Текст книги "Генерал террора"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

   – А нам?.. Нам, милый Саша, Казань... Нет! – радостно воскликнул он. – В Казань отправится наш воскресший юнкер.

В самом деле, в гостиную губернаторского дома, где они сидели, входил юнкер Клепиков. В своей бесподобной форме Императорского Павловского училища. Высокий, стройный, смеющийся. Он как ни в чём не бывало отдал честь Савинкову и бывшему при погонах полковнику Перхурову, а Деренталю протянул руку:

   – С прибытием всех вас в Ярославль!

   – И вас, милый Флегонт, – обнял Савинков единственного, после смерти Патина, своего адъютанта.

   – Вы как с плац-парада, юнкер, – полковник Перхуров пожал ему руку. – Как это вам удаётся?

   – В вашей приёмной переоделся, господин полковник. Не идти же представляться в рыбацком рванье!

   – Правильно, – согласился и Савинков. – Выпейте с дорожки, – подал он хрустальный, возможно, ещё губернаторский бокал. – Выпейте – и покрасуйтесь перед нами... ну, скажем, пятнадцать минут. Потом мы все разбегаемся по своим делам. Наш дипломат Александр Аркадьевич отправляется в Москву, чтобы от моего имени пошевелить оставшихся там членов «Союза», поразведать настроения бездельничающих дипломатов, а заодно и пропавшую жену поискать...

   – Жена не пропадёт, – снова легкомысленно заметил Деренталь.

   – Не перебивайте, Александр Аркадьевич, – недовольно остановил его Савинков. – Значит, Деренталь – в Москву, Клепиков – в Казань...

   – Каза-ань?.. В разгар сражения?! – невольно вырвалось у юнкера.

   – Я же сказал – не перебивать! Да, Казань. Предупредите наших, что я туда же отправляюсь. Вы – галопом, я – шажком. Вниз по течению. Маленько задержусь в попутных городах – надо, надо поругаться! Вам – без ругани, быстро и скрытно. Так что через пятнадцать... уже через десять минут, – вытащил он свой серебряный брегет, – вам придётся снова вздеть на себя пролетарское рванье. Такие дела, юнкер. Вопросы есть?

   – Нет, – потупился Клепиков.

   – Нет, – повторил беспечальный Деренталь, снова наливая себе на дорожку.

Разогнав в разные стороны своих ближайших друзей и помощников, Савинков и сам с вечерними сумерками сел в лодку, с двумя данными Перхуровым провожатыми, и оттолкнулся вёслами от ярославского берега. Рыбак. Просто потёртый жизнью рыбарь, исповедующий заткнутую паклей самогонку. Даже брезентуху свою маленько облил. Чтобы на случай проверки хорошо пахло. Не сигарами же! Да и проверяющих иногда не мешает угостить. Сам он, не опускаясь до вонючей самогонки, ограничился прощальным бокалом шампанского... и хлопнул хрусталь о пол.

Полковник Перхуров с пониманием воспринял его прощальный жест. Дорога предстояла дальняя и опасная.

В этот прощальный час было тихо. Странно, даже на волжском мосту не стреляли.

V

Проводив Савинкова в Казань, Перхуров вызвал своего заместителя, полковника Гоппера. Спросил без обиняков:

   – Как вы думаете, сколько продержимся?

Гоппера не удивило, что Перхуров, по существу, и не планирует бесконечно удерживать Ярославль. Было очевидно – его придётся сдавать; весь вопрос – сколько они дадут времени собиравшейся в Казани новой белой армии, а может, и союзничкам, которые никак не раскачаются. Чего бы стоило, поднявшись вверх по Двине, перерезать дорогу на Петроград! Северное направление оставалось самым тяжёлым; оттуда, через Тихвин и Вологду, напирали большевики. Бронепоезд, застрявший на разобранных путях под Рыбинском, мало успокаивал; со стороны Вологды шёл более тяжёлый и грозный блиндир, на котором красные начертали имя своего вождя: «Ленин». Никакие диверсионные группы к нему подступиться не могли. Его окружали сплошным конвоем, справа и слева, латышские полки: 6-й Тукумский и 8-й Вольмарский. Вместе с Вольмарским полком во главе Сводной роты латышских стрелков шёл заместитель Дзержинского – Ян Петерс. Этот выжигал и вырубал всё на своём пути.

