Текст книги "Где нет княжон невинных"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– Потому что не видела его, а хочу увидеть. Такого объяснения тебе достаточно? Потому что Петунка меня собиралась вырвать из лап Инквизиции, хоть ты и чародей, а Збрхл не более деликатен, чем этот засраный грифон! Потому что я ее люблю! И не хочу, чтобы она сдуру погибла! Вот по какому праву, ты, дурной мудрила! Ты на себя взгляни, когда спрашиваешь о праве на помощь! Это я, что ли, помчалась в лес за голой бабой? Зимой? На верную гибель?! Я?! Тоже мне выискался нейтральный по природе…

– Это… это совсем другое. Там человеку нужна была помощь. Даже не человеку, – поправился он, обрадовавшись, что нашел аргумент. – За тобой помчался. Да и ты не имела ничего против…

– Хрень порешь! Ты не знал, что это я, а я имела кое-что против. Как раз ты-то и не имеешь права обвинять меня, что я сую нос в чужие дела. Збрхл кое-что порассказал мне о тебе. Знаешь, почему тебе так достается по заднице? Потому что сердце у тебя болезненно мягкое. Слизняк, черт побери, не сердце!

– Збрхл – идиот, – зло бросил магун. – Но даже он в конце концов сообразит, что дубасит по поясу. И станет целиться выше или ниже. А там у тебя железяк нет. Так что лучше заткнись и не лезь сапожищами в…

– Грязными ножищами, если уж на то пошло, – в башмаки и даже сапожищи я не влезаю. Я не очень деликатной уродилась, ничего не поделаешь. Простая баба с кожей, годной на подошвы. Что на уме, то и на языке. Так что прости уж. Не собираюсь я стоять и смотреть, как эта идиотка сама себя губит. Можете со Збрхлом попеременно меня держать и колотить. Я свое все равно скажу. А ты – отваливай.

Похоже, случай был безнадежным. Возможно, Дебрен и попытался бы продолжить, но она выбила у него оружие – слишком уж хорошо он чувствовал, удерживая ее руками, как мягко и покорно поддается она под нажимом. Еще чуть сильнее – и она опустится на колени. Он мог сделать все с ее телом, но он не мог сломить волю. Когда он это понял, у него закружилась голова. Несколько мгновений Ленда была самым совершенным в природе набором противодействий и противоречий, и Дебрен сдался так же естественно, как скорлупа яйца сдалась бы бердышу Збрхла.

Он убрал руки, но не сразу нашел в себе силы отступить. Они стояли близко. Он мог обманывать себя, говоря, что чувствует излучаемое ею тепло, а легкий нажим внизу это не только ботинок, но и один из пальцев ее босых ног на его ботинке.

Он подумал, что Ленда никогда не будет его. Такой, какой должна быть женщина. И вдруг понял, о чем она говорила. Понял ее слова о надежде.

Они улыбнулись друг другу. Одними глазами. Только теперь в его сознание начало проникать гневное, заботливое ворчание Збрхла.

– …обычно незаконным охотнее дарят нож, нежели кошелек. С отцом ты, возможно, чего-нибудь бы и добилась: кровь есть кровь, да и доказывать ничего особо не надо, потому что такую, как ты, забыть невозможно. Но тот, кто знал правду, уже ушел из жизни. Остались лишь конкуренты, претендующие на наследство. Так что прошу тебя: забудь. Это неудачная мысль.

– Знаю, медвежонок. – Голос был грустный и на удивление мягкий. – Знаю. Но другой у меня нет.

– Ты не купишь ему любви. Он твой, ты его вырастила, а значит, он наверняка умен и прекрасно знает это.

– Я же не говорю, что… Не гримасничай. Возможно, я не дождусь рассвета. Возможно, всех нас Пискляк… Зачем беспокоиться раньше времени?

– То есть… Но ты не покажешь ей картину, Петунка?

Она не ответила, глядя из-за его локтя на ковыляющую к ней Ленду. Дебрен, ободренный тем, как она держалась у стойки, обнимал ее за талию.

– Если Роволетто был так искусен, как здесь, – указала Ленда на картину с девушкой, украшенной лилией, – то, пожалуй, я знаю, почему ты не хочешь, чтобы кто-то видел полотно. Я это понимаю. И даю слово, что попытаюсь разглядеть только лицо под шлемом.

