Текст книги "Где нет княжон невинных"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Любопытно. Любопытным был также цвет волос девушки. Совершенно белый с небольшой розовинкой. Дебрен объехал и обошел по воде почти весь Виплан, но с таким оттенком волос еще не встречался.

– За что тебя не любит епископ?

– За то, что я ведьма. Официально. А по правде – за то, что из-за нашего проклятия ему приходится возить десятину из Золотого Откоса через Грабогорку по королевскому тракту. И единственному в стране епископу приходится платить бурмистру мыт за проезд через заставу.

– Епископу? Мыт?

– Именно. Понимаешь, Претокар крепко взъелся на Ледошку и золота не жалел, лишь бы отомстить, но прежде чем дорогу, то есть королевский тракт, через горы провел, грабогоркскому кошельку здорово досталось. Понимаешь, старая дорога закрыта, новой еще нет, а город издавна за счет транзита живет. Ну и когда бельничане войну начали, Грабогорка объявила временную автономию и пригрозила, что откроет Яровиду ворота. А Грабогорка – стратегический пункт, и кто им владеет, у того в руках все Заграбогорье. Ну и копи на Золотом Откосе.

– Ага. И королевич отступил?

– Наш национальный герой? Прославляемый в песнях патриот? Не шути. Он тут же послал карательную экспедицию, чтобы сразу двух зайцев убить: во-первых, каратели всех до одного горожан перебили – мужчин, конечно, – а во-вторых, при штурме полегло множество самих карателей, которым платить нечем было. – Она вздохнула. – Ну а те наемники-каратели, которые не полегли, встали гарнизоном в городе и до тех пор стояли, дожидаясь разрешения проблемы выплаты жалованья, что дождались разрешения от бремени женской половины, выжившей девять месяцев назад при штурме города. Ты только представь: за одну неделю население выросло почти на четверть. Акушерки и повивальные бабки с ног валились от усталости. А гарнизонщики, как всегда бывает со свежеиспеченными отцами, так сдурели, что почувствовали себя обязанными прокормить ораву обретенных младенцев и направили Претокару петицию с требованием назначить городу какой-нибудь новый источник доходов, пригрозив, что, если-де не выполнит их требований, то гарнизон из города уйдет и тем самым снова откроет для торговли старую дорогу. Ради блага новорожденных, разумеется.

– Ага. Но королевич не поддался и направил новую карательную экспедицию?

– Не шути, Дебрен. Национальный герой – не значит, что обязательно кретин. На разъяренных-то людей, не получавших платы? Укрепившихся в горах? Профессионалов? Ему пришлось бы впятеро больше наемников посылать, а за какие шиши? Ты когда-нибудь слышал о короле, страдающем избытком свободных денег? Обычно с этим не бывает проблем, потому что кнехты соглашаются отложить расчеты до первых трофеев, но здесь, во-первых, трофеев могло не быть, потому что Грабогорку недавно обчистили, а во-вторых, само название звучало малопривлекательно и ассоциировалось с невыплатой жалованья кнехтам. А на волонтеров и господ из народного ополчения королевич рассчитывать не мог, потому что кто по доброй воле пойдет против новорожденных? Короче говоря, пришлось Претокару уступить. Он позволил городу брать мыт со всего, что по новой дороге движется, а поскольку голова у него была забита другими проблемами, постольку он забыл в привилегии вписать, что к Церкви это не относится. Только одно выторговал: Грабогорка обязалась удерживать королевский тракт.

– А что Церковь? Ушки положила?

– Церковь, а конкретно оломуцкий епископ, под которым все Грабогоры лежат, пригрозила анафемой. Но, как говорится, обоз уже ушел. Ни Претокар, ни грабогорцы не стали хорохориться. Нет. Не забывай, что все происходило в ранневековье, когда Отец Отцов мог позволить себе кесаря за бороду таскать и трое суток держать перед воротами на коленях.

– Но тогда каким чудом?..

