Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 59 страниц)

8

Наконец, река замерзла по всей ширине. Воспоминания о потопе покрылись белым панцирем, соединившим гранитные набережные Невы. Там, где еще недавно разъяренный поток перекатывал обломки домов и трупы животных, теперь катались на коньках дети, продавцы горячих напитков пританцовывали, чтобы согреться, упряжки важных особ мчались куда-то и олени с высокими рогами тащили груды прозрачного льда. Раны домов были затянуты снежным покровом. Золотая игла Адмиралтейства вновь засияла на зимнем солнце. Фронтоны дворцов, как прежде, возвышались над припудренными снегом колоннами. На улицах тихое скольжение саней пришло на смену грохоту колесных экипажей. Город будто заснул, окоченел в обманчивой безмятежности. Жильцы нижнего этажа покинули гостиную Николая и снова поселились в своих комнатах с оторванной деревянной обшивкой и покрытым грязью полом. Вероятно, тесноте они предпочитали убожество и холод жилья. Даже Вася вскоре перебрался в свой домик на Офицерской улице.

Пережив опыт совместного существования с другими людьми, Николай был счастлив, оказавшись снова наедине с Антипом. Он завел знакомство с хорошенькой полячкой Тамарой и намеревался обольстить ее, чтобы скоротать время. Под предлогом ремонтных работ он уже трижды нанес ей визит в ту единственную комнату, где она жила с сестрой. Во время двух первых посещений хромая и угрюмая сестра присутствовала при их встрече. В третий раз Тамара принимала его одна, и, рассказывая девушке о серьезной проблеме проникновения воды в стены, он взял ее за руку. Она с испугом посмотрела на него, но не осмелилась высвободиться: он был владельцем дома, богатым, респектабельным человеком, который мог выбросить ее за дверь или в качестве наказания удвоить плату за проживание! А может быть, он все же понравился ей? На следующий день Николай написал ей записку и предложил как-нибудь вечером, когда ей будет угодно, отужинать с ним. Швея, думал он, не посмеет отказаться от столь лестного приглашения! Однако шли дни, Тамара не отвечала, а Николай терял терпение. В конце концов он настолько потерял к ней интерес, что даже не искал новой встречи.

К тому же у него было слишком много дел, и он не скучал. Вставая поздно, он долгое время занимался своим туалетом, закусывал слегка и усаживался за письмо к Софи. Вдали от нее он лучше осознал, какое место занимала жена в его существовании. Николай вспоминал ее красивое лицо, им овладевала нежность, и перо начинало скользить по бумаге. Доведись ему говорить с ней живым голосом, он выразил бы свои чувства с такой же непринужденностью. И, напротив, он не испытывал желания отвечать Дарье Филипповне, засыпавшей его страстными посланиями. Чем настойчивее упрекала она его за молчание, тем упорнее он замыкался в себе. Около одиннадцати часов Николай надевал подбитое мехом пальто, водружал на голову широкополую шляпу, брал в руки трость с серебряным набалдашником и выходил на улицу, задрав нос, при этом сердце его стучало от удовольствия. Каждый или почти каждый день он заглядывал к нотариусу, беседовал с очередным покупателем, катался в санях по замерзшей Неве, обедал с Костей, Васей, Юрием Алмазовым, Степаном Покровским, принимал участие в обсуждении политических новостей и заканчивал вечер в Кабаре Руж, среди офицеров и веселых девиц.

Юрий Алмазов влюбился в молоденькую, но трудно доступную балерину. Он так много рассказывал о ней своим друзьям, что Николай захотел познакомиться с нею. Однажды в воскресенье, в семь часов, они всей компанией отправились в театр, недавно построенный на площади за Поцелуевым мостом.

