Текст книги "Где нет княжон невинных"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

– Погоди… Ты хочешь сказать?..

– Что десятый пункт, который он привел Петунеле, был добавлен им уже после боя. Приехав сюда, он не мог знать, что в курятнике притаились бельничане. – Дебрен повернул голову и наконец взглянул Ленде в глаза: – Настоящий же десятый пункт Мештогразий тогда привести не решился – в разговоре с трактирщицей, но мозговик его знает. Мешторгазий понимал, что кто попало проклятия не снимет, а поэтому наследницам Петунелы незачем было раскрывать тайники некоторых интимных проблем королевича. А эта проблема как раз и входила в разряд интимных. К тому же затрагивала интересы государства. Мозговик получил приказ информировать только серьезных… хм… контрагентов.

– Есть еще одно условие? Какое?

– Княжна, которая снимет проклятие, должна… Черт побери, я и сам не уверен… Ну, в случае Претокара это была… ну, понимаешь, мужская слабость.

– Слабость?

– После фиаско с Ледошкой он не мог ни с одной другой… Даже со своей нимфой. Просто-напросто – не мог. Понимаешь? – Она смотрела на него странным, застывшим взглядом. – Он любил ее, они спали вместе и даже иногда… ну, нимфа не обижалась… Дело в том, что техническая сторона этого… спанья и его удовлетворение…

– Понимаю, – смилостивилась наконец Ленда. Хоть ее взгляд никак нельзя было назвать милосердным. – Были скорее… впустую…

Дебрен протянул руку, осторожно коснулся мягкой щеки.

– Впоследствии, Ленда, у него были дети. Его потомки правят в Морваке. Слабость у него прошла. Наверняка. Просто он рановато сюда явился, проклятие было произнесено и таким и осталось в памяти мозговика.

Она с трудом улыбнулась:

– Ты хочешь, чтобы я уговорила Петунку продолжить род? Пожалуйста. Только вряд ли я буду достаточно убедительной. Маловато у меня серьезных аргументов.

– Никто не говорит, что княжне необходимо знать обо всех его… неприятностях.

– Неприятностях, – повторила она с горечью.

– Ну хорошо: два или три пункта из того перечня действительно довольно болезненны. Но взгляни на это с другой стороны. Возможно, нам представился неповторимый случай. Двести два года, симметричное расположение цифр. В ранневековье к таким вещам имели пристрастие. Добавь к этому ее имя: Петунка – уменьшительное от Петунелы, и так странно получается, что последней женщиной с таким именем была Проклятая. Случайность? А предсказание, что кто-то из теперешнего поколения снимет проклятие? Причем не лично, а с помощью посторонних? Из этого поколения осталась только Петунка. Брат погиб, сестер – ни одной…

Он осекся на полуслове. Какая-то мысль, еще неуловимая, проскользнула между теснящимися аргументами, запуталась, шмыгнула в тень. Нехорошая мысль.

Он не успел ее поймать. Был, пожалуй, близок, но внезапно Ленда приподнялась на локте, лизнула волосами парика его ухо. Она впервые оказалась так близко: раньше он не чувствовал запаха мяты. Ее дыхание прежде всего несло запах пива и дангизской водки, но была в нем и мята. Совсем немного.

– Ты не понял, – усмехнулась она. Усмешка была странная, но приятная, поэтому Дебрен не стал задумываться, а просто глядел. Надо было скоренько воспользоваться оказией, потому что лицо девушки медленно, но неодолимо приближалось, расплываясь в медноватое от света пламени пятно. – Ей надо сказать, что девочка может быть счастливой. Когда вырастет. И с этим у меня могут возникнуть проблемы.

Ее теплая ступня уже была у него на лодыжке, рукой она касалась его торса. Лица он не видел совсем: длинный и плотный парик охватил их головы, как охватывает балдахин королевское ложе. Он знал, что происходит. Между боком и левой рукой у него вдруг влезла ее голая грудь. Он знал. Только не верил.

И был изумлен. Немного.

– Ты что?.. Ленда?