– Проклятие, Дебрен. Когда город взял на себя присмотр за дорогой, то церковное проклятие пришло в столкновение с городскими доходами. Дескать, если кто-нибудь их, доходы, значит, крепко урежет, то оставшиеся без мужей матери-одиночки, отягощенные потомством, не смогут одни управиться, и королевский тракт придет в запустение. Появятся выбоины, завалы на дорогах, начнутся постоянные разбойные нападения. Короче говоря, приличный випланский тракт превратится в типичную лелонскую дорогу.

– И епископ дал себя уговорить, – догадался Дебрен.

– Епископ на петицию ответил, что самое большее, что он может сделать, это по милости своей предоставить им скидки на крестины, да и то неохотно, поскольку дошли до него слухи, якобы в последнее время опасно расплодились незаконнорожденные. Такая вот была шуточка. Но тут нашла коса на камень… То есть на Доморца.

– Грифона Доморца или на Доморца из Доморья?

– Грифона. Хотя как раз из той лесистой и озерной местности был родом наш предыдущий преследователь. Как известно, Доморье славится грифонами. Поэтому тамошние владыки их охотно рассылают на дружественные дворы. В основном в форме чучел и шкур, но порой и в натуре. Нашего Доморца Претокар получил в виде яйца. Вроде бы в качестве гарбуза[10]10
  то есть отказа при сватовстве.


[Закрыть] от тамошней княжны, которую спрашивал о возможности замужества. Что княжна хотела этим сказать, догадаться нетрудно. Спустя месяц девушка, сосланная отцом в деревню, во время родов померла.

– Ну тогда я, пожалуй, знаю, что она хотела своим гарбузом сказать. Если и ее Претокар о девственности напрямую спросил.

– Возможно. Но грифон королевичу ничего не отгрыз, а потом пригодился. В качестве гаранта проклятия, холера! Птенчик так вошел в роль, сопляк, что знаешь что сделал? Полетел в Оломуц, сожрал епископа, отгрыз ногу служителю, который в тот момент находился в епископских покоях, нагадил на крышу собора и улетел, прокрутив над городом триумфальную бочку. Только потом, уже при новом епископе, он прислал к тому своего попугая, который выразил соболезнование в связи со столь печальным инцидентом и предложил забыть обо всем. Разумеется, если епископат перестанет добиваться иммунитета от грабогоркского мыта.

– Хм, печальная история… Однако не понимаю, как это связано с отрицательным отношением курии к твоей особе. А где древний принцип: «Враг моего врага – мой друг»? Ну, вероятнее всего, новый епископ, унаследовавший престол, втихую поздравил грифона за его деяние. Но уже у преемников первого преемника не было причин любить грифона.

– Факт. Первый, думаю, тоже не чувствовал особой-то благодарности за открывшуюся вакансию, потому что тут же прислал сюда бесяра. То есть ведьмака – так их в то время называли. Ну а поскольку Доморец молодой был, породистый, а значит, и более разумный, чем сыночек, постольку он на той же телеге, которая ведьмака привезла, ведьмаковы ступни и скальп в Оломуц отослал – только это и осталось от бедняги после того, как его грифон проглотил.

– Э-э-э…

– Я знаю, что ты думаешь: мол, такими карликами наши прадеды не были. Но и грифоны давнишние, хоть и были покрупнее и получше, как и всё, о чем старики говорят, совсем-то уж гигантскими не вырастали. Ты прав: Доморец был немногим крупнее сынка. Но я уже говорила: у него была голова на плечах. Он подошел к проблеме психологически. Вознице вежливо через попугая объяснил, почему всего лишь это от пассажира осталось, сам же из леса не показался, ну и возница понес в мир весть, что княжеский тракт стережет грифон, у которого клюв в пять стоп шириной. Потому, мол, лишь ступни и макушка остаются от смельчаков, да и то от тех, которые ростом выдались. Легко догадаться, почему ведьмаки стали оломуцкий епископат стороной обходить. Между прочим, именно поэтому здесь столько волколаков и прочей мерзости.

– Я все еще не могу понять, какие у епископата претензии к тебе.

– Долго не было никаких, но последний митрополит, чтобы поскорее в список святых попасть, отыскал в книгах запись о проклятии Претокара. И решил взяться за проблему с другого конца. То есть не грифона убрать с княжеского тракта, а «Невинку».

