Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 59 страниц)

5

В тот момент, когда снова увидел Дарью Филипповну, Николай оценил ничтожество отговорок, которые заготовил. Сможет ли он убедить ее, что так давно не подавал признаков жизни исключительно потому, что был потрясен бегством и замужеством сестры? Приехав в Славянку, где никто не ожидал его визита, он понял, что напрасно тревожился. Само солнце, явись оно в дом, не осветило бы так сильно лица его обитателей. Все девушки будто обрели вдруг жениха. Дарья Филипповна – глаза на мокром месте, с дрожащими губами – подыскивала слова. Она так боялась потерять Николая, так была счастлива вновь видеть его, что даже не помышляла о том, чтобы упрекнуть его за отсутствие. И если бы он не привел никаких объяснений, она приняла бы его с тем же радушием. Чтобы приободрить его, Дарья Филипповна пробормотала, что была в курсе всего, разделяет его братское возмущение и лишь больше уважает его за это. Фраза о горе, которое непокорные дети могут причинить близким, напомнила трем юным девушкам, что и они не защищены от подобных злоключений. И поскольку ничего лучше нельзя было придумать, решили выпить чаю.

Позже Евфросинья предложила Николаю поотгадывать загадки, но ее мать воспротивилась этому, сочтя подобное развлечение слишком ребяческим для гостя. Натали набралась храбрости и принесла ему свои последние акварельные рисунки. Из вежливости он похвалил ее, перелистав альбом, полный изображений увядших цветов и расплывчатых пейзажей. Рассерженная тем, что дочери завладели вниманием Николая, Дарья Филипповна попросила двух младших девушек посидеть спокойно, пока старшая будет играть на фортепьяно. Сама она с задумчивым видом расположилась в углу небольшого дивана. Николай присел рядом с нею. Евфросинья и Наталья перешептывались, Дарья Филипповна бросила на них жесткий, как удар линейкой по голове, взгляд. Звуки старомодного романса каскадом полились в гостиной. Елена играла старательно и неумело. Ее прилежная спина изогнулась, косы отбивали ритм. Склонившись к Дарье Филипповне, Николай тихим голосом спросил:

– Вы закончили сооружать китайский павильон?

– Да, – с придыханием ответила она.

– Нельзя ли мне взглянуть на него?

– Конечно.

– Когда?

– Завтра, в три часа.

Он пришел вовремя на свидание, но, переступив порог павильона, решил, что попал на пожар. Несмотря на открытую форточку, в комнате витал едкий дым. Посреди этого тумана кашляла и стонала Дарья Филипповна:

– Печь не работает! Вот уже час безуспешно пытаюсь разжечь ее! Не хотелось, чтобы слуга сопровождал меня…

– Пустяки! – сказал Николай. – Позвольте мне заняться этим!

В течение двадцати минут он работал как истопник, раскладывал поленья, поджигал их, раздувал пламя. Наконец, огонь соблаговолил загореться в зеленой изразцовой печи. Но в помещении по-прежнему было много дыма, и холод был очень ощутим. Что не способствовало созданию желательной интимной обстановки. Кроме того, Николая смущали причудливые статуэтки, гримасничающие маски, изогнутые кресла, украшавшие обстановку. Он затерялся в пещере злых духов.

– Откуда взялись эти вещи? – поинтересовался Николай.

– Мой отец купил их когда-то у китайских торговцев в Нижнем Новгороде, – объяснила Дарья Филипповна. – Они красивы, не правда ли?

– О да! Красивые и странные…

Он дрожал от холода перед женщиной, хотя был в шубе и шапке. А вокруг него безобразные статуэтки смеялись над его неудачей. Осознав, что плохо повела дело, Дарья Филипповна едва сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Сядьте по крайней мере! – прошептала она.