– Тиииише. – Ее шепот вместе с ароматом мяты, которую ей некогда было заварить и которую она, кажется, попросту жевала, ожидая его и согревая ему постель, ворвался прямо ему в ноздри. Так как сначала она поцеловала его именно в нос. Скорее всего не потому что целилась вслепую. Он мало что видел, но блеск глаз – да. Слышал также шутливые нотки в ее голосе. – Не смотри, молчи, просто лежи.

– Ленда…

– Тише. Я накапливаю аргументы. Не двигайся.

Он не смотрел, и только это получилось у него легко. Раскрывать глаза было рискованно: им почти все время угрожали если не губы, то волосы или пальцы. Честно говоря, пальцы больше всего. Нелегко лежать рядом с мужчиной и касаться его по возможности большей поверхностью тела, не задевая при этом опоясывающим бедра металлом и наконец…

Как там было?

Ага. Снятие груза с мужских плеч.

Потому что она делала именно это. Так вот, попросту. Не слишком быстро и не медленно, нежно и одновременно решительно. Так…

Профессионально?

Махрусе сладчайший, он не хотел так думать об этом. В «Розовом кролике» она лишь присматривала за порядком. Конечно, могла невольно посмотреть, хоть сама никогда…

Всему виною тот князь. Долгое общение, времени у нее было…

И хорошо. Он застыл, почувствовав ее руку между бедрами. Но именно там… Хорошо, что давным-давно, в другой жизни, другой Ленде встретился прекрасный князь на белом коне. И работа у мамы Дюннэ. Хорошо, что она не была наивной, совершенно зеленой девчонкой. Если б он взглянул, то наверняка не заметил бы легкого смущения в ее взгляде. Тихой претензии, что так медленно…

Но он не смотрел. В частности, и поэтому. Она запретила ему смотреть, и это была основная причина. Однако где-то глубоко под слоями тающего остолбенения и нараставшего блаженства таился маленький, придушенный клубочек страха.

Он боялся, что его постигнет разочарование. К боли и огорчению он был готов больше, их избежать невозможно. Но до той чертовой мойни ему не приходило в голову, что дело может принять такой оборот. Что только прикосновения ее руки, только того, что она выдала свои намерения, даже лишь подозрения – недостаточно, и Ленде, женщине, которую он видел в снах, о которой мечтал, придется целую бусинку…

А может, дольше? Господи…

Никогда еще вкус ее поцелуев не был таким изумительным. И вовсе не из-за того, что проделывала ее рука там, внизу. Не потому, что он чувствовал, как его покалывают твердые сосочки ее грудей, а ступня ласкает его лодыжку. Какое-то время гораздо больше значила спонтанность ее изголодавшихся губ. Разочаровавшиеся женщины так не целуют.

Он возвращал поцелуи, свободной рукой отвечал на ласку, блуждая пальцами по ее телу. Он был осторожен. Чувствительные пальцы чародея нащупали длинный шрам, идущий от правой груди под мышку, и отступили. Удар пришелся ниже, и Ленда могла позволить себе даже очень смелое декольте, но наверняка не хотела с первого же раза показывать ему армейские памятки. Ну и был пояс. Металлическая дрянь, о которой он должен был забыть. Она наверняка знала, что это невозможно, но он уважал ее отчаянную попытку спасти иллюзию и соглашался платить свою долю цены.

Какое-то время было почти хорошо. Несколько мгновений. Он даже успел вспотеть от страха. Время – как всегда, когда она была слишком близко к нему, у него началась странная икота, – бежало и быстрее, и медленнее. Но оно бежало и с жестоким равнодушием текущей реки несло в себе неизбежное.

Рука Ленды долго не признавала себя проигравшей, не хотела принять поражения. Не совсем окончательного, потому что предчувствие не до конца парализовало Дебрена, и все ускоряющиеся, под конец почти грубые движения вызывали не только боль, но и приносили определенные результаты. Возможно, если б, несмотря ни на что, она выдержала, приняла это как положено обычной девушке из «Розового кролика»… Он начал наконец выкарабкиваться из глубочайшего болота паники. Почти вспомнил все заклинания, которыми пользуются пожилые чародеи в подобных ситуациях, и почти поверил, что успеет предотвратить катастрофу. Если б она была более опытна – или совсем неопытна – и еще несколько бусинок продолжала делать то, что делала, зная, что так делать следует, либо не зная, что это не всегда приводит к желаемому результату; если бы он повел себя чуть умнее – перевернул ее на спину, прильнул губами к ее груди, отвлек ее внимание от этой чертовой мужескости внизу…

Но она была такая, какая была, а он все испортил и принялся болтать, вместо того, чтобы целовать и чаровать.

