Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 59 страниц)

7

С отъездом Николая Михаил Борисович обрел вторую молодость. Проснувшись, он преисполнился надежд, как будто наступающий день предвещал какое-то радостное событие. Он тщательно брился, четко следя за рисунком своих бакенбардов, и с удовольствием выбирал жилет и галстук. Принося ему маленький стаканчик росы, предписанной врачом, Василиса удивлялась, увидев его таким элегантным. Он выпивал глоток целебной жидкости, думал о девушках, поработавших для него в предрассветном тумане, и улыбался от удовольствия. Столько хождений по тропинкам, наклонов к траве, боли в коленях ради нескольких капель чистой водички! С его точки зрения, это было символом величайшей человеческой радости. Ни за что на свете он не отказался бы от такого лечения, в котором, однако, не было никакой необходимости. Его задача состояла в том, чтобы соблюдать правильное равновесие между внешними признаками болезни и действительным состоянием здоровья. Софи не поняла бы, как он мог выздороветь так быстро. Быть может, была бы даже разочарована. Ему приходилось изображать из себя достаточно нездорового человека, чтобы она чувствовала свою необходимость в качестве сиделки, и вместе с тем поддерживать хорошее настроение, иначе она заскучала бы в его обществе. До настоящего момента он довольно неплохо справлялся с этой двойной игрой. Николай уехал неделю назад, но молодая женщина, по-видимому, не испытывала пока ни грусти, ни усталости. Она лишь признавалась, что беспокоится, почему нет новостей от мужа, – не больше. Но с первым письмом, которое она получит из Санкт-Петербурга, эта тучка наверняка рассеется. Михаил Борисович желал, чтобы Софи лучше чувствовала себя в доме в отсутствие Николая. Для этого он старался придать непредсказуемый характер каждому мгновению их существования. Тайком листая книги по истории, запоминал любопытные детали и вставлял эти сведения в разговор. Особенно блестящим он выглядел во время застолья, когда заводил речь об эпохе Петра Великого или Екатерины II. Истории, которые рассказывал Михаил Борисович, казалось, приходили ему в голову случайно. Месье Лезюр заметил его маневр и лукаво прищуривал глаз. Но Софи была в восторге. Со своей стороны, она проявляла нежную заботу о нем. Когда Михаил Борисович надевал очки, Софи восклицала: «Господи, как они запылились! Вы, наверное, ничего в них не видите!» И он протягивал ей очки с якобы недовольным видом. В то время как она протирала стекла, подышав на них, он наслаждался, глядя, как она занимается принадлежащей ему вещью. После обеда Софи уговаривала свекра прилечь. Он возражал, испытывая необыкновенную радость оттого, что она отчитывает его. Иногда Софи провожала Михаила Борисовича до порога его спальни. В таком случае он отказывался от услуг Василисы и засыпал счастливый, не позволив почесать себе ступни.

После полудня Софи громко читала ему какой-нибудь французский роман. Он не слушал, а лишь смотрел на губы снохи. Она произносила слова так, что они складывались будто в поцелуе. Вечером наступало высшее наслаждение, связанное с шахматной партией. Всякий раз, когда Михаил Борисович отрывал взгляд от игры, его поражала красота этой молодой темноволосой женщины с тонкими чертами лица. Поворачивала ли она голову, увенчанную темной шапкой волос, протягивала ли руку, чтобы взять фигуру, или склонялась круглой грудью над столом, – все линии ее тела перемещались и перестраивались гармонично. Существовал чрезвычайно волнующий контраст между естественной изысказанностью ее манер и тем чувственным безумием, которое общали ее черные зрачки, янтарного цвета кожа, пухлый рот, ямочки на щеках и изгиб плеч. Когда партия заканчивалась, а фигуры были убраны, Михаил Борисович, утомленный, довольный, удалялся, дрожа от любовной муки.

