Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 59 страниц)

Софи равнодушно слушала предостережения трактирщика. Какими бы слабыми средствами она ни располагала, в ней все еще жила вера в то, что упорство помогает преодолеть все препятствия. Ей даже казалось, что любое заблуждение, если его придерживаться очень долго, обращается в истину. Проспер Рабуден после долгого сопротивления, наконец, сдался и пообещал устроить свидание с лейтенантом Кувшиновым.

Ради такого случая Софи выбирала туалет особенно тщательно. Надела, в конце концов, платье из органди цвета палых листьев, бутылочно-зеленый спенсер из гроденапля, сильно затянутый в талии, того же оттенка бархатную шляпку, а на плечи набросила красновато-коричневый с золотистым отливом барежевый палантин… Увидев ее принаряженной, хозяин постоялого двора даже вскрикнул, настолько был восхищен красотой соотечественницы. А она с удовольствием слушала комплименты: в это утро к ней вернулось уже совсем почти утерянное ощущение легкости во всем теле и спокойствия. Шуршание шелковой ткани, сопровождавшее каждый шаг Софи, напоминало ей о том, что она – женщина. Проспер Рабуден, поддерживая ее под руку, отправился провожать.

Каменный дворец, где размещалось местное отделение канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири, оказался куда просторнее и красивее губернаторского дворца. В большой прихожей толпились офицеры, лица у них были такие же серьезные и надменные, как у санкт-петербургских, зато мундиры скроены и пошиты гораздо хуже. Интересно, они все так громко говорят только потому, что генерал-губернатор в отъезде, или тут вообще так принято? Адъютант Лавинского принял Софи и Проспера Рабудена в светлом кабинете, на стене над его головой висела литография с изображением государя-императора Александра Павловича, от которого шли лучи, как от солнца, а вокруг него, словно цветы, гирляндой располагались в овалах портреты героев Отечественной войны 1812 года.

Лейтенант Кувшинов был молоденьким, свеженьким, с губками сердечком, но с большой плешью и светлыми бакенбардами, располагавшимися подобно полуостровам на его румяных щеках. История Софи привела его в необычайный восторг. Ей показалось даже, что офицер только и ждал случая насолить генералу Цейдлеру.

– Это честный, порядочный человек, – сказал Кувшинов по-французски, – но порой он несколько превышает свои полномочия, присваивая себе возможность решать вопросы, входящие исключительно в компетенцию генерал-губернатора. Придется нам как-нибудь помягче призвать его к порядку.

– Я ни за что на свете не хотела бы своим обращением к вам подвести кого бы то ни было и тем самым настроить против себя! – испугалась Софи.

– Но вы никого против себя и не настроите, мадам! – воскликнул лейтенант, потирая руки. – Наоборот, вы окажете услугу многим людям! А уж мой начальник, генерал Лавинский, просто весьма признателен вам будет за одно то, что обратились к нему. С настоящей минуты можете считать, что ваше дело улажено. Ах, до чего забавно! Вы себе и представить не можете, до чего все это забавно! Bы бы лучше это понимали, если бы дольше пробыли в Иркутске!..

Он одновременно ликовал и злорадствовал, он то хохотал, как ненормальный, то становился похож на воркующего голубка. Должно быть, дни, когда ему выпадало счастье впутаться в какую-нибудь очередную провинциальную интригу, казались Кувшинову самыми прекрасными в жизни. А Софи, глядя на него, никак не могла поверить, что после стольких треволнений все действительно уладилось и уладилось так быстро. Ну, почему, почему она не пришла сюда сразу как приехала!

– Месье, как мне благодарить вас! – воскликнула она.

Но он ответил, что только исполняет свой долг, и посоветовал использовать последние дни для закупок всего, что может понадобиться в Чите:

– Там, сударыня, вы не найдете ни иголок, ни ниток, ни тканей, ни утюга, ни кастрюль… ни-че-го!

– И сколько же у меня есть времени на то, чтобы собраться в дорогу?

– Думаю, не больше недели.

Она чуть не бросилась целовать его за такую приятную новость.

