Текст книги "Свет праведных. Том 1. Декабристы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 59 страниц)

12

Едва коляска въехала в ворота Отрадного, как Софи захотела повернуть назад. В группе мужчин, толпившихся перед домом, она издалека разглядела тощую фигуру Седова. Если бы она знала, что он вернулся из Санкт-Петербурга, она бы не приехала. Скатываясь и подскакивая в грязи двора, коляска остановилась у крыльца. Седов помог Софи выйти. На нем были высокие запачканные грязью сапоги и красный жилет с медными пуговицами под черной бархатной курткой.

– Добро пожаловать, – приветствовал он ее подчеркнуто любезно. – Мария не ожидала вас, но будет в восторге от вашего приезда. Она, должно быть, в своей комнате. Я не провожаю вас…

Софи холодно ответила на его поклон и поднялась по ступенькам. Дом будто опустел. В помещении для прислуги крестьяне плакали, как на похоронах. Софи постучала в дверь спальни. Через секунду Мария была уже в ее объятиях, лицо молодой женщины казалось очень напряженным.

– Что происходит? – спросила Софи. – Вы выглядите взволнованной!

– Вы ничего не заметили на улице? – спросила Мария.

– Я встретила Владимира Карповича…

– Да, он приехал позавчера. А этих людей вы видели? Это покупатели…

– Чего?

– Крепостных, лошадей, скота. Мой муж решил продать то немногое, что у нас осталось. Мы сохраним для себя только дом, одну лошадь, двух коров, трех или четырех слуг. Я буду по-прежнему жить здесь с ребенком. А у Владимира Карповича появится маленькое жилище в Санкт-Петербурге, для работы. Время от времени муж будет навещать меня.

Софи была потрясена, но не решалась сказать об этом, боясь усугубить положение. В конце-то концов, возможно, Мария будет счастливее в этом деревенском уединении, нежели в Санкт-Петербурге, рядом с человеком, который не любит ее. Как бы то ни было, действия Седова были отвратительны: он ликвидировал все свое имущество, покидал жену и ребенка и убегал, прихватив деньги семьи.

– А вы не хотите уехать в Санкт-Петербург вместе с ним? – спросила Софи.

– Нет, – поспешно ответила Мария. – Я ненавижу город. Мне было бы скучно там. Я сказала об этом Владимиру Карповичу…

Из гордости она делала вид, что сама приняла решение, явно навязанное ей Седовым. С тех пор как Мария вышла замуж, она вот так и разрывалась между необходимостью признаться в своем отчаянном положении и стремлением доказать, что она счастлива. Плохенькое светло-сиреневое платье с голубыми оборками обтягивало ее талию и тяжелыми складками спадало на бедра. Мария подошла к окну.

– Посмотрите, – сказала она. – Это ужасно!..

Домашние слуги вереницей подходили к крытой повозке. Человек, купивший их наверняка для одного из местных помещиков, останавливал их по пути, заглядывал им под нос, ощупывал руку одного, открывал рот другого, вытирал пальцы о брюки и записывал имя на листе. Женщины удостаивались хлопка по заду. Все – и молодые, и старые – плакали. Они, должно быть, надели юбки одну на другую, потому что казались необъятными. Согнув плечи, крестьянки тащили тяжелые матерчатые тюки, откуда выглядывал то ковш, то ручка сковороды. Мария тихим голосом называла их имена:

– Матрена, Агафья, Евдокия, Анастасия…

На другой стороне двора перекупщики осматривали лошадей. Один из мужиков вывел за уздечку первое животное из строя и пустил рысью. Это была серая кобыла с блеклой шерстью и большой вялой головой. Чтобы заставить ее усилить прыть, Седов хлопал в ладоши, топал ногами, свистел. Лошадь испугалась, протащила немного конюха на корде, затем снова позволила ему править. Вторая лошадь оказалась не более ретивой. Еще две клячи, окруженные с обеих сторон, проскакали по кругу и вернулись на свое место, с трудом переводя дух от столь ничтожного напряжения. На лицах торговцев было написано разочарование. Так же как поступали с крепостными, они смотрели глаза, зубы, мускулатуру животных. Началось обсуждение. Седов размахивал руками и говорил с большой важностью, но Софи ничего не слышала сквозь толщу двойных рам.

В соседней комнате раздался писк младенца. Мария пошла за проснувшимся сыном. Он появился на руках у Меланьи, кормилицы в чепце, украшенном венчиком из стеклянных бусин и разноцветными лентами. Меланья была крупной молодой женщиной с большой грудью, розовой кожей и глазами как у телки. Пока она расстегивала свой корсаж, Софи положила ребенка к себе на колени. У него была абсолютно круглая головка, личико, как у крохотного зверька, и огромные карие глаза, излучающие свет и окутанные грезой. Выкручиваясь и пыхтя, он подчинялся какому-то внутреннему порыву. И вдруг улыбнулся Софи. Ее это удивило, как знак из иного мира, и она прошептала:

– Вы видели?