Однажды ночью, не сумев заснуть – настолько сильно он был взволнован, – Михаил Борисович поднялся и вышел в коридор ради удовольствия пройти мимо комнаты Софи. Прижавшись ухом к двери, он как будто расслышал ровное дыхание. В мозгу промелькнули обнаженные видения. Он вдыхал аромат духов, просочившийся, как ему казалось, сквозь деревянные створки. В этом доме нет никого, кроме него и нее! Николай и Мария – далеко, а слуги в счет не идут. Даже месье Лезюр – не стоящий внимания свидетель! Если бы она захотела!.. При этой мысли наслаждение и стыд пронзили его. Грех завладел им с ног до подбородка. Софи отдавалась ему. С неистовой силой он тряхнул головой. Картинка раскололась на куски. Постояв так довольно долгое время, Михаил Борисович перекрестился, поплотнее запахнул свой халат и отправился к себе спать.

На следующий день за утренним завтраком Софи заметила, что он странно выглядит. И тут же забеспокоилась о его здоровье, но он поклялся ей, что чувствует себя не лучше и не хуже, чем накануне. Чтобы повернуть разговор на другую тему, Михаил Борисович сделал Софи комплимент по поводу ее туалета: шерстяное платье золотисто-зеленого цвета было украшено понизу бархатными листочками того же оттенка. Это был парижский фасон, который домашние крепостные швеи искусно воссоздали по рисункам Софи. Она надела это платье впервые. Радуясь тому, что понравилась свекру, молодая женщина обдумывала, насколько рискованным может быть ее кокетство. Хотя ничто не изменилось в их отношениях, у нее возникло ощущение, что свекор все настойчивее проявлял к ней нежность. Сегодня утром его манера смотреть на нее и говорить напоминала поведение супруга, ослепленного своим счастьем. Будто для того, чтобы отвести угрозу, Софи спросила:

– Вы посылали кого-нибудь на почту в Псков?

– Конечно, дорогая моя! – ответил Михаил Борисович. – Мне, как и вам, не терпится узнать, что происходит в Санкт-Петербурге! Федька уехал в пять часов утра. Скоро должен вернуться.

Он очень спокойно пил чай из большого стакана с серебряной подставкой. Его изможденное лицо, седые волосы, вены на руках успокоили Софи. Как могла она вообразить, что он любит ее иной, не отеческой любовью?

– Это будет уже девятый день! – продолжила она.

– Вы забываете, что он написал вам с почтовой станции!

– Действительно! Но с тех пор я ничего не получала! Согласитесь, что это странно!

– Должно быть, у него возникло множество дел по прибытии! – заметил месье Лезюр, лицо которого разделял пополам огромный бутерброд.

– Нотариус, друзья, – подхватил Михаил Борисович.

Дождь стучал в двойные рамы. Софи с удивлением обнаружила, что больше не чувствует себя несчастной. На свекре был серый жилет в серебристую крапинку, который она не припоминала.

– Вы ждете кого-то? – спросила она.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Просто так.

Нос месье Лезюра сморщился, как у хитрой лисы. Михаил Борисович нахмурил брови. «Он оделся для меня, как это смешно!» – подумала Софи.

– Не хотите сыграть в шахматы? – обратился к ней Михаил Борисович.

– Нет, – ответила она, – у меня мигрень.

Он посмотрел на нее с таким отчаянием, будто она отказала ему в близости. Прошло несколько тягостных, наполненных невысказанными требованиями минут. Михаил Борисович зажег трубку. С некоторых пор он снова начал курить, в меньшей мере из пристрастия к табаку, в большей – из-за того, что ему хотелось взволновать сноху, считавшую эту привычку безрассудной. У крыльца со скрипом остановилась телега. Софи и Михаил Борисович вышли встречать Федьку.

– Ничего нет, барин! – сообщил мужик, хлопнув ладонью по пустой сумке.

Софи опустила голову и вернулась в столовую, где месье Лезюр поедал теперь мед ложкой. Она услышала за спиной шаги свекра, его тяжелое взволнованное дыхание. И вдруг ей захотелось доставить ему большое удовольствие.