Командующему всей северной армадой Геккеру были приданы и рабочие отряды – Вологодский, Галичский, Буйский, Любимовский; целая команда военлётов и военно-санитарный поезд. Приходилось отдавать должное Геккеру: победа под Рыбинском не вскружила ему голову. Он переметнулся со своим штабом севернее Ярославля; оттуда нажимал. Понимал, что полковники Перхуров и земляк Гоппер будут держать Ярославль до последнего – в надежде на архангельский десант и помощь с низовой Волги. Разведка красных тоже работала: не от трусости же Савинков оставил Ярославль на руках своих полковников, а сам пустился собирать новые силы. Геккер торопился:

   – Ярославль должен быть взят в три дня!

Но прошла неделя, пошла вторая – город держался. Без бронепоездов и, по сути, без артиллерии. Красные войска, наступавшие с другой, московской стороны, ничего не могли поделать. Застряли ещё в дремучих, непроходимых пригородах; каждый дом там становился крепостью. Перхуров держал круговую оборону. Прорвать её могли только с Волги, по железнодорожному пути. Медленно, скрипуче, под гром всех своих блиндированных башен, но всё-таки продвигался к Волге, напирал самый опасный таран – «Ленин».

Гоппер убеждал:

   – В Заволжье нам не удержаться. Силы растянуты, нас обтекают со всех сторон. Надо переносить оборону на этот берег.

Перхуров долго молчал, взвешивая на утлых весах очевидное.

   – Переносите, – наконец согласился он. – По всем военным понятиям мост надо бы взорвать, чтобы предотвратить прорыв бронепоезда...

   – Я не могу отдать такой приказ. Я латыш. Мои земляки и без того наследили на российской земле... Латыш Геккер, латыш Петерс! Целые латышские полки!

   – Я русский, но я тоже не отдам варварский приказ. Такой мост! Это ж не в Галиции, не в Австрии мы воюем – мост связывает с Москвой весь север России. Давно ли с таким восторгом открывали железнодорожное сообщение с Архангельском! Это уже на моей памяти – памяти восторженного юнкера...

   – И на моей...

   – Значит, будем держать мост... на одних пулемётах, без артиллерии?

   – На штыках, если потребуется!

   – По-олноте, дорогой Карл Иванович. Сами знаете, штыками мост не удержать. Сколько можете сосредоточить пулемётов?

   – Не больше пяти.

   – Ну, это уже кое-что. Надо выдвинуть их на парапеты, за фермы моста. Прямая цель, да и укрытие за мощными балками.

Полковник Гоппер ушёл к своим частям, закаменело вцепившимся в заволжский берег. Его земляк Геккер не прекращал атаки ни днём, ни ночью. Под прикрытием бронепоезда изматывал не только воинские, но и физические силы защитников. Стояла жара, хорошей воды не было; стекавшие в Волгу ключевые ключи и колодцы уже были под огнём, а каждый поход к реке, по открытому взбережью, оборачивался неизбежными потерями. Гоппер запретил днём ходить к реке – только ночью.

Нынешней ночи он ожидал нетерпеливо и по другой причине. Переходить на городской берег? Как ни называй и ни оправдывай – это отступление. Потерь при отступлении бывает даже больше, чем при наступлении. Он велел своему адъютанту:

   – Господин Ключников, устно, через вестовых, разошлите приказы всем командирам: на час ночи отход через мост. Скрытно! Порядок отхода я сейчас рассчитаю...

Он погрузился в невесёлые расчёты. Адъютант Ключников ожидал. У него не было ни воинского звания, ни воинского образования – просто профессор Демидовского лицея. К нему могли и так обратиться: «Господин профессор!..» Но он это в ярости воспретил. Теперь для него «господин Ключников» – было нечто вроде «поручика». Он добросовестно исполнял поручения; и на том спасибо, что признавали. Но за две эти недели, что они валялись под снарядами на волжском берегу, «господин Ключников» тоже кое-чему научился. Спросил, как поднаторевший в воинском искусстве служака:

   – Но, господин полковник? Кто будет прикрывать отход? Арьергард?..

   – Я – арьергард. Распорядитесь, как стемнеет, два пулемёта под моё начало, остальные сразу же расположить на выходе с моста. И ещё вот что: командиры дело своё, конечно, знают, но всё-таки напомните от моего имени: чтоб отходили ниже травы, тише воды...

Он знал, насколько это опасно: отход всеми колоннами по единому узкому мосту...