– Не понимаю.

– Ох, Дебрен, это же очевидно! Прежний, то есть княжеский тракт не проходит по самой Грабогорке. Правда, почти касается города, но на этом Церковь почти два денария с каждого златосклонного гроша экономила. А пока «Невинка» стоит и потомков Петунелы по женской линии удерживает, до тех пор грифоны тракт будут блокировать…

– Ага. Теперь понимаю.

– Как говорит Збрхл, у каждого щита две стороны. Меня давно бы на костре сожгли или за образ жизни, или за сам факт проживания в таком районе, но поскольку проклятие было крепким, грифон за милю церковников чует и доставляет им крупные неприятности.

– Конкурентов не любит никто, – покачал головой Дебрен. – Ну да. Кое-что прояснилось. Но прости, Петунка, я до сих пор не знаю, зачем ты меня пригласила.

Она отложила гребень. Дебрен попытался вспомнить Ленду с гребнем. Не обязательно в руках… вообще. Не удалось.

– Хотела посоветоваться. Грифон поставил ультиматум. Возможно, я ошибаюсь, но у меня такое ощущение, что ты склонен его принять.

Дебрен долго молчал. Оба смотрели на картину.

– Ленда не права, – сказал он наконец, по-прежнему не глядя в ее сторону. – Никакой я не рыцарь. Не люблю проливать кровь. И не только свою. Вообще. Прости, но таков уж я. Если только могу договориться…

– Прощать нечего. Во-первых, ты ничего мне не должен. И во-вторых, что гораздо важнее, похоже, ты один рассуждаешь так же, как я.

– Так же? – Он оторвал взгляд от нагой блондинки и перевел на одетую. Совершенно другую. Вероятно, этот резкий перенос взгляда позволил ему сформулировать блуждающий за пределами сознания вопрос. И с ходу ответить на него. Нет, они не походили друг на друга. Их отличало все: черты лица, возраст, цвет глаз. Ну и конечно, волосы. Волосы – больше всего.

– Я тоже не горю желанием воевать с Пискляком.

– Почему? – спросил он деловито.

– Причина вполне банальна: я боюсь. Ты тоже боишься. Каждый, у кого есть хоть капля разума, должен в такой ситуации испытывать страх. Разве что гонор и рутина заглушили ему рассудок.

– Ты говоришь о Збрхле.

– Ты хорошо его знаешь? Он не из тех кабацких вояк, у которых морда иссечена геройскими?..

– Нет, – прервал он. Они помолчали. – Я его хорошо не знаю, но с этой-то стороны – как раз да. Его солдафонский гонор выходит далеко за пределы глупости. – Он отвернулся, сделав вид, будто осматривает коллекцию платьев, из которых большинство было изготовлено со вкусом и почти каждое другого размера, что вполне однозначно говорило об их происхождении. – А к тому же… Ты знаешь, о чем я.

– Знаю. – Она улыбалась, он понял по голосу. Но не торжествующей улыбкой победительницы, и Дебрену это понравилось. – Эта каморка… Как видишь, я занимаюсь собой. Можешь назвать это тщеславием. Или комплексом тайной шлюхи. Но…

– …это миссия? – закончил он, поставив символический знак вопроса. – Или только поиски эмоций?

Она вздохнула. Дебрен еще некоторое время рассматривал отобранные у купцов платья. Только у купцов и только с телег. Ни на одном не было следов штопки или замытой крови. Потом снова взглянул на Петунку.

– Предпочитаю думать, что от ощущения миссии, – сказала она. – Все-таки понятнее, верно? В жажде иметь собственного мужика под периной нет ничего возвышенного.

– Неправда. Ты говоришь: миссия. Высокое слово, а что в результате? Благоденствующее гастрономическое заведение, приносящее хозяину значительные доходы. Насколько я знаю зажиточных трактирщиков, процветающее заведение отличается водой в пиве, блохами в перинах, недоученными девками-прислужницами, которые почему-то всегда обсчитывают клиентов, хамоватыми вышибалами, преклонением перед богатыми и слабо скрываемым презрением к тем, у кого тощий кошелек. Ну и пинком под зад тому, кто вообще без кошелька. В том, что ты разделяешь с кем-то ложе, возможно, и нет ничего особо возвышенного, но в том, что ты сейчас услышала, возвышенного нет вообще.