– Что ж, если желаете, сыграем одну партию, – обернувшись, сказала она.

Лицо, которое она увидела, выражало радость, не соответствующую предложению. Софи показалось, что она открыла дверь, которую не сможет закрыть. В ее жизнь ворвался ураган. Михаил Борисович отложил трубку и потер руки:

– Прекрасно! Прекрасно!.. Давайте начнем немедленно!

«Он позволит мне выиграть!» – решила она. Однако Михаил Борисович сделал все, чтобы победить ее. Но когда произносил «Шах и мат!», взгляд его блуждал, выражая чуть не муку.

– Вы отлично играли! – сказала она.

– Нет! Я был зол! А вы рассеянны!

И в самом деле, в течение всей партии она думала о Николае. Глаза Михаила Борисовича печально упрекали ее в этом. Она попросила его о реванше. Он с благодарностью согласился. Софи играла теперь лучше. Борьба была еще не закончена, когда прозвенел час обеда. Они решили сделать передышку до вечера. После еды Михаил Борисович удалился в свою комнату отдохнуть. Пришла Василиса и предложила свои услуги. Он убрал голые ноги под одеяло. Старуха сложила руки и прошептала:

– Еще вчера вы не захотели, чтобы я почесала вас, барин! Неужели я плохо это делаю?

– Ты надоедаешь мне! – проворчал он. – Я просто не хочу этого, и все! Пошла вон!

– Я опозорилась на старости лет! – проворчала Василиса.

И ушла в слезах. Михаил Борисович погрузился в легкий сон, проспал до шести часов и проснулся, услышав звон колокольчиков какого-то экипажа. Поглядев в окно, он узнал коляску предводителя дворянства из Опочки, надоедливого Пешурова.

– Что опять нужно этому типу? – произнес Михаил Борисович, подавив зевоту.

Разозлившись, что его тревожат, когда он собрался продолжить шахматную партию с Софи, хозяин дома вышел навстречу гостю и, не предложив ему ничего выпить, провел в свой кабинет. Едва усевшись, Пешуров выгнул спину, вытянул шею и сказал:

– Правда ли то, что ваш сын уехал в Санкт-Петербург?

– Да, – удивившись, ответил Михаил Борисович. – А в чем дело?

– Получали ли вы известия от него?

– Еще нет.

– А знаете, что там происходит?

– Нет.

– Именно так я и предполагал! Правительство запретило публиковать эти сведения! Но в официальных кругах, где я вращаюсь, все уже известно. Сегодня утром начальник почтового ведомства сообщил мне дополнительные подробности. Я счел своим долгом предупредить вас по пути…

Пешуров хотел произвести впечатление, округлил глаза испуганной птицы и закончил:

– Столица полностью затоплена!

В груди Михаила Борисовича образовалась пустота. Боль нахлынула так внезапно, что он сначала испугался за себя и только потом подумал о сыне. Когда сердце вновь забилось нормально, он прошептал:

– Но это же не в первый раз…

– Другие наводнения были безобидны в сравнении с нынешним, – заметил Пешуров. – Говорят, что царь с семьей вынуждены были бежать из города, что каждый второй житель утонул, множество домов разрушено…

Михаилу Борисовичу была известна склонность Пешурова к трагедии, ведь он не мог рассказать о катастрофе, не добавив от себя чудовищных подробностей. Но, даже отдав дань этой страсти к преувеличениям, нельзя было исключать вероятность того, что наводнение обернулось многочисленными жертвами. В этой ситуации затянувшееся молчание Николая вызывало серьезнейшую тревогу. Пока Пешуров, увлеченный собственным рассказом, описывал затопление Зимнего дворца и Адмиралтейства, охваченную печалью русскую аристократию и стертый с лица земли Санкт-Петербург, Михаил Борисович, сдерживая остроту чувств, углубился в собственные размышления.