Амфитеатр и ложи трех ярусов были битком забиты зрителями в мундирах и вечерних платьях. Эполеты, аксельбанты, диадемы и россыпи бриллиантов сияли тысячью отражений в свете огромной хрустальной люстры. Редкие фраки придавали строгий оттенок этому мерцанию ярких цветов. Сценический занавес с изображением греческого храма мягко колыхался, освещенный рядом масляных ламп. Шум разговоров напоминал рокот моря. Сидя между Юрием Алмазовым и Костей, Николай бросал взгляды во все стороны, приветствовал знакомых, заглядывался на красивых женщин с обнаженными плечами и тихим голосом справлялся об их именах. Позади него две важные персоны в мундирах рассказывали о том, какое беспокойство причиняют им их имения.

– Мой управляющий – негодяй, но у меня нет времени следить за ним, – говорил один из них. – Я написал ему, чтобы он вырубил деревьев на десять тысяч рублей, а он повалил в два раза больше и присвоил дополнительную выручку. Урожаи настолько плохи, что не приносят мне ни копейки. Если же я возмущаюсь, то мне говорят, что моя земля неплодородна, потому что слишком камениста и совсем истощена. То же самое с сеном: по расчетам, которые я получаю, за четыре месяца скот поглотил двадцать тысяч пудов!

– Двадцать тысяч пудов за четыре месяца! – воскликнул другой. – Но этого хватило бы на прокорм лошадей кавалерийского полка в течение года!

– Возможно! Я просто не понимаю! Меня обирают, а я терплю! Видно, так Богу угодно!

– Нужно что-то делать, Иван Аркадьевич. Пригрозите им розгами, и все наладится. Но, в сущности, сколько у вас душ?

Николай наклонился к Косте и вздохнул:

– Удивительная страна – Россия! Люди здесь не спрашивают друг у друга: «У вас есть душа?» А говорят: «Сколько у вас душ?» Все зло происходит из-за подобного смешения множественного и единственного числа!

Они прыснули со смеху и были счастливы, что так хорошо понимают друг друга. Рядом с ними, с левой стороны, молоденький кавалергард в белом мундире возбужденно рассказывал своему соседу о последнем смотре в манеже:

– Поначалу мы шли шагом, затем рысью, потом галопом. Я ехал на Арлекине. Просто блеск! А ты знаешь, что нам скоро выдадут новые кивера, пониже прежних? Мы будем похожи на римских воинов!..

При этих словах он вскочил и встал по стойке «смирно». Между креслами прошел генерал. Старый и лысый, он шагал, выпятив плечо вперед и небрежно отвечая на приветствия. Николай услышал шепот двух молодых женщин:

– В его-то возрасте! Не может быть!

– Может! И эта связь длится уже давно! Говорят, Великий князь Николай потребовал, чтобы он порвал с нею! Иначе отправит его на Кавказ!

Военные едва успели сесть, как все присутствующие снова встали: генерал Милорадович, граф и губернатор Санкт-Петербурга, появился в своей ложе. Герой Отечественной войны, он гордо носил прозвище «русский богатырь». Его репутация любовника была столь же внушительна, как репутация воина. Ходили слухи, что он содержит настоящий гарем. На его широкой груди красовалась голубая лента, увешанная орденами. А его эполеты весили не меньше фунта каждая. Кончиками пальцев генерал придерживал блестящий золотой бинокль. Слегка изогнувшись, он ответил на молчаливое приветствие публики и занял свое место в кресле. И вновь зазвучали разговоры между верхом и низом. Глядя на этот элегантный зал, трудно было поверить, что несколькими днями раньше чудовищное наводнение разрушало город. После того как похоронили погибших, очистили улицы, жажда жизни побуждала зажиточных людей забыть о несчастье других.

Первые аккорды оркестра заглушили говор, пробегавший от партера к галерке. На афише значился балет «Ацис и Галатея». Занавес вдруг взлетел. На сцену, украшенную зелеными растениями, выпорхнули необычайно воздушные женские фигурки. Ужасный киклоп Полифем, обезумев от ревности, кружился и скакал вокруг нимфы и влюбленного пастуха. Телешова в роли Галатеи, Новицкая в роли Ациса соперничали в изяществе исполнения. У каждой были свои поклонники, аплодировавшие им после труднейших па. Юрий Алмазов, однако, не видел никого, кроме маленькой танцовщицы из кордебалета, которая время от времени делала пируэт или легонький батман на втором плане.

