Текст книги "Где нет княжон невинных"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, – одними глазами улыбнулся раненый.

Збрхл с баклажкой в руке неуверенно подошел к голове Йежина. Ленда застыла в одиночестве у конца стола рядом с укрытыми одеялом ступнями, с которых почему-то никто не снял башмаки. Стол – не кровать, а соседство камелька согревало не очень сильно, но у Дебрена мелькнула мысль, что, если б когти урсолюда не вонзились в тело так глубоко, Петунка наверняка не забыла бы о башмаках. Она была не из тех женщин, к которым мужчина лезет в постель, не сняв туфель. Даже если эта постель – стол в корчме.

– Кровоточит не очень, – буркнул он чуть погодя.

– Но кровоточит. – Это звучало не как вопрос, поэтому он Петунке не ответил. – Ты можешь что-нибудь сделать?

Он глядел на спазматически стискивающиеся пальцы Ленды. Может, на одеяле, может, на скрытых под ним ступнях Йежина. Она не дрожала, но впервые с тех пор, как они вернулись, Дебрен был уверен, что ей холодно. И все-таки она не зашнуровала платье. Вырез был не такой уж глубокий, но что-то ему не нравилось в этих свободно висящих шнурочках.

– Могу попытаться, – сказал он тихо.

– Ну и?.. – Петунка понизила голос. Это не была просьба. Скорее спокойное пожелание.

– Заклинание не сочетается с обезболиванием, – пояснил Дебрен, с трудом заставив себя глянуть ей в глаза. – Первый шок миновал, ему будет больно. Болит все равно, но при сдерживающих блокадах… Без них он может даже сразу… Он ослаб. Мне пришлось бы активировать нервную ткань у выходных отверстий…

– Короче, Дебрен, – есть надежда его спасти?

Дебрен раскрыл рот, начал искать соответствующие слова, потом следующие, потому что те, которые приходили на ум, совершенно невозможно было произнести, глядя в синие глаза Петунки.

– Так… – сказала трактирщица.

Он почувствовал облегчение. И страх, что она прочла это по его лицу.

– Может… – Збрхл с вопросом и просьбой в глазах немного приподнял бутыль. – Солдаты обычно…

По щекам Ленды бежали капли. Огромные. Он подумал, что виною тому сожженные ресницы. Однако руки у нее сожжены не были, она могла бы их поднять, быстро смахнуть слезинки… Но не поднимала. Руки лежали там, где были: на ступнях трактирщика. Словно она чувствовала сквозь одеяло, портянки и башмаки, что они холоднее, чем ее, босые, покрытые снегом.

– Дар… грифона. – Йежин снова улыбался, теперь даже губами. – Но… всего один… раз… А, Петунка? Ты… позволишь? Водка… из самой Дангизы.

У нее были странные глаза. Деловые, когда она посылала магуну вопрошающий взгляд. Теплые, когда передавала ответ вниз, как и он, ограничившись кивком головы. А потом сразу, в долю мгновения, полные слез, не вылившихся на щеки, как у Ленды, только потому, что природа одарила ее исключительно длинными и густыми ресницами.

Она пробормотала что-то насчет кубка и убежала в кухню.

– Йежин, – хрипло проговорила Ленда. Отблески горящих лучин плясали в ее глазах, как по волнующемуся пруду. – Там, во дворе… То, что ты сделал…

– Глупо… не надо… я сам знаю. Но солдат из меня никудышный.

– Ерунда, – фыркнул Збрхл, неловко поправляя кожух, служивший раненому подушкой. – Ты отлично держался. Немного тренировки, и я взял бы тебя в свою роту.

– Отстаньте от него, – фыркнул Дебрен. – Это его утомляет. Збрхл, у тебя… из груди кровь…

Свежую красную струйку на бригантине Збрхла Дебрен заметил только теперь. Чума и мор! Должен был раньше. Ползая по замерзшей земле, ротмистр переломил древки нескольких стрел, которыми его нашпиговали, но ведь их было больше, не только та, единственная, в бедре, и он, Дебрен, должен был о них помнить. И не дать обмануть себя пятнами крови урсолюда на панцире. Те были розовые от снега либо уже немного подсохшие.

Збрхл удивленно глянул вниз.