– Ленда, на той лавке… Я как юнец, знаю, но меня так зверски проняло… А я уже не молокосос и так вот сразу не могу… Подожди, это никак не связано с тобой… Я сейчас… Я люблю тебя, княжна. Ты же знаешь, что… Именно поэтому на той лавке…

Заклинание было местное, ему пришлось убрать руку с ее груди, затолкать под перину, туда, где была и ее рука. Та, смелая. Их пальцы встретились. И рука Ленды отстранилась. Только тогда он понял, что она замерла уже немного раньше. Но он слишком спешил, чтобы делать выводы.

Потому что – несмотря ни на что – было сладостно.

Особенно когда она это прошептала.

Он так никогда и не понял, какие слова сделали свое дело. Насыщенные магией, которые он твердил про себя, или обыкновенные – ее. Слишком быстро он уплыл в небытие.

* * *

Ее не было. Кажется, давно: на ее стороне ложа белье остыло. Подушка исчезла. Дебрен, еще не вполне проснувшийся, а может, только прячущийся от себя под маской непонимания, заглянул под перину. Подушки не было. Следов Ленды, которые подсказали бы первые ассоциации, тоже, конечно, не оказалось.

На мгновение у него замерло сердце. Она, видимо, открывала ставни, чтобы подбросить топливо в грулль, потому что с левой стороны сочился серый, с другой – красноватой свет… В комнате стоял полумрак, и в этом полумраке темные пятна крови четко выделялись на белой простыне.

Он в душе обозвал себя сентиментальным – и извращенным – дураком. Она ему снилась, да, во сне он делал такое, что приличному махрусианину даже и не привидится, но, пытаясь отыскать кровь здесь и сейчас, он повел себя по-идиотски. Он ее, собственно, не тронул, а сама она… Конечно, это их первая совместная ночь в постели. Конечно, ложась, оба они думали не о сне. Но потом он все испортил. Показал себя глупцом, а в результате, заглядывая под перину, как это делал двести лет назад Претокар, оказывался глупцом в кубе.

Не было девственной крови любимой. Была засохшая кровь Збрхла. И серые пятна внизу. Ленда, как и бельницкая княжна, не забивала себе голову мытьем ног. Он усмехнулся, хоть ему было ничуть не смешно.

Одевался он не спеша, уставившись на висящее на крючке синее платье. Пробовал собраться с мыслями, сложить в единое целое несколько первых слов, которыми ее встретит, ну и понять, как долго спал. Все кончилось тем, что он просто оделся. Ленда была слишком непредсказуемой, а за окном шел снег. Серость с таким же успехом могла быть вестником рассвета, как и полудня. Без клепсидры – ни шагу.

Именно поэтому он спустился вниз. Но первый взгляд остановил не на клепсидре. Он стоял на повороте лестницы добрую бусинку, не в силах отвести глаз от того, что было рядом с камельком: стола, покрытого роскошной скатертью, и женщины, которая, как пристало вести себя у скатерти такого класса, уснула с бутылью в руке. Ну и разумеется, от Йежина.

Лицо трактирщика было накрыто полотном.

Что-то пошевелилось. Дроп. Он поглядывал в щель. Дебрен спустился с лестницы и подошел к Петунке. Она не заткнула бутыль пробкой, но сильный запах водки шел не от бутылки, поэтому, особо не осторожничая, он взял сосуд из женских пальцев. Сказать, что они со Збрхлом оставили слишком много, было нельзя, но все же на донышке еще побулькивало. Он сделал солидный глоток.

– О, Дебрен. – Збрхл пошевелился, сел верхом на лавку, протер кулаком глаза. Он, как никогда, напомнил магуну очнувшегося после спячки медведя. В данный момент грустного. Вероятно, из-за этой грусти от него несло пивом сильнее обычного. – Молчи. Я сам знаю, что ей нельзя. Но я не мог…

Дебрен взвесил бутыль в руке.

