Текст книги "Ключ от рая"

Автор книги: Атаджан Таган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Они отняли у меня левое ухо, шакалы.

Откуда-то взялась старуха, вцепилась в полу халата.

– Где мой сын? Там оставил сына моего, ха-ан! Оста-а-вил!

Каушут не знал, что ответить старухе, молча опустил голову. Ему некуда было деться от людского горя. Куда бы он ни шел, всюду слышалось: «Ты сына моего оставил, ха-ан». Да, за стенами крепости оставались лежать неподобранные трупы убитых текинцев.

Табибы перевязали руку Бекмураду-теке, и он был выставлен перед народом посреди крепостного двора. Но в толпе еще ходили слухи, что в плен захвачен сам Мя-демин и сейчас начнется его казнь. Для многих текинцев пленение Бекмурада было не меньшим событием, чем если бы в плен был захвачен Мядемин-хан. Знавшие Бекмурада ненавидели его больше, чем Мядемина.

Бекмурад сидел в окружении толпы, опустив голову. Он знал, что будет жестоко наказан, но не верил в свою немедленную смерть, не допускал мысли, что туркмены могут убить его, потому что сам он был туркменом.

Каушут-хан обратился к толпе, но его голос был услышан немногими из-за возбужденного людского гомона. Хан говорил текинцам о предателе Бекмураде, причинившем много зла своему народу. Когда закончил свою речь и отошел в сторону, на середину вышел Тач-гок сердар.

– Люди! – зычно крикнул он. – Люди, я никогда не был головорезом, но эту голову, – он показал на сидевшего Бекмурада, – я срублю без всяких колебаний. – И обнажил саблю. Но не успел занести ее над головой предателя, как хлопнул выстрел, и Бекмурад завалился на бок. С его лба хлестала кровь. Тач-гок сердар огляделся вокруг себя и заметил, как Сахит-хан опустил ружье вниз стволом, из которого тоненько струился дымок.

– Сердар, – сказал Сахитнияз-хан, – прости мою вину, я кажется, опередил тебя.

Сердар вложил саблю в ножны.

– Эх, Сахитнияз, ты оставил в сердце моем рану незакрытой.

Смерть Бекмурада никого не поразила, люди понагляделись за эти дни всякого и поэтому быстро разошлись по своим местам.

Каушут-хан подошел к группе молодых парней. Они дружно, в один голос поприветствовали его и, думая, что хан подошел к ним неспроста, ждали слов. Каушут улыбнулся, любуясь бравым видом парней.

– Ребята, – сказал он, – кто бы из вас решился пойти сейчас к Мядемину? Поздороваться с ним.

Самый бойкий из парней округлил от удивления глаза и спросил:

– Как? Одному идти?

– Да, – ответил хан. – Идти послом.

Парень весело рассмеялся:

– Какие же из нас послы?

– Мы-то считали, – сказал другой, – что послами могут быть только бородатые старики.

– Вот мы и решили изменить правилу и послать безбородого посла.

Ребята призадумались. Никто не решился в первую минуту вызваться на такое необычное для них дело. Наконец выступил вперед высокий худощавый юноша.

– Хан-ага, может, мне доверите? Говорите, я слушаю.

Каушут-хан осмотрел юношу с головы до ног.

– Сынок, ты кто будешь?

– Сапармамед, родом из Амаши, хан-ага.

– Тогда идем со мной, а вы, ребята, пошлите Непес-муллу к Сейитмухамед-ишану.

В кибитке было много народу. Родственники погибших пришли просить, чтобы тот прочитал аят по покойникам. Были тут и Пенди-бай с Оразом-яглы. Посередине кибитки на коленях стоял Сейитмухамед-ишан и читал молитву.

– …Аллхам рахим! – закончил ишан.

Каушут-хан, присевший у порога, вместе со всеми воздел руки горб. Ораз-яглы оглядел всех и сказал:

– Люди, по велению бога наши ребята полегли в этом бою. Но вместе с умершими нельзя умирать всем. Будьте мужественными до конца!

Сейитмухамед-ишан согласно покачал головой:

– Говорят, смерть никого не минует. И лить напрасные слезы не надо, крепитесь душой, люди. А те, кто умер не своей смертью, обретут счастье в раю.

Люди качали расходиться. Остались двое – Сейитмухамед-ишан и Ораз-яглы. Тогда Каушут-хан перешел на кошму к ишану.