– А-а-а, ерунда. Всего лишь царапина. У меня уйма дочерей, но я не настолько беден, чтобы в каких-то говенных латах… А вообще-то удивительно, что их из лука пробили. Ты, Йежин, не бойся, сердце цело.

– Сядь. – Магун слегка тронул его, подтолкнул к табурету. – С ноги у тебя тоже течет.

Збрхл ухмыльнулся.

– Только не лезь со своими нежностями! – Он глянул вниз и, не переставая улыбаться, бросил: – Ну как, Йежин?

Дебрен был немного удивлен: трактирщик тоже ухмыльнулся. И даже хохотнул.

– Знаете что, давайте покончим с этим.

– Покончим… Ну да. Мне… конец. – Йежин отметил факт столь ему очевидный, что попытка возражать воспринималась почти как оскорбление. Никто не проговорил ни слова, только Ленда на мгновение отвернулась, задумалась. – И без того дольше… чем я думал. Целые… годы. А с ней… нелегко. Она такая…

– Помолчи, – Ленда снова взяла его за ступни, – не мучайся.

– Тише, коза, – буркнул ротмистр. Ничуть не похожий на того, каким он был только что, скаливший в улыбке зубы. – Тише.

Было тихо. Йежин лежал неподвижно, набирал силы.

– Я человек старого склада, – проговорил он наконец. – Но для Петунки… Я не слепой, ви… видел, что что-то… между вами. С самого начала. Ленда…

– Да? – Она наклонилась.

Дебрену почудилось, что в ее глазах таится что-то собачье. Она была как овчарка, которая забылась, помчалась порезвиться вдали от отары и теперь, понимая размеры своей вины, взглядом умоляет хозяина хотя бы протянуть руку к ее поджатым ушам, бросить палку, которую можно схватить и принести к его ногам, даже если он бросит неудачно и палка полетит в самую гущу волчьей стаи. Он вспомнил, сколько раз она звала Йежина, как почти насильно вытащила его с поля боя за частокол, где он должен был найти спасение, а нашел смерть.

Он не знал ее с этой стороны. Возможно, она именно так реагировала всякий раз, когда меч запаздывал и рядом с ней падал товарищ, которого она не успевала заслонить. Профессиональные солдаты обычно не сокрушаются над павшими, но она была девушка. И он не знал ее.

По правде говоря, даже не был уверен, не придумала ли она себе армейского прошлого.

– Если бы никого другого… а она бы хотела… Ну и если ты… Ты ее называешь сестрой… смотришь на нее как-то… Так вот если б вы обе… – Позади теперь было тихо, и Дебрен слышал, как стихает звук приближающихся женских шагов. – Из двух зол… если б ей пришлось остаться одной… Я – человек старомодный, но… но лучше бы с другой… женщиной…

– Господин Йежин, – в голосе Ленды не было паники, скорее уж сожаление, – я в том смысле Петунки не тро… Я ее очень… Но таким-то способом…

– Важ… важны чувства, – усмехнулся трактирщик. – Так… всегда говорят. Мол, самое главное… чувство.

Збрхл отвернулся, удивленно взглянул на стоящую позади Петунку, но ничего не сказал.

– Я буду ее любить. – Дебрен вздрогнул, настолько решительно и торжественно это прозвучало. Искренне. Прежде всего – искренне. – Это так же верно, как в теллицкой канцелярии. Не в постели, так-то я бы не… Но именно как сестру. Всем сердцем. По-настоящему. И не потому, что ты на того обосранного косолапого с голыми руками… За это я обязана Петунке жизнью и верну, когда придет время. Но сердце – отдам даром, не за что-то. Потому что я ее вначале… – Ленда не выдержала, снова потекли слезы из глаз. – Хотя она вначале меня ведьмой… и в Дебрена из кудабейки…

Она развернулась на одной ноге, подскочила к камельку, прижалась лицом к облицовке. Дебрен убедился в том, что дрожь, пробегающая от шеи до испачканных пяток, не настолько сильна, чтобы подол платья угодил в пылающий рядом огонь. Потом отвернулся, протянул руку. Петунка сунула ему удивительно маленькую чашечку, служащую, вероятно, для отмеривания лекарств. Однако не подошла и отступила снова. Скрывшись за спинами мужчин, присела на табурет.

