Текст книги "Генерал террора"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ВОЛГА В ОГНЕ

I

олковник Бреде должен был взять артиллерийские склады и с пушками продвигаться к центру города, Савинков, удерживая до его прихода город, – двигаться навстречу. Рыбинск вытянулся вдоль Волги; штаб 12-й Красной Армии во главе с Геккером оказывался между двух огней. При этом существовала жёсткая договорённость: город начнёт своё открытое выступление после первых орудийных залпов. Раньше – нельзя. Основные офицерские формирования, успевшие подойти с Гиблой Гати и окрестных лесов, были отданы полковнику Бреде для первого решающего удара. В городе невозможно сосредоточить крупные силы – только малые группы, до поры до времени затаившиеся под развалами догнивающих барж, разбитых купеческих лабазов, под кручами оврагов, ниспадающих к реке Черёме. Они томились на сухом пайке уже вторые сутки. Да ещё вопрос: не обнаружены ли? Выступать должны все в полном офицерском или солдатском обмундировании, со знамёнами штурмовых отрядов – красный огонь на чёрном поле; в подсветке – белый орёл на скрещённых мечах. Нервная дрожь пробирала при виде такого знамени. Савинков знал это ещё в бытность своего недолгого комиссарства. Именно тогда с согласия генерала Корнилова он организовал штурмовые батальоны под таким знаменем и первый из них вёл в атаку под Тарнополем...

Здесь – Рыбинск. Город северный, волжский. Но, в сущности, что менялось? Старые знамёна не тускнели.

   – Проследите, – наказал и Клепикову, и Патину, – чтоб все были в полном параде. Мы – не красная рвань. Мы – офицерская Россия.

Разумеется, переодеваться не разрешалось до самого последнего часа. Но кто знал этот час? Только командиры батальонов, если можно назвать батальонами сводные отряды в сотню штыков. Да и штыки были не у многих: полагались на захват оружейных складов. А пока – наганы, браунинги, маузеры. Даже будь в достатке винтовок – как их провезёшь в Рыбинск, заранее не обнаружив себя? Несколько немецких ручных пулемётов и гранаты были отданы в распоряжение полковника Бреде.

Савинков, переодетый в полувоенный френч времён Корнилова, довольствовался старым браунингом и военным наганом. У Патина – то же самое, да ещё винтовочка со срезанным стволом. Как ни облагораживай название, а всё равно – разбойничий обрез. При виде Патина, явившегося из задней комнаты в форме пехотного поручика и при таком куцем винтаре, Савинков сдержанно похмыкал:

   – Хорош поручик!

   – Уж какой есть, – обиделся Патин.

Но времени для обид не было: со стороны артиллерийских складов вдруг резанула крупная пулемётная очередь. Явно с максима. В ответ зацокали винтовки. Савинков переглянулся с Патиным и несколькими окружавшими его юнкерами:

   – Почему так рано?..

Отвечать было нечего: до условленного срока, двух часов ночи, оставался целый час. В это время полковник Бреде ещё только скрытно выдвигается к складам... Значит, пулемёты ударили с упреждением?

Подтверждая эту мысль, тоненько затюкали в ответ и немецкие ручные пулемётики. Опасение Савинков до последней минуты держал при себе, но чутьё старого подпольщика несколько дней зудело: происходит, а может, уже и произошло самое обыкновенное предательство... Красные армейцы, беспечно выходившие из штаба 12-й армии – от набережной, из бывшего реального училища, – вдруг как сквозь землю провалились. Даже за жратвой, на свой грабёж, не выходили. Ни единой звезды не замечалось. Появились наспех отпечатанные объявления: «ВСЕ – НА ЗАЩИТУ МОСКВЫ!» С чего бы это? Москву есть кому защищать; Рыбинск с Ярославлем – не ближние ли подступы к большевистской столице? Если знают о присутствии здесь главного российского террориста, не усыпляют ли его ложным разоружением? Не одни же дураки в стане красных. Вон сколько царских полковников и генералов переметнулось! Не говоря о латыше Геккере, даже Брусилов, краса и гордость русской армии, посчитал, что, помогая большевикам своим авторитетом, спасает Россию от иноземного нашествия... Значит, полковник Вреде, воевавший под началом Брусилова, – против него? Значит, Савинков, комиссарствовавший при его преемнике Корнилове – тоже ПРОТИВНИК?!