– Вижу, – буркнул он. – Давно?..

– Кажется, не очень. – Збрхл глянул на покрытое полотном тело, скорее напоминающее снежный сугроб, нежели лежащего человека. – Когда Ленда спускалась, он еще был жив. Но если ты спрашиваешь о Петунке… Она дорвалась до бутыли, как только вы пошли спать.

Дебрен огляделся, скользнул взглядом по клепсидре. Семь и три четверти.

– Пока мы одни. – Он посмотрел ротмистру в заспанные, но быстро становящиеся осмысленными глаза. – Не стану лгать: я вижу определенный смысл в демократии и ее идеалах, но я не слепой фанатик. Хреновина получилась из голосований, сам понимаешь. Так что я попросту еду. – Губы Збрхла застыли на половине широкого зевка. – Петунка тебе забот не доставит, а Ленду, если вздумает выпендриваться, просто свяжи. Это моя ученица, я имею на это право и сейчас упомянутое право временно передаю тебе.

– Ленду? – уточнил Збрхл. – Ты сдурел?

– В крайнем случае, – сбавил тон Дебрен, поглядывая на ведущую в подсобные помещения дверь.

– Что ты намерен сделать? – по-деловому спросил Збрхл.

– Отыщу палочку и поеду к мосту. – Он усмехнулся. Немного кривовато. – Поговорю с замостниками.

– С помощью палочки? – Збрхл схватил первый попавшийся кубок, подставил под кран. – А не лучше ли здесь, из-за прикрытия?

– С палочкой, пожалуй, надежнее. Только я ведь не собираюсь с ними драться. Мозговик говорил о диалоге, а не о молниях. Попытаюсь их убедить…

– …отказаться от благосостояния? – докончил за него Збрхл. – Знаешь что? Надень-ка Йежинов шлем. Еще один удар по голове – и ты вконец поглупеешь. Поговорить? Они на вилы тебя насадят, не успеешь и рта раскрыть. Да и что ты можешь сказать? Что как только княжескую дорогу откроют, движение на королевском тракте не меньше чем наполовину сократится?

– Преувеличиваешь. Мост мы не тронем, потому что на него явно распространяется основное проклятие. Может, дочке Петунки удастся, если все хорошо пойдет. А пока мост стоит, королевскому тракту серьезная конкуренция не угрожает. Хотя бы по той причине, что эта каналья умеет воду загущать и конкурента подтапливать. По княжеской пойдут пешие, вьючные животные и, возможно, самые легкие телеги. Наверняка не тяжелые купеческие фуры, а тракты и придорожные деревни в основном за их счет живут. Я не экономист, но, думаю, обороты замостников упадут не больше, чем на одну-две дюжинных.

– Ты вообще никакой не экономист. За падение на полудюжинную виновнику уже можно законно войну объявлять. Возможно, для чародея дюжинной меньше, дюжинной больше – мелочишка. Но отбери у нормального человека хотя бы один денарий с гроша дохода, и он тебя голыми руками придушит. И никто ему слова дурного не скажет.

– Замостки – демократическая деревня. А в основе демократии лежит солидарность с ближними. Не может быть, чтобы их достаток держался на несчастье Петунки.

– Дебрен, достаток одних потому-то и достаток, что ни на чем ином он так хорошо не держится, как на несчастье других. Откуда всякое его увеличение берется? От концентрации капитала. А что такое сконцентрированный капитал? Серебро, которое умный человек прихватил для себя, вместо того чтобы поровну делиться с голодными оборванцами. У солидарности столько же общего с достатком, сколько у овцы с волком.

– Довольно об экономике, – капитулировал Дебрен. И многозначительно осмотрел комнату. – Где Ленда?

– Ленда? – удивился ротмистр. – Так она не в постели?

Дебрен молча перешел в кухню. Вопреки слабой надежде никто не готовил ему завтрак. Дальше дело тоже пошло не лучше: никто не одевался в платье Петунки, чтобы порадовать глаз свежеиспеченного любовника, не перетрясал погреб в поисках напитка для своего мужчины и даже не заменял его у ложа лежащего без сознания Гензы.