– Она божественна, не так ли? – бормотал он.

То была его возлюбленная Катя, карьере которой покровительствовал богатый торговец лесом. В конце первого акта публика разразилась овацией, сцену засыпали цветами. По трогательной супружеской привычке Николай взгрустнул, что Софи не было рядом с ним и она не могла насладиться спектаклем. Юрий Алмазов, пылая восторгом, бросился за кулисы. Шпоры его звенели. Николай и Костя пошли за ним. Они попали в толпу рабочих сцены, передвигавших декорации. Масляные лампы плохо освещали нагромождение вертикальных полотен, тросов, лебедок и блоков. Прижавшись к стойке, малышка Катя пыталась отдышаться. Неказистая каштановая шаль прикрывала ее костюм из розового тюля. Бумажные цветы свисали с ее волос. У танцовщицы был остренький носик, и легкий запах пота исходил от нее.

– Божественно! Божественно! – повторял Юрий Алмазов, целуя девушке руки. – Позволь представить тебе моих друзей, они тоже твои поклонники…

Он не успел больше ничего сказать; с криком появился балетмейстер Дидло:

– Танцовщицы, по своим гримуборным! Зрители – в зал! Не время для болтовни! Потрудитесь удалиться, господин офицер!

Катя убежала. Юрий Алмазов хотел последовать за ней, но Николай удержал его. Странный кортеж пересекал сцену: пять билетеров шли, неся огромные корзины роз. За ними шагал граф Милорадович. Вся эта группа устремилась в коридор и остановилась перед дверью Телешовой. В то время как губернатор Санкт-Петербурга стучал в дверь, Дидло повторял не имеющим отношения к труппе людям распоряжение о необходимости немедленно покинуть кулисы.

– Исчезните, смертные! – возгласил Николай. – Великан Полифем собирается поухаживать за своей избранницей!

Некоторые из посетителей услышали его. Раздались приглушенные смешки. Трое крепких танцовщиков, в костюмах тритонов и в зеленых париках, перебросившие рыбьи хвосты через руку, взялись вежливо оттеснять непрошеных визитеров к выходу.

После спектакля Юрий Алмазов не смог присоединиться к Кате, которая была приглашена на ужин своим богатым покровителем, и в отчаянии предложил двум своим друзьям закончить вечер у цыган. Николай вернулся домой к полуночи, не выпив ничего, кроме шампанского. Он был абсолютно трезв, хотя в голове его упорно звучали песни.

Антип, дожидаясь хозяина, дремал в кресле у зажженной лампы.

– Вам, барин, недавно принесли письмо, – произнес он, вставая и еле ворочая языком.

– Кто принес?

– Да полячка. А вы только что ушли…

Николай схватил конверт, распечатал его и прочитал следующие строки, написанные аккуратным почерком:

«Уважаемый Николай Михайлович,

Моя сестра сегодня утром уехала в Тулу, где наша больная тетя нуждается в уходе. Оставшись одна, я подумала, что мы могли бы поужинать вместе, как вы любезно предлагали мне прежде. Если сегодняшний вечер вас устроит, это было бы приятно. Если нет, значит – в другой раз, когда захотите. Примите, уважаемый Николай Михайлович, мое нижайшее почтение».

На губах Николая заиграла улыбка. Тамара незаметно исчезла из его памяти, теперь же неожиданно вернулась. Он вдруг порадовался легкому роману, который ему предстоял. Эта полячка была именно тем существом, в котором он нуждался в данный момент: скромная, тихая, в сто раз красивее Кати Юрия Алмазова! Жаль, что уже слишком поздно приглашать девушку на ужин. Но, может быть, она еще не спит? Он взял лампу из рук Антипа, спустился по лестнице, прошел по коридору первого этажа и тихонько постучал в дверь. С другой ее стороны послышалось легкое шуршание, шлепанье обнаженных ног по полу. Мягкий голос прошептал:

– Кто здесь?