В голове это не укладывалось. Да и некогда было. В первоначальный перехлёст пулемётов ввязалась густая винтовочная пальба. Что ж, у полковника Бреде до сотни настоящих винтовок, и, судя по всему, они вынужденно, но всерьёз заговорили. Время пик?

   – Юнкер Клепиков, – позвал он, отстраняясь от всякого дружества. – Скачите к полковнику Бреде. Узнайте – что там?

   – Слушаюсь... господин генерал! – с некоторой запинкой, но без всяких шуток козырнул адъютант, выбегая во двор.

В каретном сарае ещё с вечера было припасено несколько осёдланных коней, украденных кавалеристом Ягужиным у красных растяп.

На окрик выскочил из задних комнат всклокоченный и совсем не военный Деренталь:

   – Борис, что мне прикажешь делать?..

Не хватало, чтоб следом за ним явилась, подметая своим малиновым пеньюаром затоптанный пол, и бесподобная Любовь Ефимовна. Он вызвал Деренталя для связи с вологодскими послами. Но как же Люба-Любушка останется одна в Москве? Первые дни Савинкову по-мужски льстило её присутствие, но сейчас было не до того.

   – Вы – к поручику Ягужину. Немедленно – конная атака!

Непроспавшаяся, неопохмелённая физиономия друга сморщилась, но он смолчал. Несмотря на весь свой расшлепистый гражданский вид, к седлу был привычен. Правда, выучка только Булонского леса...

   – Я скрытно с десятком юнкеров атакую биржу, – уже сам выступил Патин. – У них там тоже оружейный склад.

   – Но ведь рука?..

   – Руке некогда болеть, – сдёрнул Патин перевязь. – Без винтовок нам нельзя.

   – Нельзя.

Козырнув, Патин скомандовал:

   – Десять – за мной!

В этой обшарпанной, внешне нежилой и заколоченной усадьбе полк можно было спрятать, а уж полсотни юнкеров и подавно. Все были наготове, в форме. Патин прихватил первый набежавший десяток и бесшумно, иноходью опытного разведчика скрылся в темноте. Юнкера подняли совсем не нужный топот. По затихшим вдруг шагам Савинков понял: поручик внушает – не на императорском плацу. Потом потише стало, растаяло в темноте.

И только Савинков закурил свою спасительную сигару, как из задней комнаты вывалилась, вытряхнулась – иначе нельзя было сказать – бесподобно утренняя Любовь Ефимовна.

   – Чего меня все покинули, Боренька?..

   – Я не Боренька! – ткнул он сигарой в её малиновый пеньюар. – Оденьтесь. Быстро. И возьмите... на всякий пожарный случай!.. хотя бы дамский браунинг.

   – Браунинг... браво! – потянулась она к Савинкову, но он перевёл взгляд в дальний угол.

   – Фу... какой гадкий!.. – Она выбрала, всё так же сонно потягиваясь, из кучи сваленного в углу оружия именно то, что никому не было нужно.

Откуда тут на самом деле взялся дамский браунинг, думать не хотелось. Пока Любовь Ефимовна почему-то прятала его под пеньюар, Савинков отшвырнул сигару:

   – Выберите себе, мадам, юнкера в провожатые!

Она – в рёв:

   – Да как это можно так обращаться со мной... со мной»

Савинков не слушал.

   – Следующие десять человек – к моему плечу! Остальным – ждать здесь дальнейшей команды.