Ленды не было. По крайней мере на двух нижних этажах трактира. Это еще ничего не доказывало, и на чердак он просто вошел, а не вбежал. Завтраком, вином и роскошными видами мужчину награждают после удачной ночи. Эту ночь Ленда к удачным причислить не могла. Она имела право затаиться в самой дальней из предназначенных гостям комнаток. Надо было сразу об этом подумать. Отсутствующая девушка… Она была слишком гордой, чтобы афишировать свое унижение, а нет ничего лучше подушки, если человек не хочет шума. И выплакаться можно по-тихому и, что вполне походило на Ленду, изрубить мечом то, что возможно эффектно изничтожить без особого шума.

Он опять чуть ли не улыбался. Господи… Он не знал, как смотреть ей в глаза, а сам скалился, стоило хоть чуточку подумать о ней. Збрхл был прав: его голове определенно требовался шлем…

С Лендой явно было неладно. Он должен был заметить это, как только вышел в коридор. Но не заметил. Заглянул за дверь, как за всякую другую, возможно, лишь немного больше обеспокоившись, потому что дверей оставалось уже немного, а ни за одной из ранее открытых он не обнаружил ни девушки, на даже ее следов.

Здесь Ленды не было тоже. И быть не могло. Холодное дуновение дало ему понять это так скоро, что он чуть было тут же не вернулся в коридор. Снег покрывал пол до самого порога. Это помещение было последним, в котором она могла спрятаться.

Лишь вид приставленной к стене жерди заставил его сердце подпрыгнуть к горлу. Жердь была, собственно, небольшой балкой, которой с помощью доски и другой балки-подпорки собирались заблокировать дверь, задержать грифона, если у того появится мысль ворваться в трактир сквозь дыру в крыше.

Вторая жердь тоже попала в комнатку из коридора и лежала на сугробе, точно под отверстием. Снег продолжал идти, поэтому ее было едва видно, но веревку, идущую от жерди к краю дыры, проглядеть было невозможно. Облепленная снегом, она была толщиной в якорный корабельный канат.

Дебрен, замерзший внутри, как пол под его ногами, провел по веревке рукой. Снег отстал, явив длинную череду узлов, соединенных очень короткими отрезками бахромчатой ткани. На краю разломанной крыши плетенка чуть не оборвалась: у Лендиных штанов в этом месте была заплата. Но судьба улыбнулась Дебрену, и девушка не свалилась с крыши. Снег, прикрывающий скат по ту сторону дыры, лежал неровно, гораздо более толстым слоем по краям. Так, как и должен лежать снег, если стоящий внизу человек несколько раз дернет веревку, пытаясь заставить жердь встать вертикально и перетащить сквозь отверстие. Дебрен не сомневался, что Ленда с самого начала планировала нечто такое: из трех запирающих дверь элементов она выбрала самый короткий, а сделанную из одежд веревку привязала не посередине, как того требовал рассудок, а почти на конце. Веревка застряла между обломками стропил, поэтому после нескольких попыток Ленда сдалась, но сама идея глупой не была.

Впрочем, нет – была. Незачем было заглядывать за дверь, чтобы увидеть, что подпирающие ее колья исчезли из коридора. Ленда не могла рассчитывать на такое ротозейство Дебрена, а даже если и могла, то ведь в доме был не только он один. Тогда почему же?

Потому что она дурная, простуженная, глупая идиотка?

Дебрен сбежал вниз. Кажется, слишком резко – его встретило не только острие алебарды, еще раньше схваченной Збрхлом, но и затуманенный алкоголем взгляд Петунки.

– Грифон?! – Ротмистр оторвал щепку от исторического поручня, отчаянным финтом отводя острие от живота мчащегося чародея. – Петунка, под стол!

– Ленда, – бросил сквозь зубы Дебрен.

– За тобой гонится Ленда? – поразился Збрхл.

– Ты что-то ей сделал? – пробормотала Петунка.

– Ничего, – буркнул Дебрен. – Не знаю, может, именно из-за этого… Слушайте, эта идиотка вышла. Вышла из дома.

Он сразу же кинулся к двери, ведущей во двор, потому что именно с той стороны в крыше зияли дыры.