– Благодарю, – шепнул Йежин. – Жаль, что не… ведьма. Кажется, есть такие, которые чарами… Какая бы была чудесная… девочка… от таких родительниц. – Он замолчал, немного передохнул. – Я же не мог… А когда в иной мир отходишь, все иначе… И времени уже мало. Поэтому… Збрхл, господин Дебрен, на пару слов.

Оба наклонились – в частности, еще и потому, что за компанию тоже наполнили аптекарскую чашечку и пришла пора осторожно перелить дангизскую водку в сухие губы раненого. Збрхл медленно наклонил сосуд. Получилось. Йежин проглотил, не закашлявшись. Он почти улыбался.

– Прекрасная, – пробормотал он. – В голове сразу… закружилось. Но скажу совершенно трезво. Если бы кто-нибудь из вас… мог и захотел… Я знаю, девица Ленда мо… моложе, груди у нее прелестные… совсем такие, как у той, на картине… – У упирающейся на облицовку камелька девушки дрожь прекратилась мгновенно, как рукой сняло, хотя она даже не оглянулась. – Зато Петунка… так сладко… Я столько раз стыда набирался, но сладости… еще больше. Поэтому, если б… и она захотела… Я не говорю о женитьбе. И даже не… чтобы постоянно… Она женщина бесхитростная. Бедная. С ребенком сторонним… взрослым. Но несколько недель. Или хотя бы дней. Пока она… выплачется. Возьмет себя в руки.

– Йежин… – У ротмистра сорвался голос. Он отхлебнул прямо из бутыли. – Дерьмо и вонь, парень…

– Я знаю… что прошу слишком многого. Но мэтр Дебрен… человек порядочный. Это у него в глазах. И он почти медик. А медик… чтобы спасти жизнь – геморрои лечит, в язвах и прочих мерзостях… копается. Так он мог бы Петунку… В ней нет ничего злого… ну, может, временами язык. – Он замолчал. Немного передохнул. – Я никогда не говорил… Никому, даже ей… Но я остался здесь, потому что в конюшне… Она сразу же убрала, но… когда я заехал… то в конюшне… петля. И ведро дном кверху. А сундуки упакованы, мальчики переодеты, умыты… На столе письмо. Я тогда сам читать не… умел. Но… не совсем-то я дурак. Ни разу ей не сказал… Но знаю. И я ее тоже не любил, когда оставался. Тогда жаль было, вот и все. Мать ее выехала, брат, Петунка тут одна… Если б я не остался, то она на это ведерко… Я ее не любил, слово даю. Из жалости только… А потом… Это проклятие, Дебрен. Дурак я, простофиля, но понял сам. Из истории их рода… вывод сделал. Теща… знаете, какие они бывают. Зять завсегда им недостойным… видится. Одно по одному: Йежин, ты для моей дочурочки… никак уж не годишься… Мой-то меня на руках, моя мама… с рыцарем… Они нас тут всегда намертво… любили, парни-то наши. И не какие-нибудь… Большие люди. Богатые. Купцы. Один советник. Знатные господа. Но, по правде, как только скверную славу этого места… узнают, так каждый только проездом… Прапрадед Петунки, так тот даже… прям с седла не слезая, пиво… заказывал, чтобы не… оставаться на обед. И на том седле… успел. Проклятие, голову дам на отсечение!

– Да, – тихо сказал Дебрен. – Да, Йежин. Я не сообразил сразу, но сейчас, когда ты подсказал… Мешторгазий должен был бы и об этом позаботиться. Никакого приданого, и с репутацией вечные хлопоты… Тяжело было бы наследнице трактира мужа найти. Тем более что выезжать она не могла.

– И я так думаю, – слабым голосом продолжал трактирщик, – что если б кто-нибудь из вас… дал Петунке шанс… Потому что мы… чудовищно не подходили друг другу. Чудовищно. А таких сладостей… как я с ней, вы б никогда… Ну, может, я преувеличиваю. Вы ж чародей, господин… А известно, чародеи все могут… получить. И все. Знаменитые ротмистры тоже, наверное… не из одной бочки… мед пивали.

– Успокойся, – пробурчал явно встревоженный Збрхл и снова отхлебнул из бутылки.

