Текст книги "История жизни, история души. Том 2"
Автор книги: Ариадна Эфрон
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
На болшевской даче ужасный холод, я там простудилась и сейчас больная и злая.
Заканчиваю подготовку предполагаемого маминого сборника, это очень трудно, и ты знаешь, почему. С неожиданной горячностью предлагает свою помощь Тарасенков, и просто по-хорошему – Казакевич, а больше никому и дела нет. Тарасенков, тот, видно, думает, что если выйдет, так, мол, его заслуга, а нет, так он в стороне и ничего плохого не делал. Со мною же он мил потому, что знает о том, что у меня есть много маминого, недостающего в его знаменитой «коллекции». Есть у него даже перепечатанные на машинке какие-то мамины к тебе письма, купленные, конечно, у Крученых. Подлецы они все, и покупающие и продающие. У меня в маминых рукописях лежит большая пачка твоих к маме писем, и никогда, скажем, Лиле или Зине, у к<о-тор>ых всё хранилось все эти годы, и в голову не пришло прочесть хоть одно из них. И я никогда в жизни к ним не притронусь, ни к тем, остальным, от других людей, которые она берегла. И после моей смерти ещё 50 лет никто не прочтёт. Тебе бы я, конечно, их отдала, но ты же всё теряешь и выбрасываешь и вообще ужасный растяпа, ты только подумай, что она, мёртвая, сберегла твои письма, а ты, живой, её писем не уберёг и отдал каким-то милым людям. Лучше бы ты их сжёг своей рукой! Боже мой – мама вечная моя рана, я за неё обижена и оскорблена на всех и всеми и навсегда. Ты-то на меня не сердись, ты ведь всё понимаешь.
Целую тебя и люблю.
Твоя Аля 44
Проф. П.И. Егоров – врач, много лет лечивший Е.Я. Эфрон.
[Закрыть]55
О.В. Ивинская.
[Закрыть]
2 декабря 1955
Дорогой Адкин, получила твоё письмо насчёт посылки и очень огорчилась тем, что ты плохо ешь присылаемое. Я не для «баловства» присылаю продукты, а чтобы ты питалась приличнее. При твоих условиях жизни приличное питание и достаточный сон – необходимы. Со сном помочь не могу, а продукты ты не ешь; и это просто глупо. <...> Обувь тебе припасу за зиму. Писала уже на этот счёт, жду ответа. Мне очень важно знать, что ты ешь как следует, это же сейчас необходимо при такой большой затрате сил.
Стихов не присылаю только из-за запарки, устаю и ничего толком не успеваю, совсем обалделая. Подготовку предполагаемого сборника закончила совсем, рукопись (в 2-х экз.) уже в Гослитиздате, первое впечатление приличное, хотя редакторы в отсутствии и речь велась с замами. Через некоторое время видно будет, как обернётся дело. Спасибо Казакевичу и Тарасенкову, они пока что хорошо помогают с книгой. Работу мне обещают и в Гослите (переводную), сейчас делаю какую-то дребедень для Болып. Сов. Энциклопедии – как ни странно – с русского на французский. Я подзабыла язык, но в процессе работы припоминается. Звоню К<ириллу>', в трудных случаях он помогает – у него великолепные словари, да и практика большая, он работает в Радио, во фр<анцузском> отделе.
На днях разделалась с Крученых и с Асеевым (Крученых скупал у Мура мамины рукописи и торговал ими, а про Асеева, руководившего группой эвакуированных в Елабугу, я тебе рассказывала). Сперва звонил Крученых – я его напугала без памяти, пригрозила отдать под суд за торговлю – в частности, письмами – он, видимо, позвонил Асееву, а тот – мне: «А.С.? с Вами говорит Н<иколай> Н<иколае-вич>. – «Вы надолго приехали?» – «Навек». – «Когда Вы к нам придете?» – «Никогда». – «Почему?» – «Сами можете догадаться» – вешаю трубку. Снова звонок: «А.С., я не понимаю... Меня, видно, оклеветали перед Вами... Ваши письма из Рязани я берегу, как самое дорогое (!!!)». – «А я, Н.Н., как самое дорогое берегу последнее письмо матери к Вам, где она поручает Вам сына». – «А.С. – это подлог (!) -это ненастоящее письмо!55
О.В. Ивинская.
[Закрыть] Я хочу объясниться с Вами!» – «Н.Н., всё ясно и так, прошу Вас не звонить мне и не советую встречаться». Вешаю трубку. И сразу на душе стало легче. Нет, ведь каков сукин сын! -Тёткам3 несколько лучше, и Зина начинает вставать, но хозяйство меня заедает и все эти диеты. Купила тебе хороший пояс лакированный узкий – такие носят на зимнем пальто, потом пояс ученический,
пряжку (некрасивую, других нет) и пуговицы (хороших нет по всей Москве) и небольшой набор мулине – там есть свекольные, и яркокрасные, и красивый бледно-травяной, остальные – ерунда, но авось пригодятся. Это тебе будет ко дню рождения – вышлю бандеролью. Пока целую крепко и люблю.
Твой 3 *
' Кирилл Викторович Хенкин (р. 1916) был знаком с А.С. еще во Франции – в Ванве семья Хенкиных соседствовала с семьей Цветаевой.
2 Подлинник предсмертного письма М.И. Цветаевой к Н.Н. Асееву, его жене К.М. Асеевой (урожд. Синяковой) и ее сестрам, также находившимся в то время в Чистополе, существует, он хранится в ее фонде (Ф. 1190) в РГАЛИ. Приводим текст письма по оригиналу:
«Дорогой Николай Николаевич!
Дорогие сестры Синяковы!
Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья - и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.
У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи
В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает.
А меня – простите. Не вынесла.
М.Ц.
Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у
вас.
Уедите – увезите с собою.
Не бросайте!»
Письмо написано карандашом на обеих сторонах почтовой открытки и вложено в конверт с адресом:
«Николаю Николаевичу Асееву Чистополь
Угол Наримановской и Володарской ул.
(кажется № 69)
Передать в руки».
Письмо опубликовано в кн. М. Белкиной «Скрещение судеб. Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка детей ее. Попытка времени» (М., 1988. С. 326; 2-е изд. М., 1992. С. 327) по копии, сделанной рукой З.М. Ширке-вич, с некоторыми неточностями. Остается не до конца проясненным, почему подлинник оказался в архиве М. Цветаевой. Некоторым косвенным указанием на знакомство Н.Н. Асеева с этим письмом может служить мой (P.S.) разговор в 1966 г. с Ксенией Михайловной Асеевой: она передавала содержащиеся в письме подробности и цитировала целые фразы из него.
3 Тетками А.С. называет не только сестру отца Е.Я. Эфрон, но и ее подругу З.М. Ширкевич.
4 «Твой 3.», то есть «Заяц».
Э.Г. Казакевичу
22 декабря 1955
Милый Эммануил Генрихович, Вам, наверное, будет интересна эта мамина анкета 1926 г.1, напечатанная когда-то в одном из парижских литературных журналов. Это – очень «она» тех лет. Потом уже отошли и Наполеон, и Гюго, и молодость, и дворянство. Княжество, природа, стихи, одиночество – главное – одиночество! остались до конца, до самого отъезда – куда – не скажу66
Анкету, предназначенную для биобиблиографического «Словаря писателей XX века», прислал М. Цветаевой из СССР Б. Пастернак. Опубликована она почти полностью в кн.: Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990. С. 69-72.
[Закрыть]77
Последняя фраза анкеты: «Жизнь – вокзал, скоро уеду, куда – не скажу».
[Закрыть].
Копию посылаю Тарасенкову, для восполнения пробелов его коллекции (кстати, глупое слово – годится только для бабочек!).
Анкету эту получила вчера от людей, столько лет её хранивших!
Всего Вам доброго и ещё раз спасибо за всё.
Ваша А.Э.
А.К. Тарасенкову
7 февраля 1956
Милый Анатолий Кузьмич, спасибо за весточку – дошла она до меня 6-го с последней вечерней почтой, шла как раз, как от Москвы до Омска, а это не со всяким письмом случается.
Как Вам эти морозы? Как дышится Вам и сердцу? Спасибо за Сонечку1. Мама очень любила её в «Белых ночах», только она эту самую «mise en scene»* помнила несколько иначе, чем Яхонтов рассказывает2 – не сидела Сонечка в кресле, а стояла, опираясь обеими согнутыми в локтях руками о спинку стула, так, как обычно о подоконник опираются, выглядывая наружу, знаете? и рассказывала, чуть покачиваясь, и все были не то что очарованы – зачарованы! Тут где-то рядом с нами живут её родственники или близкие друзья3, от которых я весной 1937 г. узнала о её смерти.
 |
| Сонечка Голлидэй в роли Настеньки в моноспектакле «Белые ночи» |
Кто её помнит сейчас? её час ещё не пробил, она пока живёт на дне железного сундучка, как ещё не проклюнувшееся зернышко собственной славы – в маминой повести. В один прекрасный день они воскреснут обе – мама и Сонечка, рука об руку.
И опять все их будут любить. Не скоро приходит эта, самая настоящая, посмертная любовь, так называемое «признание», куда более прочная и непоправимая, чем все прижизненные.
Непоправимая, неутолимая наша любовь к Пушкину, и к Маяковскому, и
Мизансцену (фр.).
многим поныне живым – но рукой не достанешь и голоса не услышишь.
Новостей нет. Всё заморожено4. Что будет – напишу. Деборд-Валь-мор5 подаётся и поддаётся, но хуже, чем если бы у меня была своя собственная комната6, свой собственный стол и своё собственное время. Пока что из всех (пока что) переведённых (ещё начерно) строк мне нравятся только две:
Ты не узнаешь, до каких глубин Тебя постигла я своей любовью7.
Чуть было не поссорилась с Пастернаком, да ещё по телефону, да ещё из-за Казакевича. Его удержало то, что «ты – женщина, и тебе всё можно», а меня то, что он – это он. Но воистину ларец его неожиданностей неисчерпаем. Интересно, да? а ведь я Вам так и не расскажу, в чём суть дела, пусть всухую будет интересно.
Что ещё? «Из Ленинграда сообщают», что на каком-то вечере памяти Блока8 Берггольц в своём выступлении сказала о том, что в этом году выходит сборник Цветаевой. Она куда лучше информирована, чем мы с Вами.
Целую Вас с той же непринуждённостью, с к<отор>рой Вы, некогда, мою тетю.
ВашаАЭ
' В своем письме от 22.1.1956 г. А.К. Тарасенков переслал А.С. выписку из рукописи книги чтеца В.Н. Яхонтова «Театр одного актера» об исполнении актрисой Второй студии МХТ Софьей Евгеньевной Голлидэй (1894-1934) моноспектакля по повести Ф.М. Достоевского «Белые ночи». Дружбе М. Цветаевой и С. Голлидэй мы обязаны циклом 1919 г. «Стихи к Сонечке»; отпечаток ее индивидуальности носят женские образы цветаевских пьес этого года: Авроры в «Каменном ангеле», Розанетты в «Фортуне», Девчонки в «Приключении», Франчески в «Конце Казановы». Первая из этих пьес посвящена «Сонечке Голлидэй – Женщине – Актрисе – Цветку – Героине». Узнав о ее смерти, М. Цветаева написала стихотворение «Были огромные очи...», а также «Повесть о Сонечке» (1937), первая часть которой была опубликована в «Русских Записках» (Париж; Шанхай. 1938. № 3), вторая часть в кн.: Цветаева М. Неизданное: Стихи. Театр. Проза (Париж, 1976),
2 «Л.В. Гольденвейзер на руках выносил ее на сцену в розовеньком платьице с крапинками, усаживал в кресло и сам бежал открывать занавес. А Сонечка Голлидэй, помолчав минутку, начинала читать монолог Настеньки из “Белых ночей” Достоевского. Это было самое талантливое, самое яркое, что мне приходилось в те годы видеть» (Яхонтов В.Н. Театр одного актера. М., 1958. С. 206).
3 Семья Рогозинских – друзья семьи Цветаевой – Эфронов еще со времен Коктебеля.
4 Речь идет об издании книги М. Цветаевой.
5 А.С. переводила стихи французской поэтессы М. Деборд-Вальмор (17861859), включенные в очерк С. Цвейга «Марселина Деборд-Вальмор. Жизнь поэтессы».
6 После возвращения из Туруханска А.С. жила у Е Я. Эфрон в крошечной, загроможденной вещами комнатке, где заниматься было почти невозможно, так как Елизавета Яковлевна после перенесенного инфаркта работала со своими учениками-чтецами дома.
7 В окончательном варианте (см.: Цвейг С. Избранные произведения: В 2 т. М., 1956. Т. 2. С. 111):
Друг, не узнать тебе, одна лишь я постигла,
Каких глубин в тебе любовь моя достигла.
9 Вероятно, речь идет о вечере памяти А. Блока в Таврическом дворце в декабре 1955 г.
А. К. Тарасенкову
11 февраля <1956>'
Милый Анатолий Кузьмич! Марселина лягается2: «Я влекусь туда, где слышен звон цепей; я творю суд моими слезами, я даю отпущение моими страданиями; я вздымаю моё вдовое сердце к богу несчастных; это моё единственное право на доступ в небо, и я стучусь туда за них». – А ну-ка попробуй втисни в четыре рифмованных строчки! Я и так, я и эдак, а она никак. Тут, к счастью, подоспела Ваша весточка, и я с удовольствием сменила труд на отдых, как велит Конституция. Лучше напишу Вам, чем без толку стучаться в небо вместе с этим своеобразным юристом. Тот, не своеобразный, юрист3 не виноват; я просто как-то позвонила раза два подряд, а потом успокоилась сама него не беспокоила. И подумать только, что ещё не так-то давно весьма авторитетные товарищи считали меня девушкой, способной перевернуть мир! А вышло, как с чаплиновской касторкой, – лошадь подула первая!4
Правда, я дозвонилась до Сучкова5, он мне сказал всё то же, что Вам уже известно, т. е. что сборник включён в план6, а план на утверждении в Главиздате7, что инстанция эта не вредная, но «Вы же сами знаете, что бывают всякие неожиданности» и т. д. Прослышав про неожиданности, я живу тихо-тихо и жду себе конца месяца, а там -«как Господь».
Вы ошибаетесь – доброта и широта Пастернака совсем не внешние, иначе и не было бы тех требований, что он предъявляет к людям и к эпохам. Требования же, которые предъявляют ему люди нашей эпохи и эпоха наших людей, широтой и добротой даже внешней не отличаются. Хорошо быть человеком сегодняшнего дня – да уж больно скоро и больно навсегда умираешь!
Я ещё не вернула Лескова, т. к. читаю его очень медленно – потому что мне очень нравится. Когда не нравится, я быстро проглатываю. Ничего, что я немного задерживаю книгу?
В Москве есть вторая книга маминой прозы8 – не знаю точно, у кого, но знакомые знакомых видели её у знакомых знакомых.
Я в отчаянии от количества несделанных визитов, и неосуществлённых телефонных звонков, и ненаписанных писем. Не могу себя заставить. Мне, верно, мало жить осталось, ненавижу терять время!
Рада, что Вы чувствуете себя лучше. Поправляйтесь возможно крепче, и да не расшатают бунинские стихи9 Вашей поправки! Их я не люблю, а его самого – очень. Какой он был обаятельный и злой старик!
Всего Вам самого хорошего, чего и себе желаю!
Ваша АЭ
' В оригинале письмо датировано 1955 г., но из содержания ясно, что оно относится к 1956 г.
1Речь идет о трудностях перевода стихов Марселины Деборд– Вальмор. Этот отрывок А.С. перевела следующим образом (см.: Цвейг С. Избр. произведения: В 2 т. М., 1956. T. 2. С. 137):
Туда, где звон цепей, душа моя стремится;
Слезами горькими раскрыла б все темницы...
Но что могу? Одно – молить всем сердцем вдовым
Благие небеса, чтоб рухнули оковы.
3 По всей вероятности, специалист по авторскому праву.
4 Речь идет об эпизоде из фильма Чарли Чаплина «Цирк» (1928), когда герой пытается вдунуть в горло лошади через трубочку касторку.
5Борис Леонтьевич Сучков (1917-1974) – литературовед. В это время исполнял обязанности главного редактора Гослитиздата.
6 Книга М. Цветаевой «Избранное» была включена в тематический план выпуска литературы Гослитиздата на 1957 г.
7 Главиздат был создан в 1954 г. для идеологического и производственного контроля за изданием литературы.
8 Речь идет о втором экземпляре книги М. Цветаевой «Проза». Первый экземпляр принадлежал А.К. Тарасенкову (см. письмо И.Г. Эренбургу от 4.X. 1955 г.).
8 А.К. Тарасенков работал в это время над предисловием к кн.: Бунин И. Стихотворения. Л., 1956.
И. Г. Эренбургу
22 апреля 1956
Милый друг Илья Григорьевич, – вот заявление той женщины, о которой я Вас просила1. Я знаю её 8 лет – речь о помощи могла идти раньше, когда мы все в ней нуждались, сейчас же речь идёт просто о спасении человека qui n’en peut plus88
Больше не может (фр.).
[Закрыть]. Дорогой спаситель утопающих, ещё раз помогите ещё одному очень хорошему, очень несгибаемому в те кривые времена и значит – очень измученному человеку, кроме того – отличнейшему специалисту в своей области. Если бы Вы могли ходатайствовать о направлении её на работу в какой-нб. определённый педвуз (любой в средней полосе!), – где есть нужда в хороших преподавателях английского, а то ведь они ответят, что она может обращаться по конкурсным объявлениям, – чем она занимается не первый год! – и опять у неё ничего не получится.
Простите за все эти просьбы, но кому ж повем печаль свою! У меня тоже никого больше нет.
Целую Вас и Любовь Михайловну.
Ваша Аля
Сейчас купила «Знамя» с «Оттепелью»2. Отдельной книгой выйдет? Журнал – совсем не то. Только что перевела очень интересного Арагона о фр. литературе3 – письмо по поводу нашей статьи.
1 Речь идет об А.А. Шкодиной.
2 Повесть И. Эренбурга «Оттепель» была напечатана в журн. «Знамя» (1954. N» 5 – первая часть, 1956, № 4 – окончание).
3 Какую статью Луи Арагона перевела А.С., установить не удалось. Впоследствии ею было сделано много переводов его стихотворений и поэм для журн. «Иностранная литература» (1965, № 4) и для т. 9 его Собр. соч. (М., 1966).
Э.Г. Казакевичу
27 апреля 1956
Милый Эммануил Генрихович, я всё собиралась Вас навестить, пока у Вас, как у Ахиллеса, болела пяточка, но она уже срослась, и, таким образом, предлог отпал. Но я к Вам не по поводу пяточки: Маша1 Вам, верно, рассказала, что я дерусь с Сергиевской2 (это редактриса маминого сборника <...> ). Она выкинула из сборника несколько лирических стихов под предлогом непонятности – в том числе одно из лучших стихотворений «Писала я на аспидной доске» -она не понимает, что в последней строфе говорится об имени, написанном внутри обручального кольца, непроданного в голодные годы...3 Она не понимает стихотворения «Занавес». Она не понимает антибуржуазной сущности «Оды пешему ходу», направленной против «безногого племени» богачей – «паразитов пространства», «алкоголиков вёрст» (эта тема развивается и во втором стихотворении, к<отор>ое Сергиевская неожиданно поняла и приняла). Больше же всего её пугает слово «скоропадские» – она в нём видит родственников гетмана, а не прилагательное к роковым скоростям, кончающимся падением4. Она также выкинула стихотворение «Деревья», где рассказывается о «кварталах хорошего тона» в Париже5, за то, что оно кончается словами «Людовик, чего глядишь – пропал твой город Париж» – как это можно, когда мы уже целую неделю дружим с французами? А главное, она выкинула лучшее стихотворение из цикла «Стихов к Чехии», п. ч. оно называется просто «Германии»6, а не «Фашистской Германии», хотя само содержание само за себя говорит так явно, что уж дальше некуда. Стихотворение оказалось слишком антифашистским. В Гослите считают, видимо, что не было ни войны, ни фашизма, ни той Германии, которая пыталась поглотить весь мир, а это совершенно возмутительно. Это уже не дело вкуса, не дело «понятности» или «непонятности» стихотворения, а дело неприемлемого для меня политического принципа отбора – как бы, мол, такое стихотворение не оскорбило национального чувства Германии! Та Германия, которой посвящён этот стих, оскорбляла не только национальные чувства других народов, она уничтожала целые национальности. Когда же я попыталась растолковать эту точку зрения Сергиевской, она сказала мне: «Нельзя жить в безвоздушном пространстве». Это я всё вот к чему: Вы в среду будете в Гослите; Вы, вместе с Тарасенковым, к<отор>ый уже не может вступиться7, – крестные отцы этой книги, – так вступитесь Вы. Вы проделали всю войну и знаете ту Германию, о к<отор>ой говорится в этом стихе. Поэтому прошу Вас заступиться и за «Германию», и за (что уже в ином плане) «Писала я на аспидной доске». Остальное, что Вам посылаю, – на Ваше усмотрение. Я ещё Эренбурга на них натравлю. И надеюсь, что мы объединёнными усилиями покажем им кузькину мать – и выпустим книгу моей. -Позвоните мне!
Всего Вам хорошего, Гале8 привет!
ВашаАЭ
' Мария Иосифовна Белкина (1912-2008)– вдова А.К. Тарасенкова, автор кн.: «Скрещение судеб» (4-е изд. – М., 2005), составитель и автор предисловия к кн.: Эфрон А. О Марине Цветаевой (М., 1989; 2-е изд. под назв.: Марина Цветаева. Воспоминания дочери. Письма. Калининград, 2001).
2Мария Яковлевна Сергиевская (1906-1962).
3 «Но ты, в руке продажного писца / Зажатое! ты, что мне душу жалишь! / Непроданное мной! внутри кольца! / Ты – уцелеешь на скрижалях» (I, 538).
4 Первая часть «Оды пешему ходу» (1931-1933) начинается строками: «В век сплошных скоропадских, / Роковых скоростей...» (II, 291).
5 Первая строка из стих. 1935 г. «Деревья»: «Кварталом хорошего тона...» (II, 336).
6 Речь идет о 4-м стих, из раздела «Март» «Стихов к Чехии» (II, 357-358).
7 А.К. Тарасенков скончался 14 февраля 1956 г.
3 Галине Осиповне Казакевич, жене Э.Г. Казакевича.
И. Г. Эренбургу
22 мая 1956
Дорогой друг Илья Григорьевич! Гослитиздат должен был направить Вам рукопись маминой книги. Они, т. е. она, редакторша книги, Сергиевская, конечно, хочет выбросить несколько хороших стихов под самыми разными предлогами. И сама-то я уже, по-моему, достаточно исковеркала книгу, придав ей наибольшую, такую не свойственную маме, обтекаемость, но когда туда же и рак с клешней, тогда делается совсем нестерпимо. В общем, я ей сказала, что ни с её мнением, ни с мнением редактора редакции, ни с мнением вообще каких бы то ни было редакционных работников я считаться не могу, не считая их достаточно сведущими в вопросах поэзии, и что предлагаю им обратиться с этими спорными стихами к Вам – как Вы скажете, так пусть и будет. Я не уверена, что они направили Вам и эти, спорные, по их мнению, – стихи, поэтому переписала некоторые из них на Ваш суд.
Стихи «Писала я на аспидной доске» они считают непонятными – особенно последнее четверостишие. Они не понимают, что имя написано внутри обручального кольца, что оно может жалить сердце, что оно могло остаться непроданным вместе с золотым кольцом в те годы, когда загонялось всё ради куска сомнительного хлеба, одним словом, они ничего не понимают. А я считаю этот стих вообще одним из лучших.
«Занавес» они считают непонятным.
«Напрасно глазом – как гвоздём» – тоже считают непонятным. Как это, мол, умерший может остаться «в нас», т. е. в памяти нашей, и вместе с тем «совсем уйти, со всем уйти»?1
Кстати, этот стих печатался в «Современных Записках», тогда редакция выкинула без маминого ведома 5-ое четверостишие, про попов99
В первой публикации (см.: «Современные Записки». 1935. № 58) отсутствовала 5-я строфа: «Не ты – не ты – не ты – не ты. / Что бы ни пели нам попы, / Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть – / Бог – слишком бог, червь – слишком червь» (II, 325).
[Закрыть], – а здесь и вовсе не хотят печатать.
И теперь «Германии».
Эта редакторша считает, что стихотворение направлено против Германии как таковой, а не против фашистской Германии, т. к. в нём ни разу не сказано слово «фашизм». Будь, мол, оно озаглавлено «Фашистской Германии»... и т. д. По-моему, это просто возмутительно! Весь стих говорит именно о фашизме, именно о войне – а у них и войны как не бывало, и фашизма как не бывало, и той Германии, с которой мы сражались, тоже как не бывало.
Стихотворение из того же цикла, «Взяли» («Брали скоро и брали Щедро»), они тоже не хотят брать, ни скоро, ни щедро, т. к. там в эпиграфе сказано «Чехи подходили к немцам и плевали». Потому что в эпиграфе не сказано, на каких немцев они плевали? Ибо ведь бывают всякие немцы – а вдруг чехи плевали на хороших, на симпатичных немцев? А это некультурно, и, кроме того, мы сейчас стараемся урегулировать свои отношения с немцами. Вот если бы в эпиграфе было сказано, что они плевали именно, скажем, на гестаповцев...
Почему это у нас уж если бьют (немцев, французов и прочих шведов), так уж до смерти, а если лижут – так до беспамятства?
Я не хочу калечить этот цикл, и, думаю, Вы тоже не захотите.
И ещё кое-какие стихи они хотят выбросить, но я с переполоху сейчас даже не могу припомнить, какие. Я запомнила то, с чем более всего не согласна.
Кроме того, посылаю Вам мамин ответ на анкету, видимо, 1926 г., к<отор>ая м. б. пригодится Вам для предисловия, из-за биографических данных. Библиографические же данные там далеко не полные. Среди сборников тех лет не упомянуты «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой», «Разлука»3 и вообще многое упущено.
Ах, Боже мой, как я счастлива, что Вы будете писать предисловие!4 Вы единственный, который может это сделать – и сердцем, и умом, и знанием её творчества, и чистыми руками А у остальных – если сердце есть, так в голове не хватает, умишко есть, так сердца недостаёт, а о чистых руках и говорить не приходится. Чаще же всего совсем ничего «не дадено». И я злею с каждым днём. Очень хочется Вас увидеть. Когда будет минутка свободная – позовите меня, я очень Вас люблю!
Ваша Аля
Ради Бога, сообщите мне, когда и если будет какой-нб. ответ насчёт моей приятельницы. Это такой груз на моей душе!
И из прокуратуры ни ответа, ни привета уже третий год. «Пересматривается» и всё тут. Всё же нестерпимые сроки – для ещё живых людей!
В конце этого месяца должно быть заключение прокуратуры по папиному делу, видимо, посмертно – благополучное5.
Целую Вас и Л<юбовь> М<ихайловну>. 1010
Речь идет о последней строфе стих. «Напрасно глазом – как гвоздем...» (1935, из цикла «Надгробие»): «И если где-нибудь ты есть – / Так – в нас. И лучшая вам честь, / Ушедшие – презреть раскол: / Совсем ушел. Со всем – ушел» (II, 326).
[Закрыть]99
В первой публикации (см.: «Современные Записки». 1935. № 58) отсутствовала 5-я строфа: «Не ты – не ты – не ты – не ты. / Что бы ни пели нам попы, / Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть – / Бог – слишком бог, червь – слишком червь» (II, 325).
[Закрыть]
3 Книга М. Цветаевой «Стихи к Блоку» (Берлин: Огоньки, 1922); «Стихи к Ахматовой» напечатаны веб, ее стихов «Версты. Стихи» (Вып. 1), а также в сб. «Разлука. Книга стихов» и «Психея. Романтика».
4 Предисловие И Г. Оренбурга «Поэзия Марины Цветаевой», предназначенное для первого посмертного советского сборника стих. М. Цветаевой, было напечатано как вступительная статья к публикации ее стих, в сб. «Литературная Москва» (Сб. 2. М., 1956) с редакционным примечанием: «Публикуемая статья Ильи Оренбурга будет напечатана в качестве предисловия к однотомнику стихов Марины Цветаевой, подготовленному к печати Гослитиздатом».
5 Определением Коллегии Верховного Суда СССР от 22 сентября 1956 г. С.Я. Эфрон-Андреев был полностью реабилитирован.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич'
1 августа 1956
Дорогие мои, пишу вам вечером, уже лежа, поэтому заранее извиняюсь (т. е. прошу извинения) за то, что коряво получится. Всё очень хорошо – занятный старый дом (3 комнаты, из к<отор>ых 1 очень большая, кухня, обитаемый чердак, 2 террасы), великолепный запущенный сад, густо заросший розами, флоксами, лилиями, настурциями, причём среди «культурных» цветов на равных правах растут и полевые... из деревьев липы, дубы, берёзы, ивы, орешник. Заросли сирени и жасмина, уже отцветших, и в самом саду и овраги, и лужайки, и всё это над своевольно и вместе с тем мягко вьющейся и льющейся Окой. Чудесные виды – холмы и долины, поля и пойменные луга, ещё не выкошенные, по обилию и разнообразию цветов и красок напоминающие альпийские луга моего детства (вернее – отрочества). Постепенно входит в меня вся эта красота, постепенно и тихо проникаюсь сознанием, что она, красота эта, вырастила, вскормила и вспоила маму и что крепче, чем все Италии и Франции, вошла в её творчество именно эта, русская, тарусская, сила и прелесть. Вот она, её бузина, и вот они, её деревья и облака, и её глаза, зелёные и ясные, как отражение ив в серебряной Оке.
Жила маленькая мама2 совсем неподалеку от теперешнего домика В.И. и ходила по воскресеньям в церковку, где теперь пекарня.
Городок маленький и разлатый, провинциальный до умиленья и весь не только «до», но и совершенно «вне» революционный. Боль-шая-пребольшая мощёная розовыми булыжинами площадь, окружённая двухэтажными купеческими домками с каменным фундаментом и деревянным верхом, лабазами и «домами с мезонином». В окнах необычайно цветут белые «невесты» и домовитая герань. Собор, в котором служил дядя И.В. Цветаева, Добротворский3, хоть и превращён в клуб, но всё равно упорствует, и сквозь все наслоения облупленных стен проглядывают неувядаемые богородицы и чудотворцы. Уцелел и двухэтажный домик Добро-творских4, и серебряное от старости жильё хлыстовок5. Людей везде немного, это так успокаивает после московских полчищ и столпотворений. В самом дедушкином имении, где теперь дом отдыха, ещё не была, пойду туда с
В.И., к<отор>ая обещает всё показать и рассказать.
 |
| Валерия Ивановна Цветаева |
В.И. очень мило встретила нас, очень гостеприимна и внимательна, хоть и не без цветаевских вообще и лично своих странностей. К лично её странностям можно отнести... козу, находящуюся «на вооружении» в её хозяйстве. Это совершенно идиотская животина, а молока с неё, как с козла. Сейчас 12 часов, свет вот-вот погаснет, и потому закругляюсь. Целую вас крепко. Как Зинина лапка, заживает ли? Не скучаете ли без меня? Наверное, да, я ведь в свободное время бываю очень милая. Только свободного времени-то нет! Аде тут очень нравится <...>.
Ваша Аля
Ада целует вас.
' Письмо написано из Тарусы, куда А.С. пригласила погостить Валерия Ивановна Цветаева. В дальнейшем А.С. называет ее В.И.
2 Цветаевы снимали дачу под Тарусой с 1892 по 1910 г.
3 Дядя И. В. Цветаева Александр Васильевич Цветаев (1834-1898) и его зять Зиновий Алексеевич Добротворский, – оба священники. Сведений о том, что А.В. Цветаев или З.А. Добротворский служили в тарусском соборе, обнаружить не удалось.
4 Речь идет о доме двоюродной сестры И.В. Цветаева Елены Александровны Добротворской (1857-1939?) и ее мужа Ивана Зиновьевича Добротворского (1857-1919?). И.З. Добротворский – «земский врач, энтузиаст своего дела, отдавший смолоду [с 1881 г.] и до самой смерти всю силу Тарусе. Каменная больница (стационар) – это детище Ивана Зиновьевича, при нём выстроена...»(Цветаева В.И. Записки. Воспоминания. – РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 1, Ns 11. Л. 93).
5 См. о «хлыстовском гнезде» в автобиографической прозе М. Цветаевой «Хлыстовки. Кусочек моего раннего детства в гор. Тарусе» (впервые опубликована в парижском журн. «Встречи» (1934. № 6); в СССР – под названием «Кирилловны» в альманахе «Тарусские страницы» (Калуга, 1961)).
2 сентября 1956
Милая Вера Фёдоровна, мне Маша Тарасенкова передала Ваши добрые слова, а также Вашу просьбу прислать Вам для альманаха2 что-нибудь из маминой прозы и стихи об искусстве.
Помню, Анатолий Кузьмич посылал Вам полученных от меня «Хлыстовок» и, кажется, ешё что-то из детских воспоминаний. Что именно? Думаю, что смогу подобрать что-нибудь третье, тоже о детстве, небольшое. «Чорта»3, о котором говорила Вам Маша, мне бы не хотелось сейчас печатать, ещё жива старшая мамина сестра, Валерия, которой в «Чорте» отводится почётное, но не почтенное место, и очень многое там может её жестоко обидеть. Ах да, вспомнила, у Вас есть «Открытие Музея»4, да? Вот это хорошо бы напечатать. Только это не воспоминания «детства», а юности её. В 1913 г., в год открытия музея5, уже я родилась на свет. Что Вы хотели бы? Воспоминания детства или воспоминания вообще? И в каком объеме?
Теперь насчёт стихов об искусстве. [Ни] такой темы стихотворной у мамы нет, ни такого цикла. Есть отдельные стихи, в которых эта тема звучит, но их мало, и я боюсь, что такое объединение нескольких, очень немногих стихотворений разных лет может оказаться искусственным. Вот что я могу Вам предложить взамен: подобрать из её, в основном никогда и нигде не печатавшихся, записных книжек мысли об искусстве. Можно было бы присоединить и отрывки из её статей об искусстве. Мне кажется, это было бы в высшей степени интересно – с прозой её у нас совсем незнакомы, стихи же начинают появляться на свет божий.
Напишите мне, что Вы думаете обо всём этом.
Что у вас будет за альманах? и об этом расскажите.
Этим летом я была в Тарусе, с которой Цветаевы связаны уже более ста лет, разыскала старенький домик над Окой, где жила мама маленькой, и плохо скроенный, да ладно сшитый хлыстовский домок, и дом с мезонином, в котором жил мой прадед6, и собор, в котором служил какой-то из моих пра-дядек, кладбище, на котором похоронены родственники, о которых и мамина старшая, 73-х-летняя сестра Валерия, уже с трудом вспоминает, так давно это всё было.