– Это я, Николай Михайлович Озарёв! – ответил Николай. – Я только что прочитал вашу записку. Мне совершенно необходимо поговорить с вами. Откройте мне.

– Не могу.

– Почему?

– Я уже легла.

– Это неважно. Накиньте что-нибудь…

– А мы не можем подождать до завтра?

– Завтра будет слишком поздно!

– Слишком поздно для чего?

– Я не могу объяснять это вот так. Мне во что бы ни стало надо вас увидеть. Каждая потерянная минута усугубляет ситуацию. Скорее! Скорее!

Он услышал, как она открывает шкаф. «Лишь бы не слишком тщательно оделась», – подумал Николай. Наконец, Тамара приоткрыла дверь. Ее темные волосы рассыпались по плечам. Девушка надела пеньюар из грубой желтой ткани. Под ним, должно быть, не было ничего, кроме ночной рубашки.

– Что случилось? – прошептала Тамара, глаза ее расширились от тревоги.

– Случилось так, что я вас люблю! – воскликнул Николай, втолкнув ее в комнату.

И закрыл за собой дверь.

Все произошло так, как он и предполагал. Тамара, преисполненная уважения к столь важному господину, позволила уложить себя и ласкать со смирением, не лишенным любопытства. Но перед тем как уступить окончательно, застонала: она была девственной. Поняв это, он возгордился и вместе с тем был смущен. А потом она уже не сопротивлялась. Поскольку в ее комнате было слишком холодно, чтобы предаваться любви, получая при этом хоть какое-то удовольствие, Николай увел ее в свою квартиру. Увидев, что его хозяин вернулся с полячкой, Антип открыл свой дурацкий рот. Этот молчаливый упрек рассердил Николая, ведь он предпочел бы не иметь свидетеля. Он велел подать шампанское и фрукты в комнату, испепелил слугу взглядом повелителя и захлопнул дверь.

Тепло от печи, винные пары, нега поцелуев окончательно убедили Тамару. Бесконечно признательная Николаю, девушка повторяла, что он слишком красив и слишком образован для нее, что она его не стоит и, что бы ни случилось в дальнейшем, будет молиться за него, потому что он одарил ее до конца дней. Сознание того, что он человек исключительный, хотя бы с точки зрения швеи, придавало Николаю сил до пяти часов утра. Но еще до того, как встал привратник, он отвел совсем ослабевшую Тамару в ее комнату.

– Как только я смогу снова встретиться с тобой, я приду и постучу в твою дверь, – сказал Николай. – А до тех пор будь умницей.

– О да! – ответила она. – Я буду слушаться. Буду ждать…

Тамара казалась ему совершенством, и он отправился спать, довольный тем, что так ловко провел игру.

На следующий день, перед тем как встать с постели, он позвал Антипа, почесал затылок и пробурчал безразличным тоном:

– Я рассчитываю на твое молчание о том, что произошло вчерашней ночью. Если кому-нибудь расскажешь, будешь иметь дело со мной. Я кожу спущу у тебя со спины!

– Ваше желание – превыше всего, барин, – вздохнул Антип.

У него был угрюмый вид, он будто замкнулся в себе. Очевидно, несмотря на угрозы, Антип имел собственное мнение. Николай не мог вынести, что какой-то мужик порицал его, хотя и молча, в измене жене. И вдруг он почувствовал, что согласен с двумя помещиками, жаловавшимися на своих крепостных в театре.

Весь день Антип дулся на своего хозяина. То он старался не смотреть на Николая, то бросал на него колкий взгляд, качал головой и бурчал:

– Ой-ой-ой! Прости нам, Господи, наши сегодняшние грехи и не забудь о наших добрых вчерашних и завтрашних делах!

Или же:

– Вода в реке выглядит чистой, но войди в нее, и твои ноги увязнут в тине!

– Что ты хочешь сказать? – рассердившись, спрашивал Николай.

– Ничего! Ничего! Я просто мечтал вслух.