Со стороны биржи, куда исчез Патан, не слышалось ни звука. Савинков с запозданием понял: десять первых юнкеров – это десять смертников. Пусть в таком случае будет двадцать!

Зван, что Патин постарается обойти каменную неприступную биржу с тыла и как-нибудь вломиться в задние двери, он повёл своих тихими перебежками к гостиному двору – там уже недалеко было до биржи.

Боже правый! Под всеми арками гостиного двора грудились красноармейцы. Засада! Сомнения в предательстве уже не было. Большевики знали не только день – даже час выступления. Ждали открытого огня, чтоб всех разом прихлопнуть, как мух. Не требовалось большого ума догадаться о плохой вооружённости восставших. Не с пушками же в город заявились.

Со стороны артиллерийских складов несло уже звуки настоящего жестокого боя; зарево разливалось, рвались задетые в переполохе складские снаряды. Даже клик конницы доносило – значит, тюфяк Деренталь поспел, и Ягужин уже в седле.

А здесь – безмолвие. Здесь ждали безоружных.

Савинков боком, боком, вдоль затенённых стен других домов повёл свою небольшую револьверную команду на выручку Патина. По первым ударам в задние двери догадался: пытаются взломать. По двум открыто пущенным ракетам, красной и зелёной, – вызывают на подмогу заречный отряд Вани-Унтера. Правильно!

Пришло единственное решение:

   – Стреляйте по парадным окнам. Шумите. Отвлекайте оборону от Патина...

Он ещё не успел закончить, как тишину прилегающей площади разорвало молодецкое:

   – Ур-р-а-а!..

Под эту внезапную, отвлекающую атаку Патин, слышно было, вломился внутрь биржи, потому что там, за метровыми каменными стенами, уже стоял человеческий яростный ор.

Нечего было и думать взять парадные двери, тем более что от гостиного двора, уже не таясь, стреляя на ходу, подбегали на помощь своим отряды красноармейцев. Хорошо, что хоть немного отвлекли их от смертников Патина. Савинков знал расположение биржи ещё с прежних славных времён, когда через Рыбинск убегал от жандармов и прятался там с сыном одного купца в лабиринте подвалов. Патин штурмовал самые нижние боковые, прямо от воды идущие двери – он повёл своих на бывшую танцевальную площадку, вторым этажом высоко поднимавшуюся над водой. Выходившие на танцплощадку сразу несколько дверей были не столь прочны; в прошлые времена вход туда ещё прикрывала литая чугунная ограда, сейчас, конечно, поваленная. Те двери были филёнчатые, и юнкера, похватав прутья порушенной ограды, без труда разломали несколько филёнок, прежде чем охрана биржи из нижнего этажа поднялась сюда. Их уже встречали прицельными выстрелами. В руках юнкеров оказались винтовки, даже со штыками. Ах, молодцы! Всё-таки учили их не только танцевать на балах – лихо и штыками работали!

Савинков к штыку был непривычен – стрелял с обеих рук. Там, куда они ворвались, были небольшие пилястры. Ещё до того, как набежала охрана, он успел спрятаться за одну из них. Юнкера не могли все затаиться – кто-то уже стонал на полу под мятущимися ногами. Он помогал им из засады. Красные армейцы пёрли по узкой лестнице, до времени не понимая, откуда их косит; когда догадались – пули стали щепать и кирпич пилястры. Савинков не мог уже прицельно стрелять, выжидал. И... дождался!.. С криком: «Ой, мама!» – упал охранявший взломанные двери юнкер. В переполохе забыли про набегавших с площади красноармейцев – мальчишка в одиночку отбивался...

Не оставалось ничего другого, как крикнуть своим:

   – Вниз! В штыки!