Но, кажется, гроза собиралась? Тучи закрывали пыльный, сожжённый, прокалённый берег. Дай-то Бог!..

* * *

Красные очухались под утро, когда выплывшее из рваных туч солнце высветило совершенно пустынный берег... и баррикады, завалы на середине моста. Они попробовали с наскоку, при полном большевистском энтузиазме, взять ненавистный мост, искренне недоумевая:

   – Чего же эти олухи не взорвали его?!

Полковник Перхуров мог поручиться, что именно так они и думали.

Бронепоезд теперь подошёл вплотную к мосту и сыпал снарядами без всякого разбора, лишь бы пыль выше поднималась. Снаряды у красных были в избытке.

Но мало этого поперёд бронепоезда с последней перед мостом стрелки, выдвинули обычный паровоз, с двумя груженными булыгой платформами. Едва пыхтел от натуги паровоз. Тяжеленные платформищи! Сомнения не оставалось: будут таранить. Ведь орудия с берега почти не отвечали. Единственное, секли пулемёты. За самым ближним, на зависшем над рекой парапете сидел Ваня-Унтер. Широкие крылины ферм до поры до времени прикрывали его. Переплетаясь внизу крепёжными клёпаными раскосинами, они образовали непробиваемый щит. Для пуль, конечно, а не для осколочных снарядов. Но и наступавшие по настилу моста не били – снаряды клали выше, на городских улицах. Не щадили ни кремника, ни монастырей. Полыхал открытым огнём на Ильинской улице собственный штаб, который они оставили ещё семнадцать дней назад. Дымились оружейные склады на Духовской, хотя едва ли там оставалось какое оружие. Ваня-Унтер спиной чувствовал жар на волжской, такой красивой прежде набережной; там торчали с довоенных времён разные увеселительные заведения, палатки, лавчонки – всё покорное огню. Но его не радовал даже охлаждающий, опять собравшийся дождь; он ведь хорош не только для защитников, но и для нападающих. Портить снарядами железнодорожный путь они не хотели – тогда и самим с бронепоездом не пройти на городской берег, – они готовились к решительной атаке.

Под прикрытием широких ферм моста к засевшим пулемётчикам несколько раз перебегали подносчики патронов, приносили воды, а напоследок даже фляжки, сказав:

   – Полковник Перхуров на вас надеется.

   – Как не надеяться, – согласился Ваня-Унтер. – Для того и сидим здесь.

Фляжку они с помощником только маленько отпили, потому что под дождь быстро темнело и зафукал парами паровоз. Ещё раз пробрался к ним нарочный с приказом:

   – Полковник Перхуров велел ближе к берегу перебираться.

   – Ага, – ответил Ваня-Унтер. – Переберёмся, Бог даст.

Паровоз-то уже рядом пыхтел, с натугой подпирая нагруженные булыгой платформы. А пригляделся Ваня-Унтер – за камнями на платформах и стрелки незаметно залегли.

   – Ну, милой, – обнял он своего напарника, – теперь можно и побольше хлебнуть, чего её оставлять...

Напарник ещё заканчивал свой черёд, а пулемёт уже вовсю разогревался: платформы надвигались прямо на них. Путь железнодорожный лежал всего в двух метрах от ферм, штыком достанешь.

В краткий какой-то миг Ваня-Унтер глянул под настил моста на родимую Волгу, и без обиды и страха подумал: «Ну да, выпить... как не выпить... до воды-то вон как далеко!..»

Он не слышал приказов, несущихся со своего берега:

   – Все, все отходят!

Он не знал и того, что полковник Перхуров не мог снять с насиженных мест и других пулемётчиков, прикрывавших мост. Вся воля немолодого уже полковника была направлена теперь на то, чтобы собрать остатки разметённых ближней артиллерией отрядов и вывести их из города. Вниз по береговой кромке Волги, к спасительным лесам...