– Дроп? – Прижавшийся к камельку попугай даже не дрогнул, к тому же он был у Дебрена почти за спиной. И однако магун заметил – именно неподвижность, ведь не взгляд же, который птица пыталась отводить от всех разумных существ, в том числе и от умеренно разумной Петунки. – Дроп? Ты что-то знаешь? Стоишь на стреме, да?

Птица взъерошила перья, опустила хохолок на спину. Выглядела она как обиженная на весь мир сова.

– Ты уверен, что она вышла? – спросил Збрхл. – Может, просто спряталась с ночным горшком где-нибудь в углу? Ты же знаешь, у нее в голове кавардак. Вчера ночью чуть было по морде мне не съездила, когда я ее в кустах прихватил.

– Ты за ней по кустам?.. – Легкая икота оборвала догадку Петунки.

– Волколак вокруг нас вертелся, вот я и пошел поближе, вежливо посоветовал ей по нужде на другой конец пущи не бегать. Так она обсобачила меня, как последнего подлеца, а Дебрен еще и от себя добавил. Дескать, она не дура, знает, что делает, и не мешай ей, когда она писать… Будто мне очень нравятся такие игры.

– Она не писать пошла, – буркнул чародей, останавливаясь рядом с птицей, съеживающейся на глазах.

– Тем более, – не понял Збрхл. – На другое еще больше времени требуется, да и расстояния, если человек хочет незаметно…

– Дроп! Посмотри мне в глаза. – Дроп посмотрел, но не в глаза, а в глубь печной трубы. – Если с ней что-нибудь случится, я тебя живым на вертел насажу и испеку на медленном огне. Говори, что знаешь! Куда она пошла?

– Ты уверен, что не?.. – Збрхл, не докончив, заковылял к двери. – Дерьмо и вонь, как это так? Мы ж напеременку бодрствуем! Дроп, если ты заснул на посту, то молись, чтобы Дебрен с вертелом успел. Потому что я с тобой так не нежничать не стану.

– Оскорррбрр… – Бежевый клюв закрылся с глухим хлопком. У Дебрена не было никакого опыта общения с птицами, но он без труда нашел человеческую аналогию: Дроп прикусил себе язык.

– Ничего другого. – Петунка мыслила так же, как говорила: явно замедленно. – Два дня покоя. Так она сказала. Мы в отхожее место заглянули, когда в мойню шли, поэтому я знаю, что говорю.

Збрхл уже открывал рот, но, взяв пример с попугая, прикусил язык. Отставил алебарду и начал разблокировать выход во двор.

– Так ты ничего не скажешь? – тихо спросил Дебрен.

Птица, по-прежнему не глядя ему в глаза, слегка покрутила головой.

– И она знает, – тянула свое Петунка. – Свинья ты, Дебрен. Так девушку мучить… Если ты ее от той мерзости не освободишь, то я не хочу тебя здесь больше видеть. Это ж надо: на несколько дней вперед этакое планировать. То, что она погуливала, еще не повод… Что было, теперь нету… Она прям собакой на тебя смотрит. Она скорее себе ноги обрежет, чем для кого другого расставит. Ты не имеешь права…

Збрхл охнул от усилий, оттолкнул заменяющую дверь столешницу, расширил щель до соответствующих его животу размеров.

– Перестаньте языками молоть, – зло бросил он. – Надо эту дурную козу поискать. Голову дам на отсечение, что она в мойню пошла. Я не хотел тебе ничего говорить, Дебрен, но если не ее мать, так бабку какой-нибудь водяной оттрахал. Мы знакомы три дня, и я трижды успел прихватить ее у ручейков почти со спущенными портками. Ничего не скажу, приятно, когда женщина чистая и опрятная, но у нее эта тяга к воде прямо-таки болезненная. Не иначе как в мойню поперлась. Наверное, для того и бердыш прихватила.

– Бердыш? – Дебрен остолбенел. – Твой?

– А чей еще? Надо, говорит, дрова наколоть. Вот я и дал. Ну, жаль времени. Бери тесак.