– Все это… по-человечески. У нас… средневековье. Да и Петунка – прогрессивная. Ну, вот я и подумал… Если не Дебрен, чтобы жизнь… спасать… от ведерка охранять… то, может… Збрхл поклялся… что останется здесь с Пискляком воевать. Крышу поправить. И свой сундучок… немного поискать. Потому что грифоны – существа прыткие, добычу в пещере не держат. Так что несколько недель пройдет. Может… лет. Надо же раны… после такого боя… подлечить. Для начала в постели. Ну, когда лежать будешь… Теперь дров некому будет… принести. А зима морозная. Тебе теплее было бы… с Петункой рядышком. Я знаю, нелегко… Чужая баба, немолодая… зубастая. Нимфофилка. И похрапывает порой.

– Йежин… – Водка, хоть и прекрасная, из Дангизы, видимо, не помогла, и ротмистру все еще трудно было говорить.

– Когда вернется… я объясню. Ведь три дочери… Обращусь к ее рассудку. Умна она – аж страх. А так тоскует по ребенку… Даже если б у тебя не получилось и… мальчик… Не страшно, безразлично. Что бы ни было, на ноги ее… поставит. Воспрянет… бедолага. И даже если ничего… Попробуете раз, другой, так она в себя… опять поверит. Вместо того чтобы залезать на ведро, полезет на крышу. Высматривать кого-нибудь, кто… заинтересуется ею. Я знаю, что слишком о многом прошу. Но мы сегодня рядом бились. Не откажи… в услуге… товарищу по оружию.

– Йежин…

– Дебрен… – Трактирщик повернул голову. – Дебрен, помоги мне. Прошу тебя.

Дебрен поднял глаза, глянул в сторону камелька. Слышно ничего не было, но он был прав: Ленда глядела на него широко раскрытыми, немного подсохшими глазами.

– Я… Йежин, Петунка прекрасна, но я…

– Знаю, – прервал его трактирщик. – Твоя… точненько такая же. И моложе. Как та, что на картине… Во всем такая же. Я не жду, чтобы ты… Но ты чародей. Мог бы Збрхла гипнозом…

– Что-что? – Збрхл вздрогнул и от изумления поставил чашечку мимо стола. К счастью, посуда была серебряная, не разбилась. – Меня? Гипнозом?

– Ты невосприимчив? Так, может… Водки в погребе набралось… Если как следует хватить…

Дебрен уловил движение за спиной. И пальцы на локте.

– Довольно. – Петунка говорила тихо, спокойно. – Разреши, Дебрен. – Она отошла к стойке. – Сколько?

– Может, и с четверть клепсидры, – тихо ответил он и сразу покраснел. – А может, всего только бусинка.

Он хотел взять ее за руку, что-то сказать. Подумал о Ленде – и не сделал этого.

Она обошла его энергичными шагами, подошла к столу. – Попрощайтесь с Йежином, – бросила сухо. – Он слабый, ему надо спать. И оставьте нас.

Каминная труба проходила по комнате, широкое ложе прикрыто периной. В наклонный потолок не попал ни один из грифоновых камней, именно поэтому Дебрен выбрал эту комнату, но теперь, когда они разожгли грулль – или, может, грилль, – понял, где они оказались.

– Сама судьба того хотела, – едва заметно улыбнулся он, указывая Ленде на застеленную постель. – Похоже, мы попали куда надо.

Она не стала спорить. Кто-то протер пыль, а два кубка, к которым Збрхл тут же наклонил прижатую к груди бутыль, оказались здесь не случайно. Предварительно они заглянули в две другие комнаты, так что было с чем сравнить.

– И чего же хочет судьба? – подозрительно глянула на него Ленда, склоняясь над тазом, в который наливала воду из жбана. И такую роскошь предоставляли гостям в трактире, который обходили стороной невинные княжны.

– До рассвета еще немного времени. – Дебрен поставил грулль рядом с ложем, подбросил полешко. – Выспишься.

– Под периной? – Она заморгала, явно удивленная такой постановкой вопроса. – Я должна… пойти спать? В кровать?

– Сначала хлебни. – Збрхл протянул ей кубок. Второй подал Дебрену. – Это не сон, но тоже вещь полезная.

– Надо поговорить, – твердо бросила она. Однако кубок не отставила. – О серьезных делах, а значит – на трезвую голову.

– О серьезных делах, – буркнул Збрхл, – на совершенно трезвую голову говорить не удастся. Твое здоровье, коза!