Все кресла напоминали орудия пыток. Пригодным для сиденья казался только диван, несмотря на четырех золотистых драконов, защищавших его углы. И в тот момент, когда обстоятельства чуть не сломили его, мужская сила вдруг взыграла в Николае. Разве установлено, что холод и неудобство помешают ему оправдать свою репутацию перед любящей женщиной? Забыв о Китае, Николай схватил Дарью Филипповну за запястья и крепко поцеловал ее в губы. Она восприняла как порыв страсти то, что являлось всего лишь проявлением прихоти. Но на этот раз она поостереглась сопротивляться ему из страха, что он остановится на полдороге. Подавив стыдливость, Дарья Филипповна со вздохом позволила раздеть себя. Николай торжествующе запыхтел, обнажая ее округлые плечи и грудь. У нее мороз пробегал по коже. Зубы стучали. «Если не добьюсь своего, то я обесчещен!» – подумал Николай, опрокидывая женщину на диван.

Он добился желаемого настолько успешно, что в шесть часов вечера они все еще обретались в объятиях друг друга. И именно она заставила его уехать. Вернувшись в Каштановку, Николай был счастлив, что не слишком сильным оказалось у него чувство вины. Обстановка в китайском павильоне придавала исключительный и почти нереальный характер наслаждениям, которые он там вкушал. Его поведение заслуживало оправдания, присущего неверности, которую допускают моряки в случайных портах. Он вернулся к Софи с душой великого путешественника.

Порядок был быстро установлен: каждую среду вместо того, чтобы ехать в клуб, Николай отправлялся к Дарье Филипповне, которая принимала его, облачившись в широкий экзотический пеньюар. Домик теперь был хорошо протоплен, китайские чудища спрятали свои когти; самовар возвышался на лаковом столике, между объятиями довольная любовница разливала крепкий чай. Эти непринужденные встречи нравились Николаю, поскольку позволили нарушить монотонный характер его существования. Благодаря им он обретал уверенность в себе, придумывал маленькие безобидные тайны и ставил себе цель в течение недели. Короче, с тех пор как у него появилось то, в чем он мог себя упрекнуть, Николай меньше скучал. Теперь он был больше всего озабочен тем, чтобы Софи ни о чем не догадалась. Но она доверяла ему безгранично. И действительно, у нее не было оснований подозревать его в некоей распущенности, так как муж был по-прежнему очень внимателен к ней. Быть может, из-за ощущения новизны он был даже сильнее влюблен в свою жену с тех пор, как завел любовницу? Вечером, когда Николай переступал порог гостиной, угрызения совести у него рассеивались при виде отца и Софи, сидящих перед шахматной доской. Погрузившись в важные тактические задачи, оба игрока едва замечали присутствие месье Лезюра, терзавшегося от зависти в своем углу, а также присутствие Николая, явившегося сюда с грузом своих тайн.

Для Михаила Борисовича эти шахматные партии стали такой же жизненной необходимостью, как пища. Если проходило два дня и Софи не находила времени сразиться с ним, он начинал страдать. Его увлекала не сама по себе игра, а возможность побыть со снохой. Не дотрагиваясь до нее и пальцем, он будто боролся с нею врукопашную. Крепко обнимал ее, ловко изворачивался, ловил ее за запястья, она же будто каталась в траве, и он валил ее на землю, вскакивала с большим усилием, смеялась, убегала, распустив волосы, и эта дивная борьба выражалась простым перемещением пешек с одной клеточки на другую. Когда удача улыбалась Михаилу Борисовичу и удавалось одну за другой отобрать фигуры у Софи, он как будто раздевал ее. Оказавшись во власти победителя, она ждала среди своих разбросанных слуг, когда он победит ее. Произнося «Шах и мат», он испытывал столь острое наслаждение, что затем с трудом мог поднять взгляд на сноху. В другие дни, напротив, выигрывала она. Он же хитроумно, коварно защищался, затем, наблюдая неистовое женское стремление разгромить его, весело позволял ей похитить у него коня или ладью. Софи немедленно использовала первую же удачу против свекра. Не было позиции, где на него не нападали бы неожиданно. О! Как нравилось Михаилу Борисовичу, что сноха была безжалостна к нему! В тот момент, когда она была близка к победе, размышлял он, у Софи был такой же сияющий взгляд, такая же нежно-жестокая улыбка, как в миг высшего физического наслаждения. Побежденный ею, он с удовольствием уступал и бормотал: «Я сдаюсь, вы оказались сильнее!» Не могло быть иначе, чтобы она в более приглушенной форме не испытывала тех же приятных ощущений, что и он. Во всяком случае, Софи редко отказывалась поиграть в шахматы. Партия заканчивалась банальным разговором, во время которого нервы обоих противников успокаивались.