Каждый день после обеда Софи занималась обходом лавок. Покупки она складывала в углу комнаты, где громоздилась уже целая гора, а вечером старательно отмечала галочками в заранее составленном списке уже приобретенное. Нельзя было упустить ни одной мелочи – она, как юная новобрачная, намеревалась строить свой дом, чтобы вести в нем хозяйство, и это обстоятельство забавляло женщину, прожившую с мужем уже больше десяти лет. Но ведь она всегда любила строить…

На четвертый день после визита к Кувшинову Софи снова отправилась во дворец. Теперь адъютант генерал-губернатора Восточной Сибири принял ее уже не как просительницу, а как сообщницу: разве у них нет общего противника в лице иркутского губернатора?

– Все идет хорошо, – сказал лейтенант с улыбкой. – В связи с моим срочным запросом Цейдлер выпустил, наконец, из рук ваше досье. Я тут же извлек из него материал для благоприятного для вас рапорта генералу Лавинскому и направил этот рапорт ему. Ах, мадам, я способствую тому, чтобы вы как можно скорее покинули Иркутск, сознавая, что истинным наслаждением для всех нас было бы оставаться с вами здесь как можно дольше! Не окажете ли чести в следующее воскресенье прогуляться со мной после обеда в сквер – там состоится концерт?

У Софи не было ни малейшего желания появляться на людях с этим человеком, но она побоялась отказать Кувшинову, чтобы не обиделся: в ее положении нужен надежный союзник.

И лейтенант – воплощение элегантности! – заехал за ней к Просперу Рабудену ближе к вечеру.

В городском саду военный оркестр с большим пылом исполнял Глюка. В сдержанную размеренную музыку то и дело визгливо прорывались фальшивые ноты. Весь Иркутск собрался здесь. Сидели на жестких стульях: офицеры – сторонясь гражданских, те, в свою очередь, – стараясь держаться подальше от купцов. Софи заметила, что в одной семье мать и дочь часто были одеты в платья из одинаковой ткани.

Между двумя ударами тарелок лейтенант Кувшинов своим монотонным голосом рассказывал Софи о жизни в Иркутске и о своих надеждах на продвижение в интеллектуальном и административном плане. Соседи исподтишка поглядывали на них, должно быть, считая, что у адъютанта генерал-губернатора Восточной Сибири роман с этой приезжей, и Кувшинов явно гордился тем, что сумел внушить жителям города такую приятную для него иллюзию. В антракте, склонившись к француженке, лейтенант спросил, приняв таинственный вид:

– Почему бы вам после Читы не вернуться в Иркутск? Я прикажу оформить вам бумаги таким образом, чтобы вы могли свободно ездить куда вам вздумается.

Ей пришлось сдержаться, чтобы не поставить его на место резкими словами, и она начала мягко:

– Мне кажется, вы не совсем точно представляете себе цель моей поездки в Сибирь. Я собираюсь не навестить мужа, а остаться с ним навсегда.

– Вполне может быть, после того, как вы проведете там некоторое время, ваши намерения изменятся!

– Этого никогда не произойдет, месье!

– Ох, не зарекайтесь, мадам, не зарекайтесь. В Сибири не стоит вот так, с маху, принимать твердые решения. Даже если вы родились во Франции… А знаете ли вы, мадам, что у вас самые красивые ручки в мире?..

Софи ответила льстецу таким удивленным взглядом, что он этим первым комплиментом и ограничился, и, пока концерт не закончился, они обменивались только ничего не значащими фразами. Молодой женщине ужасно хотелось сказать спутнику какую-нибудь колкость, но она силилась улыбаться ему, он же пытался скрыть разочарование за притворной развязностью. Домой лейтенант провожал ее пешком, подхватывая под руку при малейшей неровности тротуара. «Господи, зачем я была с ним так нелюбезна! – корила себя Софи. – А вдруг он теперь станет делать мне назло, и я потеряю свой последний шанс?»