– Благодарю вас, что оповестили меня, любезный Алексей Никитич, – произнес он наконец. – Но если увидите мою сноху, не повторяйте ей то, что только что сообщили мне. Для этого еще будет время. Вы меня понимаете, не так ли?

– Понимаю и одобряю вас! – воскликнул Пешуров, пожимая ему руки.

Он немного задержался, вероятно, надеясь, что его угостят чаем или ликерами, но в конце концов поднялся, разочарованный, раздосадованный, с пересохшим горлом. Михаил Борисович проводил его до передней, опасаясь, что они столкнутся с Софи. Зная, как глуп Пешуров, он легко мог себе представить, как тот случайно проболтается и выдаст секрет. К счастью, молодая женщина осталась у себя, несмотря на рулады предводителя дворянства, который говорил по-французски, чтобы его не поняли слуги.

Когда он уехал, Михаил Борисович спешно вернулся в свой кабинет, будто его ожидало там важное дело. Закрыв дверь, он рухнул в кресло. Что произойдет, если Николай не вернется? Он представил сына погибшим в наводнении, горе Софи и себя, утешающего ее, оказывающего поддержку смертельно бледной в своем траурном платье снохе. Если он сумеет быть убедительным, она останется с ним в Каштановке. Николая здесь больше не будет, следовательно, сын уже не разлучит их. Весь свет окажется далеко, оставив их лицом к лицу. Она станет его женой, но никто не будет знать об этом. Он подарит ей такую любовь, какой она не познала с его сыном. И Михаил Борисович вдруг осознал, что желает смерти Николаю. Мистический страх охватил его, но он не отвергал своих грез. Достигнув такой стадии возбуждения, он уже не испытывал столь сильных угрызений совести, чтобы подавить свое желание. Он пойдет вперед с этим тяжким грузом на плечах. Послышались три робких удара в дверь. Он вздрогнул. Это была Софи, пришедшая, чтобы предложить ему сыграть в шахматы. Она улыбалась, была беззаботна, находясь за тысячу лье от драмы, героиней которой являлась.

– Пешуров приезжал повидать вас, батюшка?

– Да.

– Чего он хотел?

– Да так, ничего… визит вежливости.

Разговаривая со снохой, он наблюдал за ней с каким-то ликующим страхом, преступным наслаждением. На ней было светлое платье, а он представлял ее себе в черном. И именно за вдовой своего сына он шел по гостиной. Перед шахматной доской, затем позднее, за столом, он продолжал вести двойную жизнь. Михаил Борисович жестикулировал и произносил слова, которых ожидали от него, но какая-то, самая важная часть его существа потеряла связь с реальностью. Когда пришло время для сна, Софи проводила свекра до двери его комнаты. Он притворился усталым и оперся на руку снохи. Сквозь ткань ее платья Михаил Борисович чувствовал, совсем близко, ток молодой крови. В тот вечер он встал на колени перед иконой и молился дольше, чем обычно. Размашистые крестные знамения, которыми он осенял себя, не прогоняли наваждения. Он забрался в кровать, так и не облегчив совести. Ночью Михаил Борисович так напряженно думал о Софи, что ему не понадобилось бродить по коридору, чтобы вообразить то, чего он желал.

На следующий день погода прояснилась, и Софи воспользовалась этим, чтобы нанести визит своей золовке. Михаил Борисович после полудня томился от скуки. Напрасно месье Лезюр предлагал ему разыграть шахматную партию. Его ничто не интересовало. До самого вечера у него не было иного развлечения, помимо нападок на француза и созерцания его кислых мин. В час, когда зажигали лампы, коляска вернулась. Принимая Софи в кабинете, Михаил Борисович был поражен расстроенным выражением ее лица.

– Отец, – сказала она, – Мария только что сообщила мне ужасную вещь: в Санкт-Петербурге – наводнение!..

