355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Савеличев » Генерал террора » Текст книги (страница 22)
Генерал террора
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 07:24

Текст книги "Генерал террора"


Автор книги: Аркадий Савеличев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Под затихающие женские крики автомобиль вырывался на их улочку.

Они едва успели заскочить на какой-то пустырь. Пронёсся грузовик с красноармейцами; там явно кого-то били, потому что и сквозь взвой заходившегося на подъёме мотора слышалось надрывное, тягучее мычание – словно тестюшко поутру похмельно зятюшку уговаривал...

   – По колёсам, что ли, пострелять?.. – взъярился Ягужин.

   – Гранату бы... – поправил Патин.

Савинков отмолчался.

Все понимали, что ради великого дела в уличную перестрелку не ввяжутся.

Под эти мысли вдруг так громыхнуло, что лица всех троих фосфорически заблестели. Едва успели заскочить под навес какого-то заброшенного дома, как прянул истинно летний бешеный ливень. Рушились небеса, не иначе.

Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Отчётливо высветилось зарево по-над рекой. Что-то горело на заречной стороне.

   – Всё обговорили? Гордия мы сами встретим. Не задерживайтесь, Патин. Дня через три я тоже буду в Рыбинске.

Савинков и Ягужин бесследно исчезли в ночи. Патин выждал минуту-другую и стал выбираться на железнодорожные пути. Не на курьерском же ему было ехать в Рыбинск, стало быть, вокзал ни к чему. Здесь начинался крутой подъем, самое место – дождаться какого-нибудь попутного грузовоза.

IV

Едва вернувшись из Ярославля, Савинков вызвал Патина к себе на Черёму – через одного нового, неотступно следовавшего за ним корнета. Записка была честь честью: «Блед К.». Но корнета Патин не знал, а потому поостерёгся – сказал, что у него срочная встреча, прибудет через час. Корнет хотел возразить, но Патин без долгих слов выпроводил его. Причина горькая... Вчера под мостом у Черёмы был найден капитан Гордий, застреленный одним выстрелом, в упор. Значит, засада. Значит, кто-то что-то про них знает. Много ли, мало ли – не имело значения.

Спровадив корнета, он долго кружил по городу, отводя на всякий случай непрошеного гостя от главной явки.

Зато и Савинков хорош – открывать двери послал всё того же корнета! Правда, тот извинился:

   – Борис Викторович подвернул ногу, меня попросил сходить к вам.

Савинков лежал на диване и курил сигару.

   – Я понимаю, Патин. Мне тоже жаль капитана Гордия. Кто-то выдаёт. Кто – пока не знаем.

   – Трудно поверить, но капитан называл нашего любимого доктора...

   – Кира Кирилловича?! Не может быть.

   – Я тоже так считаю, но на всякий случай подстраховываюсь. Если иду куда-то к шести, так говорю, что к семи. Наказываю разбудить в пять утра, а сам сплю в тайнике между поленницами – раздвинул маленько дровишки, тюфяк затащил, шикарное ложе устроил. Да и замок на своей двери сменил. Кажется, доктор моих ухищрений не замечает. Что касается вас, Борис Викторович, так я между делом поругиваю: послал, мол, меня в Рыбинск неизвестно зачем, а сам в Москве у своих мадам отсиживается...

   – Так и поверю – у мадам! Бьюсь об заклад, вы говорили – у блядей?

   – Случалось, Борис Викторович... Не будем этому придавать значения.

   – Пока – не будем. Некогда. Дело очень серьёзное. Слушайте...

