Текст книги "Том 4. Сорные травы"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
Маленький уездный (ялтинский) генерал-губернатор Думбадзе в чине генерал-майора распек телеграммой генерал-губернатора всей Финляндии Бекмана, имеющего чин генерал-лейтенанта…
(Факт).
Департаментский курьер Михеев сидел в полутемной передней и читал газету. Во время чтения – иностранные слова пропускал, к петиту относился с нескрываемым пренебрежением, а из объявлений просматривал только такие, где писалось о колясках, так как сам Михеев до курьерства служил в извозчиках. Вольнонаемный писец Бутылкин вбежал в переднюю, сбросил калоши и, спустив с одного плеча пальто, внушительно сказал. – Брось газету! Возьми и повесь!
Михеев солидно взглянул поверх газеты на чиновника и громко проворчал:
– Ты чего расскакался, сорока! Много тут вашего брата, чинодралов, ходит. И что это за народ такой охальный пошел… Никакого до сторожов уважения нет.
– Как ты смеешь мне это говорить?! – вспыхнул Бутылкин.
– А что же вы за птица такая, – пожал плечами Михеев. – Видали мы вашего брата! Проходи, пока по затылку не попало… Скорпиен тупоухий!
Бутылкин потупил глаза, пробормотал какое-то извинение и, повесив на вешалку пальто, на цыпочках прошел мимо курьера Михеева. Когда писец Бутылкин сел за стол, к нему подошел столоначальник Седалищев и положил на стол пачку бумаг.
– Вот, перепиши, братец.
– Много вас тут найдется братцев, – недовольно сказал Бутылкин.
– Что т-такое? – поднял брови столоначальник.
– Да то и такое! – Какой я вам братец! У меня отец был обер-офицер, а ваш отец кто был? Жулик какой-нибудь! Вас когда не подтянешь, так вы на голову готовы сесть! Благодарите Бога, что у меня настроение хорошее… А то бы я вас так разнес, что до зеленых веников помнили бы! Буржуй паршивый!
– Но… – робко начал столоначальник.
– Без всяких но! Уходите вы от меня, пока я вас по третьему пункту не выгнал. На первый раз объявляю выговор, а если подобное безобразие повторится, – без церемонии со службы вышвырну. Ступайте на свое место.
Столоначальник Седалищев тихонько вздохнул и молча, поплелся на свое место.
– Вас его превосходительство, господин директор к себе в кабинет требуют, – доложили столоначальнику Седалищеву, после того, как он немного успокоился от разноса Бутылкина.
Седалищев нервно встал, уронил стул на пол и, взъерошив волосы, отправился в кабинет директора.
– Звали? – спросил он, садясь на письменный стол, за которым сидел его превосходительство. – Дайте-ка папироску.
– Прежде всего нужно сказать «здравствуйте» – сухо сказал директор.
– Прежде всего – перебил его Седалищев, сплевывая в директорскую чернильницу, – прошу без выговоров! И потом, что это у вас за идиотская привычка, беспокоить меня и звать к себе! Если вам что-нибудь надо, можете сами придти и спросить!
– Но… я думал… – начал директор.
– Нужно, молодой человек, – обрезал Седалищев, – думать головой, а не другим каким-нибудь органом! Вы мне действуете на нервы своими оправданиями! Я не потерплю, чтобы у меня на службе были директора департаментов, которые сапоги шьют, вместо служебных занятий!! Не нравится – пожалуйста! На ваше место других найдем, сколько угодно! Шш-то-с?! Вы, кажется, забываете, что вы еще генерал, а я уже коллежский советник! Шш-то-с?! Прошу молчать!
Седалищев бросил на директора уничтожающий взгляд и, хлопнув дверью, ушел.
Директор остался один.
Ему было больно и обидно, что его распекли, как мальчишку, но, в то же время, он чувствовал свое бессилие.
– Проклятый вертун! – прошептал он. – Эх! Если бы ты был директором, а я столоначальником… Показал бы я тебе.
Он долго шагал по кабинету, не зная, на ком сорвать накопившуюся злость и обиду.