Она заморгала.

– Черт побери, Дебрен… Не знаю, что и сказать. Так ты считаешь, что я – седьмое поколение идиоток? Которые позволяют себя насиловать, морить голодом и избивать только ради того, чтобы иметь возможность влить ведро воды в бочку крепкого? Запускают обучение детей ради умелого недообучения разносчиц блюд? Боятся, а то и ненавидят собственных внучек, лишь бы нанять достаточно хамоватого вышибалу? Ты так это видишь?

– Нет, Петунка. Возможно, я неверно выразился. Нет ничего плохого или глупого в идее жить за счет трактира и предоставления ночлега. Занятие не хуже любого другого, хотя, возможно, позволяющее легче и проще промышлять воровством. Я только хотел сказать, что цель тут одна: зарабатывать на хлеб, а в этом ничего возвышенного никогда не было и не будет. Это необходимость. Как, прости за сравнение, посещение отхожего места.

– Я начинаю понимать, почему у тебя деньги не водятся. С таким подходом… Еще несколько слов, и я стану подозревать, что ты демократ.

– Я пытаюсь сказать, что твои поиски любви во сто крат возвышеннее, чем заботы об интересах трактира.

– Ага. Через отхожее место мы, стало быть, добрались до романтических порывов, разбитых сердец и всего прочего? Любопытный ты путь избрал. – Она некоторое время играла гребнем, потом удивила Дебрена легкой улыбкой. – Но знаешь что? И все-таки – благодарю. Мало какой мужик так защищал бы гулящую, признавшуюся в четырех незаконнорожденных детишках бабу. Кажется, я уже понимаю, как тебе удается выдерживать с Лендой.

– Я не знаю, – ответил он улыбкой на улыбку.

Они хохотали довольно долго. Петунка посерьезнела первой.

– Мы теряем время, а рассвет все ближе. Ты – чародей, самый умный из нас. Скажи, что мне делать?

– Это твой дом и твое будущее. Прости, я не пытаюсь как-то выкрутиться. Просто не знаю. Это… риск.

– Вся жизнь – риск. А слово «советник» почему-то никто из словаря не вычеркнул. Более того: различные советники живут все лучше. Просто удивительно, что ты не пользуешься представившейся возможностью. Видишь? – Она указала на сундуки. – Мы не из бедных. Я прошу у тебя серьезного совета, на этом можно неплохо заработать.

– Не могу, – улыбнулся он. – Это грифоново пособие, верно? А его ты обращать в деньги не имеешь права.

– Я не обращу. Заплачу тебе натурой.

– Это увертки. Ты знаешь, что бабушки имели в виду не это.

– У бабок было больше гордости, а у меня больше ума. Ты голодранец, а на Ленду я даже глядеть не могла, такой она была жалкой в своем тряпье. Отсюда следует, что, одаряя вас, я помогаю бедным. А это я делать могу. Бабушки лазейку оставили.

– Если я должен заплатить профессиональным советом за оплату в натуре, то никакая это не лазейка…

– Забудь о лазейке, потому что она моя. На мою голову грех падет. В чем я, кстати, сомневаюсь. Потому что я вам пиво даю – а в будущем что-нибудь из одежды – не за ваши услуги. Даю, потому что люблю вас. А это совсем другое дело.

– Ты нас любишь?

– Ты за здоровье Ленды пьешь? Ну что ж, не спорю, меня чуточку покоробило. Я ненавижу их, бельничан, как собак. Есть тому причины. Но она полукровка, и я верю, что вторая ее половина, порядочная, перевесила. – Петунка немного переждала. – Ну так как? Взглянешь на кости, которые я буду кидать, вопрошая о своей судьбе?

Он поднялся с сундука.

– Ты попала в яблочко, – буркнул он. – Это и верно, как гадание на костях. Только – для нас всех, а отсюда следует, что решать мы должны сообща.

– Так я и думала, – вздохнула она. – Знаешь, Дебрен? Ты, пожалуй, в глубине души демократ. Не обижайся, но, кажется, немного так.