Он отхлебнул из бутыли. Количество влитой в глотку водки свидетельствовало, что он приготовился к очень серьезному разговору. Дебрен, мысленно вздохнув, наклонил кубок. Ленда тоже опорожнила свой. Не до конца. Остаток послужил ей для того, чтобы смочить в нем сложенный кубиком кусочек корпии.

– Сосать будешь? – заинтересовался Збрхл. – Чтобы продлить удовольствие.

– Отстань, – буркнула она. – Можешь смеяться, думать, что я суеверна, но я видела, как настоящие медики обмывали раны именно водкой, а не водой.

– Наверняка в Совро? Ну, эти-то не упустят случая хлебнуть.

– Ленда права, – поддержал ее Дебрен. – Научных доказательств, правда, еще нет, но опыт подсказывает, что крепкие напитки хорошо помогают заживлению ран.

– Да? – усмехнулся Збрхл. И хватанул из бутыли так, словно в сосуде было пиво, а не крепкая как черт-те что водка из Дангизы. Втянул воздух, несколько мгновений проветривал глотку, гася ожигающий ее пламень. – У-ух… Истинная сера… Рад слышать. Наконец-то медики изобрели приятственное лечение.

– Применяемое наружно, – более холодно докончил Дебрен. – То есть на рану. Что ты делаешь? – Последние слова адресовались Ленде, стоящей перед ним и поднимающей краешек смоченной в тазу простыни.

– У тебя на лбу кровь.

В комнате, несмотря на печную трубу, тепло не было, и соприкосновение кожи с ледяной водой никак нельзя было назвать приятным. Но он не противился. Впрочем, она покончила с этим быстро, стараясь не глядеть ему в глаза. Совестливая лекарка, вот и все.

– А теперь под перину, – сказал он, когда она отложила смоченную в воде тряпицу и потянулась к той, которую макнула в водку.

– Мы собирались поговорить.

– Потом. Мне надо заняться Збрхлом.

Она смущенно взглянула на ротмистра.

– Ох, прости, Збрхл… Дрянь я. Садись. – Она слегка подтолкнула его к табурету. – А может, предпочитаешь лежа?

– Э? – Он позволил себя посадить, но явно не понял, о чем она спрашивает.

– Ну, раны перевязывать. – Не дожидаясь ответа, она доковыляла до ложа, отвернула перину, перебросила на столик, стоящий у противоположной стены. При этом ее качнуло, но она сама удержала равновесие, не опираясь ни на переборку, ни на меч, который время от времени незаметно использовала взамен трости.

– Здесь? – Збрхл тут же вскочил с табурета и ударился о комод. По лицу его пробежала гримаса боли. – Не плети глупостей, коза. Иди спать, а мы… где-нибудь по соседству…

– Штаны скинем? – догадалась она, взяла таз и поставила на проволочную сетку, накрывающую угли грулля – или, может, грилля. – Не дури. У тебя под штанами кальсоны. Не таращись: штаны тебе нетопырь разодрал, вот я и знаю. А здесь есть все, что требуется для медицинских процедур. Если тебе мешает мое общество, могу подождать за дверью.

– Комнат достаточно, – неуверенно сказал Дебрен. – Может, действительно лучше…

– Пустых комнат. Темных. Не в обиду Петунке будь сказано, грязноватых. Если ты собираешься хлеб с паутиной на раны накладывать, то, конечно, там достаточно рукой махнуть, и сразу же не меньше трех пауков поймаешь. Но…

– Ты знаешь, почем нынче мыло? Тряпки? – прервал ее возмущенный Збрхл. – Да и вода в горах порой капризничает. То есть в колодце, а потом ни с того ни с сего… И народ здесь бывает не часто. Так что не цепляйся к Петунке, состояние комнат свидетельствует об уме и хозяйственности, а не о том, что она вроде бы как… – Он замолчал.

– Садись, – велел магун. – Ленда права: здесь у нас есть все. А главное – у нас нет времени. У тебя идет кровь. Может, не сильно, но если будем и дальше языками трепать… Ленда, в постель.

– Я помогу. – Она направилась к ним. – Рана сквозная. Нужна пара рук.

– У нас две пары, – заметил Збрхл.

– У тебя может случиться обморок.

– У Збрхла обмороков не бывает, – заявил он не столько раздраженно, сколько хвастливо. – Зачем тебе нож, Дебрен?