Пользуясь добрым расположением духа свекра, Софи пыталась иногда заинтересовать его судьбой Марии. И тогда он вдруг становился глухим. Со дня свадьбы дочери он не задал ни одного вопроса по ее поводу. Впрочем, сделай он это, Софи было бы трудно ответить ему, поскольку никаких новостей из Отрадного она не получала.

Так прошли три месяца. В конце концов, беспокоясь из-за молчания золовки, Софи решила нанести ей визит. Она поехала одна, опасаясь, что присутствие Николая помешает Марии откровенничать.

Среди первой весенней зелени дом в Отрадном показался Софи более приветливым. Но стоило ей войти в гостиную, как она вновь испытала ощущение заброшенности, печали и неудобства. Вот уже пятнадцать минут она ждала, сидя в кресле; наконец, Мария открыла дверь и воскликнула:

– О Господи! Это вы! Мне даже не доложили о вашем приезде!

– Я, однако, сказала…

– Эти девицы все забывают! А я так счастлива видеть вас! Извините меня: я совсем не причесана…

Ее белокурые волосы были распущены по спине. А голубое платье казалось поношенным.

– Сейчас быстренько причешусь и вернусь, – сказала она.

По возвращении Мария выглядела более презентабельно. Но глаза по-прежнему излучали тоску. Она привела Софи в столовую и позвонила в колокольчик, чтобы подали самовар. Но никто не откликнулся на ее призыв.

– Как поживает Владимир Карпович? – спросила Софи.

– Он в отъезде, – поспешила ответить Мария. – По своим делам… в Варшаве…

И снова позвонила в колокольчик. От нервной вспышки уголки губ у Марии перекосились. Очевидно, ей было неприятно, что невестка заметила, до какой степени ей не подчинялись. Софи представила себе, каким было это несчастное существование: выйдя замуж сгоряча, отвергнутая своим отцом, покинутая супругом через несколько недель, вынужденная жить в чужом доме, терпя насмешки прислуги, которой до нее дарил любовные ласки хозяин, на что могла она надеяться в будущем? Третий звонок колокольчика остался без ответа, Мария встала и, охваченная гневом, вышла из столовой. Через десять минут она возвратилась, подталкивая сзади мальчишку в лохмотьях, державшего за ручки маленький самовар из красной меди. Сама она несла поднос с двумя горшочками варенья и кусочками серого хлеба на тарелочке.

– Давайте сами угощаться: так будет намного приятнее! – сказала она.

Чашки были с щербинками, ложки разрозненными. «Совершенно необходимо попросить отца помочь ей, – подумала Софи. – Если бы он увидел свою дочь в таком состоянии, ему стало бы стыдно и он забыл бы свою обиду…»

– В Каштановке все здоровы? – спросила Мария.

Софи поделилась с ней семейными новостями.

– А как дела у того милого парнишки, Никиты? – продолжила Мария притворно жизнерадостным тоном.

– Он делает быстрые успехи в счетоводстве.

– И как прежде записывает свои впечатления в тетрадь?

– Наверное.

– В любом случае, мальчик слишком хороший, чтобы оставаться крепостным. Надеюсь, вы в конце концов дадите ему волю!

В ее высказывании прозвучала столь язвительная нотка, что Софи задумалась, к чему золовка завела этот разговор. За окном с гоготом пронеслись утки. Софи прошептала:

– От меня это не зависит!

– От вас или от моего отца, но это одно и то же, – заметила Мария. – Он ни в чем не может отказать вам.

– Может, – мягко возразила Софи. – И вы это прекрасно знаете.

