Текст книги "Том 4. Сорные травы"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

На «Французской выставке за 100 лет»

– Посмотрим, посмотрим… Признаться, не верю я этим французам.

– Почему?

– Так как-то… Кричат: «Искусство, искусство!» А что такое искусство, почему искусство? – никто не знает.

– Я вас немного не понимаю, – что вы хотите сказать словами – почему искусство?

– Да так: я вот вас спрашиваю – почему искусство?

– То есть как – почему?

– Да так! Вот небось и вы даже не ответите, а то французские какие-то живописцы. Наверное, все больше из декадентов.

– Почему же уж так сразу и декаденты? Ведь декаденты недавно появились, а эта выставка за сто лет.

– Ну, половина, значит, декадентов. Вы думаете что! Им же все равно.

– Давайте лучше рассматривать картины.

– Ну, давайте. Вы рассматривайте ту, желтую, а я эту.

– Что ж тут особенного рассматривать – вот я уже и рассмотрел.

– Нельзя же так скоро. Вы еще посмотрите на нее.

– Да куда ж еще смотреть?! Все видно как на ладони: стол, на столе яблоки, апельсины, какая-то овощь. Интересно, как она называется?

– А какой номер?

– Сто двадцать седьмой.

– Сейчас… Гм! Что за черт! В каталоге эта картина называется «Лесная тишина». Как это вам понравится?! У этих людей все с вывертом… Он не может прямо и ясно написать: «Стол с яблоками» или «Плоды». Нет, ему, видите ли, нужно что-нибудь этакое почуднее придумать! Лесная тишина! Где она тут? А потом возьмет он, нарисует лесную тишину и подпишет: «Стол с апельсином». А я вам скажу прямо: такому молодцу не на выставке место, а в сумасшедшем доме!

– Ну, может быть, это ошибка. Мало ли что бывает: типографщик напился пьяный и допустил ошибку.

– Допустим. Пойдем дальше. А это что за картина? Ну… голая женщина – это еще ничего. Искусство там, натура, как вообще… Какая-нибудь этакая Далила или Семирамида. Какой номер? Двести восемнадцать? Посмотрим. Вот тебе! Я ж говорю, что у этих людей вместо головы коробка от шляпы! И это называется «новым искусством»! Новыми путями! Может, скажете – опять типографская ошибка? Нарисована голая женщина, а в каталоге ее называют: «Вид с обрыва»! Нет-с, это не типографская ошибка, а тенденция! Как бы почудней, как бы позабористее на голову стать. Эх вы! Просвещённые мореплаватели!

– Это не англичане, а французы.

– Я и говорю. И я уверен, что вся выставка в стиле «О, закрой свои голубые ноги». Это что? Четыреста одиннадцатый? Лошадки на лугу пасутся. Как оно там? Ну конечно! Они это называют «Заседание педагогического совета»!

– А знаете – это мне нравится. Тут есть какая-то сатира… Гм! Ненормальная постановка дела высшего образования в России. Проект Кассо…

– Нет! Нет! Вы посмотрите! Тут нормальному человеку можно с ума сойти! Я бы за это новое искусство в Сибирь ссылал! Вы видите? Нарисован здоровенный мужчинище с бородой, а под этим номером творец сего увража в каталоге пишет: «Моя мать»… Его мать! Да я б его… Нет, не могу больше! Я им сейчас покажу, как публику обманывать. Ты, милый мой, хоть и декадент, а тюрьма и для декадентов, и для недекадентов одинаковая! Эй, кто тут! Вы капельдинер? Билеты отбираете? За что? Может, и у вас новое течение? Посмотрите вашими бесстыдными глазами, – кто это может допустить?! Это какой номер? Девяносто пятый? Мужчина с бородой? А в каталоге что? Девяносто пятый – «Моя мать»? Мать с бородой? Или зарвавшаяся наглость изломанных идиотов, которым все прощается? Я вас спрашиваю! Что вы мне на это скажете?