– Надо отрезать штанину.

– Штанину? Ты ошалел? Это ж брюки из Эйлеффа. Знаешь, сколько они стоили? Чертовски модные! Когда их Солган увидела, то у нее слюнки потекли. Да еще так ногами сучила, что того и гляди из собственных выскочит и… – Он опомнился. – Прости, коза.

– Лелиция Солган? – Глаза у Ленды сделались круглыми от изумления, она даже забыла поморщиться, хотя Дебрен замечал за ней это всякий раз, когда она, как сейчас, опускалась на колени. – Та пресловутая политическая хроникерша? Законодательница мод? Столп движения за освобождение женщин? Ты ее знаешь?

– Как свои пять пальцев. Думаю, это ясно, коли она предлагала мне такой обмен? Чертовски независимая дамочка. – Он помассировал кожу около левой ключицы. – У меня до сих пор не вполне зажили побочные результаты ее независимости. Но чтобы с совершенно чужим… Ну нет, этого я о ней не скажу.

– Лучше ничего не говори, – холодно бросил Дебрен. Он отжал тряпочку, смоченную в водке, заменил ее другой. Потом принялся точить нож.

– Хотя бы думай, о чем говоришь, – нахмурившись, заметила Ленда. – Я считаю, тут виноват неудачный подбор слов, но ты это так сказал, словно Лелиция тебе в обмен за эти портки не собственные штаны предлагала, а… ну, понимаешь. Мне ясно, что речь идет о твоей задетой мужской гордости, пострадавшей от уколов ее иронии, но какой-нибудь простодушный человек может подумать…

– Послушайте, а может, покончим с портками? – предложил магун. – Оттягивай, а я буду резать. Штаны облегающие, но эластичности рейтузов им не хватает. Дурная эта Солган. Чтобы ради такой дряни… Ну, чтобы сучить ножками и исходить слюной из-за такой пакости?

– Сам ты дурной, – гордо заявил Збрхл, наклонился и взял у изумленного Дебрена нож. – Это самый что ни на есть пик моды. Такие кожаные полурейтузы теллицкие алебардщики в моду ввели. Материал у них крепкий, а форму ноги демонстрируют, как шерстяные рейтузы. Ты не знаешь, вероятно, но пешему кондотьеру наниматель в первую очередь на ляжки смотрит, как, к примеру, хозяин девкам в борделе. Повод, понятное дело, в обоих случаях разный, потому как пехотинцу важно долгие переходы выдерживать, а Солган…

– Отдай нож.

– И не говори о блуде, – добавила по-прежнему раздраженная Ленда. – Тем более не сделав соответствующей паузы. Потому что от знаменитой Лелиции ты как-то удивительно легко напрямую съезжаешь на эту тему. Кто-нибудь посторонний, проходя по коридору, может решить, что одно с другим как-то связано. А между тем – не связано.

– Округлости, – захохотал он, – округлости связывают. Феминистичная из нее баба, факт, но согласись, Дебрен: есть на чем присесть, куда духу набрать, чтобы потрепаться о превосходстве бабской породы. И ни одного плоского местечка.

– Ты знаешь Лелицию? – Дебрен попытался припомнить, когда Ленда последний раз одарила его столь же уважительным взглядом. Безрезультатно. – А, Дебрен?

– Мимолетно, – буркнул он. Правда, они тоже были знакомы мимолетно, и все сложилось так неудачно, что ни одеждой, ни магическим талантом он не имел ни случая, ни возможности щегольнуть перед Лендой. Из-за хронического отсутствия одежды, денег и книг с самыми сложными заклинаниями. Но все же…

– Ну конечно, мимолетно. Как правило, большие люди позволяют нам, серым мышкам, узнать себя лишь мимолетно, что, увы, не освобождает нас от обязанности защищать их честь и достоинство.

– Ты собиралась пойти в постель, – буркнул он. За воспоминанием о госпоже Солган последовали другие, и эти другие были вполне своевременны, чтобы испортить настроение. Дом на безлюдье, никакой помощи, вокруг враги. Тогда он выжил, потому что помощь все же пришла. Собственно, прилетела. Но сейчас небо не пошлет им умного болта. С неба падают только кровожадные грифоны, нетопыри и летят камни. Он подумал о камнях и добавил: – И накройся как следует. Голову тоже. Подушкой.