Кормилица взяла у нее ребенка. Он припал к пышной груди и начал сосать.

– Эта девица останется с вами, я полагаю? – спросила Софи по-французски.

– Да, – ответила Мария. – Я возьму ее себе, так же как Феклу, Пульхерию, Андрея…

Обе молодые женщины снова подошли к окну. Часть обоза уже двинулась с места. Повозки, перевозящие крепостных, катились впереди. Бородатые лица выглядывали сквозь проемы покрытия. Чья-то рука осенила крестным знамением тусклое воздушное пространство. Четыре лошади шли позади. Наконец проследовали две коровы, которых вел мальчишка в лохмотьях и с голыми ногами.

– Вот мы и стали еще беднее! – вздохнула Мария.

Ротик Сергея с одинаковыми интервалами издавал сосущий звук.

– Не так быстро, обжора! – рассмеялась кормилица.

В комнату вошел Седов. Он, видно, был доволен собой.

– С этим покончено, – сказал он. – Меня обобрали, как я и предполагал. Но теперь по крайней мере путь свободен!

Затем, увидев кормилицу, он покривился с отвращением, щелкнул пальцами, указав на дверь, и проворчал:

– Я терпеть не могу, когда выставляют грудь напоказ!

Испуганная кормилица пятясь вышла из комнаты. Он даже не взглянул на сына, которого она уносила. Глаза Марии потемнели от грусти. Она опустила голову. Седов повернулся к Софи и любезно сказал:

– Как жаль, что ваш муж не приехал с вами!

– Он в Санкт-Петербурге, – объяснила Софи.

– Ах вот как! Когда он уехал?

– В начале недели.

– Значит, наши пути перекрестились без нашего ведома! В последнее время люди в России много ездят. Наш государь подает нам пример. Какое необыкновенное путешествие для главы государства! Проехать по всей стране в такое время года! Спуститься на Юг! Проводить смотры, парады!.. У царя железное здоровье! Николай Михайлович находится в столице, без сомнения, по делам?

– Конечно, – ответила Софи.

– Если он задержится еще на несколько дней, я буду иметь удовольствие встретиться там с ним. В Отрадное я вернусь не очень скоро. Моя жена, должно быть, рассказала вам о наших планах.

– Да, – кивнула Софи.

Она хотела на этом остановиться. Но вызывающее поведение зятя раздражало ее. Не подумав, она спросила:

– Вы не испытываете угрызений совести, оставляя Марию одну с ребенком?

– Она не будет одна! – ответил он. – Как только я уеду, ее семья станет ближе к ней. Разве я не прав, полагая, что она всегда сможет рассчитывать на вас в случае нужды?

– Какую бы помощь я ни оказывала Мари, – возразила Софи, – я никогда не смогу заменить ей мужа! Она вышла замуж не для того, чтобы жить вдали от вас! И если родила вам ребенка, то не для того, чтобы растить его так, будто у него нет отца!

Черты лица у Седова заострились. Глаза сузились от ненависти. Четким голосом он произнес:

– Я не желал рождения этого ребенка!

Мария закрыла лицо руками. Разрываясь между желанием утешить молодую женщину и осадить Седова, озадаченная Софи на секунду смолкла. Затем гнев одержал над ней верх. Она забыла о всякой осторожности.

– Быть может, вы и брака вашего тоже не хотели? – сказала она.

– Хотел, – ответил Седов. – Но я ошибся.

– В чувствах или расчетах?

– И в том, и в другом.

Мария качнула головой, не размыкая пальцев, и простонала:

– Замолчите!..

Ни муж, ни невестка не услышали ее. Стоя друг против друга, они взглядом уничтожали противника.

– То, что вы сейчас сказали, возмутительно! – пробормотала она.

– Как будто вы об этом не догадывались! – воскликнул он, смеясь.

И, вновь обретя маску ярости, продолжил:

– Хватит притворяться! Наш союз, быть может, не удался. Но Мария и я пытаемся избежать самого худшего. Так не вмешивайтесь и не запутывайте все вашими советами. То, что здесь происходит, вас не касается!

– Нет, касается. Хотите вы этого или нет, но вы всегда найдете меня рядом с Марией, я буду помогать ей, защищать от человека, который избегает ответственности и забывает о своем долге!

При этих словах Седов вздохнул и встал, опершись спиной о дверь, будто для того, чтобы закрыть вход.

– Не думаете ли вы, что вам следует лучше присматривать за собственным мужем, вместо того чтобы критиковать чужого? – спросил он.

– Ваши инсинуации не трогают меня! – ответила Софи.

– Потому что пока это всего лишь намеки! Подождите, я уточню…

Мария издала отчаянный крик:

– Владимир, умоляю тебя!

Очевидно, она знала, какие откровения он собирался обнаружить. Эта мысль встревожила Софи. Отвращение охватило ее, будто она забрела в нечистое место. Взгляд ее остановился на золовке, сидевшей в слезах на краешке кровати, затем на двери, наполовину скрытой фигурой зятя в черных сапогах и красном жилете.

– Позвольте мне выйти! – сказала она.

– Неужели вы боитесь правды? – спросил Седов.

– Какой правды? Что бы вы ни сказали, я вам не поверю!

– Вот я и освободился от последних угрызений совести, – заявил он, склонившись перед Софи. – И тем не менее окажу вам еще одну услугу, порекомендовав сохранять бóльшую скромность, демонстрируя ваше семейное счастье. Ваше глупое тщеславие француженки больше не может обманываться. Слишком многим людям известно сегодня, что ваш муж не верен вам…

Оскорбление задело Софи, как пощечина. Она вздрогнула и сжала зубы. Ее высокомерное молчание лишь распалило ярость Седова. Раздвоенная вена набухла под кожей лба. Он прорычал:

– Вам это безразлично, быть может? Вы вообразили, что я выдумал эту историю из чувства мести?

– Вы – низкое существо! – с придыханием произнесла Софи. – Мне жаль Мари, связавшую свою судьбу с таким человеком, как вы!

– А вы радуетесь тому, что связали вашу судьбу с судьбой абсолютно честного человека, каковым и является Николай Михайлович? – надменно бросил он. – Тогда спросите у него из любопытства, что он делал с Дарьей Филипповной в так называемом китайском павильоне!

– Владимир, ты не имеешь права! – выкрикнула Мария, бросившись на него. – Ради Бога! Умоляю тебя!..

Она стучала своими слабенькими кулачками по груди мужа. Он грубо отстранил ее:

– Оставь меня, дуреха!

Мария упала в кресло и согнула спину. Софи пошла к двери твердой походкой. Перед ней расплывалось лицо Седова со ртом в центре, и он говорил, говорил:

– Прекрасно! Дарья Филипповна Волкова! Это общеизвестно!.. А ее сын, сын Вася, – лучший друг Николая Михайловича!.. Вася узнал обо всем из анонимного письма!.. Какой позор!.. Он не мог этого вынести!.. Его мать! Его родная мать!.. Подумать только!.. Они дрались на дуэли… Теперь вы убедились?..

Свернувшись в комок в своем кресле, Мария рыдала:

– Не слушайте его, Софи! Он хочет причинить вам боль! Это неправда! Не может быть правдой!..

– Как ты смеешь говорить, что это неправда? – заорал Седов.

И ударил жену. Совершая это действие, он отошел от двери. Софи распахнула одну створку и бросилась вон. Седов не побежал за ней.

Только в коляске она пришла в себя. Лошади мчались, разбрызгивая грязь из встречных луж. Николай и Дарья Филипповна! Подобный союз был настолько смешон, настолько чудовищен, что Софи отказывалась допустить такое. Это определенно клевета. Но в обвинениях Седова были пугающие подробности: китайский павильон, дуэль… Она вспомнила о визите к Дарье Филипповне в прошлом году, во время наводнения в Санкт-Петербурге. И, поразмыслив, засомневалась, ей показалось, что эта женщина была смущена и напугана во время ее приезда. В памяти возникли обрывки разговора. Она вновь увидела маленькую книжечку в зеленом кожаном переплете, лежавшую на столике: стихи Жуковского. Такой же томик, так же переплетенный, находился в библиотеке в Каштановке. Простое совпадение? Теперь ее поразило ужасное сомнение: не Николай ли преподнес этот сборник стихов Дарье Филипповне?

Сразу по приезде Софи поспешила в кабинет. К счастью, свекра там не было. С бьющимся сердцем она обошла стол и встала перед книжным шкафом. Все творения русских поэтов были расставлены на одной полке. Между двумя переплетенными томиками – маленькая пустота, темная ячейка. Сборника стихов Жуковского не хватало в собрании. Софи почувствовала, как что-то оборвалось у нее внутри. Как мог Николай изменить ей с этой пожилой, рыхлой и тяжелой женщиной, матерью его лучшего друга? С каких пор жили они во лжи? Кому стало известно об этой связи? Достаточно было Софи вспомнить последний разговор с мужем, ласку Николая в момент отъезда, его наставления, улыбку, поцелуй, и дыхание у нее перехватило из-за нахлынувшего отвращения. Все воспоминания о супружеской жизни были отравлены. Ей хотелось немедленно забыть обо всем, отмыться с головы до ног. Однако ее смятение не имело ничего общего с низменными приступами ревности. Больше всего ее мучила не измена Николая, но характер лжи, которой он окружил свою интригу. Задетая больше со стороны самолюбия, нежели любви, она не могла смириться с мыслью, что так долго доверяла человеку, который смеялся над нею! Он оказался не лучше Седова! И вдруг Софи стала думать обо всех русских с одинаковой неприязнью. Невозможно полагаться на этих людей. Порвать с Николаем, сжечь все корабли, вернуться во Францию… Софи уже не размышляла, она размахивала топором. Затем успокоилась. Неужели она перевернет всю свою жизнь из-за какой-то переставленной в другое место, подаренной или потерянной книги? Нужны другие доказательства перед тем, как принять столь важное решение. И эта дуэль, о которой говорил Седов…