– Что я скажу? Позвольте ваш каталог… Вы сейчас откуда?

– Мы, миленький мой, сейчас из такого места, которое не вам чета! Там художники хранят святые старые традиции! Одним словом – с академической выставки, которая…

– Вы бы, господин, если так экономите, то уж не кричали бы, – ведь у вас каталог-то не нашей, а чужой выставки.

Золотые часы

История о том, как Мендель Кантарович покупал у Абрама Гендельмана золотые часы для подарка своему сыну Мосе, – наделала в свое время очень много шуму. Все местечко Мардоховка волновалось целых две недели и волновалось бы еще месяц, если бы урядник не заявил, что это действует ему на нервы.

Тогда перестали волноваться.

Все местечко Мардоховка чувствовало, что и Гендельман и Кантарович – каждый по-своему прав, что у того и другого были веские основания относиться скептически к людской честности, и тем не менее эти два еврея завели остальных в такой тупик, из которого никак нельзя было выбраться.

– Они не правы?! – кричал, тряся седой бородой, рыбник Блюмберг. – Так я вам скажу: да, они правы. В сущности. Их не обманывали? Их не надували за их жизнь? Сколько пожелаете! Ну, и они перестали верить.

– Что такое двадцатый век? – обиженно возражал Яша Мельник. – Они говорят, двадцатый век – жульничество! Какое там жульничество? Просто два еврея с ума сошли.

– Они разочаровались людьми – нужно вам сказать. Они… как это говорится?.. О! вот как: скептики. Вот они что.

– Скептики? А по-моему, это гениальные люди!

– Шарлатаны!

Дело заключалось в следующем.

Между Кантаровичем и Гендельманом давно уже шли переговоры о покупке золотых часов. У Гендельмана были золотые часы стоимостью в двести рублей. Кантарович сначала предлагал за них полтораста рублей, потом сто семьдесят, сто девяносто пять, двести без рубля и наконец, махнув рукой, сказал:

– Вы, Гендельман, упрямый, как осел. Ну так получайте эти двести рублей.

– Где же они? – осведомился Гендельман, вертя в руках свои прекрасные золотые часы.

– Деньги? Вот смотрите. Я их вынимаю. Двести настоящих рублей.

– Так что же вы их держите в руках? Дайте – я их пересчитаю.

– Хорошо, но вы же дайте мне часы.

– Что значит – часы? Что, вы их разве не видите в моих руках?

– Ну да. Так я хочу лучше их видеть в моих руках.

– Не могу же я вам отдать часы, когда еще не имею денег?

– А, спрашивается, за что же я буду платить деньги, когда часов не имею?

– Кантарович! Вы мне не доверяете?!

– А что такое доверие? Если бы знали, сколько раз меня уже обманывали: и евреи, и русские, и французы разные. Я теперь уже разуверился в человеческих поступках.

– Кантарович!!! Вы мне не доверяете?!

– Не кричите. Зачем делать скандал? Ну, впрочем, ведь и вы мне не доверяете?

– Я доверяю, но только – двестирублевые часы, а?! Вы подумайте!

– Что мне думать? Мало я думал! Ну давайте так: вы покладите на стол часы, а я деньги. Потом вы хватайте деньги, а я часы.

– Гм… Вы предлагаете так? Кантарович! Вы думаете, меня и немцы не обманывали? И немцы, и… татары всякие. Малороссы. Ой, Кантарович, Кантарович… Я теперь уже ничему не верю.

– Что же вы думаете: что я схвачу и часы, и деньги и убежу?

– Боже меня сохрани! Я ничего не думаю. Но вы знаете, если я потеряю часы и не получу денег – это будет самый печальный факт.

– Ну хорошо… смотрите в окно: водовоз Никита привез воду. Это очень честный человек. Дайте ему ваши часы, а я деньги. Пусть он нам раздаст потом наоборот.

– Гм!.. Это ваша рекомендация… А не хотите ли моей рекомендации: пойдем к лавочнику Агафонову, и он нам сделает то же самое.