Потом, вспомнив о министре, облегченно потер Руки, сел за стол, и, почти не думая, написал письмо:
– «Его высокопревосходительству, господину министру!.. Послушайте, милостивый государь… Если вы хотите работать – то работайте, а даром получать министерское жалованье – это извините-с! Я этого не позволю! Вас если не подтягивать, вы совершенно распуститесь… Чтоб этого у меня не было».
И на душе директора сделалось легче.
Он подписался, вложил письмо в конверт и отправил министру…
Страшное издание(Святочный рассказ)
Однажды беспартийному гражданину Расхлябину попался в кафе номер «Русского Знамени», в котором Расхлябин, от нечего делать, прочел:
– «Есть прекрасный и безобидный способ бороться с заедающим Русь жидовством, которое с помощью своей наглой жидовской печати опутывает всю матушку-Россию, чтобы верней ее погубить. Приближается подписочное время, и если всякий русский здравомыслящий человек, не пойдет на обманные широковещательные жидовские объявления, а, вместо жидовской газеты, подпишется на хорошую правую газету – он получит здоровую пищу для себя и для своей семьи и достигнет в своей жизни благополучия, полного здоровья, покоя и довольства».
– Это хорошо, – подумал Расхлябин. – Если я получу здоровую пищу для себя и для своей семьи – лучшего мне и не надо. А там пойдет благополучие, здоровье, полный покой и довольство… Прекрасная идея – подпишусь на эту симпатичную газету!
В тот же день Расхлябин подписался на «Русское Знамя».
– Вот, жена и дети!.. – сказал за утренним чаем Расхлябин, – читайте эту газету! Она несет с собой благополучие, здоровье, полный покой и довольство. А то, ишь ты, какие вы у меня хилые… Да и я сам…
Расхлябин грустно иронически погладил ладонью свою впалую грудь и тощие плечи.
– Авось, поможет.
Прошло три дня. Жена и дети Расхлябина, следуя примеру отца, усердно читали «Русское Знамя». И странно: прежние горячие споры по разным вопросам между отцом и детьми утихли, – все чувствовали себя здорово, благополучно, и покой снизошел под кров нервной истощенной лишениями семьи Расхлябиных… Расхлябин не мог нарадоваться.
Теперь лучшим развлечением Расхлябина было – запереться в комнате, раздеться и осматривать свое раздобревшее полное тело, приводившее его в восхищение.
– Телеса то какие пошли! – умилялся он. Приводило его в смущение только то, что на всем теле стала появляться странного вида щетинка, которая не только исчезала, но росла все больше и больше.
Однажды, сидя утром за «Русским Знаменем», он сообщил жене об этом странном факте, но она пожала плечами и сказала:
– Ничего. У меня тоже самое. Да теперь ведь зима еще лучше! Теплее.
В комнату весело вбежал сын Расхлябиных, гимназист, и с порога закричал:
– Мамочка! А я умею ушами шевелить.
Отец взглянул на него и ахнул: большие висячие уши украшали голову его сына, шлепаясь и раскачиваясь от веселых прыжков мальчугана.
– Как ты смеешь, негодяй! – заревел перепуганный отец.
– Чего ты кричишь на мальчика, – возразила мать. – Иди сюда, мой поросеночек.
Тебя не смеет обижать этот старый толстый кабан.
– А что, папа, – весело завизжал ребенок. – Ты остался с пятачком.
– К каким пятачком?
– Да который у тебя на носу! У людей, говорят с носом, а ты…
Отец открыл рот, выставил два страшных клыка и с ревом бросился к сыну…
По дороге он взглянул в зеркало и – остолбенел: нос его вытянулся, заломился кверху и смотрел в потолок темно-розовым, плоским кружочком.
– Пойдем прогуляемся, – сказала madame Расхлябина.
Муж отложил в сторону газету и смущенно сказал:
– Мне трудно так ходить…
– Как– так?
– На двух ногах… Мне бы и на руки.
– Так кто же тебе мешает?
– На улице – неудобно. Скажут: вот этот толстый кабан Расхлябин со своей женой и поросятами идет.
– Так ходи здесь, в столовой.