– Бессердечный ты человек, – укоризненно бросил Збрхл. Он убрал одну руку, но другую оставил на плече хозяйки.

– Бурибор так и не женился, – отмахнулась Ленда. – Нормальная женщина голову бы ему оторвала за всех тех баб. Поэтому он все время откладывал женитьбу и так и не дождался законного потомка. Да и о незаконных тоже ничего не слышно, потому что он был спецом по предохранению. А может, попросту организм не поспевал… Ну, короче говоря, возможного наследника ожидает хороший куш. Если бы это был, дай Боже… Его отец вроде бы крепко из-за склероза подурел. Если бы он Вацлана признал внуком, хоть и незаконнорожденным…

– Достаточно, – прервала ее трактирщица. – Ты как заноза в заднице, девчонка. Сочувствую твоей матери. Но ты права. Это мой долг перед Вацланом. Возможно, перед всей семьей. Так что пошли, я все равно туда… Кстати, я как раз припомнила, что того зеленого платка у меня уже нет. Его милость Дроп, не будем показывать пальцем, стащил с веревки после стирки. Надо сказать Йежину, чтобы перестал искать. Пошли, сестра. Можешь опереться на мое плечо. Так, говоришь, дедок совсем в детство впал?

Збрхл в третий раз отставил кубок, отер пену с усов и мрачно взглянул на магуна. Дебрен поспорил сам с собой, что и на этот раз будет свидетелем повторения цикла – колебание, кран, осушение кубка, – но ошибся. Как и Йежин, который одной рукой уже тянулся к бочонку, а другую протягивал к ротмистру. Кубок вместо руки ротмистра оказался на столе.

– Что-то я хотел… – Збрхл почесал шею. – Сейчас… Ага, вспомнил. – Он послал Дебрену нарочито равнодушный взгляд. – Относительно поговорки, мол, Бог троицу любит… Конкретно, в чем, собственно, дело?

– С поговоркой? – Дебрен не сумел скрыть удивления. – Ты о?..

– Она во всем Виплане в ходу, так что, пожалуй, доля истины в ней есть. Только не очень-то понимаю, как ее правильно толковать. Что, мол, если что-нибудь трижды, скажем, не заладится, так уж обязательно?.. Или, может, наоборот: с четвертого раза пойдет хорошо. А, Дебрен?

– Если два раза получится, то и на третий тоже, – выручил чародея Йежин. – Таков смысл. Ну… пожалуй.

– Пожалуй-то ты можешь себе в… – Ротмистр сумел сдержаться. – Чертов хрен, прости, Йежин. Злоба меня от этого ожидания берет. Да я и не совсем об этом спрашивал. То, что после двух идет третье, я и без вас знаю. А сомневаюсь в четвертом.

– Можно узнать, – осторожно спросил Дебрен, – почему тебя это интересует?

– Ну… скучно мне, – не слишком убедительно соврал Збрхл. – И из-за этой скуки мне как-то подумалось…

– Понимаю. Хм-м-м… Признаться, я не слышал, чтобы эту проблему кто-нибудь пытался разрешить профессиональными методами. Видимо, мало кого скука так глубоко заела. Но ведь и грифонов в мире немного. Редко случается, чтобы они кого-нибудь в трактире осаждали. А если и осаждали, так им еще надо на такого храбреца напасть, который вместо того, чтобы со страха штаны обмочить…

– Да уж не смеешься ли ты надо мной, Дебрен?

– Только от скуки, – осклабился магун. – А по правде-то, для того, чтобы сон отогнать. Чувствую, что как только перестану болтать, то крепче Гензы усну. Ты понятия не имеешь, как утомляет колдовство. Головной боли избежать удается, но со сном не поборешься. Помню, однажды…

– Мы о трех разах говорили. Я не тороплю. – Ротмистр осмотрелся, проверил, не возвращаются ли женщины, – Но если ты соизволишь ответить, пока мы здесь одни…

– Пока мы одни, – повторил Дебрен, – ты мог бы объяснить, что тебя действительно интересует… – Он не дал Збрхлу времени задуматься. – Спорим, ты о грифоне спрашиваешь. Первый раз мы столкнулись с ним на мосту, второй – когда я в мойню шел, а в третий – когда мы с Лендой возвращались. Так ты, вероятно, задумываешься, не исчерпали ли мы запас везения.

