Текст книги "Генерал террора"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

III

Савинков сам попросил чекистов, чтобы ехать в Царицыно без Любови Ефимовны.

   – Мужская компания, понимаете?

Чекисты понимали. Днями и ночами носились, как бессловесные ищейки, – чего ж не поболтать с приятным человеком. Террорист, писатель, вечный мировой скиталец, бабник, наконец. Благодарение ему – они все получили повышения по службе, ордена, грамоты, другие награды. Послушать такого человека в своей узкой компании за рюмкой дарового коньяку – тоже немалое удовольствие. Деньги у Савинкова водились, поскольку были на свободе Дерентали. Держать свой роскошный парижский кошелёк не возбранялось, приличный буфет – тоже. Права литературной работы и переписки его никто не лишал, хотя чего со своими-то переписываться? Любовь Ефимовна ночевала в камере на Лубянке, – если можно назвать это камерой, – а утром уходила на работу, как обычная советская служащая. В «Женский журнал». Он хорошо оплачивал житейские познания бывшей петербургской танцовщицы... и нынешней жены террориста, которому любезно был уготован десятилетний срок, – могли бы и шлёпнуть без долгих разговоров. Нет, берегли для каких-то своих лукавых целей...

Для каких?!

Об этом собутыльник Блюмкин, не раз и с Савинковым пересекавший свои пути, без околичностей изъяснялся:

– Нас не шлепнут – мы сами будем шлёпать... кого прикажут!

Пока не приказывали, хотя устами Блюмкина напоминали. Время-то в стране какое: вождь умер – да здравствует новый вождь?!

Зря он, конечно, презирает Блюмкина: собутыльник великолепный.

Не будь его, как убьёшь этот длинный, просто бесконечный день? Когда-то ещё придёт Любовь Ефимовна!

А кончатся деньги – черкани пару слов: «Александр Аркадьевич, одолжи до лучших времён. Опять усохли, проклятые!» Блюмкин моментально слетает, на то он и Блюмкин. Знает, что Однорог, как и его жёнушка, тоже при деньгах. Савинков бил его за такое недостойное прозвище, приклеенное милейшему Саше Деренталю, но что поделаешь. Его самого-то пока не выпускают.

Так что «всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо»! Любовь Ефимовна приносила с весенних московских улиц не только запах коньяка, колбасы и свежей сдобы – главное, запах своего танцующего тела. Её двойная жизнь ничуть не мешала и общению с Александром Аркадьевичем, тоже счастливо выпущенным с Лубянки. Он прекрасно устроился – не куда-нибудь, а во Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, в знаменитый БОКС. Самое место первому помощнику Савинкова! Ехидничай не ехидничай, а Чека своё дело знала.

Семейная касса прекрасно обслуживала несговорчивого шефа, всё ещё отказывавшегося от своей истинной работы – работы террориста. В новых, разумеется, условиях. Такое дело – для любой власти, где идёт междоусобная грызня. А пока шеф миндальничает со своей совестью, его следует хорошо кормить... и поить, чего уж там. Вообще-то Любовь Ефимовна особо не поощряла его увлечение «Господином Коньяком», но в деньгах не отказывала. Не вечно же будут такого человека, как Савинков, держать в золотой клетке. Ну, если не заместитель «Железного Феликса», так начальник какого-нибудь отдела? Она ему советовала, шептала в жаркие ночи:

«Соглашайся, Боренька, соглашайся, милый!..»

Известно, устами женщины, да ещё такими жаркими, глаголет истина. Чего же он до сих пор не поймёт эту банальную истину? Чего заливает её коньяком? Знай покрикивает: «Блюмкин, пошёл!»

Если не было под рукой Блюмкина, роль услужающих охотно брали на себя и чекисты. С пьяным-то разговаривать легче...

Славная сложилась компания! Единственная помеха – «Железный Феликс». На полную свободу не выпускает, а требует... да нет, лишь через третьих лиц намекает, да и то не от своего имени...

Всю правящую, всю мыслящую Россию революционной волной смыло за границы хоть и обшарпанной, обрезанной, но всё ещё грозной империи, теперь, разумеется, большевистской. Сидите – и помалкивайте! Нет, не сидится... Но разве можно гавкать на такую хорошую, на такую обновлённую империю из французской, английской или, там, немецкой подворотни?! Да хоть и из своей, замоскворецкой, арбатской, мясницкой, таганской? Газеты-то Савинков почитывал, на газеты у него, как и на пьянку, времени хватало. Смерть вождя – смерть единой мысли, да?..