Расстались они у входа в трактир, соблюдая весь светский церемониал. Софи вошла и сразу же увидела Никиту, который поджидал ее в прихожей. Она с трудом узнала юношу: пока она ходила слушать музыку, Никита подстригся. От густой золотистой шевелюры остался лишь короткий ежик надо лбом и за ушами. Голова стала маленькой и глупо торчала на длинной мускулистой шее. С новой прической Никита стал похож на какого-нибудь крестьянина, возвращающегося с ярмарки… Ее это взбесило, а он понял и стал оправдываться:

– Но они же были слишком длинные, барыня, правда, слишком длинные…

Она в ответ только пожала плечами. И подумала: а почему, собственно, я так недовольна? В конце концов, какое значение в моей нынешней жизни могут иметь волосы Никиты?..

5

С каждым днем радужные надежды Софи на скорый отъезд в Читу таяли. Несмотря на заверения Кувшинова, она все чаще думала, что хотела выиграть время, а вместо того только запутала свои дела. Наконец, 8 сентября ей принесли от губернатора Иркутска приглашение явиться к нему. За двадцать минут до назначенного часа Софи уже была в приемной.

Генерал Цейдлер принял ее очень холодно, глядел свысока, держался чопорно. Из-под приспущенных век серые глаза сверкали, как стальной клинок, взгляд казался суровым. Она только сейчас правильно оценила всю степень риска, которому подвергала себя, оскорбив человека с такой гордыней. А губернатор, даже не предложив посетительнице сесть, сухо сказал:

– Вы сочли для себя возможным, мадам, перескочив через мою голову, обратиться непосредственно к генералу Лавинскому. Подобная неучтивость по отношению ко мне должна была бы обойтись вам дорого!..

– Я не хотела задеть вас, ваше превосходительство, даже не думала! – забормотала молодая женщина, чувствуя себя глубоко несчастной. – Но вы же знаете мое состояние, вы представляете мою тревогу, значит, понимаете: я не могла просто сидеть и ждать, пока дело решится, ну, и решила, что надо испробовать все варианты, и…

Губернатор перебил ее и произнес, четко выговаривая каждое слово:

– К счастью для вас, правила управления губернией – это одно, а капризы власть имущих – совсем другое. Отсюда вытекает, что вы имели причины, а следовательно, и право не соблюдать иерархию, нарушать – простите уж! – элементарные правила приличия! И я только что получил приказ – подчеркиваю это слово: приказ! – не чинить вам никаких препятствий и удовлетворить ваши требования.

В Софи все пело от счастья, в ней словно фейерверк взорвался, словно пробился к свету чистый родник.

– Благодарю вас, ваше превосходительство! – с пылом воскликнула она.

– Вам не меня следует благодарить, а генерала Лавинского. На вашей подорожной стоит его подпись – не моя.

– Когда же я могу уехать?

– Когда угодно. Вот ваши бумаги.

Цейдлер протянул ей паспорт и подорожную, скрепленную красной печатью.

– У вас остался еще паспорт моего слуги… – напомнила Софи, пряча документы в сумочку.

По безразличному лицу губернатора пробежала непонятная судорога. Две глубокие морщины пролегли от губ к подбородку.

– А его паспорт пока и останется у меня, – бросил он небрежно.

– Как это так? Почему?

– Потому, что я получил распоряжение только насчет вас лично, вот и повинуюсь приказу, выполняя все его пункты. И не просите, чтобы я полученный приказ нарушил!

Софи разозлилась.

– Но этот человек приехал со мной из Санкт-Петербурга! – закричала она. – Я не могу его тут бросить!

– Пожалуйста, мадам, не посвящайте меня в эти чисто личные подробности! – с иронией попросил генерал.

А она, прищурившись, вложила в свой взгляд столько ненависти, что даже векам стало больно! Однако чем больше Софи выходила из себя, тем более спокойным казался губернатор. Он, похоже, просто наслаждался местью, выкладывая заготовленные для посетительницы болезненные сюрпризы последовательно, один за другим, не торопясь.

– Я расскажу об этом генералу Лавинскому! – уже не сознавая, что говорит, пригрозила она.

– Конечно-конечно, у вас уже так хорошо получилось однажды, грех было бы не попробовать еще раз! – язвительно прошипел он в ответ. – Вот только, когда генерал вернется, я должен буду доложить ему о том, что освободил вашего слугу, как было обещано, несмотря на все совершенные им по отношению к моим людям бесчинства. Сомневаюсь, что, узнав, насколько серьезны проступки вашего слуги, генерал-губернатор Восточной Сибири после моего доклада снова примет вашу сторону.