– Это картина. – Дебрен коснулся серого полотна, растянутого между рейками. Именно так пока что могли рассматривать собравшиеся в гостиной участники совета творение мэтра Роволетто. Они сидели напротив стола и с интересом вглядывались в чародея. Збрхл с кубком на коленях, Ленда с попугаем, Йежин с пятном чего-то маслянистого, поблескивающим словно вольканское земляное масло,[11]11
  нефть.


[Закрыть] замерзшее в бочонках у неудачливого шкипера. И именно Йежин первым откомментировал вступление Дебрена.

– Наверное, та секретная, которую так стережет Петунка.

Ленда, Збрхл и попугай перевели взгляды на сидящую рядом с Дебреном хозяйку. Петунка демонстративно принялась изучать состояние ногтей.

– Эта картина, – Дебрен сделал нажим на первом слове, – нечто большее, чем кажется. Так что попрошу без глупых комментариев. Есть смысл повесить ее, – он осмотрелся, – вот на тот, скажем, столб.

Они повесили картину. Эффект сказался незамедлительно. Збрхл всосал пиво так, что было слышно по меньшей мере в мойне, Йежин восхищенно пробормотал «Ого-го», а Дроп, хоть и не был канарейкой, засвистел от изумления.

– Голая баба, – бросила Ленда. – Известное дело. Избитый фокус. И не на месте. Такой методой, Дебрен, моральный дух поднимают, когда армии предстоит штурмовать город. А мы…

– Именно такую реакцию я и ожидал. Сиди тихо и слушай. Дискутировать будем потом. Петунка, прошу тебя.

Петунка взялась за кочергу, специально по этому случаю очищенную, но с лавки пока не вставала.

– Дебрен считает, что я должна закончить рассказ о Ледошке и Претокаре. А также о последствиях их пребывания здесь. Это болезненная тема, так что простите, я буду краткой. На чем мы остановились?

– Решали, – напомнил Збрхл, – считать ли Претокара растлителем малолетних или же тринадцатилетнюю княжну – циничной потаскухой. В общем, речь шла о возрасте, а не о практике.

– Спасибо. Итак, как я говорила, обоих сопровождали немногочисленные и совершенно не соответствующие правилам приличия свиты. Что, кстати сказать, чуть было не свело на нет планы встречи. Конюший Претокара, пьяница и алкоголик, подал королевичу неподходящего жеребца. Жеребец ни с того ни с сего на полпути Претокара сбросил, после чего королевич крепко захромал, а конь вместо того, чтобы утихомириться, понес сломя голову и доставил седоку еще большие неприятности. Конкретно – загнал на лесную дорогу, где разбойничали мародеры. Сопровождающие, которыми командовал идиот, а может, агент Гаррола, даже и не пытались догонять юношу, потому что сукин сын убедил их, что это чудовищная похоть погнала Претокара к Ледошке. Ну и королевич по уши влез в болото.

– Конечно, в переносном смысле?

– Не прерывай, Збрхл. Нет – в буквальном. Мародеры-разбойники за ним погнались, он потерял бдительность и вместе с жеребцом влетел в топь. И тут бы ему и конец, потому что трудно обороняться, постепенно погружаясь в болото. Но судьба решила иначе. В это время мимо проезжал некий рыцарь из Смойееда. Национальность рыцаря важна, поскольку Претокар еще в ранней молодости слыл заклятым врагом смойеедцев. Выходит, надо считать первой насмешкой судьбы, что именно этот рыцарь, возвращаясь из долгого морвацкого плена, кинулся выручать королевича. А второй насмешкой то, что сделал это по ошибке.

– Хотел спасти коня, а петлю накинул на седока? – пошутила Ленда.

– Седока хотел спасти. Седока. Только мотивы были неверные. В плен-то он попал, когда оба королевства вели войну за Орапиш, издавна принадлежавший Смойееду, хотя орапишцы не без оснований считаются дальними родственниками морваков и разговаривают почти на том же языке. А смойеедцы пользуются таким чудовищным языком, что их во всем Виплане вообще никто понять не может. А поскольку рыцарь был из смойеедцев и староречи не знал, то, направляясь домой, крепко заблудился и свято верил, что крестьяне, которых он спрашивал о дороге, – это уже подданные его короля, орапишские горцы. Ну и у него получалось, что он находится где-то неподалеку от границы, но уже у себя. И мародеров принял за агрессоров.

– Кретин, – высказал свое мнение Збрхл.

– Но патриот, – встала на защиту смойеедца Петунка. – Ибо не глядя на то, что мародеров была куча, он с ходу врезался и разогнал их, получив при этом ранение. Так что королевич чудом уцелел.

– Королевич, не обижайся, тоже кретин, – подхватила вслед за ротмистром Ленда. – Нога повреждена, конь понес. Собственные – во всяком случае, когда-то, – солдаты убить хотят. Смертельный враг по ошибке спасает, а он что? Даже и не думает о совершенно очевидном наборе знамений и едет себе дальше. Сам на неприятности напросился, если кого-то интересует мое мнение.

– Никого не интересует, – заверил Дебрен. – Продолжай, Петунка.

– Но этим вовсе не закончились унижения, заработанные Претокаром в пути. Потому что, правда, избавитель веревку бросил, но и, к удивлению королевича, взгляд стыдливо отвел, глаза рукой прикрыл и вообще манерничал так, что от его жеманства жеребец совсем утонул, хоть и мог бы спастись. Черти знают, во что обошлось бы Претокару такое спасение, но тут наконец подоспела свита, а в свите был переводчик, который перевел объяснения смойеедского рыцаря на человеческий язык.

– Спорим, я знаю! – Дебрен хлопнул ладонью по столу. – Все просто! Рыцарь наконец увидел лицо спасенного и отвел глаза, потому что стыд его пронял, когда он сообразил, какую свинью подкладывает родине, но он как-никак был рыцарь и дворянин, а потому отступать было поздно. А так как он был еще и патриотом, то в душе надеялся, что, бросая веревку наобум, немного поздновато попадет и, несмотря на все…

– Не обижайся, Дебрен, – ты тоже замолкни. Если все вы по очереди будете мне мешать, я до рассвета не закончу. А спор ты проиграл. Рыцарь действительно был рыцарственным, как и полагается, но только в отношении дам.

– Э?

– Я ж говорила: потаскуха Ледошка хотела, чтобы у жениха волосы были до лопаток. Парикмахеры перестарались, и Претокар, свежеиспеченный блондин, с завивкой и в румянах, выглядел как истинная девица. А поскольку стояла жара, то у него под дорожными латами не было ничего – выше брюк, значит. Когда тонул, латы быстренько сбросил – и смойеедец увидел его маленько голого. Возможно, поэтому не стал очень-то присматриваться. А когда уже все кончилось, он, чуть смутившись, признался, что королевич показался ему прекрасной сиреной.

– Сиреной? – не выдержал Дебрен. – Ну и идиот! Здесь, в горах, в самом сердце Виплана! Сире…

Он замолк, не прикрыв рта. Ленда рта не открывала, но только это их и отличало. Оба уставились друг на друга с такими выражениями лиц, которые часто встречаются у жертв постбеспалицевого шока.

– И не иначе, как попросил евойной руки! – захохотал ротмистр. – Ну, уж коли кретин, так до конца.

– Збрхл… – прохрипел магун. – Лучше замолчи.

– Верно, – поддержала его Петунка. – Тем более что ты лишаешь меня всей прелести повествования. Это я и хотела сказать. Потому что, верно, рыцарь сделал предложение водяной деве, встреченной в болотистой луже. Конечно, по-смойеедски, так что нам остается только поверить, что предложение касалось женитьбы, как впоследствии упорно утверждал рыцарь, но напоминаю, бедняга из плена возвращался, а все случилось в глухом лесу и с представительницей вида, который избыточно добродетельным не считается. Ну, это так, попутно. Завершилась поездка еще одним малорадостным инцидентом. Понимаете, из-за Ледошки рыцаря-избавителя птица обделала.

– Птица? – заинтересовался Збрхл. – Из-за?..

– Ну, может, не из-за, но в связи с ней – несомненно. Сладострастница так ляжкой о ляжку от нетерпения терла, что навстречу королевичу выслала голубку с любовным письмом и розовым бантом на шее, опрысканном благовониями. Поэтому неудивительно, что на такую курьершу накинулся сокол. Но усмотрел он ее уже неподалеку от адресата, и дворяне Претокара его отогнали. А как известно, соколы – птицы гордые, вот он и решил на свитских отыграться и все, что в кишках было, отправил вниз. Обоср… э-э-э… смойеедца.

Збрхл воздержался от комментариев, о подробностях не спросил. Неожиданно умолк.

– Последняя неприятность случилась с королевичем уже на месте. Вбегая в трактир, он хватанул лбом о притолоку. Ибо он был владыкой великим – ростом тоже. Так что бежал, не соблюдая необходимой осторожности, не говоря уже о достоинстве, потому что эта распутница вырядилась в невероятно крикливое платье, увешалась драгоценностями и так поразила его из-за порога красотой, что бедолага голову потерял. И лбом по балке саданул.

– Ррррасцвеченная ррраспутница, – покрутил головкой Дроп. – Я не ррюбррю нескррромных одежд.

– Правильно делаешь. Невеста должна жениха встречать в сером платьишке, без замысловатых украшений, ни частичку тела не показывая сверх необходимого. А это что? Туфли не только из-под юбки выглядывали, так еще и золотом блестели. Всю шею видно, а на шее вместо колеса какая-то языческая пакость. Волосы так начесала, что они аж искрили, губы чересчур накрасила… Ну, короче, приняла жениха, как шлюха-распутница. Потому и неудивительно, что, когда к полудню свиты сошлись, к вечеру уже вся компания пьяной вдрызг валялась, а молодые сбежали в мойню. Якобы для гигиены.

– Относительно компании, – поднял палец Збрхл, – тут я не все понял. Это почему же вдрызг-то? Так видом Ледошки упились? Такой уж она распрекрасной была?

– Расчетливой была, а не распрекрасной. Словечка не молвила, когда Претокар чуть ли не без передыху тост за тостом в ее честь провозглашал! А она хоть бы хны! Губки бантиком, румянец во всю щеку и сидит – вежливенькая, тихонькая. Интриганка!

– Небось хотела проверить, сколько парень выпить может.

– Глупый ты, медвежонок. Выпить? Я ж не сказала, что королевич пил, а сказала, что он только тосты произносил. Что это за хозяин пиршества, который гостей оставляет одних, а сам под стол валится?

– То есть в конце концов оба попали в мойню, – подвел итог Дебрен. – Трезвые.

– Оба – это верно, но девчонка чересчур-то трезвой не была.

– Ее тоже споили? – буркнула Ленда. – Дивно.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурилась трактирщица. Дебрен постучал по столу, пригрозил Ленде пальцем. До обмена мнениями дело не дошло. Петунка продолжила рассказ. – Итак, они попали в мойню. Паренек, соблазняемый хитроумными способами, и испорченная вконец девка. Как Претокар выдержал – не знаю, потому что, признаюсь в этом неохотно, Ледошка считалась вполне даже ничего. Но то, что он выдержал, это точно.

– Точно? – удостоверился Дебрен.

– Королевич был не только гордым, но и умным. Когда уже все это случилось и пришлось крупные суммы на борьбу с проклятием тратить, он не ограничился одними словами. Велел архиепископу принести самую что ни на есть священную реликвию и на ней поклялся, что к Ледошке не прикасался. В мойне.

– Ага, – покачала головой Ленда. – В мойне. Ну, в такую клятву я могла бы поверить. Это уточнение попахивает искренностью.

– Не иронизируй. Дело было серьезное, расходы на новую дорогу большие, поэтому королевич отчитывался за каждую бусинку, которую пробыл здесь. Речь шла не о том, чтобы доказать, будто он уклонист, брезгующий девками, а о том, когда и как был опозорен Ледошкой. Не гримасничай, Ленда. Ты правильно расслышала. Она его опозорила.

– Что конкретно произошло в мойне? – спросил Дебрен.

– Конкретно-то, собственно, ничего. Правда, они таращились друг на друга, насколько это возможно при скупом освещении. Претокар не скрывал, что ради блага народа и династии добивался благосклонности девушки, пересказывая не совсем невинные шуточки и восхваляя ее красоту. Раза два помог намылить некоторые части тела, до которых девушкам либо дотянуться сложновато, либо не следует в мужском обществе. Но клялся жизнью собственной матери, трех сестер, двух племянников, ну, короче говоря, всех родственников за исключением только Гаррола, что этим и ограничился и ни на четвертушку тела… ну, понятно. Родственники в добром здравии прожили несколько следующих лет, так что нет причин не верить. Потом Ледошку сморило вино, поэтому, как пристало кавалеру, он собственным телом уберег голову возлюбленной от досок и…

– А конкретно? – не упустила случая Ленда. – Как выглядело сие… убережение?

– Сестра, – Петунка окинула ее немного злым, немного насмешливым взглядом, – мы ведь не парочка наивных девиц, так что кратко скажу: не так.

О диво. Ленде такого объяснения оказалось достаточно. Хоть она и несколько зарумянилась.

– Потом, – продолжала Петунка, – королевич тоже задремал. Или его сморило. Не важно. Главное, когда он очнулся, эта распутница как раз выбегала из мойни. Издавая какие-то странные звуки. Претокар пошел к двери, а дверь-то заперта. Ну, он за одежду… а одежда тю-тю. Вначале он выжидал, думал, что это глупые шуточки бельницкой соплячки. Потом, уже обозлившись, крикнул несколько раз. Но ему не повезло, потому что те дворяне, которые еще не валялись, до хорового пения уже дозрели. Впрочем, он быстро понял, что не может звать на помощь. Проблема наследования престола лежала на острие ножа, любой пустяк мог перетянуть чашу весов на сторону Гаррола, а ничто так не бьет по владыкам, как осмеяние. Вот он и решил спасаться сам. Выбил доску, оттолкнул кол, которым эта проб… э… развратница дверь подперла. Прикрылся доской и помчался к трактиру. Но поскольку здесь в гостевой были люди, он прыгнул к кухонной двери. А там, глядит, кухарка мечется. Тогда он принялся бегать вокруг дома, высматривая другой путь. Трижды обежал. Сегодня-то это ему наверняка бы не удалось, и если б не что-нибудь ценное, то ту-то доску уж он на частоколе наверняка оставил, но в те счастливые времена хозяйство еще не было укреплено. Поэтому бегать ему пришлось недолго и как-то удалось не обнаружить себя. Однако нервы сдали. И неудивительно, да и у какого монарха не сдадут нервы, если ему словно какому-то Кассамноге придется нагишом под окнами прокрадываться. Ну и очередного унижения дождался. Потому что в отчаянии переоделся в платье своей любимой. Она его в кухне сушила после посещения какого-то отхожего места. Может, из-за этого отхожего места, может, из-за кухарки, но факт остается фактом: от платья несло такой вонью, что королевич после этого еще несколько месяцев от отвращения вздрагивал. Но что было делать? С одной стороны, его мог кто-нибудь из людей увидеть, а с другой – какой-нибудь зверь за голый зад клыками хватить, потому что трактир был здесь в новинку, и самые консервативные волки и медведи по-прежнему на водопой хаживали. Ну, так он стиснул зубы и в платье зашел в комнату с каменной миной. И вероятно, из-за этого унижения, вместо того, чтобы самому присоединиться к возлиянию либо запереться в алькове, взял и отправился учинять скандал Ледошке.

– Вообще-то я не удивляюсь, – отметил Дебрен.

– А я удивляюсь, – твердо сказала Петунка. – Вместо того чтобы переодеться, умыться, взять меч и отсечь паскуде башку, как королю пристало, он влетел к ней в этом вонючем платье, босой, с пустыми руками. Ну и нечем ему было ее наказать. Ведь не годится же бабу, даже такую вредную, по морде бить. Мечом – другое дело, но рукой…

– В таком состоянии вообще нельзя было к ней заходить, – высказала свою точку зрения Ленда.