Пока собирались в Царицыно, откуда-то взявшийся Блюмкин уже без обиняков напомнил:

   – Сегодня. Полное согласие. Хватит крутить. Большие начальники не могут вам прямо предлагать: убей того-то и того-то. Я – могу. Я человек маленький. Шанс! Последний шанс! Вас не только на улицы Москвы – за границу выпустят. А требуется – всего ничего!

   – Моё согласие?

   – Вот именно. Письменное. Как у всех порядочных...

   – Кого?

   – Да чёрт его знает, как это называется! Лишь бы денежки платили.

В такой прекрасный день Савинкову не хотелось ругаться. Он лишь равнодушно сказал своё любимое:

   – Пошёл вон.

Но Блюмкину, не выполнившему задания, и свои-то на дверь указали. Кутили в Царицыно без него. Большое начальство – большая пьянка. Он читал устами Ропшина «Коня Вороного». Там ведь Жорж, он же предавший его Серж Павловский, часто повторяет безумные стихи:

 
Если вошь в твоей рубашке
Крикнет, что ты блоха,
Выйди на лицу
И – убей!
 

Чекисты плохо разбирались в поэзии, но последнее слово понимали.

   – Хорошо.

   – Сработаемся.

   – Остальное Блюмкин доскажет.

Савинков кивал, чокался, не пьянея.

Пьянеть он вообще не умел и вернулся домой – поистине тюрьма-матка домом стала! – возвернулся в обжитые коридоры ещё с несколькими бутылками коньяку. Такие хорошие, на нём заработавшие ордена начальнички-собутыльнички! Сами по дороге в магазин бегали. Его не утруждали выходить из машины. Он знай посмеивался:

   – Да не сбегу. Разве от вас сбежишь?

   – Не сбежишь, – говорил один.

   – Зачем? – вторил другой. – Живи с нами. Такие люди нам нужны.

   – Работы невпроворот, – бубнил с переднего сиденья третий, самый главный, теперь уже при двух орденах. – Не помешает лишняя рука...

   – ...если стрелять умеет?

   – Ну как же без того? – под левый локоток толкали.

   – Прицельно... в кого прикажут, – под правый локоток.

Тесновато втроём на заднем сиденье, но ничего не поделаешь. Дружба! От него и ждут одного – дружеского ответа...

   – Не привык я, господа-товарищи, по приказу стрелять.

   – Ничего, привыкнешь, – авторитетно, с переднего сиденья.

   – Если и в вашу голову?

   – Можно и в голову... можно и в душу мать! – спички ломались, в горячке не удавалось закурить. – Бросай ты барскую спесь! Надоело с тобой возиться. Десять лет – тебе мало? Ты и года не проживёшь. Так что поступай под начало Блюмкина. Он знает – в кого стрелять, когда стрелять. Не знает – зачем стрелять. И тебе, Савинков, это без надобности. Твоё дело плёвое: исполняй, и только.

Так с ним никогда не говорили. Всегда на «вы», вежливо. Предлагали-намекали, но не совали же носом под ноги какому-то Блюмкину...

Если и был хмель – весь по дороге вышел. Он молчал, хотя от него явно ожидали ответа.

Он нащупал под боком початую бутылку и глубоко, удушливо затянулся – плохой, отсыревшей сигарой.

Но тяни не тяни, отвечать-то надо. И он ответил, уже при завороте на Лубянку, – ответил раз и навсегда:

   – Ваша власть – ваше право. Единственное – моё: не соглашаться. По указу – не стреляю. По приказу – не убиваю. Я просил работы... но не работы палача! Переводите меня в обычную тюрьму, я отбуду свой срок... если мне, конечно, позволят дожить до срока...

Переднее правое сиденье сердито и угрожающе крякнуло, с боков под рёбра саданули отнюдь не дружеские локти. Вот так: пили на брудершафт, а били просто под «шафт»!

Но внешне ничего не изменилось. За воротами шли гуськом. Куда убежишь?

Не до него было. Приятели-начальнички горячо и матерно спорили между собой. Ясно, что и для них хорошего мало.

Пользуясь своей ещё прежней свободой, Савинков прихватил из машины на пятый, служебный, этаж бутылку коньяку. Блюмкина, слонявшегося без дела, угостил. Начальники, посиживая в креслах, своими разговорами занимались. Они с Блюмкиным – своими. Почти бессловесными. Одно разве:

   – Ну?

   – Шиши гну!

   – Отказываетесь?

   – Отказываюсь.

   – Но ведь это самоубийство?..

   – ...убийство, да. Неужели, думаешь, я так глуп?

   – Абсолютно глуп. К тому же и меня ставишь в глупое положение. За твоё доброе ко мне отношение чем я должен платить?

   – Черной неблагодарностью. Бери плату, Блюмкин, не стесняйся. Когда-то я в тебя стрелял – не убил. Авось тебе лучше повезёт.