– Расхлябин стал на четвереньки и пошел вокруг стола, тихонько повизгивая от удовольствия. На полу он нашел оброненный кем то и растоптанный кусок котлеты. Сел его. Валялся на ковре… Когда вошел сын – бросился на него и пытался сесть. Мать едва отняла.
В столовую вошла кухарка, горничная и с ними двое каких-то людей.
– Мы с вас недорого за них возьмем, – сказала кухарка. – Сам то стар, за то сама объедение. А детишки – все молочные. Молоком кормленные.
– Их можно-бы к Рождеству и заколоть, – сказал один человек, по виду мясник.
– Дело колбасное, – кивнул головой другой.
В ту же ночь два страшных человека резали семью гражданина Расхлябина. Сам Расхлябин долго боролся и даже укусил своего убийцу, а жена его умерла сразу, и последние ее слова были:
– Прощайте, мои поросятки. Дай вам Бог благополучия, здоровья и полного в жизни довольства!
И испустив дух, не слышала она отчаянных предсмертных воплей – последних в роде Расхлябиных.
КлеветаМы встретились на улице.
– Здравствуйте! – сказал я. – Что новенького?
Гурлянд поморщился и сказал:
– Шарлатаны!
– Кто?
– «Новое Время». Читали?
Он вынул из кармана затасканный номер газеты и ткнул пальцем в одну строку.
– О! «Еврейские публицисты из газеты „Россия“ гордятся тем…» Как это вам понравится?!
– Что же вас так огорчает?
– Они думают, что в нашей «России» есть евреи. Должен вам сказать, – наша «Россия», это единственная Россия, где нет евреев!
– Неужели?
– Чтоб я так жил! Я их, таки этих шарлатанов, конечно, да, понимаю! Им, извините, бельмо на глазу, что есть единственная русская чистая газета, в которой нет этого паршивого племени. Так они же психопаты! У них уже везде грезятся евреи… Они даже меня хотят держать за еврея.
– Неужели?
– А вы что думаете! Когда я им тысячу раз говорил, что я немецкий выходец из Курляндии – так разве они что нибудь понимают?!.
– Какое же они имеют право?
– Что вы меня спрашиваете? Вы их спросите. Гурлянд? Так они только услышат мало-мальски иностранную фамилию, сейчас ай-яяй!.. Сейчас: Гурлянд? Он еврей! Чтоб они так дыхали, как я им еврей!
– Вы бы взяли какое нибудь удостоверение, что ли, что вы не еврей…
– Что значит – удостоверение? Говорю же им, что я английский виходец из Шотландии… Так это разве люди, имеющие ушей?
– Из Шотландии? Вы, кажется, говорили – из Курляндии?
– Ну, да. Я, собственно, из Шотландии вишел в Курляндию, а оттуда в Россию. Знал бы, что здесь такие шарлатаны – ни за что бы не виходил!
– Вы, вероятно, не любите евреев?
– Он меня спрашивает! Чтоб вы так же любили свои болячки, как я евреев! Если бы «Новое Время» знало, как я их люблю, оно бы не сказало – Гурлянд жид. Ой, молодой человек! Если б вы знали, как тяжело виходцу из Испании, чистейшей воды испанцу – слушать: Гурлянд, ты еврей!
– Разве вы выходец из Испании?
– А то откуда же? Из Норвегии, что ли?
– Вы говорили насчет Шотландии…
– Таки да! Я вишел из Испании, пошел на минуточку в Шотландию и через Курляндию – в Россию.
Мы помолчали.
– Почему вы говорите – виходец, – полюбопытствовал я, – а не выходец?
– Почему? Потому что это от русского слова виход.
Он остановился у какого-то дома и, вздохнув, сказал:
– Вот мне нужно зайти сейчас до портного… Так что бы вы думали? Он русский? Хороший русский! Форменный еврей! Это, я вам скажу, такой народ, который всюду засовывает своего носа, как выражается русский крестьянин. Зайдем. Я на немножечко.
Мы зашли.
– Хозяин сейчас выйдет, – сказал мальчишка, расставляя на обеденном столе посуду.