– Мы? – Скрытое под щетиной лицо скривила с трудом поддающаяся определению гримаса. Несмотря ни на что, Дебрен мог бы попытаться ее понять, но внезапно у них кончилось время. Дверь приоткрылась, свет факела заплясал по золоту и синеве.

– Именно мы, – он послал улыбку над плечом Збрхла, – потому что у тебя на счету один бой и какие-то обрывки. Так что тебе волноваться нечего. Даже если бы «четверка» означала перемены. В чем я, честно говоря, сомневаюсь. И без магии, по простому мужицкому разумению, скорее какое-нибудь правило в четвертый и последующие разы подтвердится, нежели вдруг возьмет да изменится.

– О чем вы? – заинтересовалась Петунка.

Она старалась казаться беззаботной, но явно перебрала – не обманула даже простодушного Йежина. И он присоединился к компании угрюмцев, вглядывавшихся в женские лица. Правда, все трое быстро перевели взгляд на Ленду, которая, нисколько не притворяясь, бледная и расстроенная, тяжело опустилась на лавку.

– Я говорю, что из нас троих у Збрхла меньше всего поводов для опасений, – пояснил Дебрен. – Конечно, если верить народным приметам. – Он немного переждал, а потом уже другим тоном спросил: – Ну и… и что?

Петунка, пожав плечами, указала глазами на девушку. Она пыталась улыбаться и дальше, но понемногу сдавала позиции. Ленда сидела, опустив голову, утратив все признаки женской грации, которой сих пор ее не могли лишить ни мужские штаны, ни раны, ни вывихи.

– Художественный вымысел? – скорее отметил, нежели спросил Збрхл. – Так я и знал. Мир реален, если забыть о второразрядных фокусах чародеев. Что, Дебрен? Вся эта болтовня о картинках, троицах… – Он не договорил, заменив вывод плевком. – Сваляла дурака, коза?

Ленда медленно подняла голову. Теперь она смотрела на Збрхла странным отсутствующим взглядом, от которого у Дебрена мурашки побежали по коже. Его почти обрадовали слезы, застилающие неподвижные радужки. Слез было немного, но эта малость влаги снова очеловечила девушку, опустила ее к ним, на землю.

– Четвертый раз, – сказала она тихо, почти шепотом. – Что вы говорили о четвертом разе? – Збрхл смотрел ей в лицо, но отвечать не собирался. – Дебрен?

– Ну, так просто… болтовня. – Он не спускал с нее глаз. – Убивали время. Лучше скажи…

Она прервала его – да так, как он меньше всего ожидал: поднялась с лавки. Двигалась она, опираясь на подругу, как на костыль. Дебрен не отважился наложить на нее солидную, устойчивую блокаду. Боль в ногах нарастала, ходить ей становилось все труднее. И все же Ленда встала, кусая губы от боли.

– Надо поговорить.

– Сядь, – попросил он. – Здесь мы тоже можем говорить.

– Не можем. – Она медленно, с трудом направилась к кухонной двери. При этом старалась не сводить с него глаз, словно не была уверена, что он последует за ней. – Я человек простой, поэтому скажу прямо: хочу поговорить с Дебреном с глазу на глаз. Если вам от этого станет легче, считайте, что мы идем с ним трахнуться где-нибудь в сторонке.

– Ленда, – охнул Дебрен, но через лавку перешагнул сразу.

Она подождала его на пороге, потом захлопнула за ним дверь. Только тогда ее угрюмый взгляд смягчился, стал каким-то детским. Пораженного, почти одуревшего Дебрена неожиданно обняли ее руки. Холодный нос втиснулся ему между шеей и воротником. Все еще слегка влажные волосы парика облепили половину его липа. От них пахло странным букетом дыма, везирацких благовоний и облюбованного мышами сундука. Но не Лендой. И все равно он тут же почувствовал тепло, опускающееся к низу живота тяжелой плотной волной.

– Я не знаю, что делать, – прошептала она, вдыхая ему под кафтан смесь разогретого воздуха, неуверенности, опасений и облегчения. Последнего было меньше всего, но – было. Дебрен знал, откуда это бралось. Объятия Ленды трудно было назвать символическими.