– Хан, – спросил Ораз-яглы, – с кем собираешься вести переговоры?

– Ас кем еще, кроме Мухамеда Якуба Мятера, можно из них разговаривать? – ответил хан вопросом на вопрос.

Вошли Непес-мулла с Сапармамедом. Каушут ответил на приветствие поэта, спросил ишана:

– Что будем писать Мядемину, ишан-ага?

– Хан, мы затрудняемся сказать, как лучше писать этому человеку. Он коварен и странно ведет себя в разговоре. Другое дело, если бы сила была на нашей стороне.

– Мне кажется, – вмешался Ораз-яглы, – будет лучше, если мы прикинемся простачками, хан, наивными людьми. Во всяком случае, нам надо помнить об учтивости.

Сейитмухамед-ишан открыл свой сундучок, достал оттуда перо и лист бумаги и протянул Непес-мулле.

– Мулла, ты уж постарайся написать покрасивее. Пиши, – сказал Каушут-хан. – «Эй, Мядемин-хан, от нас вам привет! У нас две ваши пушки и много ваших людей в плену. Просим вас направить к нам для переговоров умного визиря Мухамеда Якуба Мятера. Клянемся солью, что посол ваш будет возвращен вам в полном здравии. Текинский хан Каушут-хан».

Каушут-хан взял из рук муллы письмо, пробежал его глазами и протянул обеими руками Сапармамеду.

– Иди, сынок, пусть светлым будет твой путь! Если согласится, спроси, когда ждать посла.

Встреча была назначена на четверг, в одиннадцать утра. Мядемин приказал Мухамеду Якубу Мятеру выйти к старому арыку у западной стены крепости и там ждать Каушут-хана. Хотя туркмены и поклялись солью, Мядемин запретил своему советнику идти прямо в крепость.

В назначенный час сторожевые заметили спускавшегося с Аджигам-тепе человека, он шел к западной стене.

Каушут-хан от Сейитмухамед-ишана отправился к воротам. По пути встретил Келхана Кепеле, опухшего, но бодрого и даже веселого.

– Что с тобой, Келхан? Лицо опухло, а сам сияешь, как молодой месяц? Не курил ли ты анашу?

– Хан, – весело сказал Келхан Кепеле, – трое суток я не смыкал глаз, а сегодня отоспался за все. И сон же мне приснился!

– Голодной куме всё пироги на уме! Хочешь, растолкую твой сон?

– Нет, хан, не трудись зря. Три человека уже сказали, что сон мой к женитьбе.

– Я сказал бы то же самое. Ты бы хоть помылся по этому случаю, или только радуешься своему сну, как нищий, который нашел золото?

Келхан стыдливо опустил голову:

– Нет, хан, не получается у меня с этим делом.

– Успокойся, все будет так, как я говорю.

– Да услышит аллах твои слова, хан.

– Считай, что он уже их услышал. Эншалла, только вот покончим с врагом. Я сам позабочусь о твоей женитьбе.

Келхан заулыбался. Он уже видел себя в объятиях молодой вдовицы, глаза его засветились счастьем.

Каушут при виде сияющего Келхана вспомнил пословицу:

– Все ты умираешь, все умираешь, а скажи тебе о женитьбе, сразу оживаешь.

– Что же, хан, ты считаешь меня умирающим? А мне ведь только пятьдесят.

– Ай Келхан, не время сейчас думать о возрасте.

Каушут-хан хотел отшутиться, но Келхан Кепеле, у которого бродили кое-какие мысли, принимал слова хана за чистую монету. Он посмотрел на Каушута, и взгляд его задержался на кушаке, за которым прятался нож.

– Это в подарок послу, – сказал Каушут. – Из дамасской стали.

– Не надо думать так, хан. Ты еще договоришься с Мядемином. Мы везучие. И потом, говорят, что доброе намерение – уже половина дела.

– Тоже верно, Келхан. Вот я и отправляюсь к Якубу Мятеру с добрыми намерениями.

Сказав это, Каушут зашагал к воротам. Келхан Кепеле крикнул вдогонку:

– Желаю удачи, хан!

– Молись, и бог даст!

Почти перед самыми воротами, в песке, валялись брошенные кем-то кривые сабли и ружья. Их было так много, что сразу и не пересчитать. Хан с удивлением остановился перед брошенным оружием, задавал себе вопросы и не мог найти ответа.