   – Какое уж стеснение! Но – повезёт ли? А может, тебя жаль?

   – Меня?! Савинкова не надо жалеть. Это оскорбительно. Пей, Блюмкин.

   – Назови меня по имени... ба-арин!.. Хоть в последний-то раз? Хоть один-то разочек?!

Заложив руки за спину, Савинков ходил по просторным лубянским анфиладам. Страха не было, и злости не было. Всё правильно, всё так и должно быть. Вот даже Блюмкин, воскресший Блюмкин «тыкает» ему в лицо. Блюмкин знает, что делает. С Савинковым можно уже не церемониться...

Из главного кабинета в коридор – и обратно. Всё мимо распахнутого настежь окна. Странное окно, без подоконника. Вероятно, была балконная дверь, да за ненадобностью балкон срубили, превратили в окно. Полтора вершка над полом, и – бездна!

Был душный, предгрозовой вечер. Уже смеркалось. Долгонько же они пьянствовали в Царицыно... под зазывные разговорчики! Очертания людей и домов терялись в белёсой испарине, поднимавшейся от земли. Отдыхала земля, отходила от зимней спячки. Как-никак было 7 мая ранней, благодатной весны. Прекрасное время, которое он всегда любил, может быть, за одну строчку Генриха Гейне: «В прекраснейшем месяце мае...» Но было ему грустно, и он знал – почему. Май этот – май последний, чего обманывать себя...

Он снова прошёл мимо балконной двери, обрывающейся в бездну. Там, в глубоком, зыбком колодце бил копытом бледно-чалый конь – зверский, верно, конь, в мареве такого вечера совершенно потерявший свою масть, а на нём сидел голый по пояс человек и лупил его плетью. Конь вертелся на месте, вставал на дыбы, угрожающе ржал. Боевой кавалерийский конь – чего он тут, на лубянском затоптанном дворе?..

«Как я?»

И конь, и всадник, и, кажется, он, Савинков, утонули в едином бестелесном мареве, нереальные, чуждые этому каменному мешку. Откуда – и куда путь?!

«Конь Блед, и на нём всадник, имя его Смерть...»

Савинков с усилием оторвал взгляд от бездны, направляясь в сторону кабинета. Но оттуда неслись телефонные разговоры:

   – Да. Да, Феликс Эдмундович! Всё, что могли, сделали. Дворянская спесь...

   – Мы устали возиться с ним. С Николашкой так не возились... Разрешите самим принять решение? Вы? Вы тут ни при чём. Даже мы ни при чём. Для таких дел есть вполне надёжные... Вот-вот, случайность! Мало ли что может случиться с человеком, к тому же – выпившим...

Савинков круто повернул в обратную сторону и сел на порожек бездны.

   – Блюмкин! Выпивать так выпивать. Тащи!

Непроницаемо чёрные, раскрывшиеся от ужаса глаза тюремного собутыльника. Немецкого посла графа Мирбаха убил не моргнув, а тут:

   – Так что же делать-то?

   – Так пить, известно.

   – А потом-то, потом?..

   – А что по службе положено, Блюмкин. Без шума, без пули, без злости...

   – Мне?

   – Тебе. Тебе, Блюмкин! Пей, прохвост, и не пускай паршивую слезу. Всё правильно. Без злости говорю, и сам я...

...сам-то выпил или нет напоследок, потому что ясно видел, как вздыбился в белёсой бездне его любимый, неукротимый Конь Блед, как...

...как распластался широкой спиной, всё ближе, стремительнее набегая, словно готовясь принять на себя очередного всадника и...

...и умчать его, умчать дорогой, с которой обратно никто не возвращался...

Было это 7 мая 1925 года, в предгрозовой весенний вечер.

* * *

Любовь Ефимовна прибежала на Лубянку, крича почему-то по-французски:

– Это неправда! Этого не может быть! Вы убили его!

Криков истеричной женщины никто не слушал. Чекисты занимались серьёзным делом. Предстояло объяснить миру, как и что произошло с известным террористом Борисом Савинковым. Свои газеты не в счёт – но иностранные?..

В едином вздохе склонясь над столом, несколько человек во главе с самим Дзержинским писали официальное сообщение о смерти. Оно вышло как нельзя лучше:

«7 мая Борис Савинков покончил с собой самоубийством.

В этот же день утром Савинков обратился к т. Дзержинскому с письмом относительно своего освобождения.

Получив от администрации тюрьмы предварительный ответ о малой вероятности пересмотра приговора Верховного суда, Б. Савинков, воспользовавшись отсутствием оконной решётки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, выбросился из окна 5-го этажа во двор и разбился насмерть.