– Что ты… княжна… что ты делаешь?

– Я очень глупая, все это не для моего ума… – мурлыкала она, не отрывая носа от его плеча. – Збрхл спрашивал о предках, верно? О Кургузом, дедушке, третьем… Я знаю, он запретил говорить. Знаю. Но я околдовала тебя. Ты мой, одурманенный моими волосами и подушкой. Поэтому скажи. Я сделаю все, что ты захочешь. Но я должна знать, понимаешь?

– Чума и мор… Понимаю? За кого ты меня держишь: за телепата-чудотворца?! Ни черта я не понимаю!

– Не лги. Ты прекрасно знаешь, о чем я.

– Не знаю, – простонал он. – Ты оглохла?

– Ты говорил, что любишь меня. Любимых не обма… – Она осеклась. Несколько мгновений они стояли неподвижно, одинаково парализованные болью.

Дебрен был мужчиной и чародеем. Он первым взял себя в руки.

– Обещаний не нарушают, – проворчал он, отыскивая губами ее ухо среди шершавости искусственных волос. – Даже ради любимых. Поверь. Но я ничего Збрхлу не обещал. Не было причин. Мы говорили о пословице. Поверь.

Она верила ему, если мерой доверия можно считать ухо, подставленное для поцелуя, и мурлыканье поглаживаемой кошки. Но именно поэтому одним словом все не ограничилось. Дебрену было совестно, он опасался, что его молчание Ленда примет за попытку уйти от ответа, поэтому в паузах между движениями от уха к шее и обратно он чуть задыхающимся голосом пересказал все, что услышал, и все, что ему в связи с этим пришло в голову. Он удивлялся сам себе, потому что его слова звучали логично. Во всяком случае, в те редкие мгновения, когда ему удавалось понять собственные слова. Слов было немного. Он не возбудился, как в мойне, на той заколдованной доске, в которую якобы впиталась кровь Ледошки. Он не зашел даже наполовину так далеко. Но в определенном смысле продвинулся дальше. Они впервые вели себя как настоящая пара, прячущаяся от людских глаз и тут же начинающая целоваться. Потому что и ее губы не бездействовали. Он чувствовал их на шее, на подбородке, на ключице. Она не пыталась сделать большего – возможно, потому что не пытался и он, но, несмотря на эти признаки рассудка, они были любовниками, и никто бы не смог подвергнуть это сомнению. Если б не пластины, сковывающие ее бедра, он здесь и сейчас двинулся бы вниз, задирая юбку. А она сразу же охватила бы его своими длинными ногами, повисла бы между его напирающим на нее телом и шершавой дверью. Он знал, что так случилось бы, она знала, что он это знает, и поэтому все было столь необычно.

– Она тоже не требовала обещаний, – услышал он шепот Ленды. Она немного отстранилась – ровно настолько, чтобы ее можно было слышать, и, пожалуй, ни на волосок больше. – Она мне поверила. Но я должна… Что сказал тебе Збрхл о том, третьем, предке?

– Мы вообще не разговаривали о предках. Чего ради тебе в голову пришел какой-то третий? И что тут общего с картиной?

– Не знаю, – призналась она. – Может, я что-то напридумывала. Но когда он говорил, как выглядит столбомуж, когда описывал его… Ты знаешь его лучше. Ты видел, чтобы он когда-нибудь трусил?

Кажется, она была готова отступить, принять его объяснения, какими бы они ни были.

– Лучше? – с горечью вздохнул магун. – Но ты права. Никогда. До сегодняшнего дня. – Он вздохнул. – Чума… Что здесь происходит? Чем так опасна деревяшка, перекрещенная с пьяным, как бревно, человеком? Ты здешняя, просвети меня.

– Ничем. – Она снова ткнулась носом ему в плечо. – Сам герб, по сути дела, смешной. А Збрхла напугал. Грифон не напугал, дракон не напугал, а глупый древний герб… И я вспомнила, что он говорил о его владельцах. Что Кургузый погиб, служа Дорме Лисице, а позже – дедушка, когда защищал невинность Аммы Половчанки от демократов. Поэтому, когда я услышала, что вы говорите о принципе троицы…

Ленда постаралась снизить серьезность своих слов чуть насмешливой улыбкой. Но когда он взял в руки ее теплое от жара лицо, все это исчезло, и остались только глаза, наполненные заботой.