– Вот, видите – еврей сейчас будет обедать. Что он будет обедать? Он будет кушать свою щуку. Ой! Вы думаете, я не угадал? Таки, действительно, на этом блюде лежит фаршированная щука! Ой! Это форменные психопаты! Как они могут есть такую дрянь?
Он подошел и заглянул в блюдо.
– Как можно кушать это ужасное стряпничество?.. Потому они такие, извините, и жулики, что щук кушают. Ой! Пахнет прямо до ужаса.
Он потянул носом и обратился ко мне:
– Никогда я не пробовал такой штуки… Попробовать разве, как человек может кушать подобную дрянь…
Отщипнув кусочек щуки, он положил ее в рот, пожал плечами и сказал:
– Форменная гадость! А, ну-ка – еще кусочек… Нет. Я вас спрашиваю – как можно это кушать? А что же?
– Зачем же вы еще кусок берете? – спросил я.
– Ой! Он меня спрашивает… Вы бы сами попробовали лучше!.. Хотел бы я посмотреть – как вас не затошнит от этого…
– Так и не трогайте ее больше!
– Что значит – не трогайте? Это хорошо сказать – не трогайте… Уй! Что это такое? хвост? Почему такой маленький?
Когда портной вышел к нам, он заглянул в блюдо и печально спросил:
– Предположим, что это господин Гурлянд, а это его знакомый… Хорошо. А где же щука?
На разных языкахЖитомир, Профессору краковского университета, директору обсерватории Рудскому не разрешена лекция на тему «Развитие понятия о строении вселенной».
В момент запрещения лекции «Развитие понятия о строении вселенной», между житомирским администратором и лектором произошел, вероятно, такой диалог:
Администратор: – Это что ж за лекция такая?
Лектор: – Развитие понятия о строении вселенной.
Администратор: – Да какое-такое строение?
Лектор: – Строение вселенной.
Администратор: – Каменное? Деревянное? Строительный устав знаете?
Лектор: – Причем тут строительный устав?
Администратор: – Да на строение-то разрешение нужно, или не нужно?
Лектор (не понимая): – Разрешение на настроение?
Администратор (раздраженно) – Не настроение, а на строение
Лектор: – Я… вас… не понимаю…
Администратор: – А еще лекции беретесь читать! Ну, понимаете: строение! Дом!
Лектор: – Ну?
Администратор: – Как же вы будете его строить без разрешение?
Лектор: – Да зачем же мне дом строить?
Администратор (нетерпеливо): – Да лекцию-то где вы будете читать?
Лектор: – В клубе.
Администратор: – Так зачем же вам дом понадобился?
Лектор (тоскливо): – Мне дом и не нужен.
Администратор: – Вот видите! (С упреком). Только даром у людей время отнимаете. Вы кто такой сами будете?
Лектор: – Директор обсерватории.
Администратор: – Постыдились бы говорить такое… Тут барышня переписчица сидит, а он выражается.
Лектор: – Да вы не понимаете: обсерватория – это учреждение, где занимаются наблюдением за небесными светилами, метеорологией и…
Администратор: – Никогда я у себя в Житомире такой гадости не допущу!
Лектор: – Ах, ты, Господи! Да лекцию-то вы мне разрешите?
Администратор: – Об чем?
Лектор: – Да ведь я вам уже говорил: «Развитие понятия о строении вселенной».
Администратор: – Эк, куда хватил! Нельзя. Небось, в трубу смотреть будете, а у нас насчет этого строго.
Лектор (в отчаянии): – В какую трубу?
Администратор: – А на небо-то.
Лектор: – Господи! Где-же в клубе небо? Просто будет демонстрация туманных картин…
Администратор: – Демонстрация? Нельзя. Обязательное постановление от 12-го сего…
Лектор: – Ну, ладно, ладно. Без демонстрации будет. Просто, покажу туманные картины.
Администратор: – Зачем-же туманные? Это нехорошо. Бог его знает…
Лектор: – Ну, ладно!!! Ясные будут картины. Понимаете? Ясные. С помощью волшебного фонаря.