Вечером Николай снова привел Тамару в свою комнату. Закрывая за ними дверь, Антип сплюнул через плечо.

* * *

Затем в течение нескольких дней Николай был очень занят делами и политикой. Муханов наконец опубликовал в газетах сообщение о том, что дом Озарёва продается. Из множества заинтересованных лиц, заявивших о себе, только один граф Держинский казался надежным. Однако он критиковал качество строения с резкостью, недостойной человека с таким состоянием. Пока он предлагал лишь семьдесят пять тысяч рублей ассигнациями, хотя назначенная цена составляла сто тысяч. Торг, видимо, предстоял долгий и трудный, но Николай не спешил заключать сделку. Более чем когда-либо он ощущал, что его место в Санкт-Петербурге, среди реформаторов. Тайные собрания проводились все чаще у Кости, у Степана Покровского и особенно у Кондрата Рылеева. Отвергнув предложения Южного общества, члены Северного пытались выработать согласованную программу в собственной группе. Однако от дискуссии к дискуссии расхождения во мнениях усиливались. «Умеренные», сторонники Никиты Муравьева, отдавали предпочтение конституционной монархии, тогда как «решительные», поддерживавшие Рылеева, выступали за республику. Будто для того, чтобы усилить это замешательство, полковник Пестель недавно объявил о своей скорой поездке в Санкт-Петербург. Те, кто встречался с ним во время его последнего посещения столицы в мая 1824 года, говорили о нем, как о человеке необычайно здравомыслящем, влиятельном и расчетливом, без колебаний отстаивавшем идею цареубийства. Николаю было интересно встретиться с ним, но он боялся, что, будучи новичком в этом обществе, не может принимать участия в столь важном заседании. Тем сильнее была его радость, когда Костя передал ему приглашение Рылеева на следующее воскресенье, к семи часам вечера.

Здание Российско-Американской компании было расположено на берегу Мойки, неподалеку от Голубого моста. Окна, выходившие на улицы, были загорожены решетками. У входа Николай повстречался с Костей и Васей, которые пришли вместе. Передняя была завалена горой гражданских и военных одежд. Кивера и цилиндры выстроились в ряд на полке. В углу поблескивала прославленная сталь шашек, приставленных к стене. Обезумевший казачок Рылеева Филька даже не спросил имен у посетителей. Они вошли без доклада.

Николай, помнивший это жилище с маленькими и чистенькими комнатами, шторами белого муслина, канарейкой в клетке, горшочками с бальзамином на подоконниках и яркими холщовыми дорожками на полу, поначалу не узнал помещения. Двери между гостиной, кабинетом и столовой были сняты с петель. Вся ненужная мебель исчезла, уступив место большому столу, покрытому зеленой скатертью. Два десятка разрозненных столов упирались в стену. По меньшей мере половина членов общества, по-видимому, вынуждена будет стоять. Уже собралось так много народу, что пришлось открыть форточку, дабы избавиться от запаха табака. Пестель еще не приехал. Лица присутствующих были серьезны. Николай поздоровался с Рылеевым, который показался ему празднично одетым и нервным. Чтобы скрыть нетерпение, он заговорил с двумя молодыми людьми о пьесе Грибоедова «Горе от ума», которую находил великолепной, правда, царская цензура не позволяла публиковать ее. Заметив Николая, Рылеев воскликнул:

– Кстати, дорогой мой, известно ли вам, что наш замечательный поэт Пушкин, побывавший в ссылке на Юге, отослан на вынужденное проживание в имение своих родителей, что в Псковской губернии?

– Действительно, я слышал об этом.

– Значит, он ваш сосед.

– Очень дальний сосед.

– Тем не менее вы должны нанести ему визит. Он умирает от скуки в одиночестве!

– Как я его понимаю! – вздохнул Николай. – Если бы мог, я никогда не вернулся бы в провинцию!