– В чем же?

– Он не прощает вас. А я не перестаю просить его об этом.

Мария зарделась.

– Какая я глупая! – пробормотала она. – Вы – единственный человек на свете, который может помочь мне, а я принимаю вас и говорю злые вещи. Не надо обращать на них внимания. Это от одиночества. Я страдаю от одиночества…

– Когда он возвращается?

– Я не знаю.

– Он не уточняет этого в своих письмах?

– Нет.

У Софи закралось подозрение. «А пишет ли он ей вообще?» – подумала она. И осторожно продолжила:

– Надеюсь, он оставил вам средства на содержание дома…

– Разумеется! – воскликнула Мария. – Денег у меня хватает! А как бы вы думали?..

Лицо ее изменилось от гордой улыбки. Она лгала с душераздирающим упорством.

– К тому же, – снова заговорила Мария, – Владимир Карпович предоставил мне определенные права. И если у меня возникнет необходимость, я смогу воспользоваться ими. Я уже собиралась продать Анюту. Вы видели ее? Красивая девушка. За нее мне могут дать две тысячи рублей!

– Да, – согласилась Софи. – Но если вы это сделаете, ваш муж будет недоволен.

– Не думайте так! Он прощает мне все мои капризы! – произнесла Мария таким легкомысленным тоном, словно лишилась ума.

Софи покинула золовку с ощущением, что не оказала ей никакой поддержки.

После их встречи Мария еще долго хранила молчание. Казалось, Отрадное находилось в тысяче верст от Каштановки. Наступило лето с его солнцем, пылью, грозами… После праздника Преображения Господня Михаил Борисович официально поручил Никите мелкие расчеты по имению. Юноша разместился со своими книгами записей и счетами в небольшой комнатушке рядом с кабинетом Николая. Софи гордилась отличием, которого удостоился ее подопечный. Допущенный в узкий круг хозяев, он уделял большое внимание своему внешнему виду. Пышные шаровары из синего сукна, начищенные сапоги, белая косоворотка, красный пояс – этот деревенский наряд подчеркивал его стройную фигуру и мускулатуру широких стальных плеч. Крепостные девушки ходили взад-вперед под его окном, хохотали, чтобы выманить его на улицу, но он не замечал их уловок. Однако, когда Софи неожиданно заглядывала в его рабочую комнату, она заставала Никиту за чтением. Он сидел, уткнувшись носом в книгу, которую Николай или она сама одолжили ему. Никита шевелил губами и пальцем водил по напечатанным строчкам. Заметив барыню, он подскакивал, и лицо его начинало светиться. Она перебрасывалась с ним несколькими словами, хвалила за аккуратное ведение счетов, интересовалась прочитанным им. Однажды он прочитал ей стихотворение Ломоносова, которое только что обнаружил:

 
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов,
Несчастны солнца там горят,
Народы там и круг веков…
 

В его глазах было столько страсти, что Софи прервала его на четвертой строке.

– Счет наводит на меня тоску, – сказал он. – Я хотел бы изучать поэзию, математику, политику, все, что возвышает разум!

Она упрекнула его в чрезмерной амбициозности, в глубине души сознавая, что он прав.

– Если бы только я знал французский, – продолжал он, – то мог бы читать те же книги, что и Николай Михайлович. Мне кажется, что вся наука будущего содержится во французских книгах, а вся наука прошлого – в русских.

Софи со смехом заверила его, что различие между двумя культурами не так четко обозначено. Тогда он произнес для нее французские слова, которые выучил сам: тэзон (дом), сьель (небо), рут (дорога), форе (лес)… Она была тронута его нескладным произношением (эта манера делать грубый акцент на гласные, грассировать звук «r» на кончике языка!) и резко прервала его, опасаясь, что ей придется давать Никите советы. Она все же не собирается давать ему уроки!