– Смотрите-ка! Вы не доверяете водовозу Никите? Так знайте: я торжественно не доверяю лавочнику Агафонову!!

– Так бог с вами, если вы такой – разойдемся!

– Лучше разойдемся. Только мне очень жаль, что я не получаю этих часов.

– А вы думаете, мне было не нужно этих двухсот рублей? О, еще как!

– Так мы сделаем вот что, – сказал Кантарович, почесывая затылок. – Пойдем к господину уряднику и попросим его посредничества. Оно лицо официальное!

– Ну это еще так-сяк.

Гендельман и Кантарович оделись и пошли к уряднику. Шли задумчивые.

– Стойте! – крикнул вдруг Кантарович. – Мы идем к уряднику. Но ведь урядник – тоже человек!

– Еще какой! Мы дадим ему часы, деньги, а он спрячет их в карман и скажет: пошли вон к чертям.

Оба приостановились и погрузились в раздумье.

По улице шли двое: Яша Мельник и старик Блюмберг. Они увидели Кантаровича и Гендельмана и спросили их:

– Что с вами?

– Я покупаю у него часы. Он не дает мне часов, пока я не дам ему денег, а я не даю ему денег, так как не вижу в своих руках часов. Мы хотели эту сделку доверить уряднику, но какой же урядник доверитель? Спрашивается?

– Доверьте становому приставу.

– Благодарю вас, – усмехнулся Кантарович, – сами доверяйте становому приставу.

– Это, положим, верно. Можно было бы доверить губернатору, но он как только увидит евреев, – сейчас же и вышлет. Знаете что? Доверьте мне!

– Тебе? Яша Мельник! Тебе? Хорошо. Мы тебе доверим, так дай нам вексель на четыреста рублей.

– Это верно, – подтвердил старый Блюмберг, – без векселя никак нельзя!

– Ой! Неужели я, по-вашему, жулик?

– Вы, Яша, не жулик, – возразил Гендельман. – Но почему я должен верить вам больше, чем Кантаровичу?

– Да, – подтвердил недоверчивый Кантарович. – Почему?

Через час все население местечка узнало о затруднительном положении Гендельмана и Кантаровича.

Знакомые приняли в них большое участие, суетились, советовали, но все советы были крайне однообразны.

– Доверьте мне! Я сейчас же передам вам с рук на руки.

– Мы вам доверяем, Григорий Соломонович… Но ведь тут же двести рублей деньгами и двести – часами. Подумайте сами.

– Положим, верно… Ну тогда поезжайте в город к нотариусу.

– Нате вам! К нотариусу. А нотариус – машина, что ли? Он тоже человек! Ведь это не солома, а двести рублей!

Комбинаций предлагалось много, но так как сумма – двести рублей – была действительно неслыханная, – все комбинации рушились.

* * *

Прошло три месяца, потом шесть месяцев, потом год… Часы были как будто заколдованные: их нельзя было ни купить, ни продать.

О сложном запутанном деле Кантаровича и Гендельмана все стали понемногу забывать… Сам факт постепенно изгладился из памяти, и только из всего этого осталась одна фраза, одна крошечная фраза, которую применяли мардоховцы, попав в затруднительное положение:

– Гм!.. Это так же трудно, как купить часы за наличные деньги.

Часть III. Цветики в траве

Начальство (Провинциальные типы)

Городовой.

Кроткое безответное существо. Выдерживает стужу, жару, дождь и ветер изумительно. Одет в неуклюжую, как будто накрахмаленную шинель и невероятной громоздкости сапоги из гиппопотамьей кожи… В мирное время имеет дело, главным образом, с извозчиками и пьяными. Разговор у него с извозчиками следующий:

«Милый мой, потрудитесь держаться правой стороны… вы меня этим очень обяжете!.. Послушайте, дорогой ломовик! Нельзя въезжать оглоблей в затылок мирного прохожего. Извините меня, но осторожность в данном случае не мешает».