Дело предстояло действительно нешуточное и очень опасное. Вологда! Она у всех была на устах. С некоторых пор тихий заволжский город, где когда-то Савинков вместе с Луначарским отбывал студенческую ссылку, стал такой же точкой на мировой политической карте, как Лондон, Париж или Берлин. С бегством из Петрограда большевистского правительства побежали и посольства... только не в Москву, а в Вологду. Именно там, при попечительстве американского посла Дэвида Фрэнсиса, и собралась вся посольская община: китайская, японская, итальянская и даже французская, которая долго колебалась между Москвой и Вологдой. Осели они весело, прочно и независимо; само собой, центром общения был старинный деревянный особняк, занятый американцами. Ну, просто особое государство середь разворошённой и голодной России. От такой вольной жизни Дэвид Фрэнсис чуть заново не женился – в свои-то Шестьдесят восемь! На семнадцатилетней дочери царского генерала! Привольно и независимо жили в Вологда; всему городу известный особняк стал центром поважнее областной Совдепии. Как ни грозил из Москвы Чичерин, послов не смели всё-таки тронуть, а ехать в Москву Они не желали. В роли же красного посла, от Чичерина и Дзержинского одновременно, пришлось пробираться в Вологду через неспокойное Поволжье самому «товарищу Радеку». На меньший чин нельзя было положиться в разговорах с такой оравой неподвластных послов. Тем более французский посол Жозеф Муланс, «милый Жозе», как сказала бы мадам Деренталь, вообще не отличался почтением к большевикам; в Москве оставил консула Гренара, а сам здесь витийствовал. В местной газете напечатал интервью, где нынешнее правительство издевательски назвал «временно-большевистским» и открыто призвал к его свержению. Ай да посол! Не под влиянием ли бесподобной Любы?! Но сплетничать и злорадствовать было некогда: Савинков в Ярославле, будучи расторопным официантом, узнал от матросов о своеобразном поединке Фрэнсиса и Радека. Тот, разумеется, заявился в кожаной комиссарской тужурке и с тяжеленным маузером на боку. Не добившись никакого толку от насмешливого и нахального француза, уже на последнем взводе, со своей матросской пушкой подступил к американцу. Но тот, не вставая из-за стола, щёлкнул кнопкой потайного ящичка и положил перед собой добрый американский кольт. С усмешечкой и словами: «Слышал, вы назвали меня ватной накрахмаленной куклой?.. Что ж, попробуем, чья пуля быстрее». Маузер был в руке, а кольт лежал ещё на столе, но не стоило обольщаться, какая доля секунды вскинет этот кольт... И Радек бросил свой маузер в скрипучую деревянную кобуру. Утешил лишь обещанием: «Не моя, так другая пуля... всё равно достанет тебя, контра!»

   – Вот так, мои молодые господа, – уже при корнете закончил Савинков свой краткий рассказ. – Радека нам сейчас не взять, этот палач и трус отпетый, проскользнул где-то мимо Ярославля или Рыбинска и сейчас злорадствует в Кремле. Взамен его едет в Вологду «чрезвычайная тройка». Она не обязана вести дипломатические разговоры, её задача – «раздать по пуле американцу, французу, а при удаче – и всем остальным». Но мы как-никак союзники. Мы чтим государственные договоры. Международное право, которое не позволяет так разговаривать с послами. С юга от генерала Деникина пришла срочная секретная депеша: «Борис Викторович, любыми путями оградите послов. Иначе нам ни на грош веры». Что должен сделать Савинков?

   – Заступить дорогу, – без раздумий ответил Патин.

   – Но моя нога? Разучилась прыгать с поездов, особенно ярославских. А пришлось, друг мой Патин... Но – не будем о ноге. Думаю, приезд «тройки» как-то связан и со смертью капитана Гордия. Рыбинск наводнён большевистскими филёрами. Ах, нога, проклятье!.. – слишком резко вскочил Савинков.

   – Ваша нога пусть остаётся в Рыбинске. Мои ноги, слава богу, целы.

   – Я тоже так думаю... несчастный калека! – улыбнулся озабоченный Савинков. – Но – моя нога всё-таки подождёт. – Он решительно встал с дивана и притопнул. – Одних я вас пустить не могу, даже на пару с корнетом, – кивнул вытянувшемуся юнцу. – Я раненый комиссар, хромаю, чего же лучше. Беда только в том, что мы не знаем ни фамилий, ни лиц красных убийц. Одно достоверно: едут сегодня, и не московским, а петроградским поездом. Видимо, чтоб оградить себя от всяких подозрений. Тоже конспирация! Но Рыбинска им не миновать, а дальше Ярославля пускать нельзя. Там они сумеют затеряться и легко пересядут на другой поезд. Сколько пути от Рыбинска до Ярославля?

   – Полтора-два часа, – покачал головой Патин.

Савинков сделал вид, что не заметил его колебаний.