И он с большим интересом продолжал наблюдать за происходящим вокруг. У окна Никита Муравьев – в парадной форме, бледное лицо, пожелтевшие глаза, мягкие белокурые волосы – доставал из кармана маленькие бумажки, прочитывал их, прятал опять, словно повторял урок. Убежденный монархист, автор конституции Северного общества, он должен был до тонкостей продумать свои доводы, противоречащие взглядам главы заговорщиков из Южного общества. Чтобы не мешать его размышлениям, Николай присоединился к группе, в которой громче всех звучал раскатистый голос Бестужева. Здесь обсуждали противоречия, влиявшие на характер Пестеля. Его отец, бывший генерал-губернатор Сибири, глупый, жестокий, самовлюбленный человек, к тому же взяточник, был разжалован и предан суду. Можно было подумать, что ради того, чтобы избавиться от воспоминания об этом провинциальном деспоте, нынешний руководитель Южного общества и избрал путь революции. Но у него было на кого равняться, и, проповедуя свободу, он оставался непримиримым полковником, приказывавшим наказывать солдат шпицрутенами за малейшие провинности по службе.

– Его полк состоит из автоматов! – сказал Бестужев. – Наш повелитель, а он знаток в таких делах, кажется, похвалил Пестеля, отметив высокую дисциплину его подразделений после смотра в Тульчине!

– Если бы царь знал, что обращается к заговорщику! – заметил Николай.

– Он наверняка узнал об этом потом!

– Это невозможно!

– Но это так, Николай Михайлович. Представьте себе, что император от своих агентов знает о наших тайных собраниях. Но имена подозреваемых успокаивают его. Почти все они офицеры, высокопоставленные чиновники или дворяне самого высокого происхождения. «От таких людей, – думает он, – не приходится ждать ничего плохого! Они не станут поднимать народ ради удовольствия потерять свои привилегии в этой авантюре!» Насколько Александр ощущает угрозу, когда слышит о солдатах, восставших против офицеров, настолько же бывает снисходителен к военным чинам, мечтающим о лучшем будущем для человечества!

– Ты тешишь себя иллюзиями, – сказал Рылеев, подходя к Бестужеву. – Александр – друг идеалистов всякого рода, это годилось в то время, когда он одобрял создание Библейского общества. Теперь эта ассоциация, в которую приходилось вступать, чтобы добиться быстрого продвижения по службе, распущена по указу ее бывшего покровителя. Все, что при ближайшем рассмотрении или издалека напоминает тайную организацию, вызывает его подозрения. Даже комитеты помощи пострадавшим от наводнения беспокоят его и вызывают неудовольствие. Стоит двоим людям поговорить между собой тихим голосом, это уже заговор, стоит солдату кашлянуть на параде, – это начало бунта, стоит прокричать «Ура» при проезде императора, это уже способ его освистать! Все эти воображаемые угрозы скрывают от него единственную подлинную опасность! Он не воспринимает нас такими, каковы мы есть на самом деле, потому что слишком доверяет своему воображению!

– Вернемся же к Пестелю, – вмешался другой заговорщик, – когда я впервые встретился с ним, то тут же подумал о Наполеоне.

– А я о Робеспьере, – вставил Бестужев.

– Какая ужасная мешанина! – заметил Николай, пытаясь рассмеяться. – Это обещает нам бурную дискуссию.

Прибыли другие гости, среди которых он узнал заговорщиков Кюхельбекера, Одоевского, Батенкова… Шум голосов становился оглушительным. На стене рабочего кабинета, выше голов, красовалась карта Америки. Русские поселения на Алеутских островах и берегах Тихого океана были отмечены маленькими красными флажками. Казалось невероятным, что подданные царя добрались до Калифорнии. Однако правительство Вашингтона уже протестовало против такой попытки колонизации и было вполне вероятно, что в Санкт-Петербурге министр Мордвинов согласится на компромисс, предполагающий разделение границ различных владений и провозглашающий свободу торговли. Николай размечтался. Он думал о своих соотечественниках, затерянных в этом диком краю. Конечно, возможность цивилизовать девственную землю опьяняла! Но и заговорщики тоже были первопроходцами! «Впервые в жизни, – задумался Николай, – я ощущаю, что испытывают люди в начале великого деяния». Волнение окружающих прервало ход его мыслей. Раздался шепот:

– Он идет!.. Подвиньтесь!.. Господа, прошу вас!..