– Чтобы не слышать, какие глупости несет этот морвацкий чурбан? И не подумаю. Потому что, если кто-нибудь ему наконец не объяснит, к чему приводят неудачные формулировки, то он и меня когда-нибудь перед людьми, не желая того, замарает. Я уже слышу: Ленда? А как же, знаю, знаю. Залезла в постель, даже в спешке грязных ног не обмыв, и ждала, когда же я наконец портки скину.

– А ты, случаем, не сдурела, коза? – обрушился на нее Збрхл. – Ты что, считаешь меня толстокожим неучем?! Может, у вас, в кавалерии, в офицеры берут таких бесчувственных болванов. Да и на что конному чувство: для размышлений у него конь с большой башкой. Но от нас деликатность требуется, тонкость. Ты знаешь, на сколько порой надо передвинуть баллисту, чтобы попасть в нужное место? На десятую долю румба! А вы, в коннице, вообще-то знаете, что такое румб, не говоря уж о его десятой части? Ни хрена вы не знаете. Вам достаточно двух сторон света: куда конь смотрит и куда… ты уж прости, срет. А я, бывает, вынужден ночью, совершенно вслепую в крепость из машины целясь, чуть-чуть молотом по катапульте стукнуть, на долю румба ее…

– Ну, коли уж о тонкостях заговорил, – прервал его Дебрен. – Я не служу в механизированных соединениях, потому и деликатности мне недостает, но я хотел бы плюс к тому не покалечить тебе ноги. И как следует повязку наложить. А портки мне сильно мешают.

– Дебрен, – мирно сказал владелец портков, – я не баба, а ты сюда попал не в роли пылкого соблазнителя. Тебе нет нужды разрывать на мне одежды, чтобы показать себя с хорошей стороны. Может, я просто сниму их, а? А неофициально посоветую не так романтично с девками обращаться. Мы живем не в ранневековье; сейчас уважающая себя дама на свидание надевает не первую попавшуюся рубашенцию, а самое лучшее. И в заштопанном не ходит. Так что если ты ей гардероб надумаешь портить… Я – человек деликатный, поэтому не касался этой темы, но коли уж мы перешли на уборы и женщин, то я тебе скажу, что вам с Лендой лучше было бы наконец ожениться. И заниматься любовью на супружеский манер. Нет, конечно, приятно, когда любимый с тебя одежды сдирает. Приятно голышом по лесу бегать. Приятно гарцевать, сидя у любимого на шее… Но, о Господи, никак уж не зимой! Потому что тут и болезнь, и запаниковавший народ армию насылает, принимая таких за парочку бесов. А когда задница от приятности остынет и начнет мерзнуть, то приходится наряжаться в трофейные лохмотья. Не совсем свежие.

– Господин Збрхл! – прошипела жутко покрасневшая Ленда.

– Ты сама начала.

– Я? Я только защищаю невинность госпожи Лелиции!

– С опозданием на двадцать лет, – буркнул он.

– Ты что-то сказал? – Она не вскочила на ноги, что явно говорило о их состоянии.

– Факт, Збрхл, – кивнул Дебрен, чтобы подавить ссору в зародыше. – Теперь-то ты уж перебрал. Солган должна была бы в пятилетнем возрасте…

– Пяти? – Ленда не остывала. – Ты хотел сказать, в колыбели? Ей сейчас двадцать первый год идет. Я много лет ее реляции читаю, так что знаю!

– Я же не сказал «тридцать», – спокойно пояснил Збрхл. – Уши надо было в мойне мыть, а не с Петункой сплетничать. Я сказал, что ты опоздала на…

– Знаю, что ты сказал. И знаю, что я говорю! Она о своем возрасте десятки раз мимоходом сообщала, потому у меня этот двадцать один год в памяти застрял!

– Читаешь много лет? – тихо повторил Дебрен.

Она раскрыла рот, намереваясь препираться дальше… и замерла. Он, конечно, не прокомментировал. Прикинулся, будто не заметил. Достаточно было того, что она поняла. К несчастью, они были не одни.