– Что было на картине? – спросил Дебрен.

Она еще несколько мгновений колебалась.

– У него слишком юное лицо. – Ее голос немного дрожал. – Но это Гвадрик. Точно.

– Тот самый Гвадрик? – Она удивила его. – Властелин Бельницы? Князь? Ты говорила, что из всех четверых он был бы последним, кто мог бы…

– И все-таки, – пожала она плечами. – Я и ломаного денария на него не поставила бы. Девушки никогда его не привлекали. Может, и правда, в том ягоднике все дело было в политике. Либо Петунка просто… Из трех находящихся здесь мужчин она двух насмерть околдовала, да и третьего, похоже, тоже. Видимо, что-то в ней есть.

– Меня она не околдовала, – спокойно заверил Дебрен, хоть и не вполне искренне. – Но давай не будем об этом. Ты что-то говорила о его возрасте. Что на картине он слишком юный.

– Роволетто действительно вполне мог быть великим художником. Я старалась смотреть только на лицо под забралом, но у меня не получилось. – Она вздохнула. – Все выглядит так, словно он заглянул ей в душу. Той девушке. То есть Петунке. Но и не Петунке. Потому что она там настолько другая, что даже поверить нельзя.

– Не хочу тебя торопить. – Он коснулся двери. – Но она знает, что мы здесь не… и угадает, о чем шел разговор. А мы об этом говорить не должны. Я не видел картины, но догадываюсь, почему Петунка так упорно не хотела ее показать.

– Просто чудо, что она с какой-нибудь скалы не бросилась. Или на нож. Да хоть бы и в огонь. Если б ты видел ее взгляд… – Ленда видела и от одного только воспоминания задрожала. – Я впервые обрадовалась, что ношу на заднице эти железяки. Что никогда так не взгляну на меч, как она на меч Леомира.

– Меч Леомира? – повторил Дебрен, нахмурив брови. – Тот, что с гербом? Что-то его ставит в один ряд с уриналом Великого Ганека? – Она кивнула. – Это важно? Что именно этот меч… что Роволетто его изобразил?

– Не знаю, – тихо сказала Ленда. – То есть, конечно, как раз о мече-то я знала, что он будет важен. Прежде чем Петунка сказала, что на картине у насильника приоткрыто лицо. Я подумала, что если бы это был Гвадрик… Меч Леомира служит владыкам шесть поколений. Им, и только им. Так что если этим мечом Петунку к земле… ну, я знала бы, кто под забралом скрывается. И действительно, на картине есть и князь, и его меч. Только не в том проблема.

– А в чем? – Он нежно обнял ее за талию, что было приятно, но прежде всего полезно: Дебрен успел заметить, что она становится спокойнее, когда он прикасается к ней. Правда, частью сознания она ускользала в область грез, но по крайней мере так сильно не дрожала.

– Я сказала ей, что насильник слишком молодо выглядит. Просто «насильник», не называя имени. А она – что это из-за матери.

– Матери? Ее матери?

– Мать как-то раз застала их с Роволетто. Совершенно не на рисовании. А поскольку они по-глупому оправдывались, что, мол, анатомические системы изучают, чтобы картина получилась хорошей, то зловредная баба взялась консультировать работы мэтра.

– Шутишь…

– У меня тоже в голове не укладывается, чтобы мать могла так прореагировать. Но не забывай: совсем-то нормальной она не была с самой свадьбы. Впрочем, здесь все с нормальностью не в ладах. Ну и эти консультации привели к омоложению рыцаря. И к гербу на латах. Петунка его совсем не помнила, а мать – наоборот: с апреля 1407 года. Впрочем, историю с гербом можно объяснять по-разному. Видимо, Роволетто в какой-то степени был телепатом, если нарисовал больше и лучше, чем Петунка запомнила. Поэтому с гербом могло быть то же, что и с лицом насильника: воспоминание как-то просочилось из ее снов в его подсознание. А вот с мечом они задали мне задачу.

– Роволетто и Петунка? – уточнил Дебрен. – Почему?