С некоторых пор Софи не получала известий от родителей, отчего стала нервной. И вдруг письма из-за границы, задержанные на несколько недель цензурой, дошли все вместе. Большинство из них были вскрыты на почте. Прочитав их с опозданием, Софи узнала от своей матери, что Франция переживала смутные времена, что повсюду появлялись карбонарии, что после гнусного заговора четырех унтер-офицеров в Лярошели полиция проявляла особую бдительность и все более непреклонно демонстрировала свою власть, и, наконец, что мадам дю Кейла, фаворитка короля, устраивала великолепные празднества, но сам король был очень болен. В конце сентября русские газеты опубликовали сообщение о смерти Людовика XVIII и прибытии Карла X в Париж. Софи размышляла о Франции, как о стране, куда она уже никогда не вернется, и уверенность в этом усиливала ее ностальгию. При виде французской газеты слезы наворачивались у нее на глаза. В начале октября она получила от золовки радостное письмо: Владимир Карпович вернулся! Преисполненная восторга, Мария настаивала, чтобы Николай и Софи нанесли им визит. Николай устранился. Софи подождала с неделю, распорядилась заложить коляску и снова отправилась одна в Отрадное. Седова там уже не оказалось!

Мертвенно-бледная, с осунувшимся лицом, усталыми глазами, Мария закрылась с Софи в своей комнате и простонала:

– Он снова уехал вчера!

– Но почему?

– Все по своим делам!

– Каким делам?

– Я не знаю. Он мне ничего не объясняет. Его поездка в Варшаву ничего не принесла. В течение нескольких дней, которые он провел рядом со мной, я чувствовала, что он не в своей тарелке. Заботы терзали его. И он опять упаковал вещи…

Лицо ее излучало искренность. Она ломала руки на коленях.

– Вы по-настоящему любите вашего мужа? – спросила Софи.

– Да! – прошептала молодая женщина.

– А он любит вас?

– Он очень несчастен. Владимиру не хватает денег. Это не позволяет ему думать обо мне так, как было бы надо…

Она печально усмехнулась и продолжила:

– По сути, он женился на нищенке. Я не принесла ему никакого приданого. И он даже не может продать меня как крепостную девку! Что я такое для него? Источник беспокойства! Но если его дела устроятся, все изменится. Я стану важной дамой…

Изысканным жестом она как бы прикрыла шею веером:

– Я буду наряжаться… Душиться дорогими духами… Он будет лежать у моих ног, вместо того чтобы кричать на меня… Ведь он кричит на меня, знаете?.. Словно я его служанка!.. И бьет!.. Я вам покажу!..

Казалось, она почти гордится этим.

– Увы! Очень боюсь, как бы опять он не вернулся ни с чем. Тогда я не знаю, что мы будем делать. У нас больше нет земли. Придется продать наших последних крестьян. А большинство из них заложено!

– Вы не можете так жить! – сказала Софи. – Поедемте со мной. Встретимся с вашим отцом. Вместе поговорим с ним. Если он смягчится, вы будете спасены. В противном случае вам не видать счастья с таким человеком, как Владимир Карпович.

В глазах Марии промелькнул ужас. Она задрожала.

– Только не к отцу… Я больше не хочу…

– Это цена вашего покоя в браке!

Плечи Марии опустились. Она вся съежилась в своем кресле.

– Хорошо, – вдруг произнесла она, – я поеду…

Только тогда Софи осознала, каким неосмотрительным было ее предложение.

Они приехали в Каштановку незадолго до ужина. Увидев Марию, выходившую из коляски, слуги, прибежавшие на звук колокольчиков, застыли в замешательстве. Будто это больная чумой приближалась к ним. Она им улыбалась, а они отступали с перекосившимися от страха лицами. Даже Василиса выглядела не как обычно. Она благословляла издали вновь прибывшую и бормотала:

– Да хранит тебя Господь, моя голубка! И пусть твое старое гнездо не преподнесет тебе слишком много колючек!..

В передней две женщины столкнулись с Николаем, который выходил из гостиной в большом волнении. Тихим голосом он спросил:

– Что происходит? Зачем Мария приехала с тобой?

– Чтобы встретиться со своим отцом, – ответила Софи.

– Ты с ума сошла? Ты же знаешь, что он этого не хочет!..