   – Большой оравой нельзя идти по вагонам. Значит, тройка на тройку? Уже заготовлены удостоверения московских ревизоров. Мои железнодорожники – молодцы! Форма и вся соответствующая экипировка. До подхода петроградского поезда остаётся уже час с небольшим, – вынул из брючного кармашка тяжёлый серебряный брегет. – За дело, господа. И вот ещё что, поручик Патин... – ласково, но твёрдо положил руку на плечо: – Верьте корнету Заборовскому, как мне самому. Это сын моего ближайшего друга, месяц назад растерзанного в Чека... никого из нас не захотел выдать... Есть вопросы?

   – Нет, – виновато склонил голову Патин, так и не спросив, почему же Савинкову пришлось прыгать с поезда.

   – Благодарю за честь! – не сдержался в юношеском порыве корнет.

Савинков знаком указал на дверь в соседнюю комнату. Там на стульях была разложена отличная железнодорожная форма. На столе – документы, нарукавные красные повязки, и особо – два револьвера, два военного образца нагана и два коротких армейских тесака, какими в недавнюю войну пользовались фронтовые разведчики. Очень удобно для голенищ. Оружие у Патина было своё, пристрелянное, но тесак он взял с удовольствием. Показалось, что он снова в пятнадцатом году на близком от русских окопов австрийском фронте, и надо только дождаться темноты и единым махом перемахнуть ничейную полосу...

   – Вы не смотрите на мою молодость, я хороший боксёр... и гимнаст, уважающий Поддубного... – покраснел корнет, торопливо влезая в летнее форменное пальто, которое никак не могло скрыть его мускулистую грудь.

Патин на правах старшего положил ему руку на плечо. Да, чувствовалась сила.

V

Разумеется, старшим был Савинков. Его одеяние походило и на железнодорожное, и на комиссарское одновременно. Фуражка – настоящего железнодорожного служащего, погоны – не менее как железнодорожного майора, но вздеты на чёрную кожаную куртку. Полевая сумка на одном боку, маузер на другом, открыто. При широком армейском ремне. Усы за час выросли, старый шрам на левой щеке. Ну, и палка, само собой, на которую он с удовольствием опирался.

В сантименты вдаваться некогда, до вокзала ещё идти да идти. Едва поспели, уже при звонко гудящих рельсах.

Поезд, конечно, в сопровождении охраны. Савинков с молчаливо следовавшими за ним спутниками зашёл со стороны паровоза и, протягивая торчавшему на ступеньке конвоиру своё удостоверение, потребовал:

   – Мне нужен начальник конвоя.

Резкий тон незнакомого железнодорожного комиссара не вызвал сомнения – так и только так говорили сейчас московские комиссары.

   – Товарищ Лаптев здеся.

Савинков вместе со своими спутниками поднялся в тамбур паровоза. Пользуясь остановкой, за столиком машиниста сидел парень лет двадцати, но, в отличие от солдатика, в отличной кожаной куртке, почти такой же, как у Савинкова, и пил чай с пышущими жаром белыми блинами. «Вот те и голодный Питер!» – подумал Савинков, но сказал совсем другое:

   – У конвоиров – своё дело, у Чека – тоже своё, а нам поручено разобраться, сколько пассажиров – реально! – повысил он голос, – реально едут с билетами и сколько так... с тёщиными блинами вместо билетов! Впрочем, мы тоже не прочь, – добавил он, одной рукой доставая удостоверение, а другой блин. – Ах, как хорошо, давно не едал! В Москве и товарищ Ленин не часто блинцами балуется.

Какое-то время длилась пауза, во время которой Заборовский подался немного вперёд, отсекая конвойного начальника от машиниста. Патин отметил его предусмотрительность, сам отступая назад, к вылезшему в тамбур конвоиру.

У Савинкова не дрогнул ни один мускул на каменном лице.

   – Да вы продолжайте, товарищи, – кивнул он на сковородку, во время такого вторжения брошенную на табуретку вместе с сырым тестом. – Стоянка невелика, и в пути будет не до блинов.

Занимавшийся этим делом кочегар просиял, а начальник конвоя, оторвавшись наконец от удостоверения – да умеет ли он читать? – виновато вздохнул:

   – В Питере мы тоже блины не часто видим. Мешочников пошерстили. От них не убудет, а трудящимся паровозникам на сытое брюхо веселее вести паровоз в светлое будущее! Не так ли, товарищи ревизоры? – спустил с лица суровый начальнический вид и оказался совсем молодым слесарем или литейщиком.