У него хватило достоинства, чтобы притвориться удивленным. Но мускулы лица не подчинялись ему. Восклицания звучали фальшиво. Однако Софи, охваченная глубокой тревогой, не замечала, что он разыгрывает комедию.

– О Господи! Это невероятно! – воскликнул Михаил Борисович. – Но от кого Мария узнала эту новость?

– От Владимира Карповича, – ответила Софи. – Он сам узнал об этом вчера во Пскове.

– Я опасаюсь провинциальных сплетен. Нужно подождать более подробных сведений, прежде чем волноваться!

– Нет, батюшка, – сказала Софи. – Я поеду.

Он запаниковал и пролепетал:

– Уедешь?.. Как уедешь?.. Зачем уезжать?.. Вы не должны!.. Это бессмысленно!..

– Вы забываете, что я не получаю писем от Николая с тех пор, как он уехал!

– И что такого! Вы получите письмо завтра или послезавтра… Кстати, наш дом расположен далеко от канала… Это должно бы успокоить вас… С Николаем ничего не случилось… Абсолютно ничего!

– Пока я не получу тому подтверждение, я не буду знать покоя.

Михаил Борисович опустил голову. Упорство снохи огорчало его. Как она дорожила своим мужем! Софи села в кресло у окна. Усталость отражалась на ее лице. Она плакала. Ее ресницы были еще влажны. Михаил Борисович не мог вынести, что Софи страдает из-за другого. Разве она не понимала, как была жестока? За несколько дней он обрел права на нее. При мысли о потере снохи он дрожал от ревности. Обнять ее, прижать крепко, осушить поцелуями следы слез с ее щек!

– Я поеду с вами, – вдруг сказал он.

– О нет! – воскликнула она.

– Я не могу допустить, чтобы вы одна носились по дорогам!

– Я ничем не рискую.

– О нет, Софи! – пробормотал он. – И потом, можете вы представить меня в этом доме без сына, без снохи?..

– Вы не в таком хорошем состоянии, чтобы вынести путешествие, отец.

– Полноте! Я чувствую себя значительно лучше!

Он представил себе, как едет с Софи в кибитке и касается ее при каждом толчке. А потом – остановки на постоялых дворах, трапезы вдвоем, сон в плохих постелях, разделенных тоненькой перегородкой! Четыре дня счастья!.. А в конце пути, если Бог того захочет, ужасная, великолепная новость о смерти Николая!

– Да, – продолжил он, – решено: если завтра вы не получите письмо, мы уедем оба!

Будто не слыша его, она пробормотала:

– Я вот о чем сейчас подумала: кое-кто может сообщить мне что-нибудь!

– Кто?

– Дарья Филипповна. Ее сын в Санкт-Петербурге. Может быть, он упоминал о Николае в своих последних письмах к ней? Я поеду повидать ее!

– И не думайте! После того, что произошло между нашими семьями…

– Судьба Николая слишком волнует меня, чтобы я остановилась из-за этих ничтожных ссор, – возразила Софи.

Она позвала слугу и приказала снова заложить коляску.

– Хорошо. Я велю слуге сопровождать вас, – вздохнул Михаил Борисович.

Смягчившись, Софи, протянув ему руки для поцелуя, сказала:

– Я не долго буду отсутствовать, обещаю вам. Наверное, вы считаете меня невыносимой. Но поймите мою тревогу. Я больше не живу…

– Как и я! – пробормотал он. – Как и я! Поезжайте, дитя мое! И да поможет вам Господь в пути!