Софи оборвала его на полуслове:

– Он видел, что мы приехали?

– Разумеется! – сказал Николай. – Стоял у окна в своей комнате. Отец в ярости!

– Я была в этом уверена! – пролепетала Мария. – Мне лучше уехать!

Софи схватила ее за руку:

– Ничего не бойтесь. Идите за мной. И ты тоже иди с нами, Николай!

Она привыкла к своему противнику и тем не менее боялась его гнева. Какую сцену разыграет он теперь? Она постучала в дверь, открыла ее и отошла в сторону, пропуская золовку. Мария увидела, что ее отец стоит спиной к окну, и грузно упала на колени.

– Отец, – пробормотала она, – прошу вас, простите меня…

– Это вы ее привезли? – спросил он, повернувшись к Софи.

– Да, – ответила та.

– Несмотря на мои приказы?

– Вы, быть может, и отдавали приказы своим слугам, но при мне у вас хватало любезности выражать лишь пожелания! – ответила Софи.

Она знала, что ответ такого рода приведет в восторг ее свекра, хотя он и притворится, что оскорблен.

– Не играйте словами! – бросил он. – Достаточно! Пусть она уезжает.

– Но не раньше чем поговорит с вами, отец! Ваша дочь очень несчастна…

– И кто в этом виноват?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать это. Что сделано, то сделано. Теперь речь идет о том, чтобы избежать худшего. Мария нуждается в вашем расположении, ваших советах…

– Скажите лучше – в моих деньгах!

При этих словах Мария приподняла голову, и в ее глазах блеснула искра ненависти и стыда. Она готова была убежать, но Софи положила руку ей на плечо и сказала:

– Зачем же это скрывать? Она нуждается также в ваших деньгах! А какие девушки не просят помощи у родителей в начале супружеской жизни?

– Я бы сам предупреждал ее желания, если бы она вышла за человека по моему выбору, – заметил Михаил Борисович.

– Значит, она и есть уже не имеет права по той причине, что любит человека, который не годится вам в зятья?

Михаил Борисович задрал нос и просунул пальцы за проймы жилета. Ничуть не взволновавшись, он надулся и встал в напыщенно-театральную позу. Его униженная дочь была ему неприятна. Он не мог смириться с мыслью, что она прижималась к телу мужчины. Дочь не заслуживала никакой жалости. В мире существовала лишь одна достойная женщина: Софи!

– И вправду, отец! – сказал Николай. – Вы можете не одобрять поведение Марии, но предоставьте ей по крайней мере средства для жизни!

– Было бы справедливо, если бы ваши двое детей в равной мере пользовались доходами от имения, – продолжила Софи. – Нам, вашему сыну и мне, вы даете достаточную сумму, обеспечивающую безбедное существование, которое мы здесь ведем. Сделайте то же для Марии!..

Михаил Борисович вновь погрузился в свои мысли. Ему казалось, что он и его сноха затеяли еще более хитроумную, нежели обычно шахматную партию. Как добиться благодарности Софи, не уступив ей в главном? Как перехитрить ее настолько, чтобы она сочла себя победительницей, в то время как выиграл бы он? Достойная сожаления Мария, с ее неутоленной любовью и денежными затруднениями, стала вдруг для него объектом невероятных стратегических расчетов. В результате он почти забыл, что проклял ее. Его поразила одна столь хитроумная мысль, что поначалу он даже испугался. Это было похоже на дьявольский толчок. Будто пешка переместилась незаметно для противника! В полной тишине Софи помогла Марии подняться. Николай встал у них за спиной с видом рыцаря-защитника. Михаил Борисович почувствовал, что настал момент, позволяющий выдвинуть свой план. Очень серьезно, со значительностью, диктуемой возрастом, он произнес:

– Я не дам Марии ни копейки из моих денег. Это дело принципа. Но дом в Санкт-Петербурге достался нам от моей жены. В соответствии с ее завещанием Николай и Мария унаследовали права на это имущество, так же как и я. Пусть они продадут его, я им разрешаю это, и мы разделим сумму в тех пропорциях, которые определила дорогая покойница: половину – им обоим, половину – мне.