   – Так, товарищ Лаптев, – взял Савинков с газетного листа и второй блин, кивком головы подзывая своих спутников. – Тоже недавние трудящиеся. Один токарь, другой слесарь. Ешьте, товарищи паровозники нас угощают. Не мешает набраться силы. Надо покрепче мешочников трясти, как товарищ Лаптев говорит. А то привыкли на дармовщинку!

Патин не стал ждать дальнейшего приглашения, сам за блины взялся. И корнет подавил свою брезгливость – с грязного листа ухватил! Пяти минут не прошло, как уже выпили по стакану чая и съели по паре блинов. Поднимаясь, Савинков тоном старшего наказал начальнику караула:

   – Товарищ Лаптев, мы постараемся тихо, без помощников, ну, а если уж придётся туго – не откажите в помощи... Кстати, конвоиры в каждом вагоне?

   – Где наберёшься! – махнул рукой начальник конвоя. – И через одного-то едва наскребли. Сами знаете, все на фронте.

   – Знаем, – дружески кивнул Савинков, вздевая повязку на рукав. – Поправьте, хорошо ли?

Начальник конвоя и одному, и другому, и третьему самолично оправил повязки и проследил глазами, как контролёры, разрезая плечами безбилетную толпу, всходили на подножку первого вагона.

Савинков ещё раньше для себя отметил: раз в составе семь вагонов, то нужных людей следует искать в средних четырёх. Глупо серьёзным людям садиться в первые, купейные вагоны; глупо и в задние, общие. Самые удобные – плацкартные; и народу порядочно, не так бросаешься в глаза, и видимость, в отличие от купейных, хорошая. В случае чего, не окажешься в мышеловке. Надо полагать, не дураки же были собраны в эту «тройку», может, тем же Радеком, а может, и самим товарищем Дзержинским. Дело-то ведь у них действительно ответственное, с плеча не рубанёшь, да и неизвестно ещё, кому эти приволжские края принадлежат – белым, красным... или чёрт знает каким!.. Могли бы, так давно бронепоездами раздавили, а не посылали бы смертников-головорезов. В напутствие им наверняка была прочитана лекция о том, что весь путь от Бологого до Ярославля, а уж дальше и подавно, наводнён «шпионами империализма», с которыми «ухо надо держать востро»! Что ж, недалеко от истины... Вокруг засевших в Вологде послов крутились все, кому не лень, может, и японские самураи! При этой мысли у Савинкова на японский лад растянуло губы, но чего не бывает?

Они только для близиру прошли два первых вагона, даже не заходя в купе, а лишь беседуя с проводниками. Те были рады стараться перед таким высоким московским начальством, выкладывали всё как на духу и сами продали одного не очень расторопного барышника и двух товарищей-господ неясного происхождения. Савинков не стал очень донимать, только наказал:

   – В Романове проверим.

Когда переходили из вагона в вагон, Заборовский даже хмыкнул за спиной:

   – Спасая свои шкуры, проводники ещё до подхода к Романову сбросят их под откос!

   – Это уже не наше дело. Наше – я смотрю налево, вы – направо. Патин страхует. Возраст – от двадцати пяти до сорока.

Самый подходящий возраст для серьёзных людей. Нет, люди наверняка бывалые, но не очень и старые.

Третий вагон проходили в напряжённой, обступившей их тишине. Наверно, такие важные контролёры казались мечами карающими. Форма железнодорожная – как литая, даже по летнему времени – в полушинелях с погончиками. А уж куртка-то комиссарская!.. Власть! Движения вежливые, но взгляды каменные и бесстрастные. Не Подкупишь, не уговоришь. Наглостью тоже не удивишь – вгоняло в пот это уверенное, жестокое молчание.