– Хан-ага! – крикнул караульный. – Посол подходит к старому арыку!

– Сейчас выхожу! – ответил Каушут, не отрывая глаз от этих сабель и ружей в песке. – Что тут творится? Почему не подберете, у нас же не хватает оружия!

Ответ караульного был прямым:

– Если бы оружия не хватало, хан-ага, его не побросали бы в песок.

Каушут-хан не поверил своим ушам.

– Что ты сказал, парень? Побросали и ушли?

– Так, хан-ага. Побросали и ушли. Люди Горгора сговорились не ходить больше в бой, Каушут-хан, говорят, толкает нас на верную смерть. Хотят послать к вам аксакала, хотят открыть ворота, идти на поклон к Мядемину. – Караульный проговорил все это и отвернулся к старому арыку, как будто был и сам обижен на хана.

Все было ясно без дальнейших расспросов, Каушут тяжело вздохнул и заспешил к парням, стоявшим на охране ворот, приказал немедленно собрать оружие и вышел из крепости.

«Алла-хи акбер! Алла-хи акбер!»

Этот тревожный день двадцать девятого марта тысяча восемьсот пятьдесят пятого года начинался в осажденной крепости Серахс точно так же, как и все предшествующие. Но закончиться должен был совсем по-другому. Возможно, что текинцы уже не увидят начала следующего дня, не услышат больше звуков утреннего азана и новое солнце взойдет уже без них. Попытка переговоров Каушут-хана с Мухамедом Якубом Матером ни к чему не привела. Мядемин настаивал на своих условиях. И двадцать девятого марта выступил в последний бой. По его расчетам, штурм должен был закончиться к полудню. Войско готовилось смешать крепость с землей и отобедать после полного разгрома текинцев.

Мядемин неспроста считал этот бой последним. Войска под предводительством Эрниязы Махрема и Довлет-нияз-аталыка благополучно вернулись из Кизыл-Кая и Акдербента вечером минувшего дня, они привели пленников и много скота.

Накануне вечером сумел пробиться в крепость с неполной сотней гаджар Сафарак. Он сообщил, что двенадцать тысяч воинов Ферудина Мирзы остановились в Акдербенте и ждут там боя.

Каушут-хан ничего не сказал Сафараку. Он понимал теперь, как Иран собирается помочь текинцам. Вместо обещанных двадцати тысяч шах послал двенадцать, да и те стоят в Акдербенте, далеко от Серахса, и могут поспеть в крепость после полного ее разгрома.

Уже вечером, накануне последнего боя, Каушут-хан ясно представлял себе безвыходность своего положения. Он ходил из стороны в сторону по крепостному двору и мучительно искал выхода из сложившейся обстановки. Час сна еще не наступил, но в крепости стояла какая-то странная тишина, и это еще больше тревожило хана. Ему казалось, что люди молча раздумывают сейчас о приближающейся смерти. Иранский шах предал их, и ждать от него помощи было бесполезно. Напрасно ждать ее и от Ахала. Каушут подумал было послать еще одного гонца в Ахал, но тут же отказался от этой мысли. Было поздно. Оставалось рассчитывать только на свои силы. А их было так мало, что серьезно думать о спасении людей от неминуемой гибели уже не приходилось. Но вставать перед Мядемином на колени тоже не хотелось, к тому же и в этом случае конец будет только один – смерть.

Среди тысячи мучивших Каушут-хана мыслей мелькнула и задержалась в голове еще одна. Пойти на хитрость. А вдруг повезет?! Он послал за Курбаном. Тот незамедлительно явился.

– Вы звали, хан-ага?

– Да, – сказал Каушут, кладя руку на плечо юноши. – Ты уже оказал своему народу великую услугу, сынок. Об этом знает весь Серахс. Пришел час для новой услуги.

– Говорите, хан-ага. Говорите, если я гожусь на что-то.

– Сейчас скажу, Курбан. – Хан убрал руку и стал говорить.

Еще до того, как люди отойдут ко сну, Курбан должен был отправиться к Мядемину. О тайном замысле не должен знать никто, кроме двух человек, идущего и посылающего. Но Курбан не мог покинуть крепость, не поделившись своей тайной с третьим человеком, с Кар-карой.