Встав на цыпочки, Николай увидел, как вошел человек невысокого роста, в зеленом мундире пехотинца, с высоким красным воротником и эполетами старшего офицера. На его отекшем, бледном лице выделялись черные глаза, глубоко сидящие под изгибом бровей, взгляд был застывшим и властным. Его пухлые губы сжимались в презрительной улыбке. Редкие волосы были зачесаны вперед, на виски, по военной моде. Николай обратил внимание на награды пришедшего: орден Святой Анны, орден «За заслуги» и золотая шпага с надписью «За храбрость». Все отличительные признаки героя Отечественной войны! Что касается сходства с Наполеоном, то оно скорее было моральным, нежели физическим. Пестель пожал несколько рук, но отказался представляться всем.

– Вас слишком много, – сказал он, – знакомству не было бы конца!

Хозяин дома подвел его к столу заседаний. Тяжелая масляная лампа свисала с потолка. Самые важные персоны расселись вокруг зеленой скатерти, будто для начала карточной партии. Другие, в их числе Николай, остались стоять, прижавшись к стене. Никита Муравьев объявил, что заседание открыто, и предоставил слово руководителю Южного общества, полковнику Павлу Ивановичу Пестелю.

– Я снова приехал к вам, – сказал Пестель, – потому что мне представляется все более и более пагубным то обстоятельство, что наши два Союза, вдохновленные одним и тем же идеалом, не объединяют усилий, чтобы добиться его торжества. Со времени моего последнего приезда вы, должно быть, окончательно поняли, что разложение режима усугубляется. В тяжелых случаях врач уже не лечит, он ампутирует. Время полумер прошло. Мы не можем себе позволить с помощью конституции подправлять монархию. Нам нужна республика…

– Многие из нас думают, как и вы, – сказал Рылеев. – Но мы хотели бы знать, какими средствами вы надеетесь достичь результата?

– По приказу командиров армия восстанет и заставит царя отречься.

– Прекрасно, – отметил Бестужев. – Ну а потом?

– Потом мы вынудим Синод и Сенат издать указ о назначении временного правительства.

– А как вы поступите с царем? – спросил Никита Муравьев очень любезным тоном, будто интересовался делами какого-то близкого родственника гостя.

Глаза Пестеля под облысевшим лбом цвета слоновой кости засверкали. И он ответил резким тоном:

– Когда метут лестницу, то начинают сверху!

– Уточните вашу мысль.

– Я вам это уже сказал: с моей точки зрения, недостаточно удалить царя. Даже в ссылке он был бы опасен из-за сторонников, которые остались бы у него в стране. Надо очистить место. Только при мертвых царях создаются живые республики!

Все ожидали такого заявления. Однако оно поразило присутствующих как кощунственный крик в церкви. Лица окаменели в зеленоватых отсветах стола. Наступило продолжительное молчание. Николай, считавший себя революционером, почувствовал, что становится монархистом. Он с ужасом смотрел на того, кто осмелился говорить об убийстве своего государя. Несомненно, Пестель был существом иной породы по сравнению с заговорщиками Северного общества, политическая деятельность которых была окрашена поэзией, философией, человеколюбивыми грезами. Они были мечтателями, а он – человеком действия. Никита Муравьев вздохнул и сказал:

– Мои нравственные и религиозные убеждения не позволяют мне принять подобное предложение, Павел Иванович. Кстати, я убежден, что народ с ужасом восстанет против цареубийств. Не забудьте, что, с точки зрения нас, русских царей благословляет и вдохновляет сам Господь Бог!

Пестель, немец по происхождению, понял злой намек и парировал:

– Персидский шах тоже называет себя сыном Солнца и братом Луны. Поэтому вы относитесь с большим почтением к этому человеку?