Дебрен взял тесак. Неуверенно. Он чувствовал, был почти убежден, что все окажется не так просто. Вероятно, поэтому он ходил и говорил, вместо того чтобы бегать и кричать. Страх парализовал и мышцы, и горло, но не в этом дело. С самого начала, с того момента, как он почувствовал под пальцами холод покрытой снегом веревки, в голове у него бился решительный приказ думать. Не действовать, именно думать.

Может, он попросту защищался единственным доступным ему образом. Потому что она ушла давно, и если бы решающее значение имело время…

Сзади донеслось приглушенное ворчание. Ворчал Дроп, но совсем не по-птичьему. А точнее – так, как ворчит тот, у кого, правда, есть и клюв, и крылья, но приросшие к тигриному телу.

Они изумленно глянули в сторону стола. Попугай постучал клювом по эскизу дома, потом взъерошился и, подражая движениям крадущегося кота, принялся ходить вокруг рисунка. Потом указал крылом на клепсидру и медленно взлетел под потолок.

– Он рехнулся? – поинтересовался Збрхл.

Дебрен не хотел отвечать, но пересилил себя.

– Он, кажется, хочет сказать, что грифон кружит около дома, а солнце уже взошло.

Збрхл мрачно взглянул на чародея.

– Дерьмо и вонь, верно. Ленды он не тронул, потому что она еще ночью, до истечения срока ультиматума… Но теперь он вправе. Только почему дурной бульонщик не может нам это просто сказать?

– Отодвинься, – тихо прервал его Дебрен. – Я пойду один.

– Пойдем вместе. Но ты должен держаться меня. И дома. Глуп тот пехотинец, который в открытом поле воюет. Слышишь? На длину древка от халупы, не дальше.

На улице было светлее, чем они думали. Другое дело, что не требовалось много света, чтобы увидеть снежную бабу. Она стояла против двери и была в добрый локоть высотой.

– Ленда? – В голосе Збрхла слышалась неуверенность. И неудивительно: с их последнего посещения двора многое изменилось из-за снега, который валил с неба огромными хлопьями, ограничивая видимость несколькими шагами. Следы ног находились ближе, но свежей белизны было так много, что прочесть их не смог бы и самый лучший следопыт.

Дебрен присел, тронул рукой снежную фигурку. Осторожно. Белые шары сохранили следы ее пальцев.

– Ленда, – сказал он.

– Эта баба?

– Не затаптывай следов.

Они пошли вдоль стены. Збрхл, кажется, понимал, что дело тут не только в тактике, потому что, хоть постоянно осматривался и ни разу не воспользовался алебардой в качестве явно необходимого ему костыля, все же отнесся к словам чародея серьезно и держался подальше от колеи. А именно так в основном выглядела тропа: как дорожная колея. Ветер и свежий снег уничтожили детали. Здесь кто-то прошел, но Дебрену пришлось спросить себя: а точно ли Ленда? Отдельные воронки были редким исключением, в основном же это была узкая борозда, которую с таким же успехом мог оставить ступающий лапа в лапу грифон. Пискляк был раза в два шире девушки, и расстояние между лапами у него было соответственно шире, но он был кошкой, а кошка, как известно, свободно расхаживает по верху сколоченного из тонких досок забора.

– Странно. – Збрхл тронул снег концом древка. – Если это она, то проходила тут раза три.

Дебрен был с ним согласен. Куст – кажется, шиповник – рос недалеко от стены, и тот, кто оставил следы, первый раз прошел мимо него со стороны дома, а дважды обошел, свернув в глубь двора. Иглы на ветках объясняли причины, но ничего не говорили о том, кто шел. Ленда – тем более если она убежала в одном платье – была более восприимчивой к царапинам, но и покалеченный грифон тоже вполне мог избегать колючек.

Следующую несимметричность они обнаружили там, где девушка пыталась стащить свисающую с крыши веревку – если та заслуживала столь громкого названия.

– Это же кафтан, – удивился Збрхл, перебирая сукно в пальцах. – Она что, сдурела? Не проще ли было шнуром?..

– Шнур надо иметь. – Покачивающаяся Петунка беззвучно появилась у них за спинами, словно бестелесный дух. – А грифоны запретили нам приобретать плетеные изделия. Сети, тетивы… К тому же шнуры были бы мои, а кафтан – ее собственный. Это порядочная девушка. Может, и русалка, но порядочная. Даже платье не хотела брать.