Савинков ещё издали, сквозь просветы спин и насторожившихся лиц, приметил необычную троицу; возраст подходящий и какая-то показная «затюханность». У одного по летнему времени вислоухая шапка, у другого донельзя затасканная пехотная фуражка, у третьего и вообще вязаная женская шапчонка. Ну, скажите, по тёплому времени чего парить голову? Да и ноги? Опять немыслимый разнобой: тяжёлые стоптанные сапоги, лапти... и валенки, да, обрезанные серые коты! Мало того, солдатская шинель, охотничий брезентовый балахон и старый пальтух, коротко обрубленный «под куртку». Что за охота у них всё обрубать да обрезать? При всей бедности, народ хотел хоть как-то поприличнее прикрыть свою голоту, хоть рубашечкой постиранной, хоть довоенным пиджачишком, хоть какой-нибудь гимназической тужуркой, а женщины – так и шарфиком или косыночкой выделиться, худенькими, но аккуратными чулочками, даже серёжкой дешёвенькой, на которую в дороге никто не позарится, а заметить хозяюшку серёжки – заметит, может, и самым добрым взглядом. Сколько ни проходил Савинков по вагонам, валенок не видел, да и лапти, если встречались, были со своей ноги, аккуратные. У того же, крайнего из всей троицы, топорщились и загибались носами, будучи явно не по ноге, да и намотаны были распущенные на полосы байковые солдатские портянки. Ну, опять же скажите на милость: какой крестьянин или посадский человек будет портить Хорошую байку, когда из неё можно выкроить приличную рубашонку, если не для себя, так для сынишки?..

Савинков толкнул незаметно локтем Заборовского, но проверять билеты не стал, лишь спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Тут все с документами проездными?

В отсеке этого плацкарта собралось человек пятнадцать на всех трёх этажах; некоторые смущённо повесили головы, некоторые начали рыться в карманах. А один из святой троицы, именно лаптёжник, слишком даже поспешно вытащил из внутреннего кармана билет и какие-то ещё бумаги в подтверждение своей пролетарской сущности.

   – Верим, верим, – сказал Савинков, проверяя документы лишь у тех, кто не очень опускал глаза долу; возиться с оравой безбилетников было не с руки.

Так, используя остановку в Романове, прошли ещё два плацкартных вагона, торопясь и требуя проездные документы явно у тех, у кого они были. Нескольким попавшим в сети безбилетникам наказали оставаться на своих местах и ждать дальнейших распоряжений. Нечего и говорить, что, когда возвращались, никого уже не было.

   – Неужели попрыгали?.. – с некоторым недоумением сокрушался Заборовский.

   – Будешь прыгать... от таких, как мы, красных контролёров! Главное, чтоб те трое...

Троица в их отсутствие не дрогнула, лишь маленько перегруппировалась: охотничий, самый широкий балахон переместился к окну и был неприметно расстегнут. Это окончательно укрепило в мысли: они!

Оставив Заборовского позади, на самом-то деле в прикрытии, Савинков перегнулся через двоих крайних, через валенки и лапти, и шепнул тому охотничку, явно насторожившемуся при повторном появлении контролёров:

   – Мы знаем, кто вы... товарищ Лаптев просит срочно пройти поближе, в первый вагон... здесь едут подозрительные личности...

Не давая времени одуматься, Савинков двинулся по проходу к дверям, а Патин отступил в сторону, пропуская вперёд и не мешая шептаться.

Впрочем, они только переглянулись. Первым встал охотничек; за ним – валенки и последними – лапти.

Патин отстал от Савинкова, а Заборовский не спешил уходить от них, пробираясь в тесноте вагона к переднему выходу, и все трое скоро догнали главного контролёра.

Патан вяло на некотором отдалении толкался сзади. Он помнил, что на этой площадке должен быть конвоир, и да ошибся. Савинков взял стражу под свою опеку.

   – Товарищ... – выйдя в тамбур, склонился к самому его уху, – на задней площадке два подозрительных типа... Мы не решились... вы сами проверьте. А мы передадим товарищу Лаптеву, чтоб прислал подмогу.

Как ни тихо это говорилось, троица слышала и работу ревизоров явно оценила. У старшего возникло, видимо, Желание закурить – но только ли закурить? – и он полез в карман своего балахона. Патин понял: нельзя дальше искушать судьбу! Почти не оборачиваясь, он повернул за конвоиром заранее зажатый в кулаке ключ и следующим прыжком попытался сделать то же самое и с противоположной дверью... но его тут же ожгло гулко разорвавшимся выстрелом. Припадая плечом к незапертой ещё двери, он успел-таки выхватить из-за голенища тесак...

...мягко вошло в подбрюшье через брезент и какое-то тряпье армейское послушное железо...

...и на Патина завалилось тяжёлое тело...

...он думал, целую вечность выбирался из-под этой туши, потому что за спиной хрипло возился Заборовский...

...а когда вывернулся, Заборовский был уже наверху, сразу над лаптями и валенками...

...Савинков выворачивал карманы, засовывая себе все, какие были, бумаги. Заборовский доканчивал своё дело, когда из вагона, через запертую дверь, грохнул уже винтовочный выстрел...