Администратор: – Гм… Волшебного?.. Тогда я обязан запросить преосвященного. Сами знаете, волшебное нынче… гм! Как понять…
Лектор (в испуге): – Ну, ладно, ладно… Без волшебного фонаря. Обойдусь камер-обскурой…
Администратор (с беспокойством) – Чего?
Лектор (очертя голову): – Это такое… Это ничего… Такое… вроде камер-юнкера… Одним словом, мой помощник.
Администратор: – Юнкер? Тогда ничего. Юнкер, это можно. Давайте уж афишу… подпишу.
Лектор: – Вот-с… пожалуйста.
Администратор: – О чем лекция-то?
Лектор (изнемогая): – Да говорил же я: «Раз-ви-ти-е по-ня-ти-я о стро-е-ни-и все-лен-ной»!
Администратор (вслушиваясь): – С ума вы, кажется, сошли. «Вселенная»! Эко, что выдумал! Идите, идите, господин… Пока хуже не вышло.
Вот каким образом у житомирцев понятие о строении вселенной осталось прежнее: именно, что земля держится на трех китах – полицеймейстере Расшибалове, квартальном Держиморде и городовом Caпoгoве.
ГражданеКогда я зашёл вчера к Оголтелову, он взглянул в моё лицо и ахнул.
– Что с тобой?
– Беда, брат!
Он вскочил с дивана, на котором лежал, и подбежал ко мне.
– Ты меня пугаешь! Что случилось?
– Вероисповедные законы взяты министерством обратно! Положение Думы шаткое.
Оголтелов лёг опять на диван, заложил руки за голову и задумчиво сказал:
– Тебе не случалось замечать, что иногда встречаешься с человеком, знаешь его, даже дружишь с ним и – ничего не подмечаешь. Но вот мелькает в нём какая-нибудь маленькая чёрточка, микроскопический зигзаг, и сразу осветит его: эге, думаешь… Да ведь ты, братец, дурак!
– Мне не случалось, – отвечал я после некоторого размышления. – А тебе… случалось?
– Да. Не так давно. Сейчас.
– Оголтелов! – сказал я, покачав головою. – Я не дурак… Но мне больно!
– Что тебе больно?
– Что осуществление гражданских свобод всё отодвигается и отодвигается.
– И очень тебе больно?
– Чрезвычайно.
– Может быть, ты бы заплакал?
– Мне очень грустно, Оголтелов.
– Ты извини, что я без жилета!
– Почему ты извиняешься?
– Тебе очень важно, чтобы жилет, в который ты сейчас не прочь заплакать, был бы на ком-нибудь надет? Если не важно, достань в шкафу любой из жилетов и плачь на него.
Я печально смотрел в угол.
– И законы о печати отсрочены, потому что не решён вопрос о чрезвычайном положении… А чрезвычайное положение не может решиться без урегулирования законов о печати. И никаких русскому гражданину нет гражданских свобод.
– Они ему не нужны, – лениво улыбнулся Оголтелов.
– Тт… то есть… кккак… не нужны?
– Да так. Ну, посуди сам: ведь ты человек, в сущности, не глупый; ну куда русскому человеку – гражданские свободы?
– Да что же он, не человек, что ли?
– Конечно, не человек.
– А кто ж он?
– Он?
Оголтелов встал с дивана и принялся одеваться.
– Если ты свободен, пойдём прогуляемся. На улице я тебе покажу русского человека.
* * *
Мы вышли на улицу, и Оголтелов, взяв меня под руку, подошёл к одинокому извозчику.
– Эй ты!
– Пожалуйте-с!
– Нет, не пожалуйте… А что это у тебя на руках?
– Рукавицы, – отвечал оторопевший извозчик.
– Рукавицы? Ах ты мерзавец! В участок хочешь? В Сибири сгною тебя, подлец! Брось рукавицы!
– Ваше благородие! Нешто ж можно… Опять же хозяйскую вещь…
– Бррось рукавицы! – истерически закричал Оголтелов. – Тебе говорю – брось! Какой твой номер? Вот мы его сейчас запишем! Ты, негодяй, не знаешь этого, что ли?