Разговор провинциального городового с пьяным:

– Милостивый государь! Вы, кажется, вышли из равновесия… Потрудитесь опереться о мое плечо. Ничего, ничего… Не смущайтесь.

Провинциальный городовой взяток не берет.

Околодочный.

Человек, хотя высшего образования не получивший, но имеющий солидный налет культурности. Избегает употребления спиртных напитков, следит за литературой, не чужд сентиментальности.

В участке ведет с арестованным громилой или карманником такой разговор:

– Конечно, до суда я не имею право считать вас виновным, но я думаю, что эти золотые часы и горячий самовар вы приобрели не совсем легальным способом… Что делать… Я не вымогаю у вас сознание расспросами, но задержать, к сожалению, принужден. Что делать – Dura lex, – sed lex…

Взяток околодочный не берет.

Пристав.

Нет ничего симпатичнее провинциального пристава. Это весельчак, остроумец, душа общества; говорит хорошо поставленным баритоном, крестит у купцов детишек и всякий раз поднимает неимоверный скандал, когда кто-нибудь по глупости попытается предложить ему взятку.

С арестантами и ворами обращается еще мягче околодочнаго – даже пересахаривает.

Взяток не бер… Впрочем, мы об этом уже говорили выше.

Полициймейстер.

Несмотря на свое высокое положение, полициймейстер для всех доступен. Всякий, самый последний нищий может искать у него справедливости и защиты. С купцами водит только духовную дружбу, так как вегетарианец, и все эти окорока ветчины, балыки, икра и коньяки – для него звук пустой. Перед законом преклоняется. Либерал, и втайне немного симпатизирует евреям.

Взяток провинциальный полициймейстер, конечно, не берет.

Поздравитель (Гримасы быта российского)

Русский поздравитель резко распадается на две части.

I.

– Что же это, Иван Семеныч, такое? Не ожидал я от вас, не ожидал!..

– Что такое?

– Да то и такое, что нехорошо. Неблагородно.

– Позвольте…

– Ничего я вам и позволять не желаю… На прошлой неделе был мой юбилей – хоть бы вы чихнули в мою сторону, не то что поздравили…

– Я, право… не знал. Был занят.

– Ну, конечно! Весь мир знал, кроме вас. Весь мир поздравлял меня, а только один Иван Семеныч, изволите ли видеть, был занят! Вся вселенная приносила мне поздравления – Закускин, Пузыревич, Красноухов, свояченица Красноухова и Шаплюгин с теткой, – только Ивану Семеновичу не до поздравлений!

– Я очень извиняюсь… В другой раз…

– Нет-с, причем тут другой раз. Не в другой раз, потому что, надеюсь, мы, и вообще-то, с вами после вашего поступка знакомы не будем…

– Гм… как хотите. И не надо. Тоже… поздравлять еще всякого…

– И пошел вон! Чтобы духу твоего не было!

II.

– Вам что?

– Поздравлять твоего барина пришли.

– Дома нет.

– Как так, дома нет! Который раз приходим. и все нет дома. Пятый, чай, раз приходим.

– Да вам что нужно-то?

– Поздравить хотим.

– Так поздравили и идите. Я передам, когда барин вернется.

– Да он дома. Вон его и шуба висит.

– Он в пальте ушомши. Идите, идите, я передам.

– Нет-с, не пойдем! Ты нам своего барина подай – мы его поздравить желаем!

– Так ежели его нет.

– Нет? А ну, Филька, сыпь в комнатье! Мы посмотрим! Мы его разышшем. Не отвертится он – поздравим! Это что? Комната? Какое тут такое есть живое существо? Кинарейка одна! К дьяволу кинарейку! Шагай дальше… Посмотри под диваном!.. Нет? А ну, дальше! За двери заглядывайте! Может он за дверью притулился… Что же это такое, – который раз поздравлять приходим – все он прячется. Гляди, братцы, чей это сапог за занавеской! Есть? Тащи, его, тащи… Попался, голубчик? Барин, что ли?