Видно, охранник успел убедиться, что его обманули, и сейчас, не имея ключа, прикладом вышибал дверь. Для железной двери это не опасно, но ведь наверняка подбежит кондуктор с ключом...

   – Выбрасываем! – открыл Савинков наружную, гулко свистнувшую дверь.

Распластавшись по полу, чтоб обезопаситься от выстрела, они подтащили к подножке три пары ещё дрыгавших ног и почти общим скопом столкнули вниз.

   – Сами! Заборовский, – велел Савинков, – затем – Патин. По ветру, по ветру! Постарайтесь оторваться от вагона...

   – Но ведь у вас – нога?..

   – Прыгайте... вам говорят! – подтолкнул к гулко хлопавшей двери. – Я привычный.

Убедившись, что корнета, который наверняка впервые прыгал с поезда, под колеса не затянуло, что Патин, хоть и раненый, спланировал удачно, Савинков и сам раскинул руки, сильно отталкиваясь ногами от подножки.

И как раз вовремя: вагонную дверь или вышибли, или открыли ключом – вслед понеслись выстрелы, вдобавок и с других тамбуров, но была туманная ночь, поезд под уклон набирал скорость и уносил всё это в сторону уже недалёкого Ярославля...

При всём своём опыте Савинков всё-таки ушибся и, конечно же, больной ногой. Навстречу из тумана ковылял Заборовский. Патин был ближе, но очень бледен. Обнялись, ничего не говоря, и тут только вспомнили:

   – Перевязать надо поручика!

Потащились в сторонку под куст. Патин, раздевшись, сам мог осмотреть рану: чуть повыше локтя.

   – Не качайте головой, корнет. Кость, кажется, не задело. Жаль, что правая...

Перевязывая рану оторванным подолом рубахи, Заборовский не унимался:

   – Да как же вы смогли его раненой рукой?..

   – Я это только сейчас почувствовал. Видимо, привычка. Если меня совсем раздеть, ещё две-три дырки сыщутся... Не будем об этом.

   – Пока – не будем, – согласился Савинков. – Что нам надо? Первое. Документы я кой-какие похватал, но следует ещё пошарить... должна быть и заначка... Второе. Срочно переодеться. Железнодорожных контролёров видело слишком много людей. Мы вот что: в лапти и валенки не будем переобуваться, а рвань наших добрых упокойников вполне сойдёт. Выбирайте!

Заборовский брезгливо сморщил открытое безусое лицо, но Савинков на правах старшего прикрикнул:

– Не чистоплюйствуйте, корнет.

Один прихрамывая, другой придерживая вдруг отяжелевшую руку возвратились к куче шмотья, которое уже, к счастью, не дрыгало ногами.

– Извольте выбирать, корнет, – ещё хватило сил для шуток. – Шинель или охотничий балахон?

Заборовский выбрал шинельку, Савинков взял себе брезентуху, ну, а Патину достался обрезанный пальтух. Прежде чем одеть, ещё раз осмотрели, но ничего нового не находилось. Ну, проездные билеты от Бологого до Ярославля. Ну, удостоверения – одно на имя слесаря, другое на имя портного, а третье было выдано «служащему советских общественных бань». Можно бы и посмеяться, но что-то не давало покоя. Ведь этим упокойникам, будь они живы, пришлось бы, чтоб самим под Чека не попасть, представляться ещё остающимся на местах советским властям. Не бумажками же общественных бань трясти!

И тут Савинкова осенило:

   – Лапти, господин корнет...

Не сами лапти – в портянках, намотанных вокруг правой ноги, оказался плотно заклеенный в клеёнку пакетик, не больше кисета. Когда разрезали – три настоящих удостоверения, подписанных самим товарищем Дзержинским...

Одно – на имя «товарища Блюмкина, командира особой «тройки», которой поручается ответственное правительственное задание, в связи с чем...»

   – Погодите!.. – наморщил лоб слишком уж грамотный корнет. – Не тот ли Блюмкин, что убил германского посла графа Мирбаха и по газетным сообщениям был расстрелян?..

Савинков поморщился:

   – Корне-ет! Чека не стреляет своих агентов... Пошли!

Больше тут делать было нечего. Требовалось срочно добираться до Романова, а там и до Рыбинска. Дело шло к утру.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю