Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 59 страниц)

– В противоположность Рылееву, признаюсь, что откровения Ростовцева заставляют меня раздумывать над возможностью поднять восстание завтра.

– Не понимаю ваших колебаний, князь, – живо ответил Рылеев. – На самом деле вмешательство Ростовцева никак не может помешать нашему делу, наоборот, оно делает восстание неизбежным. Если до сих пор у нас не было необходимости действовать быстро, то теперь она появилась, и подарил нам ее именно Ростовцев!

– Как это так?

– Загнав в тупик. Теперь мы знаем, что, если помедлим, если не начнем действовать, нас арестуют. И что же? Вы предлагаете опустить руки и, сидя по домам, ждать, пока за нами придут?

– Рылеев прав! – прогремел Михаил Бестужев, капитан Московского полка. – Лучше уж пусть нас возьмут на Сенатской площади с оружием в руках, чем в постели!

Эти слова так возбудили Николая, словно он произнес их сам. В комнате было страшно жарко. Запах табака и кожаных сапог придавал встрече серьезности. Лица светились, будто смазанные маслом. Рылеев встал, оперся кулаками на стол и сказал с мрачным пафосом:

– Даже если наше начинание обречено на провал, оно пробудит Россию от сна. Мы первыми сотрясем ее. Потом наши сыновья, наши внуки, наученные нашими ошибками, подхватят начатое нами дело и завершат его. Тактика революции заключена в одном-единственном слове: решимость! Мы решимся! Не правда ли, друзья?

Сильные голоса ответили ему:

– Да! Да! Мы решимся!

– По крайней мере, о нас упомянут в истории нашей Родины! – воскликнул драгунский капитан Александр Бестужев, у него была фигура атлета и достойный оперы бас.

– Господа… господа… умоляю вас, немножко логики! Господа… – повторял князь Трубецкой.

– Прежде чем продолжать этот спор, я бы хотел выяснить одну вещь, князь: выйдете ли вы завтра с нами на Сенатскую площадь? – спросил Рылеев.

– Разумеется, если мое присутствие представляется вам необходимым…

Огонек негодования вспыхнул в глазах Кондратия Федоровича.

– Что я слышу?! Вы позабыли, князь, что назначены на завтрашний день военным диктатором?..

– Сомневаюсь, что ваш выбор удачен, – отпарировал Трубецкой. – Я уже давно оставил службу. Гвардия меня забыла. Она откажется мне повиноваться…

– Помилуйте! – вмешался Александр Бестужев. – Память о ваших подвигах в Отечественной войне и поныне живет в сердцах солдат!

Трубецкой пошевелил своими большими ушами. Нос его, казалось, удлинился до самой губы.

– Все это старые дела! – сказал он. – К тому же, если я и мог доказать свою храбрость на поле битвы, это отнюдь не означает, что чувствую себя способным возглавить мятежные войска и провести их по улицам Санкт-Петербурга! Совсем напротив…

Ледяное молчание стало ответом на эти слова. Князю Трубецкому померещилось, что он окружен судьями. Более того, судьи эти уже вынесли приговор. Причем некоторые из судей, по преимуществу молодые, глядели на него – со всеми его побрякушками – не скрывая презрения. Всеобщая враждебность вызвала у князя прилив гордости.

– Безумцы! – невнятно бормотал он. – Безумцы! Вы не представляете ожидающей вас участи, вы не знаете своей судьбы, если дело обернется поражением! Сейчас вы здесь, вы счастливы, вам тепло, у вас есть всё, вы уверены в своих правах, вас опьяняют ваши надежды!.. Завтра все это у вас могут отнять! Вы превратитесь в рабов, хуже, чем рабов, вы превратитесь в отбросы русской нации!

Перед Николаем разверзлась бездна. Да князь же прав, совершенно прав! Но… не нужно бы его слушать. Раз задумаешься – и вот уже никакой героизм невозможен…

– Хватит! – высокомерно произнес Батеньков.

– Я и сам не намерен ничего добавлять к этому предостережению, – ответил Трубецкой. – Только никак не пойму, зачем вам надо, чтобы именно я стал командующим?

– Затем, что у нас нет никого, кто мог бы заменить вас, – вздохнул Рылеев.

– А кого вы наметили мне в адъютанты?

– Оболенского.

Князь Трубецкой, сложив костлявые руки, захрустел пальцами. Рылеев пристально, с близкого расстояния смотрел на него темными, печальными глазами – так, словно хотел загипнотизировать гостя.

– Отлично! – сказал наконец Трубецкой. – Сделаю все, что смогу.

Он выглядел недовольным, но решительным. Кажется, можно было немного расслабиться. Лица присутствующих посветлели. Оболенский машинально поправил аксельбанты. Это был человек хорошего роста, лоб его перерезали две глубокие преждевременные морщины, лицо казалось утонченным, задумчивым и спокойным.

– Теперь хорошо бы узнать, на какие войска мы можем твердо рассчитывать, – снова заговорил князь Трубецкой.

– Сколько людей вам нужно? – спросил Рылеев.

– По крайней мере, шесть тысяч.

– Они поступят под ваше начало! – с апломбом воскликнул Кюхельбекер.

Военные, услышав от гражданского лица столь безапелляционное заявление, только рассмеялись.

– Очевидно, что сигнал должен дать один из самых старинных гвардейских полков, – сказал Трубецкой. – В противном случае остальные дрогнут…

– В Измайловском полку точно есть наши, – отозвался Рылеев.

– Я, со своей стороны, могу отвечать за Московский полк, – объявил Михаил Бестужев.

– А я – за Финляндский, – поддержал его барон Розен.

– Экипажи судов придут со мной, – отчитался Николай Бестужев и, повернувшись к брату Александру, добавил: – Думаю, твои драгуны последуют за тобой?

– Да, – согласился тот. – Наверняка сумею их убедить.

Каждый приносил свой подарок в корзину мятежа. Рота за ротой здесь прошла вся русская армия. Николай еле сдерживался, чтобы не зааплодировать. Как жаль, что он отказался от военной карьеры! Ему тоже так хотелось внести в копилку общего дела, дела свободы хоть толику пользы, не только самого себя! А вокруг тем временем стали подсчитывать, какие же завтра будут у восставших силы, и оказалось, что никто, ни один из присутствующих офицеров не может поручиться, что мятежников поддержит полк целиком: кто говорил о своем эскадроне, кто о своем батальоне…

– Наш численный состав тает на глазах! – с горечью констатировал князь Трубецкой.

– Дайте только начать, в ходе операции людей станет куда больше! – заверил его Рылеев.

Трубецкой поднял глаза к потолку и тяжело вздохнул:

– Да услышит вас Господь на небесах! Ладно, как бы там ни было, вот мой план: первый полк, который откажется приносить новую присягу, будет приведен в полном боевом порядке, с барабаном, со знаменем впереди, к казарме, где размещается соседний полк, чтобы побудить товарищей к действию. Отсюда уже два полка отправятся дальше, к следующей казарме. Таким образом, мало-помалу, революционное войско станет увеличиваться и одновременно приближаться к центру города, чтобы, в конце концов, уже в полном составе оказаться на Сенатской площади, у Зимнего дворца. Увидев, как перед ним развертывается целая армия, великий князь Николай Павлович откажется от своих претензий на трон, а Сенат обнародует совсем другой, чем собирался, манифест – учреждающий Временное правительство…

В его речи, ровной, спокойной, события разворачивались сами по себе, без столкновений, без пролития крови, власть имущие с отменной приятностью склоняли головы перед теми, кто – с точно такой же отменной приятностью – требовал их ухода, и в одно прекрасное утро Россия пробуждалась, одаренная отменно приятной монархической конституцией.

– Вы тут рассказываете нам о революции, в которой проливается розовая водичка! – насмешливо воскликнул Рылеев.

– Я, как вы изволили заметить, «рассказываю» вам о революции, происходящей по закону, – сухо ответил Трубецкой. – Единственно приемлемый для меня путь.

– Революция по закону! – вскричал Николай. – Но ведь эти слова не имеют между собой ничего общего!

Князь посмотрел на него усталым взглядом и прошептал:

– Может быть, в результате нашей победы между ними появится нечто общее…

– В любом случае, – заявил Рылеев, – я не могу дать согласия на предлагаемые вами визиты одного полка другому!

– Почему?

– Только время потеряем… Драгоценное время! Пока верные нам полки станут прогуливаться от казармы к казарме, великий князь Николай Павлович выстроит себе надежную оборону, и мы окажемся разбиты. Следует, наоборот, как можно быстрее привести тех солдат, в которых мы абсолютно уверены, на Сенатскую площадь: пусть их даже поначалу будет не так много, но они послужат примером другим!

– А если придет только один батальон? – пожал плечами Трубецкой.

– Один батальон мужественных и отважных людей стоит больше, чем нерешительная масса!

– И что же вы предпримете с этими мужественными и отважными людьми?

– Пойду штурмом на Зимний дворец!

Удивленный и возмущенный князь как будто даже отшатнулся от собеседника:

– Ах, нет! Нет, нет и нет, господа! Только не это! Дворец должен оставаться для нас неприступным убежищем. Здесь не может быть никакого насилия!

– Отчего же?

– Да просто оттого, что стоит солдатне оккупировать царский дворец, вы больше не сможете сдерживать людей!

– Сможем-сможем! С чего бы войскам перестать повиноваться нам по-прежнему! Впрочем, мы слишком рано перешли к обсуждению тактики – когда будем на месте, обстоятельства сами подскажут, как действовать.

– Не терплю импровизированных баталий!

– А мы не можем позволить себе репетиции!

– Но что мы станем делать в случае провала?

Слова князя прозвучали для Николая оскорблением, просто-таки оплеухой.

– Никакого провала не будет! – воскликнул он.

– Так что мы станем делать в случае провала? – невозмутимо переспросил Трубецкой.

– Отступим к Старой Руссе, – сказал Рылеев, – поднимая по пути войска. Нам встретится много военных поселений. Повстанцы Юга присоединятся к нам: Пестель уже наготове в Тульчине, Волконский – в Умани, Сергей Муравьев-Апостол – в Киеве…

Князь Трубецкой в ответ на каждую названную Рылеевым фамилию одобрительно кивал головой – ему, наконец-то, представили логичный, последовательный план действий.

– Ваша программа отступления для меня предпочтительнее вашего же плана атаки, – сказал он, когда Кондратий Федорович закончил речь.

– Вот уж что неудивительно! – дерзко заметил Николай.

Он испытывал такую жгучую потребность в поддержке, что теперь просто возненавидел князя за его пессимистический настрой.

– Господа, господа, прошу сохранять спокойствие! – вмешался Рылеев. – Не забывайте, что князь Трубецкой принял на себя полномочия диктатора!

На Николая снизошло вдохновение, и он решился тихонько скаламбурить по-французски:

– Ce n’est pas un «dictateur désigné», c’est un «dictateur résigné»…

Что означало: не принял он полномочия, а сложил их с себя!

Стоявшие поблизости офицеры засмеялись, только хозяин дома нахмурился. Вероятно, сам критикуя князя Трубецкого за мягкотелость и робость, он переживал, что тот теряет уважение других заговорщиков. Лучше все-таки армия с плохим военачальником, чем армия вовсе без военачальника, думал Рылеев. Для того чтобы сплотить собравшихся если не вокруг человека, то хотя бы вокруг идеи, Кондратий Федорович попросил барона Штейнгеля прочесть манифест, который намеревались доставить в Сенат. У барона было сонное пергаментное лицо, тяжелые очки в черепаховой оправе, подбородок в форме яйца, уложенный на высокий узел белого галстука, носил он бутылочно-зеленый сюртук, протертый на локтях. Вынув из кармана весь исписанный и весь исчерканный листок бумаги, барон предупредил, что документ, собственно, написан ночью, отсюда и неряшливый вид, извинился и начал вяло, монотонно читать вслух:

– «В Манифесте Сената будет объявлено об уничтожении бывшего правления и учреждении Временного революционного правительства… Задачи у этого временного правительства будут следующие: подготовка выборов в Конституционное собрание, отмена крепостного права, равно как и всех привилегий для каких-либо общественных классов, на него будет возложена обязанность распустить армию и упразднить военные поселения, вместо чего будет введена всеобщая воинская повинность; ему же предстоит осуществить на деле свободу печати, свободу любых вероисповеданий и занятий, обеспечить равенство всех граждан перед законом, независимость суда путем введения гласного суда присяжных, уничтожение цензуры, проведение реформы властных учреждений: все правительственные чиновники должны будут уступить место выборным лицам…»

Заговорщики давно знали наизусть длинный и скучный перечень политических задач, но всякий раз слушали его с одинаковым воодушевлением. Думая о том, что родина всех этих возвышенных и гуманных идей – Франция, Николай мысленно благодарил жену… ах, как бы ему хотелось на самом деле сказать ей спасибо, расцеловать руки… Вокруг него заискрились сдерживаемыми слезами глаза на лицах, вмиг ставших словно более ожесточенными, выражавших теперь только одну, общую для всех идею, только одну, общую для всех надежду: мы должны победить! Затем офицеры расслабились, стали обниматься и похлопывать друг друга по спине: даже князь Трубецкой выглядел теперь взволнованным и растроганным.

– Надеюсь, друзья мои, все наши действия окажутся достойны цели, которой мы мечтаем достичь, – воскликнул он.

И направился к двери.

– Как? Вы уже покидаете нас, Сергей Петрович? – удивился Рылеев.

– Да. Не хочется ложиться слишком поздно.

– Чтобы набраться свежести и бодрости к завтрашнему утру?

– Н-ну… и для этого тоже… – Трубецкой явно был в затруднении… подыскивал слова для ответа.

А Николай тем временем, теряя в густом дыму от сигар и трубок лица друзей и вылавливая их снова, думал про себя: «Хм… Князья, графы, бароны, офицеры-гвардейцы, молодые люди из тех, кого считают вертопрахами и бонвиванами… кое-кто просто мещане… Наверное, впервые в мировой истории революцию затевают те, кто ничего не выиграет в случае ее победы! Обычно угнетенный народ восстает против тех, у кого есть привилегии – у кого благодаря происхождению, у кого благодаря богатству, – восстает, ища для себя свободы и равенства, а нынче, у нас, те, кому отроду принадлежат такие привилегии, люди, у которых есть все, чтобы жить спокойно и счастливо, рискуют этим всем, ставят его на кон, ради того, чтобы подарить народу даже и непрошенные им сейчас свободу и равенство… Да! Да! Никогда прежде не было настолько бескорыстного, настолько благородного, настолько… странного предприятия! И никогда прежде люди не выказывали cебя ни такими великими, ни такими безумными! Все эти юноши с такими обыкновенными лицами, они – герои столь же великие, как герои античности! И я сам… я – такой же герой…»

Он чувствовал себя странно легким… он будто воспарял, ноги больше не касались земли – он плыл на облаке… Несмотря на, прямо скажем, несколько спертый воздух в комнате, было в этом воздухе что-то такое – опьяняющее… Достаточно оказалось вдохнуть его, пусть всего несколько минут тут подышать – и тебя уже пьянила страсть к самопожертвованию! И ты понимал: хотеть – значит мочь, решиться – значит победить! Наверное, все-таки сам Господь тем или иным путем вдохновлял их дело.

Князь Трубецкой наскоро откланялся и удалился. Филька принес несколько бутылок вина, большое блюдо с хлебом, сыром и колбасами, поставил на стол. Взять, что приглянется, могли только стоявшие рядом, остальные просили друзей передать им тоже выпивки и закуски. Бокалы с вином переходили из рук в руки, Николай получил свой «заказ», дотянувшись до него через четыре ряда эполет. Откусив от бутерброда, измазал пальцы в масле. Ну и что? Никому не хотелось уходить. На улице – холод, ночь, царство рассудка, семьи… Нет-нет, не думать ни о чем таком – не позволять себе расслабиться! Все опять заговорили разом. Из прихожей долетали взрывы хохота. Отдельные, совершенно несуразные предложения вдруг становились отчетливо слышны среди общего гула:

– А новой столицей станет Нижний Новгород!

– Прежде всего нужно будет захватить Кронштадт!

– Но почему бы не реорганизовать военные поселения, превратив их, на французский манер, в национальную гвардию?

– Господа, у нас же нет патронов! Сначала надо захватить Арсенал!!!

– Вы просто мальчишки! – перекричал всех капитан Якубович. – Вы не понимаете, вы просто не знаете, каков русский солдат! Уж я-то преподам вам урок, я познакомлю вас с тем, что это за птица!

Якубович был высоким, поджарым, смуглолицым, с жесткими темными волосами. Длинные висячие усы, напоминавшие ласточкин хвост, крест на шее, черная повязка на глазу… Этакий цыган в драгунском мундире…

– Откройте все притоны и игорные дома, – продолжал вещать он. – Позвольте людям допьяна напиться, разрешите им грабить магазины, щупать девок, поджигать кое-какие дома… Ничто не возбуждает толпу так, как парочка хорошеньких пожаров! Ах, какая красота, ах, как это горячит кровь! Затем, добудьте мне в церкви десяток хоругвей – да и вперед теперь: под образами святых, с ружьями и топорами, прямо к дворцу! А там уже вы возьмете за шиворот великого князя Николая Павловича… – и провозгласите республику!

– Боже мой, замолчите же! – остановил поток дерзких призывов хозяин дома. – Всякому овощу – свое время! А пока – единственное, о чем вас просят, это – вывести свой полк на площадь завтра утром.

– Но я не хочу ждать до утра! – продолжал гнуть свою линию Якубович. – Я хочу выступить этой же ночью!

Николая словно молния ослепила: и впрямь – зачем ждать, почему не начать прямо ночью! Офицеры стали переглядываться: одна и та же мысль, видимо, мелькнула у всех, возбуждая молодые умы.

А Рылеев между тем все еще пытался переубедить Якубовича.

– Вы просто безумец! – взревел он наконец, ударив кулаком по столу, но сильно закашлялся. Ему поднесли стакан вина, он пригубил и заговорил снова, уже потише:

– Вы просто безумец… Что, ну, что вы могли бы сделать сегодня ночью? Вы же отлично знаете: солдаты пальцем не пошевелят, пока их не примутся склонять к новой присяге! Да что там – склонять: пока они не получат приказа присягнуть вторично… А они его получат, нам это известно теперь. Вот тогда…

– А мы не нуждаемся в солдатах! – завопил кто-то из дальнего угла комнаты. Все обернулись.

Это был лейтенант в отставке Каховский: изможденная физиономия, жидкие усики над крупным ртом, порывистые жесты, во взгляде карих, поставленных асимметрично, лихорадочно сверкающих глаз – сразу и глубокая печаль, и очевидное безумие…

– Я бы даже сказал, – уточнил Каховский, отвечая на безмолвный вопрос собравшихся, – я бы даже сказал, что солдаты нам помешают. Все, что нам нужно, это – потихоньку забраться во дворец, убить великого князя и – потом уже – завершить революцию!

Якубович поправил сползавшую с пустой орбиты повязку и замогильным голосом произнес:

– Чтобы убить великого князя, достаточно быть мужественным человеком. Отважным.

– Ну и что? Вы хотите проявить таким образом свое мужество и свою отвагу? – ехидно спросил Рылеев, раздраженный фанфаронством собеседника.

Якубович вздрогнул.

– Почему именно я? Из того, что я хотел когда-то убить царя Александра, вовсе не следует, что именно мне теперь следует поручить убийство его брата. Я вообще человек, скорее, спокойный и – с заранее обдуманным намерением – даже и мухи не способен прибить! И вообще – если нам нужен исполнитель – давайте бросим жребий. Нас тут сколько?

Он пробежался единственным глазом по лицам собравшихся. Все молчали.

«А если выпадет мне?!» – с ужасом подумал Николай. У него больно закололо сердце. Как бы ни была сильна его враждебность по отношению к режиму как таковому, в целом, у него никогда не хватило бы мужества убить конкретного человека – великого князя Николая Павловича. Все-таки, несмотря на все свои недостатки, этот человек не совсем похож на других. Он, пожалуй, ближе к тем, кто – благодаря мудрости, рассудку, терпению или, наоборот, хитрости и насилию – веками выстраивал Россию. Да и… какими бы умными ни казались рассуждения, сердце не могло забыть, что Православная церковь считает царя помазанником Божиим. Иными словами – представителем Господа на земле. Все православное детство Николая бунтовало сейчас против святотатства, которое задумывали его товарищи, которого они могли потребовать от него самого. Уклониться в этом случае означало бы потерять их уважение и доверие, согласиться – потерять душу…

– Та-а-ак! – сказал наконец Якубович. – Вы согласны, нет? Давайте напишем наши имена на бумажках, бросим эти бумажки в шляпу и…

Николай неожиданно услышал свой собственный голос:

– Что ж, мне кажется, предложение следует обсудить…

– Но оно не ново для нас, – пожал плечами Александр Бестужев. – Пестель уже проводил жеребьевку, здесь же – несколько месяцев назад!

– С той только разницей, – уточнил Николай уже сознательно, – что у Пестеля имелись доверенные лица, способные выполнить столь грязную работу!

Якубович усмехнулся, и на оливковом его лице блеснули белоснежные зубы:

– Кажется, вы боитесь, что жребий выпадет – вам!

– Да, боюсь, – просто ответил Николай.

В последовавшем за его ответом молчании он ощутил безмолвную поддержку и добавил:

– Русский человек не может думать иначе!

– Здорово сказано, метко – прямо в яблочко! – воскликнул князь Голицын. – Мы напрасно силимся представить себя ярыми революционерами, даже – атеистами… мы все еще во младенчестве крещены, мы все сызмальства связаны с Церковью, у нас у всех в крови почитание царя как помазанника Божия!

Сутулый, костлявый, весь какой-то узловатый Батеньков вдруг распрямился, будто бы сбросив тяжкий груз, и сказал таким же глухим, как у Якубовича, голосом:

– Я ни в коей мере не трус, и я заявляю, что готов умереть на Сенатской площади от пули или ядра, все равно, но я никогда не подниму руку на царя, слышите: ни-ког-да!

– Никогда! Никогда! – поддержали его другие.

– Значит, мы не бросаем жребий? – нахохлился Якубович.

– Нет! – отрезал Рылеев. – В данном случае…

Звон посуды не дал ему договорить: Каховский, сверкая глазами из темных орбит, одним движением смахнул со скатерти тарелки и стаканы, одним прыжком вскочил на стол, выхватил кинжал и принялся потрясать им в воздухе. Головой он задевал люстру.

– Какой смысл бросать жребий? – надрывался он. – Мне это назначено судьбой с самого детства! Я в мире один такой! Я ни от кого ничего не жду! Я не боюсь ни Бога, ни черта, ни – тем более – царя! Вам противна мысль запачкать ручки? Предлагаю вам мои!

– Ты перестанешь молоть чепуху? – спросил Рылеев. – Давай-ка спускайся оттуда…

– И потечет кровь тирана! – не слушая, продолжал свое Каховский. – И освобожденная страна воспоет вам хвалу! Вся слава будет вам, весь позор, все бесчестие – мне! Я останусь для грядущих поколений – на века! – кровавым мясником, именем моим станут пугать маленьких детей! О родина моя, вот на какие жертвы я иду из любви к тебе!

Александр Бестужев потянул его за рукав и вынудил спрыгнуть на пол.

– Отдайте мне кинжал немедленно! – потребовал Рылеев.

Каховский швырнул оружие в угол комнаты, рукоятка звякнула, задев за мебель.

– Прости меня и сохрани этот кинжал в качестве сувенира, – буркнул он.

– В память о чем?

– В память о предложении, которое я сделал. Прежде всего – тебе. Больше я не повторю этих слов. Какой смысл – никому меня не понять. Я одинок… Одинок…

Побелевшие ноздри его раздувались от шумного дыхания. Адамово яблоко гуляло по шее вверх-вниз.

– Экая комедия! – проворчал Александр Бестужев. – Сотрясаем воздух Бог весть сколько часов и ни на шаг не продвинулись… С чем пришли, с тем, похоже, и уйдем… Одно, правда, ясно: не может быть и речи об отступлении. Завтра мы встретимся – все! – на Сенатской площади!

Корнет Одоевский, младший из заговорщиков, приложил руку к сердцу, свежее румяное его лицо отражало романтический пыл, охвативший юношу.

– Нас всех ждет смерть! – воскликнул он с жаром. – Но какая это будет славная смерть!..

– Друзья, час уже поздний… – тихонько напомнил Рылеев.

Наверное, он подумал о жене, которая весь вечер сидела одна в спальне.

– Попросите за нас прощения у Натальи Михайловны, – догадался Николай.

Большая часть гостей тут же и переместилась в прихожую, где были грудой навалены их шубы, шинели, кивера, сабли… Филька мирно посапывал в уголке. Рылеев тумаком пробудил казачка. Парнишка вскочил на ноги, стал потирать слипающиеся глаза. Уже одевшись, но еще держа головные уборы в руке, заговорщики медлили уходить – как будто неведомая сила удерживала их здесь. Может быть, сознание того, что за порогом начинается реальная жизнь в реальном мире? Николай тоже колебался у порога – ему трудно оказалось вырвать себя из царства мечты… Он пропустил перед собой почти всех и никак не решался выйти сам.

– До завтра! Да поможет нам Бог! Мужайтесь! – говорил вслед покидающим его гостям Рылеев.

Уход каждого из них сопровождался глухим ударом тяжелой двери. Вскоре в прихожей остались только Каховский, Александр Бестужев, Оболенский, Голицын, Пущин, Якубович, Костя, Николай и хозяин дома. Каховский, склонив голову, сидел на сундуке, укрывшемся под рядами крючков на вешалке, и больше всего напоминал усталого путника, дожидающегося на обочине дороги проезда хоть какого-нибудь экипажа.

– Ничего не хочешь мне сказать? – внезапно спросил он у Рылеева, уставив на друга расширившиеся зрачки.

– Хочу, – прошептал тот. – Я подумал… и понял, что мы слишком плохо организованы, чтобы рассчитывать на успех масштабной акции. И ты один можешь нас спасти. Я принимаю твою жертву.

Он минутку помолчал и добавил еле слышно:

– Пойди и убей великого князя.

– Но как это сделать?

– Переоденься в офицерский мундир и постарайся под любым предлогом проникнуть во дворец. Ну… или подожди уже прямо на Сенатской, пока великий князь явится туда показаться народу…

– Да! Да! Я убью его на Сенатской площади! – откликнулся Каховский.

Лицо его, обычно весьма подвижное, мигом успокоилось – так, словно решение принесло, наконец, желанный мир его душе. Детской улыбкой блеснули глаза, детская улыбка раздвинула губы… «Господи, можно ли так радоваться разрешению убить?! – подумал Николай. – Нет, нет, конечно же, он осчастливлен не тем, что разрешено убить, он счастлив возможности рискнуть жизнью… Он счастлив возможности отдать ее за наше дело…»

– Ах, дорогой мой, дорогой мой, я так тобою восхищен! – Якубович уже тряс руку Каховского.

– Потом станете поздравлять, потом – когда… если я выживу… – усмехнулся тот. – Впрочем, может, тогда вы и узнавать-то меня не захотите: слишком опасным покажется знакомство со мной!

– Что за глупости ты несешь! – возмутился Рылеев.

Они обнялись. Николаю было не по себе. Он раскланялся с хозяином дома, Костя последовал его примеру.

– До завтра! – проводил и их привычными словами Рылеев. – Да поможет нам Бог!

Костя с Николаем некоторое время шагали по набережной молча – вдыхая морозный воздух ночи, прислушиваясь к звукам спящего города.

– Что-то не слишком хорошее у меня осталось впечатление от минувшего вечера, – нарушил тишину Костя.

– Да и у меня тоже, – отозвался Николай.

– Ну, и как теперь быть, что думаешь?

– А ты колеблешься?! – дрожащим голосом спросил Николай.

– Нет-нет, Господь с тобой, вовсе нет. Если ты решишься, то и я решусь!

Они сделали крюк, чтобы пройти мимо Зимнего дворца: громадное здание тонуло в ночи, перед ним простиралось снежное поле, часовые, дежурящие в своих полосатых будках, совсем заледенели, вокруг жаровни с пылающими угольями сгрудились кучера, чьи глаза горели отраженным светом, да и рыжие бороды тоже… Привязанные к каменным тумбам лошади спали, понурив головы и хвосты… Фонари раскачивались на ветру, поводя поделенными крестом на четыре части пучками бледного света справа налево, слева направо и опять справа налево… Николай поднял глаза – на третьем этаже несколько окон были освещены. Может быть, великий князь припозднился, работая в своем кабинете?

– Вот и он тоже не спит, тоже готовится к завтрашнему дню, – вздохнул Озарёв.

Друзья помедлили перед дворцом, помолчали, не сводя глаз со светящихся во тьме зимней ночи желтоватых прямоугольников, четко вырисовывавшихся на фоне мрачной стены, оглядели карнизы – на карнизах лежал снег… Постояли и пошли об руку дальше, домой – усталые, продрогшие, не способные избавиться от переполнявших их головы тягостных впечатлений и мыслей.