VI

Умельцы «Союза защиты Родины и Свободы» изготовили для Савинкова фальшивый большевистский мандат. Сейчас не было возможности ездить с паспортами богатых англичан или китайских мандаринов. Не царские времена. В Москве шли аресты. Деренталю и это с трудом удалось сделать – хоть немного обезопасить спускавшегося по Волге «Генерала террора». Эсеровского генерала! Нынешние кремлёвские бонзы знать не знали, что ЦК партии социалистов-революционеров ещё прошлым летом исключил Савинкова за связь с Корниловым. Стало быть, непримиримые эсеровские боевики не подчинялись Савинкову. Формально хотя бы... Но каждый выстрел в комиссара всё равно падал тенью на «Генерала». Что в этой несчастной стране могло происходить без его ведома? Чека – не царская охранка; уповать на Петропавловку, Шлиссельбург и даже на севастопольскую военную тюрьму не приходилось. Здесь на выстрел отвечали сотнями выстрелов. Показателен был не только разгром восстания в Рыбинске, Ярославле, Костроме, Владимире – и в самой Москве. Муром с его большевистской восточной ставкой, и тот, взятый штурмом, пришлось оставить. Правда, доктор Григорьев, руководивший там всеми делами «Союза», в полном боевом порядке вывел своих волонтёров из города и походным маршем направил их к Казани. Большевики не могли воспрепятствовать этому: слишком большой пожар возгорался на Волге. Мало Казань – Самара пала. Победа, одержанная над Перхуровым в Ярославле – силами литовцев, мадьяр, немцев, разного другого интернационального сброда, – не могла внушить большевикам уверенности. Иностранные послы всё равно сидели в Вологде. Англичане, французы, американцы хотя и не оказывали реальной помощи восставшему Поволжью – грозить с севера грозили.

Савинков пробирался в Казань с вполне определённой надеждой: восстановить и накопить силы «Союза». Одет он был самым заправским большевиком: рубаха-косоворотка, пояс, высокие смазные сапоги, фуражка со снятой кокардой. Да и паспорт, пускай и липовый, был за подписью наркома Луначарского. Мог быть и за любой другой подписью... но всё-таки старые друзья. Чтобы запутать окончательно будущих патрулей, Савинков ехал от имени Северной Коммуны, из Петрограда. Паспорт говорил, что «Иван Васильевич Слесарёв – делегат Комиссариата народного просвещения; направлен в Вятскую губернию по делам колонии пролетарских детей». Не шуточки! Когда в Нижнем Новгороде красный патруль остановил и потребовал разрешение на въезд во фронтовую губернию, имя друга Луначарского оказалось магическим. Савинков в качестве официального охранника держал при себе и очередного подобранного в дороге поручика. Нельзя такому ответственному комиссару без охраны! Патруль беспрекословно пропустил их на пароходную пристань.

Пароход должен был идти до Казани, но Казань тем временем, не дожидаясь эсеровского вторжения, заняли чехословаки. Бои шли уже выше Казани, под Свияжском. Пароход дальше Васильсурска не пошёл. До Казани оставалось четыреста вёрст, и не было здесь железных дорог.

К Савинкову и его спутнику присоединились ещё двое офицеров, тоже членов «Союза». Наняли лошадей и уже вчетвером двинулись на северо-восток, в город Ядринск.

Там были немедленно арестованы. Красные армейцы не церемонились:

   – Кто такие? Откеля?

   – Не видите? Свои.

   – Может, буржуи?

   – Сам ты буржуй! Мы – товарищи.

Обиделись. Такое бесцеремонное обращение с властью не понравилось. Старший приказал:

   – Ведите в участок! Р-разберемся!

Там было два десятка красноармейцев. Савинков снова вынул свой магический паспорт. Но ни один из двадцати не умел читать. Привели какого-то служившего красным гимназиста. Тот начал громогласно:

   – По постановлению Совета рабочих и солдатских депутатов Северной Коммуны Слесарёв Иван Васильевич... делегат Комиссариата народного просвещения... направляется в Вятскую губернию... для организации помощи пролетарским детям...

   – Дети? Какие дети?.. – посыпались новые вопросы.

   – Так тут написано, – обиделся за свою грамотность гимназист. – Пролетарские!

   – А подпись? Подписано?

   – Самым лучшим образом, – витиевато изъяснился грамотный гимназист. – Луначарский!

   – Это нарком, что ль?

   – Слышал, паря?

   – А ты слышал?..

Взаимным вопросам не было конца Переглядывались, курили, щупали скреплённый красной печатью мандат.

   – Дела-а!..

   – Ты не буржуй, что ль?

   – Говорю вам – товарищ. Еду по личному заданию товарища Луначарского. А это, – указал глазами на своих спутников, – мои сопроводители-подчинённые. Иначе нельзя в такое время. Задание важное, сами видите.

   – Ви-идим!.. Важное!

   – А я уж и затвором щёлкнул... гы-ы-гы!..