– Он.

– Что вам, добрые люди, от меня надо?

– Поздравить, значить, вас пришли, как говорится, с праздником. С наступающим.

– После, после поздравите. Сейчас некогда. – Нет, не после, еловая голова! Нам тебя сейчас поздравить нужно, а это «после» мы знаем.

– Да не хочу я ваших поздравлений!..

– Как это так – не хочешь? Уж от этого, брат, не отвертишься. Верно ребята?

– Уж это так! Вот, стало быть, мы тебя поздравляем и – поздравляем – хоть ты мне черта дай!

– Вот наказание-то… Сколько вас?

– Пятеро.

– Ну, нате – вам.

– Э, нет, барин. Это на троих будет. Трое, значит, только и проздравили, а двое, значит, еще и не проздравляли. Значит, вот мы и хотим все, как есть, вас проздравить.

– А, чтоб вам провалиться, ироды, мерзавцы, хулиганы! На те, лопайте! Подавитесь!

– Балдарим покорниче! Все, ребята?

– Все. Поздравили…

– Тэк-с! Вали, ребята, следующего проздравлять.

– Проваливайте! Чтоб вам по дороге ноги себе переломать.

– Хо-хо-хо!.. Не любишь?..

Удивительная газета

В течение 4-х дней «Новое Время» смешало журналиста Бриссона с президентом палаты, его однофамильцем, превратило город Гриммзби в депутата, а Ллойд-Джорджа в город, и заявило, что герцог Бенавенте происходит из рода Веласкеcа, в то время, когда последним только был написан портрет Бенавенте…

Автор приводит целиком один из ближайших номеров газеты «Новое Время».

Передовая

Мы давно уже указывали на необходимость решительных шагов в отношении Финляндии. По слухам, город Михелин глухо волнуется, и начальник красной гвардии Таммерфорс уже выехал в Свинхвууд для свидания с революционными главарями тайного общества «Капля молока» – шведом Росмерсгольм и чухонцем Куоккала.

Телеграммы собственных корреспондентов

Вилла Боргезе. – Опасно заболел бывший турецкий султан Магомет-Али. Экстренно вызван знаменитый гинеколог Веласкес.

Тегеран. – Бывший главарь персидских революционеров, нынешний полициймейстер Ефрон выступил с войском против персидского разбойника Брокгауза.

Шемаха. – Отсюда сообщают, что отряды Брокгауза и Ефрона соединились. Берлин. – Блестящий прием был устроен германским императором Вильгельмом Теллем испанскому королю Христофору Колумбу. Во время парада беспрерывно звонили пушки и был произведен залп из колоколов.

Брюссель. – На похороны бельгийского короля Леопольда-да-Винчи прибыли три его дочери: Эстляндия, Лифляндия и Курляндия.

Рио-де-Жанейро. – Морозы в 40° по Робеспьеру. Гвадалквивир стал.

Фельетон

После всей этой современной писательской свистопляски приятно отдохнуть на настоящей старой литературе… На днях мне удалось прочесть знаменитую «Анфису» популярного историка Костомарова, и невольно поражаешься: какая глубина, какая свежесть! Будто бы это не 80 лет тому назад написано, а вчера… И такими жалкими кажутся все эти Леониды Андреевы с их «Саввами Мамонтовыми», и Брюсовы, с устаревшими уже календарями того же названия…

Смесь

Как приготовить бульон для выздоравливающих: На тарелку воды берут два фунта говядины, перцу, английской соли, рюмку царской водки и немного серной кислоты.

Склеенные этим составом вещи не дают трещин и, как всякое животное, любящее ласку, они страшно привязываются к своему хозяину. Другие растения можно поливать тем же составом, но гораздо реже…

Редактор М.А. Суворин.

Теоретики

Однажды я подслушал разговор двух дураков – моих соседей по ресторанной комнате. Чтобы не смущать их и не спугнуть, я закрылся газетным листом.

Привелось мне услышать вот что:

– Слушайте… Почему это, когда выпьешь, то голова болит?

– Не пей, тогда и болеть не будет.

– Предположим. Ну, а если я уже выпил?

– Так тебе и надо. Пусть болит.

– Я не о том. Раз, так сказать, факт совершен, то будем говорить в пост фактум.

– Ты бы не в пост об этом говорил, а на масленной. Теперь что ж, после драки кулаками махать…

– Ах, как вы меня не понимаете! Я интересуюсь научной подкладкой, а вы мне обыденные факты.

– Да тебе что надо?

– Я спрашиваю: почему, когда человек выпьет у него голова болит?

– За свою глупость платить надо.

– Так-с. Это моральная оценка события. А я интересуюсь физиологической стороной.

– Ничего я тебя, братец мой, не пойму.

– Ну, вот: берете вы рюмку и вливаете ее в рот, так? Куда она идет?

– Явно – в желудок.

– Хорошо-с. Желудок, ведь, находится по отношению к голове внизу? – Ну?

– Так вот меня интересует – почему, если хмель скопляется в желудке, почему – он попадает в голову. Как мы знаем – земное притяжение…

– Дурак ты дурак, как я на тебя посмотрю!

– Почему, разрешите узнать? Как нам известно, земное притяжение…

– Видал ты когда-нибудь живого пьяного?

– Хи-хи… Приходилось.

– Идет это он по улице – песни поет. Язык и горло работают во всю, – а ноги не держат! Почему? Ясно, что водка из живота в ноги просачивается. Голова свежая, а ноги пьяные. И вот, братец ты мой, когда ноги уже окончательно подкосятся – этот человек падает прямо-таки головой вниз на мостовую. Вот – тут-то, когда голова ниже живота – все ему в голову и переливается… А поэтому: пока человек на ногах держится – он еще ни капельки не пьян…

Цепи (Диалог)

Посвящается петербургской газете.

Наивный зритель: – Господин режиссер! Мне очень странно…

Режиссер: – Что вам такое там странно?

Наивный зритель: – Да вот… Читаю я в газете, что публика на вашем вчерашнем спектакле смертельно скучала, артисты играли пьесу с гримасой отвращения, и премьер был похож на высеченного могильщика, хотя играл самую комическую роль… А я вчера сам видел, как публика хохотала, артисты были в ударе и премьер играл, как никогда. В чем здесь дело? Почему так написано?

Режиссер: – Боже ты мой! Это ясно, как день… Потому и написано, что инженер Царапов разошелся со своей женой!

Наивный зритель: – Причем же здесь инженер Царапов?

Режиссер: – Как причем?! Разойдясь с женой, он сошелся со вдовой Бедровой.

Наивный зритель: – А что такое – Бедрова?!

Режиссер: – А у Бедровой есть брат – помещик Ляпкин.

Наивный зритель: – Какое же Ляпкин имеет отношение к театру и газете?

Режиссер: – Ляпкин не имеет отношения. Но у него есть племянница Куксина.

Наивный зритель: – Какая Куксина?

Режиссер: – Никакая. Просто Куксина. А у этой Куксиной есть зять, сестра которого, Червякова, играла в нашем театре.

Наивный зритель: – Ну?

Режиссер: – А мы третьего дня уволили ее за полной неспособностью и бездарностью!

Наивный зритель: – Убейте меня – не пойму, причем здесь зять Куксиной, Куксина, Ляпкин, Бедрова и Царапов?!

Режиссер: – Это просто, как палец! Царапов двоюродный брат рецензента, написавшего рецензию. Когда мы увольняли Червякову, то совсем позабыли, что она может пожаловаться зятю, тот Куксиной, та Ляпкину, тот Бедровой, та Царапову, а тот двоюродному брату, рецензенту…

Наивный зритель: – Какое же ваше мнение об этом?

Режиссер: – Да такое, что не нужно бы Червякову увольнять: пусть бы, черт ее возьми, получала свои сто рублей.