– Не надо сравнивать…

– Но почему? Один самодержец стоит другого. Меняется только размер территории и форма короны. Я же утверждаю, что, видя, как легко убить царя, самые простые люди поймут, что его всемогущество покоится на огромной лжи!

– А члены императорской фамилии, какова будет их участь? – спросил Рылеев.

– Логически, мы должны были бы уничтожить также великих князей и великих княгинь, – ответил Пестель. – Пока у гидры остается хоть одна голова, она может укусить!

Он говорил так спокойно, будто доказывал теорему. Однако вокруг него распространялся смертельный холод.

– Вы призываете нас к бойне! – пробормотал кто-то.

– К чистке, – уточнил Пестель. – Чтобы обеспечить союз Южного общества с вашим, я готов на некоторые уступки в этом вопросе: так, например, я допускаю, что можно сохранить жизнь великим князьям и великим княгиням при условии, что они будут сосланы. Для осуществления этой операции я могу рассчитывать на содействие Кронштадтского флота.

– Это большая уступка с вашей стороны, – заметил Никита Муравьев, криво усмехнувшись.

– Да, – подтвердил Пестель. – Вам этого недостаточно?

Никита Муравьев отрицательно покачал головой.

– Хорошо! – продолжил Пестель. – Я предлагаю вам кое-что еще: убийство царя совершат мои люди. Вы не будете замешаны в заговор. Сохраните чистыми руки!

– А совесть?

– Ее отмыть легче, чем руки, в случае успеха! Разумеется, возложив на себя скверное дело, мы потребуем от вас гарантий. Если наше предложение о сотрудничестве вас устроит, то уже сейчас вы должны одобрить написанную мною конституцию и заверить нас, что другой не будет!

Никита Муравьев, чье самолюбие юриста было задето, ответил, что предпочитает конституцию, автором которой сам является. Даже последовал очень бурный обмен мнениями. Пестель, более резкий в своих нападках, очень скоро перешел к утверждению, что система его противника – это неумелое перекрашивание нынешнего режима.

– Моя конституция – черновой проект, который я готов подправить под давлением событий! – с раздражением сказал Никита Муравьев.

– На штурм существующих порядков не отправляются, вооружившись наброском! – воскликнул Пестель. – Имейте мужество заглянуть открытыми глазами в будущее. Мы должны проложить путь от полнейшего рабства к абсолютной свободе. У нас нет ничего, а мы хотим иметь все. Как вы думаете, почему я назвал свою конституцию «Русская правда»? Когда-нибудь все европейские народы, терпящие ненавистный гнет аристократии и денег, возьмут на вооружение эту «Русскую правду», чтобы уничтожить иго, которое их подавляет. Революция 1789 года была только французской, наша же будет мировой!

Некоторые из присутствующих зааплодировали.

– Кто, по-вашему, возглавит повстанческое движение? – спросил Рылеев.

– Ваше и наше руководство должны будут назначить диктатора, которому должны слепо подчиняться оба общества, – ответил Пестель.

– И этим диктатором станете вы?

Пестель пожал плечами:

– Не обязательно. Решение примет большинство. К тому же у меня есть серьезный недостаток, мешающий занять эту должность: нерусское имя!

Говоря это, он бросил полный ненависти взгляд на Никиту Муравьева, который сверялся со своими записями, ожидая новой нападки.

– Вовсе не обязательно носить русское имя, чтобы знать, в чем состоит благо отечества! – воскликнул высокий и худой Кюхельбекер. – Вы всегда сможете положить конец клевете, оставив власть, и, подобно Вашингтону, вернуться в ряды простых граждан!

– Сравнить Наполеона с Вашингтоном, какая бессмыслица! – прошептал Костя на ухо Николаю.

– В любом случае, – сказал Рылеев, – я полагаю, что временное правительство долго не продержится: год, самое большее – два…

– О нет! – возразил Пестель. – Нам понадобится не меньше десяти лет, чтобы ввести новый порядок.

– И этот новый порядок вы будете устанавливать силой?

Пестель рассмеялся, и в этом смехе прозвучали металлические нотки.