От таких шуток становилось не по себе. Но – терпение, терпение...

   – Не обижайтесь, он у нас такой, – ткнули в бок щелкателя затвором. – Третьего дня пымали двух, из Ярославля недобитки пробирались... У кого слаба рука, у кого глаз плох, а тёзка твой, – поощрительно поторкали плечами возгордившегося щелкателя, – единолично на новое местожительство определил... гы-ы-гы!..

Не исключено, что Савинков лично знал этих несчастных беглецов, но приходилось играть роль несгибаемого «товарища комиссара».

   – Туда им и дорога... контра!..

   – Контра, уж как есть!

   – Костюра белая, кровища доподлинно красная... гы-ы!.. Помянем контру?

Кружки железные появились, бутыль чуть ли не ведёрная, сивуха разливанная. Не морщись, не морщись, пока жив!

Ночевали в избе вместе с красными армейцами. До трёх часов ночи пришлось рассказывать о положении дел в Петрограде:

   – Голодают пролетарии... дети, сироты...

   – Ну а нарком... он образует положение, Луначарский-то?..

Позабыли, а может, и не знали, что правительство давно в Москве. Хорошо, ещё про товарища Ленина и товарища Дзержинского не спросили. Про старого друга Толю Луначарского проще простого отвечать и врать не надо:

   – О, какой нарком!.. Мы с ним ещё в девятьсот третьем году в одной ссылке были. В Вологде-городке...

   – Мать честная! – восхищённо перебили. – Так и я же вологодский!

А если уж и сам командир вологодский – так ней до дна. «Иван Васильевич Слесарёв» надрался с красными армейцами истинно вусмерть. Иначе нельзя, не поверили бы в слесарскую сущность.

Зато уж утром начальник гарнизона города Ядринска, бежавший с германского фронта унтер-офицер, прищёлкнул каблуками:

   – Чем мы можем помочь вам, товарищ Слесарёв?

Товарищ Слесарёв знал, что отвечать:

   – У меня паспорт, выданный Северной Коммуной. Теперь я нахожусь в пределах Нижегородской Советской Республики. Вы будете очень любезны, если выдадите от себя соответствующее удостоверение.

Товарищу Слесарёву было выдано настоящее удостоверение, за настоящими подписями и печатями. В нём снова, и уже местным языком, излагалось, что он в сопровождении охраны «едить, значить дело, по делам дитей-пролетариев в Вятьскую губернь...». То ли гимназист был неграмотный, то ли другой какой писарь писал. Ладно. Всё прекрасно. Пусть здравствуют пролетарские дети!

В тот же день «товарищ Слесарёв» при содействии начальника гарнизона купил довольно крепкий тарантас. Пару лошадей расторопный унтер-офицер тут же реквизировал у какого-то попа. Прости, батюшка!

Сели – поехали с ветерком.

Но до Казани было ещё далеко. На всех дорогах пылили красноармейские разъезды. Под сеном в тарантасе оружие, не только наганы – винтовки. Революционный бедлам в Ядринске помог обзавестись даже гранатами. Однако рассчитывать на победу при встрече с целым конным разъездом не приходилось: там меньше десяти сабель не бывало. Не все ж такие, как в городе Ядринске, покладистые. Начали присматриваться к «товарищу Слесарёву»:

   – Пролетарии, говорите? Что-то уж морды больно откормленные!

   – Какие есть, товарищи. Наша власть – наше и пропитание.

   – Ага, питание... Вперёд по дороге, не оглядываться!

А чего оглядываться. Вдарили по лошадям, когда маленько оторвались, руки под сено – и в гранаты! На этот раз обошлось. А дальше?..

Решили переправиться на левый берег Волги. Там леса дремучие, скрываться и обороняться гораздо удобнее. Да вот беда: никто никому не верит. Красный ли, белый ли – с крестьянина дерут последнюю шерсть. Вопросы – как литые пули:

   – Откелева? Большевики?

Стало заметно, что больше боятся большевиков. В этом глухом углу Казанской губернии и железная-то дорога за сотню лесных вёрст. Малограмотные черемисы, татары, русские старообрядцы. Таиться среди них не имело смысла. Новую власть они ненавидели истинно звериной ненавистью.

   – Мы не большевики, – сказал Савинков очередному провожатому. – Мы офицеры. Едем сражаться против красных. Что, новые власти лютуют?