Он наслаждался изумлением, вызванным его речью.

– Да-да! – вновь заговорил он. – В сущности, это будет мудрое решение! Устройством дела мог бы заняться Николай. Я подпишу ему все бумаги, которые понадобятся. Только вот что, мой дорогой, тебе придется поехать в Санкт-Петербург!..

Говоря это, Михаил Борисович представлял себе сына в пути, а себя, наедине с Софи, – в Каштановке. Он знал, что документы о праве собственности были не в порядке и что понадобятся недели, быть может, и месяцы ходатайств, чтобы заключить сделку о продаже. В затылке у него засвербило. Ему стало так жарко, что пришлось засунуть палец между воротником и шеей.

– Это не препятствие, батюшка! – заявил Николай. – Я поеду и постараюсь вернуться как можно скорее!..

– А что вы об этом думаете, Софи? – спросил Михаил Борисович.

Попадет ли она в ловушку? Он так этого желал! Молоденькая женщина доверчиво улыбнулась:

– Это хорошее решение, как мне кажется.

Михаил Борисович вздрогнул от удовольствия и облизнул губы.

– А ты, Мария, ты довольна? – обратился к сестре Николай.

Мария покачала головой, ничего не ответив. Ей хотелось бы отвергнуть это предложение, но состояние, в котором находился ее муж, было слишком плачевным: ей пришлось принудить к молчанию свое самолюбие. Если бы только к этому предложению отца добавилось несколько доброжелательных слов, если бы он дал понять своей дочери, что она для него не совсем потеряна! И она застенчиво прошептала:

– Смею ли я надеяться, что вы, батюшка, снова проявите ко мне интерес и что речь идет не о том, чтобы подавать мне милостыню?..

– Ты называешь это милостыней? – воскликнул Михаил Борисович, побагровев. – Милостыней, которая принесет тебе примерно двадцать тысяч рублей!

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду! – испугавшись, выдохнула Мария.

– Нет!

– Приехав сюда, я мечтала о другом! Я думала, что мы с вами…

– Так вот! Ты ошиблась! Я не меняю своего мнения! Что отрезано, то отрезано! Ты получишь свои деньги! Но исчезни и никогда больше не показывайся мне на глаза!

Вытянув руку, он указал ей на дверь. Мария разрыдалась и бросилась вон, за ней – Софи и Николай. Михаил Борисович уселся в кресло и потер лоб тыльной стороной ладони. Дыхание у него успокоилось, мысли мелькали не так быстро. Через двадцать минут он услышал шум в передней. Софи и Николай провожали Марию после того, как утешили ее. Михаил Борисович подавил желание заглянуть в окно. Он представлял себе все: слезы, вздохи, объятия, обещания… Наконец, упряжка тронулась с места со скрипом колес и звоном колокольчиков.

– Пошла к черту! – пробурчал Михаил Борисович.

И с легким сердцем приготовился выслушивать упреки сына и золовки.

* * *

На следующий день во время обеда все усложнилось: не удовольствовавшись тем, что осудила суровость свекра, Софи вдруг объявила о своем желании сопровождать Николая в Санкт-Петербург. Не в силах воспротивиться столь законному решению, Михаил Борисович пробормотал:

– Неужели это так необходимо?.. Николай недолго будет отсутствовать!.. К тому же там у него появится куча дел!.. Вы редко будете видеть его!..