– Потому что это не тот меч. – Ленда впервые отвела взгляд. – На картине он не такой, как в действительности. Если верить Петунке.

– Не такой?

– Она утверждает, что ее руку не таким обездвижили.

– Я немного запутался… Ты говоришь, что на картине изображен меч Леомира? То есть княжеский? И Гвадрик, то есть князь? А выглядит меч иначе? По словам Петунки? – Он слегка пожал плечами. – Может, Роволетто что-то напутал?

Она нетерпеливо взглянула на него.

– Ты и верно запутался. Меч Роволетто изобразил точно. С выщербинами от болта Плебвига, с облупившимся серебрением на клинке.

– Серебрением? Этот князь Леомир тоже, видать, при демократах жил, если его хватило только на то, чтобы клинок посеребрить…

– Леомир был не князь, а бесяр, то есть ведьмак. Изничтожитель чудовищ. И композицию серебра со сталью применял не для украшения, а с известной целью. Но не о нем сейчас речь, а о том, что у Гвадрика не было его меча, когда он Петунку на ягоднике прихватил. Во всяком случае… многое на это указывает.

Дебрен задумался, наморщив лоб. Не только над предпосылками, на которых основывалась Ленда. Его больше интриговал второй вывод. Висящий в воздухе, невысказанный.

– Не был, потому что Петунка помнит иначе? – спросил он.

– Я ей верю. Она хотела покончить с жизнью. Очень. Это видно по ее лицу, да так, что мурашки по спине бегают. Ты знаешь, я человек простой, поэтому спросила напрямик, уверена ли она, что меч не тот. Сначала она меня вообще не поняла, так ее картина захватила… Потом до нее дошло. Она грустно улыбнулась и, показав на выщербину Плебвига, сказала: «Если б у моего этот был, мы бы с тобой не разговаривали». – Ленда немного помолчала. – Ты в мечах не разбираешься, поэтому объясняю, что у современных, средневековых, оружейники почти никогда не заостряют щитки. В ранневековье использовались более короткие клинки, потому что и латы были полегче, и сталь дорога… Но уже не меньше столетия сразу же за эфесом выковывается продолжение рукояти – тяжелое, толстое и тупое. Это позволяет лучше сбалансировать оружие, делает его устойчивее, ну и рыцарь руки не покалечит, если слишком быстро станет длинное острие без перчатки из ножен вытягивать. Таким мечом, глубоко вбитым в землю, невозможно перерезать жилы на запястье. Поэтому я думаю, Петунка правду говорит. В 1429 году Гвадрик ходил не на чудовищ, а на морвацких кнехтов, которые всегда были хорошо защищены латами. И хотя бы поэтому легкий бесярский меч был для него не самым подходящим оружием. Это – во-первых. А во-вторых, демократы ему бы такой носить не дали. Ибо это символ. Возможно, даже более значимый, чем корона. Владыке, задумавшему заполучить трон, знаменитый меч предков пригодится гораздо больше, нежели полный набор монарших регалий. Я не уверена, но, пожалуй, только во времена Осени Королей, когда на волю вырвалась феодалия и по замкам принялись разоружать демократические гарнизоны, меч Леомира вместе с остальными ценностями попал в руки Гвадрика. Только это было десятью годами позже.

– И что отсюда следует? – Сам он предпочитал не делать выводов. А тот, что нагло пробивался вперед, был слишком печальным.

– Не знаю, – сказала Ленда, глядя ему в глаза. Она просто вынуждена была глядеть. Потому что расходилась с правдой и не хотела, чтобы он принял это за обычную ложь.

Чума и мор… Однако же. Оба они думали об одном и том же. Он с трудом сглотнул.

– А… Збрхл? Какое имеет к этому отно… – Он осекся, потому что, задавая вопрос, сам нашел ответ. Осколков было достаточно. В какой-то момент их количество перевалило через критическую точку, и теперь вдруг все стало складываться в осмысленную, хоть и некрасивую картину, однако отказать ей в логичности было нельзя. – Боже…

– Возможно, все и не так, – шепнула Ленда. Ее взгляд умолял Дебрена поддержать в ней надежду. – Может… не знаю… Роволетто пришел сюда через Бельницу? И где-то по пути увидел То, что потом изобразил? Ведь могло так быть, правда?