* * *

Семейство Волковых собиралось садиться за стол, когда Семен, старший среди слуг, открыл дверь и дрожащим голосом объявил, что госпожа Озарёва желает переговорить с хозяйкой дома. Дарья Филипповна, у которой вдруг отказали ноги, не могла теперь подняться из кресла. «Кто ее предупредил? – задумалась она. – Слуга, сосед – недоброжелатель?» Дарья Филипповна догадывалась, что произойдет дальше: упреки, крики, оскорбления! Ее растерянный взгляд обратился на трех дочерей. Лучше умереть, чем быть опозоренной у них на глазах! Замолчавшие от неожиданности невинные создания как будто говорили: «Чего хочет от нас эта непрошеная гостья?» Но голос Семена уже затихал в присутствии посетительницы. Послышалось шуршание ткани. Божественная справедливость вошла в салон в образе Софи. По знаку матери Елена, Наталья и Евфросинья склонились в реверансе и послушно удалились. «Да свершится воля твоя, Господи! – подумала Дарья Филипповна. – Я согрешила в темноте, так покарай меня при свете!»

И мысленно она подставила горло под нож.

– Мадам, – сказала Софи, – прошу прощения, что побеспокоила вас в столь поздний час.

Столь учтивое приветствие удивило Дарью Филипповну, в которой ожила робкая надежда. Когда Софи изложила ей цель визита, последние опасения исчезли и Дарью Филипповну охватила неистовая радость. Еще немного, и она сочла бы жену Николая приятной женщиной.

– Увы! – ответила Софи хозяйка. – Я в таком же положении, как и вы. Мой сын не писал мне. И если бы Алексей Никитич Пешуров не заглянул ко мне вчера, я даже не знала бы, что Санкт-Петербург затопило!

– Как, это Пешуров?..

– Ну да! Разве он не нанес вам визит после того, как посетил меня? Он сказал мне, что собирается сделать это.

– Он приезжал, приезжал! – пробормотала Софи.

Она задумалась, почему свекор скрыл от нее, что узнал от Пешурова о катастрофе. Наверняка он не хотел волновать ее до тех пор, пока не получит достоверных известий. Такое объяснение было самым достойным. Она предпочла бы довольствоваться этим. Но вспомнила, какое наигранно удивленное лицо было у Михаила Борисовича, когда она рассказывала ему о том, что он уже знал, и ею овладело чувство неловкости. Подобное притворство, даже во имя милосердия, было недостойно с его стороны. Софи уже не различала правду и ложь. Отношения с этим человеком представлялись ей двусмысленными, теплыми и вместе с тем опасными. Молодая женщина дала себе слово, что скажет ему, насколько она рассержена тем, что он не предупредил ее тут же об опасности, угрожавшей Николаю. Затем передумала, осознав, сколь бесполезна такого рода дискуссия. Всем ее аргументам Михаил Борисович противопоставит благородный облик отца семейства, озабоченного покоем детей. В конце концов виноватой окажется она!

– Вася так невнимателен! – говорила Дарья Филипповна. – И живет он в самом незащищенном квартале! Со вчерашнего дня я живу в ужасной тревоге!..

Узнав, что Софи на следующий день собирается ехать в Санкт-Петербург, Дарья Филипповна в глубине души позавидовала ей. Если бы не дочери, она сама помчалась бы туда. Ведь на эту поездку она имела большее право, чем кто-либо другой: ее сыну и любовнику угрожало наводнение! Они так тесно переплелись в ее охваченном тревогой сознании, что раз десять она чуть не выдала себя, произнося имя Николая в тот момент, когда говорила о Васе. Ее смущение особенно усилилось, когда она заметила на круглом столике книгу, которую Николай дал ей перед отъездом: стихи Жуковского в зеленом сафьяновом переплете с золотым тиснением, изображающим гирлянду цветов. Это был томик из библиотеки Каштановки. Если Софи узнала бы его, у нее непременно возникли бы подозрения. В свете лампы предмет, злобно красуясь, выделялся на фоне окружающей обстановки. Обложка его сияла. Только это и было видно. До того момента, как Софи встала и откланялась, Дарья Филипповна испытывала смертельный страх.

* * *

Стоя посреди двора, Михаил Борисович орал на Василису, ощипывающую гуся:

– Когда ж ты наконец поймешь, дубина ты эдакая, что гусиные перья изогнуты особым образом и только левые крылья годятся для письма? Правые крылья не ложатся под палец. Потому не перепутай то, что ты вытаскиваешь с разных сторон!