Вызванные врачи в присутствии помощника прокурора республики констатировали моментальную смерть».

О загородном дружеском пикнике речи, разумеется, не было. О привлекательных предложениях прославленному мировому террористу, уж само собой, не говорилось. О Блюмкине даже муха не пискнула на столе, над которым склонились такие великие государственные головы...

...так что...

...всё хорошо, прекрасные маркизы, всё хорошо, всё хорошо!

ХРОНОЛОГИЯ

   1899 г. Из Варшавы в столицу приезжает уроженец Харькова и «потомственный дворянин Петербургской губернии» (из протокола суда) Борис Викторович Савинков – для поступления в университет.

   1900 г. Женитьба новоявленного студента на дочери писателя Глеба Успенского – очаровательной Вере.

   1902 г. Высылка бузотёра-студиоза в Вологду; первая встреча и даже дружба с отбывавшим там ссылку Луначарским.

   1903 г. Побег вместе с Иваном Каляевым через Архангельск в норвежский порт Вардё.

   1904 г. Руководимая Савинковым эсеровская террористическая группа убивает в Петербурге министра внутренних дел Плеве. Гибнет друг и подельник Сазонов.

   1905 г. Группа Савинкова убивает в Москве губернатора и великого князя Сергея Александровича. Гибнет варшавский ещё друг Каляев.

   1906 г. 14 мая Савинков приезжает в Севастополь, чтобы «судить судом гнева» (из протокола суда) адмирала Чухнина – за зверства над восставшими моряками... и попадает в севастопольскую военную тюрьму.

18 мая. Военно-полевой суд, который заранее определил на следующий уже день, 19 мая, смертный приговор: повешение.

18 июля. Слетевшиеся на выручку своего шефа боевые друзья и лучшие петербургские адвокаты затягивают исполнение приговора, в результате чего Савинков совершает дерзкий побег в Румынию.

   1907 г. Из-за своих бузотёров-сыновей (старший погиб в якутской ссылке, Борис едва избежал виселицы) сходит с ума и лишается службы отец – крупный судейский чиновник.

   1908 г. Суд чести Боевой организации эсеров (Герман Лопатин, князь Кропоткин, Вера Фигнер, Борис Савинков) на парижской квартире Савинкова выносит смертный приговор провокатору Азефу. Приговор должен был исполнить Савинков, но из-за растяпистости приданного ему в помощники Виктора Чернова Азефу удалось бежать.

1914—1917 гг. Савинков при содействии Плеханова и в пику большевикам разворачивает в Париже и непосредственно на фронте шумную журналистско-пропагандистскую кампанию против германской военщины, за что немецкая агентура устраивает на него настоящую охоту.

1917 г., март. Возвращение через Швецию и Финляндию в Петроград.

1917 г., июнь—октябрь. Последовательно Савинков – комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте, военный министр, губернатор Петрограда (всего 3,5 дня).

1917 г., октябрь. Вместе с генералом Красновым участвует в боях у Пулкова.

   1917 г., декабрь. Тайное возвращение Савинкова из Южной ставки генерала Корнилова в Москву для создания там офицерского «Союза защиты Родины и Свободы», чтобы его силами изнутри поддержать Белое движение на юге.

   1918 г., июнь—август. Под руководством Савинкова и его офицерского «Союза» – первые восстания против большевистской власти в Рыбинске, Ярославле, Костроме и далее в Казани; там он создаёт конно-диверсионную группу в составе полка Каппеля.

1918 г., 10 сентября. Пала Казань, и Савинков по заданию Директории (некое подобие Белого правительства) отправляется «Полномочным и Чрезвычайным послом Всея Белой-Руси» через Владивосток и Токио – в Париж и Лондон, чтоб своим авторитетом поднять Европу на помощь Белому движению. Далее он уже действует послом пришедшего к власти Колчака.

   1919 г. Предводимые им офицеры из «Союза защиты Родины и Свободы» во время польского наступления участвуют в боях у Мозыря.

1921—1922 гг. Вместе с полковником Павловским и известным британским дипломатом-шпионом Рейли – конные рейды в составе сводной группы Булак-Балаховича. Полесье, Минская губерния, Витебская, Псковская... Вывез его из боев на собственном окровавленном седле полковник Павловский.

   1924 г., 15 августа. Гонимый ностальгией Борис Савинков, он же писатель Ропшин, с несколькими друзьями переходит польско-советскую границу вблизи Минска... и попадает в ловушку Чека, устроенную с помощью захваченного ранее полковника Павловского – главного своего заместителя, а теперь и главного предателя.

   1925 г., 7 мая. При молчаливом согласии Дзержинского был выброшен с пятого этажа тюрьмы.