– Платье? – нахмурился Дебрен.

– И верно, – вспомнил Збрхл. – Она спустилась сверху примерно клепсидру назад и спросила Петунку о новом платьице. Наверное, чтобы не появиться перед тобой нагишом. Дурной народ эти бабы. Едва ходит, ноги длинные, как мачты, фигура – что твоя клепсидра, стройная аж страх берет, парень уже готов в ложе, а она вместо того, чтобы подумать, что бы еще с себя снять, о нарядах заботится.

– Если невозможно пояс снять, то лучше его красиво прикрыть, – заметила Петунка. – Но она скорее всего не об этом думала. Просила самое некрасивое и самое дешевое. Платье, значит.

– Платье? – повторил Дебрен.

– Пояс снять невозможно? – удивился Збрхл. – Это что же, застежку у него заело? Что еще за глупости?..

– Платье, – кивнула Петунка. Так решительно, что ее покачнуло. Слегка. Чародей стоял ближе, но именно ротмистр подскочил, чтобы подставить плечо. Она, кажется, даже не заметила. – Надо, говорит, кое-что сделать, могу испачкать или порвать, так что дай самое плохое, какое есть. Ну, я сказала, что для работы лучше портки, что я найду ей какие-нибудь, а она – мол, портки ни в коем случае, нужно именно платье.

– Я же говорил, – похвастался Збрхл. – Бабья суетность. Насколько я понимаю, она хотела, чтобы ты в раж вошел, одежды на ней рвал. Романтичная, но практичная: уж если так, то пусть будет похуже. Говорю тебе, Дебрен: не раздумывай, женись. У нее свои недостатки, но другую такую найти не просто. Только вот не знаю, как ты с одежками из положения выйдешь.

Дебрен смолчал.

– Что она еще говорила, Петунка?

– Я немного выпила, – ответила вроде не в тему трактирщица. – О чем?.. А, ну конечно. О мужиках и детях мы разговаривали.

– Бабы – они и есть бабы, – пожал плечами Збрхл. Дебрен отметил, что это не мешает ему придерживать Петунку за талию. Осматриваться тоже. Другое дело, что в его глазах уже не было прежнего беспокойства. Кажется, он, как и Дебрен, решил, что если грифон не напал до сих пор, то скорее всего уже и не решится. – А поскольку мы не бабы, так, может?..

– А конкретно? – Дебрен смотрел не на него.

– О моем четвертом, – сказала немного тише Петунка. – О том, как меня мужики из Замостков и эти чертовы урсолюды осчастливили.

– Что? – вздрогнул Збрхл. – Что ты несешь?

– А что, разве я не дошла до четвертого? – Водка все еще действовала; ее голос звучал почти нормально, почти беззаботно. – Надо же! Голову бы дала… Они напали на меня, когда я Вацлана в город везла к медику. Кто-то пустил слух, что мальчик крепко грифона покалечил, может, и до смерти. Вот они у тракта засели и меня в наказание всей кучей…

– Мужики? – сквозь зубы процедил Збрхл. – Из Замостков?

– Дурная я, – самокритично отметила Петунка. – С этого начать-то нужно. Потому как и правило трех раз подтвердилось, и второе, которое говорит, что при каждой попытке снять проклятие последствия оказываются все хуже. Мама бесяра наняла, а тут Гвадрик прискакал и мне Вацлана заделал. Я переживала, но не так чтобы уж очень. Я говорю о последствиях, то есть о ребенке. Цедрих бельничан на грифонов повел, трофеев не было; бельничане мне дочку смастерили. Я переживала сильнее, когда она потом умерла. Вацлан пошел на грифона – и опять неожиданная беременность. Если б не выкидыш, то я б еще больше переживала. Потому что родился бы медвежонок. Меня-то и одному из старостовых племянников… наказывать досталось. Он кудлатый был, башка как ведро… Не знаю, как бы я… Наверное, со скалы бы вместе с малышом прыгнула. Как ни говори – а мой ребенок. Получается, что хоть один раз Бог смилостивился. Лучше уж не думать о том, что могло бы случиться, если б вы сейчас Пискляка убили.