Софи была побеждена, сломлена, унижена, и ей приходилось глотать свою обиду. Генерал Цейдлер улыбался, морщинки разбегались по всему его серому старческому лицу.

– Между нами говоря, – продолжал он, – напрасно вы так расстраиваетесь из-за подобных мелочей. Что такое крепостной? В Чите вы найдете себе сколько угодно слуг!

От этого циничного предложения, произнесенного все тем же холодным, бесстрастным тоном, мужество окончательно покинуло Софи. Цейдлер набросил на нее сеть, и при каждом движении она все больше запутывалась в ячейках.

– Ну, что ж, теперь, сударыня, мне остается лишь пожелать вам счастливого пути! – заключил губернатор Иркутска.

Выйдя от него, Софи сразу же, чуть ли не бегом, отправилась во дворец Лавинского, чтобы попросить помощи у его адъютанта. Кувшинов немедленно принял ее, и она поверила, что вот сейчас, одним только словом он сможет разогнать сгустившиеся над ней тучи. Однако, выслушав ее, лейтенант помрачнел.

– Да, – сказал он, – ошибка была совершена с самого начала: в докладе генералу Лавинскому я не упомянул вашего слугу, говорил лишь о вас. Но как можно было ожидать, что кто-то станет придираться к вам по всем возможным и невозможным пунктам! И боюсь, что теперь генерал Цейдлер, уже показавший себя человеком злопамятным, сделает все, чтобы помешать вам увезти слугу с собой…

– Но разве генерал Лавинский не может вмешаться?

– Генерал Лавинский уже вмешался в это дело – ради вас, но ради вашего крепостного… нет, тут генерал вряд ли станет вмешиваться. Это ведь значило бы оскорбить Цейдлера вторично… два раза подряд! А мы же еще не находимся в состоянии объявленной войны с иркутскими властями… Разумеется, я могу ошибаться. Если вы не слишком спешите, подождите здесь возвращения генерал-губернатора Восточной Сибири – господин Лавинский обещал прибыть недели через две, – ну, и расскажете ему сами о своих проблемах…

– Целых две недели!.. – в растерянности прошептала Софи.

Первая ее мысль была: я не имею права оставаться в Иркутске, потому что каждый час, отданный Никите, я краду у мужа. Как всадник, собирающий перед препятствием всю волю в кулак, чтобы передать ее лошади: мы возьмем этот барьер! – так и она пыталась призвать себе на помощь всю оставшуюся в запасе решимость, надеясь, что хватит мужества двинуться дальше в направлении Читы к Николя. Однако решимость эта угасла прежде, чем Софи нашла способ ее выразить. Теперь мысли крутились вокруг другого: этот парень приехал вслед за ней в такую глушь, в самое сердце Сибири, – так имеет ли она право не позаботиться о его судьбе? Все услуги, какие им были оказаны, все доказательства бесконечной преданности, какие он демонстрировал буквально каждый день, – разве они не заслуживают с ее стороны маленькой жертвы – всего лишь задержаться на несколько дней, чтобы помочь Никите выпутаться из затруднений? Вооружившись столь сильными оправданиями, Софи выдержала любопытный взгляд лейтенанта Кувшинова и, немножко все-таки покраснев, прошептала:

– Нет, я не могу уехать при таких обстоятельствах… Никита… мой слуга… проделал из-за меня такой долгий и трудный путь, и теперь я не могу бросить его на произвол судьбы… Это было бы… это было бы бесчеловечно!

– Но если документы вашего Никиты в порядке, – пожал плечами Кувшинов, – он всегда найдет работу в Иркутске. Что он умеет делать?

– Читать, писать, вести счета…

– Вот это да! – засмеялся лейтенант. – Надо же – какой образованный! Ну, и чего же вы боитесь-то тогда? Можете спокойно ехать дальше, даже и не думая ни о каких угрызениях совести. Бьюсь об заклад, не пройдет и недели, как ваш слуга устроится просто по-царски!

– О, нет… я не могу… уверяю вас, я… лучше мне подождать генерала Лавинского…

Кувшинов, покривив душой, понимающе улыбнулся посетительнице, но глаза его сверкнули, а нос заострился.

– Что ж, какова бы ни была причина вашего упорства, я благословляю судьбу за счастье, нам всем подаренное: вы остаетесь здесь!

Софи смутилась и, желая смягчить впечатление, вызванное ее решением, наверное, показавшимся лейтенанту более чем странным, произнесла:

– Но, конечно же, если я передумаю, то, в свою очередь, буду счастлива, если смогу рассчитывать на вашу поддержку!

– Безусловно, мадам, безусловно! Можете быть совершенно спокойны: что бы ни случилось, я не забуду о вашем протеже…

Он уклонился от прямого ответа, рассыпаясь в любезностях. Софи простилась с Кувшиновым, так и не обретя внутреннего равновесия. Как бы там это ни выглядело внешне, на самом-то деле она уходит несолоно хлебавши, и такой долгожданной подорожной ей теперь не хватает для полного счастья… Конечно, она страшно виновата перед мужем: в то время, как следует думать только о нем одном, без конца пережевывает проблему, не имеющую к Николя ровно никакого отношения. «Но ведь… но ведь, – убеждала себя Софи, идя по улице, – две недели промелькнут быстро, да и Лавинский может приехать раньше обещанного… да и Николя сейчас не страдает из-за моей задержки в пути, он ведь не знает даже, что я еду к нему…» Подумать только, всех этих препятствий не возникло бы, если бы ей хватило терпения дождаться, пока генерал Цейдлер дозреет до того, чтобы выпустить ее из Иркутска! Как всегда, она чересчур тороплива, чересчур своевольна, чересчур стремительна в решениях и поступках…

Едва оказавшись на постоялом дворе, она позвала к себе Никиту. Слуга явился в ту же минуту, и на лице его Софи прочитала такую надежду и такую признательность, что взволновалась и растрогалась. Она пристально смотрела на молодого человека и, ощущая, как ее заливает теплая волна удовольствия, понимала, что не способна с этим справиться. А поскольку хозяйка так и сидела молча, Никита забеспокоился и нерешительно спросил:

– Ну что, барыня? Новости оказались плохие?

– Нет, – пробормотала Софи. – Или, скорее, да… Дело в том, что я не смогла получить для тебя подорожную…

В ответ на удар только зрачки его чуть-чуть сузились.

– Но… – поспешно продолжили Софи, – но… ничего еще не решено окончательно… все может измениться… Все уладится, я уверена!..

Слова вылетали словно бы помимо ее воли, и она с ужасом сознавала, на какой встает опасный путь. А больше всего Софи поражало то, что она внезапно и с изумлением открыла в себе самой, в глубине собственной души: это было так, как если бы она, взглянув в зеркало, увидела в нем незнакомку с безумной улыбкой. Но она же еще может, может все переиначить, она еще способна убежать от Никиты, пока не стало слишком поздно! Надо только дать себе время подумать… Желая оттянуть решение, Софи принялась подробно рассказывать Никите о своем визите к Цейдлеру, о своем визите к Кувшинову… Когда повествование иссякло, он спросил:

– Так как же: дальше вы одна, что ли, поедете?

Софи протяжно вздохнула. И вдруг решение на самом деле сформировалось окончательно. Будущее зависит от настоящего, потому надо рубить сразу, наносить мгновенный и сильный удар – так рана потом быстрее заживет…

– Да, – ответила она.

Челюсти Никиты сжались. Видя его страдания, Софи испытала такой же укол в сердце, как в тот день, когда молодого человека, раненого, уложили на красные доски пола ее комнаты. И ведь она причинила ему это горе, она виновата в том, что юноше так больно, – горло от этой мысли сжалось, на глаза набежали слезы. Боясь, что нежность захлестнет ее и выплеснется через край, она быстро добавила:

– Но, поверь, у меня нет возможности поступить иначе!

– Я понимаю, барыня, – устало ответил Никита. – Когда вы едете?

– Завтра.

– Уже?!

– Да, Никита… – голос ее слабел, ответ был еле слышен. – Да… Путь до Читы такой долгий…

Жизнь на глазах покидала его… или, по крайней мере, сознание. Он будто спал наяву, глубоко погрузившись в свое горе. Казалось, он ничего не видит, не слышит, не понимает, где находится. Лицо его стало вдруг таким ненормально спокойным, что Софи испугалась:

– Никита! Лейтенант Кувшинов обещал мне, что сам о тебе позаботится! – воскликнула она с наигранной горячностью. – Вполне возможно, пройдет несколько дней – и ты отправишься за мной следом!

– Никто не позволит мне ехать за вами, барыня, вы отлично это знаете, – отозвался Никита. – И я больше не увижу вас – никогда, никогда…

Дурацкая слишком короткая стрижка делала его лицо совсем простецким, но безграничная безысходная любовь, смешанная со столь же безграничным и безысходным отчаянием, сделали бы честь любому аристократу. Почти готовая уступить чувству сострадания, вызванного такими глубокими и тонкими переживаниями молодого человека, Софи еле справилась с охватившим ее волнением, но все-таки нашла в себе силы приказать:

– Я запрещаю тебе говорить так, Никита! Слышишь: запрещаю! Что за глупости! Прежде всего надо подумать, что ты можешь делать в Иркутске, пока не оформят твои бумаги. Тебе нужно найти жилье, работу… Конечно, я оставлю тебе немного денег, чтобы ты не бедствовал в первые дни… Да, да! Не спорь, это необходимо!..

Она задохнулась, остановилась… Крутой поворот, которого она сама от себя потребовала, отобрал все силы. Сердце рвалось пополам. Ей казалось, будто она за какую-то ничтожную долю секунды едва не навлекла на них и сумела отвести грозившую им беду. И внезапно ощутила, что ее стесняет то, что она с Никитой наедине. Воздух между ними был раскален, насыщен электричеством. Даже предметы обстановки выглядели непривычно, угрожающе, все напоминало приближение грозы… Софи распахнула дверь и позвала Проспера Рабудена: надо же обсудить с хозяином постоялого двора детали ее отъезда! И, увидев в проеме его круглое бесхитростное лицо, испытала огромное облегчение. А трактирщик сразу же предложил, что оставит Никиту у себя:

– Он такой любезный, такой расторопный молодой человек! И чаевые у него будут немалые! Чего же еще лучше-то желать?

Софи притворилась, будто в восторге от этой идеи:

– Какая прекрасная мысль, месье! Никита, ты слышишь, как хорошо все устраивается?

Она преувеличивала свое восхищение – так делают, ухаживая за тяжело больным, который отказывается от «такого необыкновенно вкусного бульона», предлагая ему съесть «ну, хотя бы еще ложечку!..» Никита же по-прежнему ничего не слышал, ничего не видел, он молчал, очевидно, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри. Желая вытащить юношу из этого состояния, Софи попросила его посмотреть, готов ли к дороге тарантас. Но к каретнику, мастерская которого находилась рядом с почтовой станцией, они отправились вместе. Оказалось, что все в полном порядке: оси щедро смазаны, железные обода колес сверкают как новенькие… Никита с тоской рассматривал повозку, в которой должен был ехать навстречу судьбе он сам и которая завтра унесет Софи – одну-одинешеньку – в страну, откуда ей уже никогда не вернуться.

* * *

Назавтра, едва забрезжил рассвет, тарантас, запряженный тройкой, остановился перед постоялым двором. Вся челядь высыпала посмотреть на отъезд Софи. Она вскарабкалась в повозку и постаралась, насколько это было возможно, как-нибудь поудобнее устроиться между набитыми соломой мешками, прикрытыми материей. Никита вынес багаж и поставил его туда же, привязав веревками. Он молчал, стиснув зубы, был бледным, с красными глазами, дышал тяжело. С тех пор, как хозяйка объявила юноше о том, что уезжает одна, он предпринимал все усилия, чтобы держаться от нее подальше, закрыться в своей раковине – наверное, надеялся, что так страдания будут менее острыми. Проспер Рабуден принес соотечественнице провизию, чтобы не голодала в пути: в приготовленную для Софи корзину он положил три холодных цыпленка, хлеб, сало, сахар и несколько бутылок вина…

– Господи, как много! – воскликнула Софи. – Я же не в Америку еду все-таки!

– Откуда нам знать, что может случиться в дороге, – вздохнул трактирщик. – На станциях советую остерегаться людей, навязывающихся в попутчики. Если ямщик предложит поехать более коротким путем, отказывайтесь. И никогда не платите крупными ассигнациями…

Он продолжал давать советы, но Софи слушала его рассеянно: ей было куда важнее понять, что сейчас думает Никита, и потому она внимательно следила за каждым его движением. Этот парень был ее верным спутником в долгом пути, он чувствовал, когда она уставала, он знал все ее страхи, тревоги, надежды, он был ее защитником и ее подопечным… Ну, зачем так случилось, что ему потребовалось от нее нечто большее, чем доверие? Почему она не может сказать Никите, как ей самой тягостна эта разлука, не рискуя причинить ему еще больше мучений? Он был перед ней – живой и здоровый, такой сильный внешне и такой ранимый в душе… И ничего не было потеряно!.. А несколько минут спустя… Она не чувствовала себя способной ни отказаться, ни покориться… Ею овладела чуть ли не дурнота, в груди теснило… Ах, эти коротко остриженные светлые волосы Никиты, его высокие скулы, его сиренево-голубые непостижимые глаза…

– Ну, что, барыня, едем? – спросил ямщик.

Она вздрогнула. Никита поднял голову, его зрачки расширились, взгляд молодого человека излучал такую боль, такой ужас перед расставанием и такую нежность, что Софи физически ощущала, как все это волной накатывает на нее саму.

– Минуточку! – пробормотала она. – Я бы хотела посмотреть, не забыто ли что-нибудь в номере…

Кто-то из слуг Рабудена воспринял это как указание и кинулся исполнять. А она не знала, что бы сделать еще, лишь бы оттянуть время отъезда. Ей было невмочь отвести глаза от Никиты, и она с трудом выносила необходимость произносить слова прощания.

– Не волнуйтесь, мадам, вашему слуге будет хорошо у нас, – уловил ее настроение Проспер Рабуден. – Сначала он побудет в услужении у постояльцев, потом я приставлю его к кухне, а там, глядишь, и счета начнет вести…

С серого неба упало несколько капель. С Байкала подул холодный ветер, и у Софи сразу замерзли руки – пришлось сунуть их под медвежью шкуру. Вернулся слуга, сказал, что ничего в комнате не обнаружил. Больше никаких оправданий задержки не оставалось. Надо ехать. Ямщик перекрестился.

– До свидания, господин Рабуден! До свидания, Никита! – еле выговорила Софи.

– Храни вас Бог, барыня! – прошептал Никита и вдруг, жестом совершенного безумца, выхватил руку Софи из-под меховой полости и поднес к губам, обжигая горячим дыханием. Конюх, который стоял перед тройкой, отскочил в сторону, словно ему надо было пропустить катящуюся с гор лавину, и лошади двинулись с места, подгоняемые свистом и щелканьем кнута возницы. Оси, колеса, поперечные перемычки скрипели на каждой рытвине. В сердце Софи образовалась страшная пустота, и она обернулась назад. Там, вдали, стояла небольшая группа людей… кто-то из них махал ей вслед рукой… А чуть в стороне от этой группы – мужчина на голову выше остальных, широкоплечий, светлоголовый… Между ним, остающимся в городе, и ею, уезжавшей, убегавшей от него, еще существовала какая-то связь, но ниточка, их связывавшая, все натягивалась, натягивалась по мере того, как тарантас удалялся от постоялого двора, вот-вот разорвется… И вдруг Софи почувствовала свободу! Тарантас свернул за угол. Пока они ехали по городу, путешественница размышляла, и вырвал ее из раздумий только блеск Ангары – река оказалась совсем близко от тракта, она разлилась широко, хорошо были видны и каменистые острова, и черные леса, поднимавшиеся по откосам… и стаи ласточек, которые с криками летали над песчаными отмелями…