Сам он первым бросился на лестницу, но молодые, здоровые юнкера опередили – буквально прорубили выход в нижний этаж. Савинкову оставалось прикрывать их ничем не защищённый тыл. Спасало до поры, что напавшие с тыла красные армейцы сами пока не стреляли, в такой свалке не разобравшись, где свои, где чужие. Юнкера Савинкова успели захлопнуть тяжёлую подвальную дверь. И к ней – всё, что под руку попадалось: ящики с патронами, мешки с мукой, тюки одежды, какие-то шкафы, столы и скамейки. Даже неизвестно как сюда попавшие пудовые якоря... Всё! Сверху уже не вломиться.

Но дальше-то – что?..

Внизу в некоторых плохо освещённых углах ещё постреливали. Многие электрические лампочки были сбиты то ли самими защитниками, то ли юнкерами Патина…

Их и всего-то двое навстречу приковыляло, раненых. Они опирались на захваченные винтовки и дышали как загнанные.

   – Где поручик Патин?

Один из юнкеров, придерживая распоротый штыком живот, кивнул на освещённую лампочку.

Под ней с торчавшим в груди штыком лежал Патин.

Савинков выдернул штык, гранёный, русский, и зачем-то ошмётком валявшейся ветоши заткнул страшно развороченную рану.

   – Нижние двери! – думая об этой последней в судьбе поручика ране, не позабыл напомнить.

Но юнкера и без его подсказки баррикадировали пролом, сделанный Патиным. На той стороне уже стучали приклады и грохали выстрелы. Дубовую дверь прошить, конечно, не могли, а пролом был хорошо завален. И всё же...

   – Вломятся! – запаниковал зажимавший живот юнкер.

Савинков хотел сказать, что ему-то уж теперь всё равно – с распоротым животом да без всякой медицины долго не живут, – но пожалел мальчишку:

   – Прежде чем вломятся, мы успеем уйти. Берите каждый по две винтовки и патроны – за мной!

   – А раненые?.. – уже из своих юнкеров не выдержал кто-то, не решившись сказать: убитые.

   – Вас сколько, мои молодцы?

   – Шестеро... – был несмелый ответ.

   – А раненых, – он выдержал всё-таки это ненужное слово, – двенадцать. Тринадцатым – поручик. Вам восьмерым, а среди вас есть... слабые, – деликатно напомнил он, – тринадцать мужиков не унести. Выбирайте: или так нужные нам винтовки – или ваши товарищи?

Мёртвыми он опять назвать их не решился. Ведь перед ним были, в сущности, мальчишки. Они молчали, борясь с долгом и дружбой.

   – За мной! – освобождая их от муки, подхватил Савинков в одну руку две винтовки, а в другую ящик с патронами.

Юнкера последовали его примеру, не зная, куда он их ведёт. А он-то знал – знанием более чем десятилетней давности... В 1906 году было – во-он когда! После неудачного покушения на нижегородского губернатора. Теперь-то он знал, что выдал их всех с потрохами Евно Азеф, – после общего бегства рассыпались по разным путям; он выбрал Рыбинск. Мысль простая: пробраться по Волге до Морозова, только что на волне революции вышедшего из Шлиссельбурга. Но ему на целую неделю пришлось спрятаться в Рыбинске, именно в подвалах этой каменно затаившейся биржи; спасибо, сын купецкий, наперекор папаше пошедший в террористы, вывел потайным ходом. Он, как крот подземный, вылез тогда в недалеко отстоящий главный здесь собор, где шла воскресная служба... Неужели и сейчас?

Пути Господни и сроки Господни неисповедимы! Служил всё тот же батюшка, казалось, и не состарившийся, – куда ему дальше стареть, – служил, в отличие от прошлых лет, почти при пустом храме. Он даже не удивился, когда Савинков, пока один и без винтовок, вылезал из подпола в боковом приделе. Только вопросил:

   – Опять, сын мой?..

   – Грешен, отче, опять, – припал к старческой руке. – Хуже того, со мной ещё восемь – уж истинно сынков. Мы уйдём не задерживаясь.