Но ничто не изменило намерений Софи. Михаилу Борисовичу с трудом удалось продержаться достойно до конца трапезы. Удалившись на отдых в свою комнату, он не получил никакого удовольствия от почесывания ног, прогнал Василису и почувствовал боль в сердце. Вытянувшись на диване, не раздеваясь, он засунул руку под рубашку и стал прислушиваясь к неровному биению в груди, задумался о смерти. Он говорил себе, что его жизненный путь завершился, что никому во всем мире он не нужен, что дети разделят его состояние, не заслужив того, и что если он не затеряется в дороге, то найдет свою жену в небесах. С наступлением вечера его размышления совершили более трагический поворот. Затем постепенно он осознал, что его несчастье может оказаться очень полезным ему. Когда настало время ужина, он зазвонил в колокольчик слабой рукой. Василиса приоткрыла дверь, зажгла лампу и побежала за Николаем и Софи. Увидев их, Михаил Борисович, чувствовавший себя значительно лучше, притворился чрезвычайно усталым. Его спросили, что он испытывает. Михаил Борисович ответил довольно искренне, что у него были перебои в сердце. Встревоженная Софи пощупала его пульс и отметила, что он был почти нормален. Василиса принесла ему взбитые с ромом и сахаром яйца, чтобы поддержать силы. Николай предложил послать за доктором в Псков, не дожидаясь утра, но Михаил Борисович запротестовал:

– Зачем беспокоить доктора, коль скоро боль прошла!

– Конечно! – заметила Софи. – Но мы должны проследить за тем, чтобы она не возобновилась!

Михаил Борисович философски улыбнулся:

– Тот, кто всегда ждет худшего, уже не живет!

Произнося это, он надеялся, что Софи, понимая, в каком он состоянии, не посмеет уехать. Она согласилась дождаться утра и только тогда побеспокоить доктора Прикусова.

Это был старый и скромный врач, лечивший семью Озарёвых вот уже двадцать пять лет. Он явился со своей черной сумкой, толстыми очками, а от его одежды пахло медикаментами и лошадиным навозом. Михаил Борисович боялся диагноза вдвойне: если его признают больным, то следует опасаться смертельного исхода, если он окажется достаточно бодрым, придется готовиться к отъезду Софи вместе с мужем в Санкт-Петербург. К счастью, доктор Прикусов любит тонкое обращение. Прослушав пациента, он пригласил членов его семьи и объявил, что у больного, разумеется, слишком слабое сердце и слишком густая кровь, но если слегка разгрузить кровь и укрепить сердце, он проживет сто лет. Рекомендованное лечение состояло в немедленном применении пиявок. Затем каждый вечер перед сном больной должен принимать некое питье и каждое утро натощак выпивать небольшой стаканчик росы. Доктор Прикусов придавал особое значение этому стаканчику росы, от которого, говорил он, большинство его пациентов были в восторге. Оставалось только выбрать несколько крепостных девушек, которые каждый день на рассвете отправлялись бы собирать капельки драгоценной влаги в полях и лесах имения. В остальном – отдых и как можно меньше неприятностей… Михаил Борисович по секрету признался своему врачу, что частенько страдает от тоски, и тот рекомендовал Николаю и Софи не оставлять его одного. При этих словах больной состроил скорбную физиономию и воскликнул:

– Это невозможно, доктор! Они оба должны уехать, это очень важное путешествие! Уверяю вас, что ничем не рискую во время их отсутствия!

Доктору Прикусову достаточно было услышать возражение, чтобы он, человек мягкий, превратился в самое непреклонность.

– А я повторяю вам, – проворчал он, – что вы нуждаетесь в постоянном уходе!

– Но для этого существуют слуги, – заявил Михаил Борисович.

– Мы не можем возложить на них эту заботу, отец! – вмешалась Софи.

Николай так радовался возможности пожить в столице, что мысль о помехе приводила его в отчаяние. Не могла ли Софи остаться в Каштановке, чтобы присмотреть за больным, а он тем временем съездил бы в Санкт-Петербург? Николай не осмеливался высказать подобное предложение, хотя горел желанием сделать это. Дарья Филипповна с ее китайскими безделушками начинала надоедать ему… Сидя в кресле в домашнем халате, Михаил Борисович украдкой наблюдал за сыном и втайне ликовал, делая вид, что очень расстроен:

– О! Мои бедные дети! Я усложняю вам жизнь!

– О нет, батюшка, – мужественно возражал Николай, – мы перенесем поездку на более позднее время!

– А Мария, ведь она с нетерпением ждет результата! – вздохнул Михаил Борисович.