Дебрен неуверенно кивнул. Будучи магуном, он должен был сделать это энергичнее. Магун обязан взвешивать вероятности, а с этой стороны и та, и другая гипотезы были по меньшей мере равнозначны. Но он не мог смотреть на проблему холодным взглядом профессионала. Уже не мог.

Потом они некоторое время стояли, то глядя друг на друга, то отводя глаза. Ни он, ни она не решались задать вопрос. Ведь если задать вопрос, это потребует ответа, а оба чувствовали, что любое решение было бы ошибкой. Потому и молчали. Впрочем, молчание тоже было ошибкой.

Заговори кто-нибудь из них – пусть даже шепотом, они почти наверняка не расслышали бы доносящееся из-за стены приглушенное снежным ковром поцокивание конских копыт.

– Может, это не конь? – в очередной раз попыталась угадать Ленда.

– Конь, – заверил Йежин, беря новый заостренный колышек. – Потому что фыркает. Другие животные не фыркают.

Он приставил колышек к дыре, проделанной в полу алебардой. Збрхлу хватило двух ударов обухом бердыша, чтобы длинный, в два локтя, кол застрял в досках. Ротмистр пнул его для пробы и отложил топор.

– Не говоря о том, – поддержал он хозяина, – что другие животные ходят на собственных ногах, а не на конских.

– Тебе показалось, – пожала Ленда плечами. – Ни хрена не видно через эту щель. Да еще ночью…

– В основном-то я пешим служу, – согласился он, поднимая столешницу и укладывая ее вдоль линии вбитых в пол кольев. – Но именно поэтому неплохо разбираюсь в конских ногах. Надобно знать, куда бить, чтобы свалить нападающего рыцаря. А нет лучше способа уложить под ним коня, чем бить по ногам. Во-первых, конь никого не затопчет, оставшись без наездника, а во-вторых, он своим и рыцарским телом образует преграду, вдобавок живую, мечущуюся, и из-за этого…

– Не хочу слушать, – проворчала Ленда. – Хамский способ – рубить животное по бабкам. Не знаю, чем ты вздумал похваляться.

– Наверняка тем, – выручил ротмистра Дебрен, – что пережил нечто подобное. А такое случается не часто. Ведь и после применения хамских фокусов мало кто остается в живых. Броневая атака. Масса, плюс сопротивляемость ударам, плюс боевой пыл – это тебе не хиханьки да хаханьки, правда, Збрхл?

– Святая правда, – радостно подхватил Збрхл, посылая Петунке хвастливый взгляд. – Помню, как-то некий барон, отдавший за латы для себя и доспехи для коня две деревни, целый строй в этих латах продырявил, хоть мы в десять человек в глубину стояли, с тремя рядами щитоносцев впереди, все хорошо укрытые и сплошь одни профессионалы. Но он все равно проехал, сукин кот. После боя ребята подсчитали на панцире попадания и до двенадцати десятков досчитались, прежде чем со счета сбились. А барон, представьте себе, всего лишь пару синяков заработал да вонь.

– Ты б тоже не без вони остался, – обрезала его Ленда, – если б тебя сто двадцать раз чем-нибудь острым ткнули.

– Я не об этом, – охнул Збрхл, передвигая одним махом половину наваленной у двери баррикады. – Позади деревня была, а в ней навозные ямы. Он не остановился, влетел в самую глубокую и увяз. – Збрхл оценил прочность кучи лавок, столов и пустых бочек, принесенных из подвала. – Ну, должна выдержать. Только б как следует столб поставила, коза.

Столбом они назвали сбитую из четырех лавочных сидений конструкцию, длину которой подобрали так, чтобы ее можно было поместить между дверью и отодвинутой в глубь комнаты баррикадой.

Ленду качнуло прежде, чем она вообще схватилась за столб, и ей крепко досталось. Дебрен не подскочил, чтобы ее поддержать, в глубине души надеясь, что она упадет. Это отрезвило бы кое-кого. Однако она не упала, а когда все же подхватила столб, то удивительно быстро угодила им в предназначенное место.