Следом через откинутый замшелый люк вылезали раненые, некоторые просто выползали на свет Божьих лампад.

Батюшка, прервав службу, захлопнул дверь бокового придела.

   – Здесь молится честной народ, но вы, православные страдальцы, выйдите всё-таки другой дверью, – не по годам шустро повёл он, крестясь, к заднему выходу. – Помилуй вас Бог... А этого, – указал глазами на умиравшего юнкера, – оставьте на Божье попеченье. – Шепнул лишь: – Я схороню.

Юнкера, который уже ничего не мог говорить, с рук опустили на какой-то подрясник, а сами, гремя винтовками, высыпали при полном уже утреннем свете под липы в соборной ограде.

Пока дверь не закрылась, ещё слышалось: «Господи, помилуй их, грешных, Господи, помилуй...»

А потом – только стрельба, недалёкий уже стрекот пулемётов, звуки наплывавшей на город кавалерийской атаки.

   – Винтовку – через плечо, винтовку – на руку, за мной! – скомандовал Савинков, устремляясь через Никольскую улицу на Черёму.

Красные армейцы, видно, частью застряли возле биржи, всё ещё возясь там с дверями, частью ушли на подмогу своим. Юнкера всего двоих-троих подстрелили по пути. Город как вымер. Уцелевшие ставни закрыты, ворота заперты, собаки даже не лают: или постреляны, или во внутренние комнаты от греха подальше уведены. Но ведь всё равно – видел же кто-то: с примкнутыми штыками, строем маршируют юнкера во главе с кем-то, увешанным оружием, не то переодетым генералом, не то уличным башибузуком. Савинкову некогда было смотреть на себя. Их слишком мало, чтоб удержаться в городе. И даже когда на подходе к Черёме набежали заждавшиеся там юнкера – всё равно сколько же?.. Передние расхватали винтовки, строй увеличился... намного ли?.. Слабое утешение. Вдобавок ко всему выбежала всё в том же утреннем пеньюаре безумно красивая Любовь Ефимовна. Со словами:

   – А мне-то куда, Боренька?..

   – Я не Боренька, – повторил он ночное предупреждение, и уже ближайшему юнкеру: – Под личную ответственность! Выведите её из города.

   – Куда?.. – хватая безумную женщину за руку, пытался доспроситься юнкер.

Если бы Савинков знал! Пока – навстречу стрельбе. Чувствовалось, что красные армейцы отступают к центру города. Клики отчаянной кавалерийской атаки слышались уже совсем близко.

   – Винтовку на руку! – снова скомандовал Савинков. – Вперёд! Громче, громче ура!..

Никольскую улицу, куда они опять высыпали, боевым кликом на две стороны раздвинуло, развалило вместе с купеческими лабазами и особняками. Красные армейцы шарахнулись в подворотни, но все ворота были заперты. Справа и слева сплошные посады домов. Разъярённые юнкера работали больше штыками и прикладами, лишь в малое затишье стреляя по лезущим на ворота красноармейцам. Но какое там затишье! Навстречу выносился эскадрон Ягужина. Сам поручик мало что и видел перед глазами, взмахивая окровавленной саблей направо и налево. На неширокой всё-таки городской улице его обляпанный пеной чалый конь оторвался от своих, нёсся уже без шенкелей. Почти от стен до стен хо– дата сабля. Савинков и сам еле успел заслониться винтовкой:

   – Ягужин!

   – От... дьявольщина!.. – ошарашенно взмыла кверху рука. – Вы, генерал?!

   – Ранены?..

   – Не знаю, чужая, наверно, кровь. Я пройду, пока страх у них не угас, до центра... я уж им дам капустку!.. – А полковник, полковник?! – пропуская остервенелый эскадрон, прокричал вослед Савинков.