Василиса, с почтением слушавшая хозяина, вдруг прервала его:

– Барин! Барин! Вы слышите?

– Что?

– Колокольчик! Это Федька вернулся с почты.

Покинув Василису и ее мертвого гуся, Михаил Борисович поспешил к дому. Но на каждом шагу увязал в грязи. У крыльца он увидел Федьку, уже распрягавшего лошадь.

– Было письмо из Санкт-Петербурга для барыни, – сообщил Федька.

– Ты отдал его ей?

– Да, барин.

– Что она сказала?

– Ничего. Она побледнела и ушла, чтобы прочитать его.

Сердце Михаила Борисовича сжалось, он поднялся по ступенькам, пересек прихожую, вошел в гостиную, никого там не обнаружил и, разъяренный тем, что зря поторопился, отправился в кабинет переживать свое нетерпение. Именно туда десятью минутами позже пришла Софи. Радость преобразила ее. Глаза блестели, рот улыбался, все ее тело с невероятной легкостью порхало среди тяжелой мебели, загромождавшей комнату. «Он жив!» – подумал Михаил Борисович. Почти в тот же момент Софи воскликнула:

– Не беспокойтесь, батюшка!

Вместо бешеной досады, которую ожидал, Михаил Борисович испытал слабое облегчение. Разумеется, существовал план, от которого ему придется отказаться: Софи и он, одни в большом доме в Каштановке… Но это его разочарование ничтожно по сравнению с адом, в который он мог погрузиться, если бы Бог покарал его смертью сына. Охваченный водоворотом мрачных и жестоких размышлений, он услышал, как сноха говорит:

– Я пришла прочесть вам письмо!

Михаил Борисович кивнул в знак благодарности. Хотя не испытывал никакого желания выслушивать написанное. Взлеты и падения, через которые он прошел за последние несколько дней, истощили его нервную сопротивляемость. Чувство нравственного избавления сменилось упадком духа. Служение добродетели было похоже на наказание. Несправедливо, что, постарев, мужчина не свободен выбирать объект любви, что Церковь, общество, семья преследуют его, мешая жить так, как он хочет, что молодых женщин привлекают глупцы одного с ними возраста всего лишь потому, что у них кожа без морщин и ясный взгляд, что удел тех, кто перевалил за шестьдесят, – пустое вожделение и ожидание небытия!

Сидя на подлокотнике кресла, Софи читала громким голосом:

– «Думаю, несмотря на цензуру, ты должна знать об ужасной катастрофе, постигшей столицу…»

Михаил Борисович заметил, что она начала читать с середины первой страницы: без сомнения, в начале письма были фразы слишком интимного, чтобы озвучивать их, характера.

– «Я не стану описывать тебе ужасные сцены, свидетелем которых я оказался, – продолжала она, – это слишком огорчило бы тебя. Сообщаю только, что река, из-за урагана обернувшая свое течение к верховью, затопила предместья, острова, весь город, унося экипажи и лошадей, ломая мосты. Калеки, больные, старики, на которых внезапно обрушилось наводнение, были унесены потоком так же, как малолетние дети. Только в гавани и на фабриках погибло более пятисот работников. Запасы продовольствия на зиму уничтожены, тысячи обездоленных без крыши над головой бродят по улицам, заваленным обломками. Слава Богу, наш дом не слишком пострадал. Вода, затопившая нижний этаж, в конце концов спала. Я на время приютил у себя несчастных жильцов, изгнанных Невой из их комнат. Среди наших друзей жертв нет…»

Софи перестала читать и сказала:

– Мне нужно сообщить об этом Дарье Филипповне!