Оголтелов, пошарил в карманах и вынул счёт от прачки.
– Вот. Не читал? Насидишься ты у меня в тюрьме!
Извозчик, путаясь в армяке, торопливо и неуклюже слез с козел, стащил с головы шапку и стал на колени.
– Батюшка! Не погуби… Чичас брошу, чтоб им пусто было.
– То-то. Учить вас, дураков, нужно. Пойдём брат. Оголтелов взял меня под руку и зашагал дальше.
– Видал?
– Слушай… Ты берёшь безграмотного, глупого извозчика и строишь на этом…
– Хорошо! Я возьму грамотного, неглупого не извозчика. Эй, молодой человек!
Мимо нас проходил какой-то господин в котелке и золотом пенсне.
– Молодой человек!
– Что вам угодно? – удивлённо спросил прохожий, останавливаясь.
– Это вы сейчас узнаете. Не будете ли вы так добры пожаловать под эти вот ворота? На одну минутку.
– Что вам нужно? Отстаньте, я вас не знаю!
– Не знаете? – ядовито засмеялся Оголтелов. – Удивительно! Эй, дворник! Вот этого господина… Позвольте! Вы не вырывайтесь: вам же хуже будет…
– По какому праву вы… – возмущённо начал прохожий, вырываясь.
– Это вы узнаете там, куда я вас предоставлю после результата обыска. Позвольте вас обыскать… Эй, дворник! Что ж ты, осёл, стоишь, открыв рот. Помоги мне!
Оголтелов толкнул дворника в грудь, ввёл прохожего в арку под воротами и внушительно сказал:
– Если вы добровольно покоритесь – вам же лучше будет. Если при вас ничего подозрительного нет, я вас отпущу. Поднимите руки… Вот так. Это что, паспорт? Ага! Позвольте… жилетный карман. Благодарю вас! Извините, что обеспокоил. Можете идти.
Прохожий испуганно огляделся, застегнулся и быстро зашагал от нас.
– Эй! – закричал ему Оголтелов. – Может быть, вы хотите жаловаться? Может, вы считаете меня не имеющим права так поступать? Вы скажите… Желаете жаловаться?
– Не-ет! – донесся из темноты несмелый голос. – Я ничего не имею…
Оголтелов погрозил дворнику пальцем, взял меня за руку и, отведя в сторону, спросил:
– Нет ли тут поблизости какого-нибудь общественного учреждения: церкви, почты или театра?
– Вот в следующем доме почтовое отделение. А что?
Оголтелов вынул из кармана какую-то большую бумагу и развернул её.
– Смотри… Видишь – плакат! Самая магическая штука для русского человека. Всего четыре слова: «Вход посторонним строго запрещается». Смотри.
Оголтелов прицепил бумагу к дверям почтовой конторы и отвёл меня в сторону.
– Смотри!
Изредка по улице деловито пробегали прохожие. Они добегали до дверей почтовой конторы, хватались за дверную ручку, сейчас же отдёргивали руку и, потоптавшись у дверей, уходили медленными, нерешительными шагами.
Один чиновник, с телеграммой в руке, стоял у дверей минуты три, очевидно размышляя про себя:
«Постороннее он лицо или нет?»
Решив, что постороннее, почесался, махнул рукой и пошёл обратно.
Я не выдержал.
– Слушайте! – закричал я, догоняя его. – Почему вы не вошли в контору?
– Да там надпись: посторонним нельзя.
– Чудак вы! Ведь это же общественное учреждение: для публики! Разве может кто-нибудь ни с того ни с сего запретить вход на почту?
Он призадумался.
– Бог его знает. А вдруг, может.
Я разозлился.
– Осёл вы этакий! Как вы смеете разговаривать со мной, держа руки в карманах! Знаете, кто я такой?! Последнюю телеграмму с лондонской биржи читали? Налог за самовар уплатили? Почему в калошах? О менингите слышали? Вон из этого города! Чтоб духу вашего не было.
В голосе моём дрожали слёзы.
Невдалеке стоял Оголтелов и, держась за бока, смеялся до упаду.