Чалый, бледный, как сама смерть, крутился под всадником, уже, вероятно, от ярости, как и всадник, ничего перед собой не видя. В сознании Савинкова возник вдруг Ропшин, совершенно сейчас не нужный Ропшин; он издевательски прочитал свои пророчества: «Его затопчет Бледный Конь!» И уже не Ропшин, а Савинков предсказал: «Живым ему из этой мясорубки не выйти...»

   – Полковник?!

Ягужин не слышал, уносясь на своём бледно сиявшем, обляпанном пеной коне всё дальше и дальше к центру. Кто-то из последних крикнул:

   – Полковник взял склады, но сам в окружении!

Пока разорванным стреляющим строем, – здесь уже много за углами встречалось красных армейцев, – неслись навстречу всё разгоравшемуся сражению, выметнулся обратным ходом эскадрон Ягужина. Кони устали; видимо, устали и руки человеческие. Сабли в ножнах, винтовки над каждой гривой. На этот раз Ягужин заметил Савинкова:

   – Центр нам не взять, там сплошняком пулемёты устанавливают. Метут, стервы, свинцовой метлой! Надо выручать полковника... может, вас на седло?..

   – Нет, со мной юнкера. Не задерживайтесь! Мы следом. Слышите, из-за реки?..

Кажется, подходили отряды с Гиблой Гати. Кажется, выше биржи на зов пущенных ещё Патиным ракет высаживался взвод Вани-Унтера. Разгорячившимся в сумасшедшем беге юнкерам, да и самому Савинкову уже казалось: сопротивление красных сломлено, победа!..

Но тут от недалёкой железнодорожной ветки, подходившей к складам, в бликах утреннего солнца, железно, скрипуче, громоздко, надвинулось совсем нежданное... и грохнул с налёту артиллерийский выстрел... Бронепоезд!

Не его одного ожгла эта догадка. Бег невольно замедлился – наперерез черно-юнкерской лавине просвистел другой снаряд, пока бесприцельный и всё же зловещий. Савинков вспомнил предостережение полковника Бреде: мост! Волжский мост, связывавший Рыбинск с дорогой на Питер, за всей этой спешкой взорвать не успели.

«Всё-таки я не военный человек», – мысленно повинился Савинков, а вслух подбодрил своих уставших юнкеров:

   – Ну, молодцы! Из-за Волги подмога идёт.

Подмога с Гиблой Гати была уже на этой стороне, – Волга в такую сушь обмелела, вплавь и вброд буровили воду, вытрясаясь на песок. Но и бронепоезд притащил за собой, конечно, ещё пехоту. Гремело, рвалось уже рядом.

Савинков нашёл полковника Бреде в пригороде Рыбинска поблизости от артскладов. Полковник во весь свой долговязый рост торчал в окне примыкавшей к складам конторы.

   – Склады – наши?

   – Пока наши, да пушки не удастся развернуть, – ответил Бреде, прицеливаясь биноклем навстречу и без того близкому бронепоезду. – Замки сняты и хранятся где-то отдельно. Надо отдать должное моему земляку – такой предусмотрительности мы не ожидали.

   – Да... Ваша правда была: мост!

   – Не будем считаться правдами. Не всё потеряно! Отряды с Гиблой Гати я приказал повернуть в тыл бронепоезду и взорвать...

   – Кулаками? Прикладами?

   – Мы нашли немного взрывчатки. По крайней мере – паровоз! Чтобы они дальше, к Ярославлю, не прошли.

   – Думаете, Рыбинск не удержать?

   – Что делать, думаю... Давайте вместе думать. Командуйте, Борис Викторович!

   – Я всего лишь – Борис Викторович. Командуйте вы, полковник! С меня хватит юнкеров. С ними я вспомню и свою молодость... Может, нам удастся какая диверсия?..

Но особой уверенности в его голосе не было.

Бронепоезд – это не карета губернатора. Да и не было сейчас при нём даже самой паршивой бомбы...