Затем бодро продолжила чтение:

– «Разумеется, это чудовищное бедствие вызвало повсюду достойную восхищения самоотверженную реакцию. По примеру императора, пожертвовавшего миллион рублей пострадавшим, была открыта подписка в их пользу. Дворянское и купеческое сословия стремятся превзойти друг друга в щедрости. Создаются общества содействия пострадавшим. Со своей стороны, я внес двести рублей…»

– Это хорошо, не так ли, отец? – спросила Софи.

– Очень хорошо, – ответил он. – Продолжайте…

– «Увы! Будто по воле Господа, решившего, что это наказание недостаточно, после наводнения грянули вдруг морозы. Большинство домов за недостатком времени не высохли и покрылись ледяной коркой. Люди небогатые не могут купить дров для топки и живут при десяти градусах ниже нуля. Что касается меня, то я абсолютно здоров и преисполнен желания помочь моим бедным согражданам…»

– А что с продажей? – спросил Михаил Борисович.

– Я подхожу к этому, – сказала Софи. – «Из-за ужасных разрушений цены на основательно выстроенные дома будут расти. Муханов уверен, что мы сможем совершить сделку на очень выгодных условиях. Он говорит уже не о восьмидесяти тысячах рублей, а о ста тысячах. И, разумеется, советует мне набраться терпения. Впрочем, он еще не собрал необходимые бумаги. Боюсь, мне придется продлить мое пребывание здесь на три или четыре недели…»

Только на это и надеялся Михаил Борисович с того момента, как узнал, что Николай жив. Сжав губы, он постарался скрыть улыбку.

– Какая досада! – вздохнула Софи.

– Этого следовало ожидать, – подхватил Михаил Борисович. – Дела такого рода не решаются в несколько дней.

– «Если захотите, – прочла дальше Софи, – я предоставлю Муханову право вести переговоры вместо меня!..»

– Ни в коем случае! – воскликнул Михаил Борисович. – Он нас облапошит!

– «Но я полагаю, что это было бы неосторожно, – продолжила Софи. – Так будь же благоразумной, моя дорогая, как благоразумен я. Если бы ты знала, как я страдаю из-за нашей разлуки! Иногда в одиночестве проводя вечера, я проклинаю ту минуту, когда решил уехать. Затем уговариваю себя, вспоминая, что, уехав, я исполнил свой долг в отношении Марии, тебя, всех нас!.. Город выглядит зловеще. Я опять встречаюсь с прежними друзьями, которые заметно остепенились. И с грустью думаю о нашей милой Каштановке. Как поживает отец? Окрепло ли его здоровье? Может быть, ему нужно какое-нибудь лекарство, которое я мог бы привезти из Санкт-Петербурга?»

Михаил Борисович покачал головой. Такие знаки внимания были ему приятны, поскольку он очень хотел, чтобы его почитали.

– «А ты, моя драгоценная, как ты проводишь время? Я пытаюсь представить себе, как ты сидишь в своей комнате…»

Софи смутилась, сложила письмо и сунула его за корсаж. Свекор бросил на нее удивленный взгляд.

– Это все? – спросил он.

– Да.

Она противостояла ему с таким очаровательным вызовом, что он почувствовал, как все жилы его охватило огнем. А на лице появилась испарина. Взяв молодую женщину за руку, он, запинаясь, произнес:

– Вы ведь понимаете, что напрасно встревожились!

– Да, батюшка, – ответила она.

– Полагаю, что теперь вы не собираетесь уезжать, оставив меня одного!

– О нет!..

– Вы счастливы?

– Очень счастлива! Пойду поскорее напишу ответ Николаю!

Он ударил бы ее! Она улыбалась. Свекор отпустил руки снохи. Комната наполнилась жужжанием пчел. Михаил Борисович ощутил сильнейший толчок в груди. Он оперся о спинку кресла.

– Мне нехорошо! – прошептал он.

Сноха помогла ему присесть, и боль тут же исчезла. Он задыхался, разглядывая нежное личико, склонившееся над ним в сгустившемся тумане, и уже не понимал, действительно ли так ослабел или притворился, что теряет сознание, дабы разжалобить Софи.