– Ты могла бы на воротах работать, – похвалил девушку ротмистр. Потом, сообразив, добавил: – Я имею в виду городские, а не какую-нибудь подворотню, в которой…

– А для подворотни девица Ленда не подходит? – заинтересовался Йежин. – Почему?

– Характер у меня паршивый, – буркнула она себе под нос.

– Она слишком велика. – Голос Збрхла слился воедино с ее голосом. – А работа в подворотне требует… – Он заикнулся. – Ну… от девушки…

– Чтобы она была поменьше, – докончила за него Ленда с грустной улыбкой.

Збрхл поднес руку ко лбу, чтобы отереть пот, а может, чтобы сдвинуть кольчужный капюшон, прежде чем начать биться головой о стену. Дебрен был твердо уверен, что под проволочной кольчугой его уши пылают раскаленным железом. И это ему не нравилось. Он не мог вспомнить Збрхла, озадаченного из-за Ленды.

– Небольшие подходят лучше? – продолжал углублять тему Йежин, надевая шлем и протягивая руку за алебардой. – Я думал, что в таких воротах, имея дело с жердью…

– Болтай меньше, – осадила его Петунка. – А то коня испугаешь, и вся работа пойдет коту под хвост.

Она оторвала взгляд от проделанной между балками щели, через которую Збрхл высматривал конские ноги, и поднялась с колен. Скривившись, помассировала поясницу. Дебрен впервые поймал себя на мысли, что она уже старуха. Правда, выглядела она отлично, гораздо лучше, чем средняя женщина в ее возрасте, однако частично и потому, что в сорок три года средняя женщина уже давно была бы обглоданным червями скелетом. Держалась Петунка прекрасно, но одно дело просто быть в хорошей форме, и совсем другое – в форме для битвы. Збрхл должен такие вещи различать. Грифон подыхал. А подыхающий грифон метлы не испугается.

– Он не сбежал? – спросила Ленда с остатками робкой надежды. И сама себе ответила с фальшивой уверенностью: – Наверняка сбежал. Он трус, а Збрхл такого шума наделал, круша топором мебель… И Дебрена он явно учуял, а они друг друга не любят. Не случайно он с моста удрал, хоть кругом были волколаки.

– Стоит, – коротко сообщила хозяйка. – Не дрогнет.

– Не шевелится? Так, может, замерз? – предположила Ленда.

– Не лови меня на слове, – проворчала Петунка. Она украдкой глянула на ротмистра, замялась. – Лучше… можно тебя попросить? На бусинку. – Она указала на дверь кухни.

– Молиться будете? – удивился Йежин. – Так, может, лучше совместно…

– Не будем молиться, – обрезала она. – Я имею в виду бусинку времени.

– У девицы Ленды ноги болят, – заметил он серьезно. – Ей понадобится бусинка, если она захочет до стойки доковылять. А до кухонной двери будет… – Он почесал макушку, помогая себе в трудных расчетах. – Ну и обратно…

– Ты тоже не лови меня на слове, – резко бросила Петунка.

– Нам приходится спутывать его на постоях, – продолжала развивать тему коня Ленда. – Он Дебрена не любит. И неудивительно, потому что его напарника наш магун молнией поразил, а его самого чуть не… Удивительно другое: то, что он по своей воле вернулся.

– А, собственно, зачем? – начал с другой, вероятно, более легкой стороны Йежин.

– Затем, что жрать хочет, – не выдержал ротмистр, уже останавливающийся у дверей. – И не хочет дать пищи Пискляку. Конкретно – конины. Я не тороплю, но если мы будем…

– Я спрашиваю, что собирается Петунка делать в кухне с девицей Лендой, – пояснил трактирщик.

– То же, что и Дебрен. – Золотоволосая послала девушке многозначительный взгляд. – Прости, медвежонок. Я понимаю, надо спешить, но это важно. Я могу из-за этой двери не вернуться.

– Петунка! – ахнул Йежин. – Пожалей меня!

– Не лови меня на слове. – На сей раз она остудила его более теплым тоном. И добавила: – Я же тебя не брошу.

– Не волнуйся, Йежин, – хмуро проговорил Збрхл. – Я займусь вязанием. Я человек современный, правда, еще не все умею. И пока что не научился спокойно смотреть, как одна баба с другой…

– Ну, так мы тебе репетиторство устроим, – жестко ответила Ленда.