   – Ой как!.. Истинно звери. Влась, одним словом. Церкви грабют, у татар мечети взрывают. Попов так просто стреляют... Этих, в чалмах... так и пожалеть некому... Что татарин, что русский – одинакова смерть. Зима скоро, а хлеб поотбирали. Как зимовать?

   – Защищайтесь. Есть у вас мужики?

   – Были, да сплыли. Калеки непотребные...

   – А ты вот, парень? Не мужик?

   – Я-то?..

Вопрос задел за живое. Проводник на этот раз был не старше тридцати. Явно бывалый.

   – Воевал?

   – На германском.

   – Так вдарьте по грабителям! Собери отряд, других таких же... Чем не командир?

Провожатый признался, что винтовки кое у кого есть – с фронта притащены, без дела под застрехами пылятся. Даже пулемёты припрятаны.

   – Артиллерии бы нам... Артиллерист я, не пехота ржавая. У гвардии полковника Перхурова служил. Случаем не встречали?

   – Не встречал, – Савинков доверчиво, как этот парень, улыбнулся. – Но... полковник Перхуров и сам скоро сюда прибудет. Служи!

   – Рад стараться, ваше благородие! – в тряском тарантасе вытянулся парень, чуть не свалившись за обчучок.

Так и пятый с ними оказался. Тоже унтер-офицер – надо же, везде унтера! Степаном Посохиным назвался. В полчаса дорожными друзьями оказались.

На целую неделю до зубов вооружённый тарантас потонул в заволжских лесах. От жары и безделья перед глазами опять то и дело возникал бедняга Ропшин. А ему и в нынешних днях прошлое мерещилось. Истинно, земля Мельникова-Печерского – читывал Ропшин, размышлял даже над загадкой русской души. Особенно староверской. Здесь если и попадались деревни, так старой веры. Совсем уже не таились перед ними. Да и Степан Посохин места эти знал – сплавщиком перед армейской службой работал, по Каме и Вятке. Были, оказывается, по левобережью хорошо накатанные, но недоступные для большевиков дороги. Впрочем, как и для царских жандармов. Не рисковали сюда соваться ни старые, ни новые власти. Дороги только для своих, для посвящённых.

Лето стояло прекрасное. Дни безоблачные, жаркие. Но под шатрами елей, сосен и дубов не пекло. Иногда попадались настоящие дремучие места, где и нога человеческая едва ли ступала. Всё шире, привольнее дубравы широколиственные распахивались. И – ни единой вроде бы деревни. Чудеса!

   – Деревни в двух-трёх вёрстах от Волги ставились, – объяснил разговорчивый провожатый. – Подальше от глаз всякой власти. На малых протоках живут люди. Оно хорошо было, чтоб и от волжских разбойников прятаться. Нынешние красные разбойники не лучше, но не суются в левобережье. Здесь закон – родимый лес. Кого надо – похоронит, а кого и на крыльях вынесет. Нас, например. Но-о!..

Дороженька вроде бы одна и та же – вилась и вилась Меж дубов и сосен накатанной, безлюдной колеёй. Мостки через ручьи налажены. Недавние, аккуратно затушенные кострища на местах ночных стоянок. Даже стоянки и ковшички берестяные у прохладных родничков... Рай земной! Неужели где-то война, кровь?..

Савинков отдыхал душой и телом.

Но как вынырнули из лесных урочищ, блеснула куполами и мечетями Казань. Там шли бои. Предстояло пересечь линию большевистских войск.

Сразу вопрос:

   – Что будем делать?

   – Бросить лошадей и тарантас...

   – .. .скрытно по одному...

   – ...гранаты, пулемёт! У нас же тачанка?!

Савинков выслушал всех, но решение принял своё:

   – Лучше – развязать колокольчики. Не таиться. Поедем открыто. Подгулявшие обыватели. Песню!

 
Ванька-крю-ючник, злой разлу-учник,
А-ах, разлучил к-нязя-я с жано-ой!..
 

Под разухабистую песню, крупной рысью, с оглушительными колокольцами – проскочили боевые порядки красных войск. Между двумя ощерившимися батареями!

Уже совсем рядом – купола казанских церквей. В прокалённое небо вонзился шпиль башни Сююмбеки – несчастной татарской царицы, не пожелавшей милости Ивана Грозного и бросившейся оттуда на прибрежные камни.

Перед въездом в город – новый караул. Непривычная форма. Непривычный говор. Чехословаки!