Девушка еще не спала. Она вспоминала дни тяжких испытаний, которые обрушила на нее судьба. И в страшной веренице дней был один-единственный светлый лучик, это – Курбан. Она повторяла слова, которые когда-то у реки проронил Курбан, и надежда снова затеплилась в ее душе.

Девушка все эти дни не переставала думать о Курбане, об их возможном счастье, потому что всем сердцем любила его, но, привыкшая с рождения видеть одни преграды и страдания, плохо верила в благополучный исход своих мечтаний. А теперь, когда крепость обступали враги, она и вовсе потеряла всякую надежду.

Погруженная в эти размышления, Каркара вздрогнула, услышав свое имя. Она узнала голос Курбана. И в эту минуту уже не помнила ни опасности, нависавшей над крепостью, ни о тех бедствиях, которые угнетали всех и днем и ночью. Курбан был для нее тем отважным молодцем, о которых она знала только по сказкам. Ведь о нем говорили люди повсюду после возвращения из Ахала. И в этот тяжкий час он не забыл о ней, вспомнил, пришел, ведь это же его голос слышит она сейчас. На людях Каркара, гордясь Курбаном, старалась скрыть от других свою радость, но от себя скрыть не могла. Она думала о нем постоянно, он снился ей во сне. Когда она первый раз услышала рассказ о подвиге Курбана, он приснился ей, но не в бедном своем одеянии, а в дорогом убранстве, что привозят из Хивы да Ирана, на прекрасном, богато убранном скакуне, в седле, напоминавшем крылья ласточки. Вокруг него много людей, но он, сойдя с коня, подходит именно к ней, стоящей в кругу девушек, и два раза целует ее в щеку.

На цыпочках, чтобы не разбудить спящих, Каркара вышла из кибитки и, увидев Курбана, который держал в поводу заседланную лошадь, почувствовала тревогу. Смутившись, тут же подумала, что не время сейчас для стеснения, и первый раз после встречи у реки заговорила спокойно:

– Ты, Курбан? Куда собрался на ночь?

Курбан ответил шепотом:

– Этого не должен знать никто, кроме нас с тобой, Каркара. Хан посылает меня к Мядемину.

«Кроме нас двоих», – сказал Курбан. Значит, для него нет никого ближе во всем Серахсе. Сердце ее сжалось от счастья и от тревоги за любимого человека, который глухой ночью отправляется в логово врага.

– К страшному врагу? Зачем, Курбан?

Курбан ответил с достоинством человека, которому оказал такое доверие хан:

– Потом узнаешь, Каркара.

– Не дай бог, – сказала девушка и прикусила язык, как будто он отнялся у нее от страха.

– Ничего со мной не случится, – успокоил он Кар-кару. – Просто я зашел повидаться с тобой перед дорогой.

Не видевшая уже много дней Курбана, Каркара хотела сказать ему, что она тоже соскучилась по нем, но только начала говорить и тут же остановилась, не в силах была продолжать дальше.

– Я тоже…

– Просто я решил повидаться с тобой перед дорогой, – повторил Курбан, закладывая ногу в стремя.

– Возвращайся целым и поскорей, – сказала Каркара.

Поднявшись в седло, Курбан скоро растворился со своей черной лошадью в темноте. Уже не было видно его, а Каркара все смотрела во тьму.

У ворот его встретил Каушут-хан. Взявшись за луку седла, он напутствовал Курбана:

– Держись, сынок. Если удастся наша затея, мы не будем растоптаны чужими копытами. Да поможет нам аллах!

Открыли ворота. Курбан стегнул своего коня и скрылся в ночи.

До Аджигам-тепе Курбан добрался без всяких препятствий, но был схвачен караульными, как только поднялся на холм. Нукерам он ничего не сказал. Схвативший Курбана подумал, что парень неспроста покинул крепость в такой неурочный час, и бегом кинулся к палатке хана.

Мядемин не спал еще, сидел в кругу своих советников. Не сомневаясь в своей завтрашней победе, они говорили о том, как им не упустить Каушут-хана и взять его живым.

Мядемин был в приподнятом настроении, потому что оставалось немного часов, когда над развалинами крепости взовьется его знамя. Толком не дослушав караульного, он коротко приказал:

– Пусть войдет!

Курбан вошел в палатку, поздоровался сквозь слезы и опустил голову.

Мухамед Якуб Мятер спросил:

– Говори нам, что тебя привело сюда, парень?

Курбан сжал со всей силой камчу.

– Мои старшие братья, – сказал он. – Я пришел к вам просить защиты. Отомстите за меня.

И снова спросил вместо хана советник:

– За что мы должны мстить и кому?

– Каушут-хан отнял у меня нареченную и собирается на ней жениться. Завтра собирается играть свадьбу. Я сирота, у меня нет ни одного родича.

Сидевшие переглянулись. Наконец подал голос Мядемин. Он сказал:

– Разве Каушут-хан не знает, что завтра он будет лежать не в объятиях молодой девушки, а в развалинах Своей крепости?

Курбан стал говорить увереннее:

– Нет, хан-ага. Он думает только о своей свадьбе, об остальном ничего не хочет знать.

Мядемин удивился:

– Что же, он ум потерял?

Сообщением Курбана заинтересовались, и он окончательно успокоился.

– Только что из Тегерана, – сказал он, – прибыли гонцы, сотня верховых. Насреддин-шах послал на помощь Каушут-хану двадцать пять тысяч воинов, они стоят уже в Кизыл-Кая. К полудню обещали быть в Серахсе.

Мядемин не хотел верить своим ушам, вопросительно посмотрел на Мухамеда Якуба Мятера. Мятер хлопнул в ладоши. В палатку вошел нукер.

– Позвать разведчика!

В один миг высокий худощавый нукер был вызван и уже стоял перед советниками и ханом. Вид его был испуганным.

– Сколько ты насчитал нукеров, которые прошли в крепость? – спросил Мятер.

Вопрос не таил никакой опасности, и разведчик просветлел лицом.

– В темноте, – сказал он, – не так хорошо видно, но, по-моему, их было от восьми до девяти десятков.

Якуб Мятер обменялся взглядом с Мядемином и отпустил разведчика. Мядемин обратился к Курбану:

– Ты, парень, можешь спокойно жить среди моих воинов. Завтра к вечеру твоя нареченная будет с тобой. А мы накажем Каушут-хана. Ты не первый текинец, кто жаждет крови Каушут-хана. Ходжам Шукур только и мечтает об этом.

Курбан, как учил его Каушут, низко поклонился и вышел из палатки.

На рассвете караульный спешно подошел к расхаживавшему в одиночестве Каушут-хану и стал что-то шептать ему на ухо. Хан быстрым шагом направился к воротам. Поднявшись на ступеньки, Каушут-хан не поверил своим глазам. В предрассветной мгле, напоминая стадо баранов, непрерывным потоком продвигались на юг хивинские войска.

Как ни хорохорился Мядемин-хан, все же он побаивался иранского шаха. Оставив при себе войско, достаточное, по его расчетам, для разгрома крепости, остальные силы он направил в Кизыл-Кая, чтобы задержать там и уничтожить шахский отряд, посланный на помощь текинцам.

Радости Каушута не было предела. Пусть впереди еще тяжелые бои, но он считал, что уже победил Мядемина. Каушут спустился вниз, хотел было на радостях разбудить Ораза-яглы и Непес-муллу, но раздумал, люди устали, пусть отдохнут как следует. Он снова поднялся на ступени ворот.

Вражеское войско поспешно уходило на юг. Последние всадники пронеслись мимо крепости. Теперь можно было поднять на ноги своих помощников. Только подумал об этом, как увидел новый конный отряд, человек пятьсот, который спускался с холма Аджигам-тепе. Они, должно быть, отстали от основного войска и теперь должны были нагнать его. Но всадники, вдруг развернувшись, пошли прямо на крепость, к крепостным воротам.

– Приготовить оружие! – крикнул Каушут, оглянувшись во двор.

Под западной стеной стояли возле своих коней вооруженные защитники крепости и ждали приказа Каушут-хана. Они были готовы вступить в бой. Тем временем пятьсот всадников на всем скаку приближались к крепости. Вот они остановились невдалеке, один из них отделился и подъехал к самим воротам. Каушут-хан узнал в нем Курбана.

– Откройте ворота и позовите хана-ага! – крикнул Курбан.

Каушут вышел из крепости.

– Что за всадники, сынок? – спросил он юношу.

Курбан спрыгнул с лошади.

– Каушут-ага, это люди Ходжама Шукура. Они не хотят выступать против нас, своих братьев, сговорились и удрали. Разрешите им войти в крепость.

Каушут похлопал Курбана по спине, потом помахал папахой стоявшим в стороне всадникам. Пришпорив лошадей, они влились в открытые ворота.

До восхода солнца Каушут-хан успел сделать обход крепости. Картина была безрадостной. Переполненные отхожие ямы, конский навоз, моча, пищевые отбросы распространяли труднопереносимую вонь. Запас питьевой воды был на исходе. Люди, а их насчитывались здесь тысячи, могли продержаться в крепости не больше трех дней. Слабые духом впадали в панику и нытье. Все больше появлялось людей, которые вслух обвиняли Каушута. Умножались сторонники жителей аула Гор-гор, которые отказывались выступать против Мядемина, собирались идти к нему на поклон, что особенно беспокоило Каушут-хана. Как только взошло солнце, он созвал своих ближайших помощников в кибитке Сейитмухамед-ишана.

– Люди, – обратился к собравшимся ишан, – от нас с вами зависит судьба нашего народа. Соберите все свое мужество и свой разум, мы ждем вашего слова. Говорите.

Люди молчали. Что они могли сказать? Либо встать на колени перед Мядемином и просить пощады, либо сражаться до конца. Третьего не дано.

Ишан окинул всех взглядом, но увидел только опущенные головы. И тогда прервал тягостное молчание Не-пес-мулла. Он сказал:

– Ишан-ага, хотелось бы услышать ваше мнение.

Сейитмухамед-ишан, как от внезапного резкого света, заморгал глазами. Четки в его сухих пальцах издали нервный треск.

– Мулла, – сказал он, – есть ханы, есть мергены, наше мнение совпадает с их мнением.

– И все же нам хотелось бы услышать ваше, – поддержал Непес-муллу Ораз-яглы.

– Ну, если сказать, люди, то мы считаем, что лучше не проливать зря людскую кровь, а снова послать послов к Мядемину и просить милости. Все равно нам не одолеть его.

– Но ведь мы уже просили, ишан-ага, – возразил Не-пес-мулла. – Ничего не вышло, а на условия Мядемина мы не пойдем.

– Что делать, мулла, если нет другого выхода.

Каушут-хан не согласился с этим.

– Ишан-ага, этот совет ваш мы не можем принять. Если мы снова пойдем к Мядемину, он поймет, что текинцы уже сдаются, и поставит новые условия, еще более трудные. Хватит ли совести жить, если собственными руками отдадим наших девушек в объятья Мядемину, а наш народ ему в рабство? Лучше умереть, я считаю.

– Умрете вы или нет, хан, дурной человек все равно не откажется от своих дурных намерений.

– Если мы умрем в бою, мы будем счастливы, ишан-ага, – сказал Непес-мулла.

Ишан зло сверкнул глазами в сторону муллы.

– И все же, мулла, нельзя поступать по пословице: «Лишь бы глаза мои не видели, и пусть волки едят мой зад».

Каушут-хан принял решительный вид и уже не думал, что может обидеть ишана.

– К тому же, – сказал Непес-мулла, – и туркмены, и Мядемин созданы одним аллахом. И если аллах поможет нам, то победит не численность войск, а отвага.

Эти слова пришлись по душе Каушут-хану, и он решил не затягивать разговор.

– Ишан-ага, не обижайтесь на нас, а лучше благословите перед боем. Тем более что много войск Мядеми-на ушло в Кизыл-Кай.

Сейитмухамед-ишан собрался было сказать что-то в ответ, но ему помешал вошедший воин.

– Хан-ага, – обратился он к Каушуту, – Мядемин со всем войском идет на крепость!

– Со всем войском он не может идти, – сказал Каушут-хан. – Его десять тысяч ушли в горы. А с остатком мы попробуем справиться.

Каушут-хан улыбнулся. И все почувствовали некоторое облегчение.

Как только человек вышел, тут же откинулся полог и вслед за тем вошли шесть седобородых аксакалов. Самый крепкий из них нашел глазами Каушута.

– Хан, – сказал он, – мы пришли к тебе.

– Это хорошо, что вы пришли ко мне. Проходите, садитесь.

– Нет, хан, мы не будем садиться.

– Тогда говорите, с чем пришли.

– Мы, хан, люди Горгора. Пришли от имени двоих людей. Из нашего аула уже погибло двадцать человек.

– Никто, отец, не вышел из воды сухим. Когда нападает враг, приходится и убивать, и самому умирать в бою.

– Хан, нам не хочется вслед за тобой отдать свои головы, открой нам ворота, мы вернемся в аул.

В разговор вмешался Непес-мулла:

– Если хан и разрешит вам открыть ворота, как вы пройдете через войско врага?

Яшули решительно возразил:

– Если не наступать на хвост лежачей собаки, она не укусит, мулла. Мы найдем общий язык с Мядемином. Он тоже человек. А человек поймет язык другого человека. Мы хотим жить с ним в ладу.

Сейитмухамед-ишан несколько раз выразительно посмотрел на Каушут-хана, как бы говоря; «Вот видишь, хан, есть и другие люди, которые не хотят воевать».

Яшули ждал ответа от хана. Однако Каушут молчал, он не знал, что сказать аксакалам.

– Хан, говори что хочешь, только не томи людей, – сказал Ораз-яглы.

Каушут сурово взглянул на аксакалов:

– Вы все из Горгора?

Старики вразнобой закивали головами.

– Мы все из одного аула, – ответил самый крепкий из них.

– Если это так, – сказал Каушут-хан, вставая с кошмы, – я отпускаю всех шестерых. Светлый путь, можете идти!

– Нет, хан, мы не собираемся идти вшестером. Мы хотим увести из крепости всех жителей Горгора.

– С ними я буду сам говорить, – ответил хан, направляясь к выходу. – Если они захотят последовать за вами, я отпущу их. Мы не будем задерживать тех, кто хочет покинуть нас.

Каушут вышел из кибитки. Там стояли в ожидании еще несколько человек, пришедших с аксакалами. Хан не остановился перед ними и, не сказав ни слова, направился к воротам. Еще на подходе он увидел через решетку надвигавшегося врага. Взбираясь по ступенькам, Каушут громко сказал, чтобы подбодрить защитников крепости:

– Пускай идут! С нами аллах!

Хотя враг был еще не так близко, Каушут заметил, что на последний штурм Мядемин собрал все, что оставалось у него в лагере. На вершине Аджигам-тепе, кроме палатки хана, не видно было никого. Все живое двигалось в сторону крепости.

Каушут спустился вниз и спокойно, как будто ничего особенного не происходило, осмотрелся вокруг и загадочно, как бы отвечая на какие-то свои мысли, улыбнулся.

– Ребята, – обратился он к защитникам крепостных ворот, – если я открою вход в крепость, сможете устоять перед псами Мядемина?

– Устоим, хан-ага!

– Мы горло им перегрызем!

– За голову голову снимем, хан-ага!

– Надеюсь на вас, – сказал хан, – Даст аллах, мы подвесим сегодня на воротах голову Мядемина.

Обходя крепость, Каушут-хан заметил шумную толпу женщин и подошел к ним. Обычно в присутствии мужчин они говорили только шепотом. На этот раз, несмотря на то что среди них находилось несколько мужчин и даже несмотря на то что к ним подошел хан, они продолжали говорить полным голосом и даже перебрасываться шутками. Одни тащили откуда-то длинные шесты, другие к этим шестам приматывали шерстяной пряжей овечьи ножницы. Ба! Да это же пики, настоящие пики! Каушут взял одну из этих самодельных пик, подергал за пружинное кольцо ножниц, и они легко сорвались с места, сползли вниз по шесту. Полная сорокалетняя женщина, стоявшая возле хана и наблюдавшая за ним, густо покраснела.

– Таким оружием много не навоюешь, – сказал хан, и женщина покраснела еще сильней.

Не глядя на нее, Каушут протянул руку:

– Подай гарус.

Женщина подала хану моток пряжи, и он сам принялся закреплять ножницы. Примотал их не в двух местах, а в трех. Попробовал. Ножницы держались крепко. Каушут поднял копье в боевой изготовке и улыбнулся. Душа его переполнилась нежностью к своим соотечественницам.

– Вот так надо, славные мои воины! Перевязывайте в трех местах. – И протянул женщине пику-самоделку.

– Спасибо, хан-ага, – сказала она со странным и сложным чувством благодарности и незнакомой радости оттого, что первый раз в жизни стоит перед чужим мужчиной, перед самим ханом, без паранджи и даже разговаривает с ним. А он, как свой, как близкий человек, совсем не замечает этого.

Совсем уже осмелев, она сказала:

– Хан-ага, разрешите и нам выйти за ворота. Стрелять мы не умеем, но руки наши могут держать вот это, – она также подняла пику над собой. – Есть и такие среди нас, что могут и коня оседлать. Разрешите…

Каушут колебался минуту, потом ответил:

– Я пошлю к вам Непес-муллу. Что он скажет, то и будете делать. – Каушут повернулся и ушел прочь.

Он шел по крепости, слушал возбужденные перед скорым боем голоса, лязг и бряцанье оружия, топот ног, какие-то удары и стуки, но думал о женщинах. Впервые он думал о них не так, как привык думать всегда. Что-то незнакомое и неожиданное открыла ему эта полная с милым лицом и западающими в душу глазами женщина, затея с самодельными пиками, желание выйти рядом с мужчинами в бой на врага. От этих мыслей отвлекло его брошенное и собранное теперь в одну кучу оружие.

Он вспомнил об аксакалах из аула Горгор, и брови его нахмурились. Старики и сопровождавшие их аульчане все еще стояли перед кибиткой Сейитмухамед-ишана в ожидании хана.

Каушут подошел к ним и сказал с вызовом:

– Если есть среди вас мужчины, пусть соберутся возле брошенного оружия!

Крепкий аксакал, что разговаривал с ханом, с обидой в голосе ответил:

– Ты, хан, не зови наших мужчин к оружию, нам оно ни к чему, ты лучше открой ворота, и мы уйдем.

Каушуту пришлось повысить голос:

– Пока не соберете оружие, ворота будут закрыты!

Старики вынуждены были повиноваться и уйти, чтобы выполнить приказ.

– Келхан! Собери сюда женщин и девушек! – крикнул все тем же рассерженным голосом.

– Зачем они понадобились тебе, хан?

– Поменьше спрашивай, Келхан, делай, что сказано.

Пока собирались женщины, подошли и собранные стариками люди из Горгора. Большинство из них были крепкими молодыми парнями. Вслед за ними уже знакомый седобородый яшули привел сюда же своих женщин и девушек.

– Хан, – сказал старик, – это наши жены и дочери.

– Пусть они встанут к ним, – приказал Каушут, кивнув в сторону других женщин.

Люди стояли в ожидании чего-то необычного и далее на минуту забыли о том, что враг вот-вот подойдет к самой крепости.

Каушут-хан заговорил громко, чтобы слышали все.

– Народ! – возвысил он голос до крика. – Наступил тяжкий час, за нашими воротами смертельный враг! Мядемин пришел, чтобы опорочить наших жен и дочерей. Кто не хочет этого позора, пусть берет в руки оружие и следует за мной. А эти вот парни из Горгора хотят покинуть нас, сохранить свои головы в обмен на наших сестер, жен и дочерей.

И крик из толпы:

– Врешь, хан-ага!

Каушут повернулся на голос. Вперед выступил высокий парень.

– Хан-ага, – сказал он, – нашу честь порочит не Мядемин, а ты, хан!

– Чем же я опорочил вашу честь? Говори!

Парень взглянул на женщин и опустил голову.

– Ты опозорил нас перед женщинами.

На помощь первому выступил второй парень:

– Хан-ага, не считай нас трусами. За свою честь мы положим свои головы.

Женщины из Горгора зашептались между собой. Каушут насмешливо улыбнулся:

– Тогда скажите, отважные парни, кто же это побросал вон то оружие?

В считанные минуты на земле не осталось ни одного ружья, ни одной сабли. Горгорцы бросились к своим коням. Каушут поискал глазами аксакалов, но их и след простыл, они растворились в толпе, подальше от глаз Каушута.

Келхан Кепеле подошел к хану и потянулся к его уху:

– Если не веришь, пойдем со мной, хан-ага.

– Потерпи, Келхан, я сам проверю.

– Один?

– Зачем? С Пенди-баем. Бай-ага! – крикнул Каушут. – Теперь к тебе дело. Аксакалы! Приглашаю на интересное представление!

Пенди-бай был так удивлен, что ни о чем не спросил хана, а молча последовал за ним.

У кибитки сидели Огултач-эдже, Язсолтан, невестка Огултач-эдже и четвертая женщина в парандже.