. Понимая, что одному, да еще без лошади, никак не справиться, он вскочил на ноги и, размахивая серпом, закричал:

– Эй, Непес-мулла, идут на тебя! Гулхан-ага, заряжай ружье, не давай уйти вправо! Сапар-пальван, стой где стоишь! Вот они, воры! Хватай их живьем, не давай уйти!

Трое всадников, не встретив никаких препятствий с самого выезда из аула, видно, решили, что им заранее подстроена ловушка. Они остановили коней, о чем-то быстро посовещались, сбросили жертву на землю и помчались во весь опор к аулу. Потом резко свернули в сторону и скрылись из виду.

Каушут с серпом в руке бросился к тому месту, где лежала женщина. Это была Каркара. Она потеряла сознание, лежала на спине с закрытыми глазами. Каушут приподнял ей голову, помахал перед лицом шапкой. Каркара открыла глаза, посмотрела бессмысленно на Каушута, потом узнала его, и из глаз ее потекли слезы.

– Это вы, Каушут-ага?.. Нет ли воды? У меня горит все внутри.

Каушут сбегал к шалашу, принес флягу. Каркара села, отпила глоток воды, привела в порядок растрепанные волосы и снова заплакала.

– Как мне теперь в ауле появиться?.. Что мне теперь делать, Каушут-ага?.. Как я на людей буду смотреть?

– Люди, говоришь? – с горечью сказал Каушут. – А людям, дорогая, думаешь, лучше твоего?..

Каушут повел Каркару в аул. Женщины, прикрывая рты, смотрели на них с состраданием. Каркара, не поднимая глаз, вошла в свою кибитку. Следом за ней вошли женщины, валявшие кошмы.