– Так она в хрониках утверждает, что ей двадцать годков? – рассмеялся командир воинского подразделения, славящегося своей деликатностью. – Вот шельма! И кстати, гляньте, как эта ложь оборачивается против врунов… Получилось, что она сама из себя гулящего грудничка сотворила, а ведь я-то имел в виду, что она разумная женщина и венок, как и полагается, до пятнадцатого годка доносила.

– Так ей тридцать пять? – удивился Дебрен.

– Старая скрипка, – покачал головой Збрхл. – Но скажу тебе, что именно такая в хороших руках…

– Знаю, – сказал магун. Совершенно сознательно.

Збрхл был прав: девушке следовало носить венок до пятнадцати лет. Бывало чуточку раньше, чуточку позже. Но тридцатилетняя девица, хоть венка никто от нее не требовал и – по крайней мере до конца ранневековья – за отсутствие такового не укорял, могла чувствовать себя не совсем уютно. Как и Солган, он до сего дня давал Ленде немного меньше лет. До сих пор не было случая прокомментировать ее признание на сей счет. Но он чувствовал, что она корила себя за свои слова, и решил воспользоваться представившейся возможностью.

И совершил ошибку. Она резко повернулась. Вопросительно глянула на него. Взгляд был какой-то… странный.

Чума и мор!

– Довольно болтать, – буркнул он, чувствуя, что еще больше раздражает ее, но у них не было времени, чтобы объяснить Ленде, как мало связывает его со знаменитой Лелицией Солган. К тому же он не мог не понимать, что каждое слово объяснений ему пришлось бы потом комментировать тремя другими. – За работу.

Они взялись за работу. Все трое. Оказалось, что рук вовсе не в избытке. Помощь Ленды пригодилась, особенно при снятии бригантины. Частично по вине Дебрена, который вначале с несколько мстительным послушанием прижимал обломок торчащего из бедра древка стрелы и стягивал через него узкие штанины брюк. Нож был острый, магун колдовал, но все равно все кончилось тем, что древко разбередило рану, причинив сильную боль и вызвав обильное кровотечение. Когда приступили к извлечению остатка стрелы, оказалось, что они перестарались с укорачиванием, и даже длинные ногти Ленды никак не могли крепко ухватить обломок. Пришлось снова кропотливо, осторожно работать ножом, проделывать сечения, позволяющие пальцам зацепиться. В результате Збрхл потерял слишком много крови и обезболил себя чересчур большим количеством водки. Когда дело дошло до снятия лат, он нарушил принцип Збрхлов и просто-напросто потерял сознание.

Дебрен с Лендой крепко потрудились, перенося его на ложе. Потом было еще хуже: пришлось выковыривать обломки стрел, которые на манер гвоздей прибили бригантину к ребрам, груди и спине. Ложе, чертовски изысканное и поэтому очень мягкое, проминалось под ним, интересное тело ротмистра перекатывалось с боку на бок, как плохо закрепленная бочка под палубой корабля, стрелы торчали по разные стороны туловища, и независимо от того, как они укладывали Збрхла, та, что была снизу и извлечение которой они откладывали на потом, вполне могла глубже войти между ребрами.

Короче говоря, операция была столь же тяжелой, как и пациент. Когда они закончили, с обоих ручьями лил пот. Ленда понемногу, осторожно выпрямляя ноги, сползла с ложа. Подошла к тазу, начала ополаскивать кровь с рук.

– Повезло мужику, – просопел Дебрен. – Три пробоя панциря, и все на ребрах. Правда, наконечники не вошли глубоко. Но два ребра треснули. У любого щита есть две стороны. Если его кто-нибудь посильнее в грудь саданет, то и сквозь латы может убить. Обломком собственной кости. Ну, однако, ему повезло.

Ленда медленно обмывала руки. Понадобилось некоторое время, прежде чем он понял, что она просто избегает его взгляда.

– Повезло? – буркнула она. – Они только казались деревенщиной. Наконечник, выкованный деревенским кузнецом, вообще не может пробить панцирь.

– Луки длинные, почти как анвашские. Ну и стояли они близко.

– Я не о том. Осмотри наконечники. Классический противолатный шип. Не просто армейский, а специальный, для пробоя хороших лат. – Дебрен наклонился, поднял с пола окровавленный конус, плавно переходящий в муфту для крепления древка. – Скверное оружие, если придется в зверя стрелять. Или в лесничего.

– Лесничего?

– А в кого, по-твоему, может стрелять из лука простой кмет?