Приближались шаги. Софи встала лицом к двери. Вошел Михаил Борисович.

– Уже вернулись? – спросил он с притворным добродушием.

Ему не нравилось, что сноха оставляет его на все послеобеденное время и ездит в Отрадное. Разбитая от усталости, она прислонилась к книжному шкафу. У нее больше не было иного друга, иной поддержки на свете, помимо этого человека с грубыми чертами лица и седеющими волосами. Софи сказала тихим голосом:

– Отец, вы знаете, что Николай дрался на дуэли?

Он застыл. Их разделял стол.

– Да, – ответил он.

И глаза его потухли, лицо отяжелело, будто под воздействием муки.

– Я узнал об этом случайно, незадолго до его отъезда, – продолжал он. – Конечно, он заставил меня пообещать, что я не расскажу вам об этом деле. Но поскольку вы уже в курсе…

– Он сказал вам, что Вася вызвал его?

– Он говорил мне о ссоре за карточным столом…

– И вы ему поверили?

Михаил Борисович не ответил. Он наслаждался первыми признаками победы. Нет, он не попался на удочку. И все по той простой причине, что собрал самые точные сведения на обеде у губернатора. В тот момент, когда Николай воображал, что убедил его, изложив по-своему причины дуэли, он уже знал, в чем было дело! О! Какое редкое удовольствие притворяться доверчивым перед лицом плохого лжеца! Слушая сына и притворяясь, что верит ему, он осуждал его с холодной ненавистью и спокойным презрением. Со времени того разговора он хранил в душе единственную надежду, что Софи когда-нибудь узнает правду. Он даже размышлял, как подтолкнуть ее на этот путь. И вот она, кажется, узнала все, и ему не пришлось упрекать себя в болтливости. Определенно, Бог был на его стороне в этом деле!

– Вы ничего не отвечаете! – продолжала Софи. – Вы боитесь причинить мне боль! Но если вы не поможете мне избавиться от сомнений, я вынуждена буду обратиться к кому-то другому. Этого вы хотите?

– Нет! – воскликнул он.

– Тогда говорите со мной откровенно. Вася из-за матери потребовал удовлетворения с помощью оружия? Николай был…

Она искала слова и, покраснев от стыда, закончила:

– Николай был любовником этой женщины?

Взрыв радости потряс голову Михаила Борисовича. «На этот раз все действительно кончено между ними!» – подумал он. И тем не менее сумел сохранить печаль на лице. Губы его, как бы сожалея, произнесли:

– Я не могу этого отрицать, Софи.

Она ждала такого ответа и все же растерялась. Ее поражение представилось Софи бесспорным и ослепило. Ноги у нее подкосились, Софи добрела до кресла, села и сжала плечи. Михаил Борисович пришел в восторг, увидев, как она красива в такой беспомощной позе. Он подумал о раненой птице, о задыхающейся козочке. Как мог Николай предпочесть толстую Дарью Филипповну этой молодой женщине, каждым движением подчеркивающей изящество своего тела, утонченность черт, жар души?

– Мой сын, – сказал он, – негодяй! Он никогда не будет взрослым! Навсегда останется безмозглым, легкомысленным, кривляющимся, бесполезным мальчишкой!.. Он не заслуживает такой несравненной женщины, как вы! Я презираю его за нанесенное вам оскорбление! Я бы отдал жизнь, чтобы искупить его ошибки! О Господи, если бы вы знали, что я испытываю в эту минуту!..

Склонившись над Софи, он смотрел ей в глаза таким умоляющим взглядом, что она была смущена. Какая разница между отцом и сыном! Разницы поколений недостаточно, чтобы объяснить, почему один из этих мужчин был образцом неверности, тогда как другой обладал таким благородством, постоянством и силой воли. Если к мужу Софи в основном относилась как старшая снисходительная сестра, при Михаиле Борисовиче она не могла забыть, что была прежде всего женщиной. Он поддерживал в ней ощущение, что она изящна и неповторима, изощрялся, убеждал Софи, что она центр мира, молодая женщина чувствовала себя растоптанной, униженной, потерянной, а он воздавал ей должное, восхищаясь.

– Все это ужасно! – вздохнула Софи. – Я сержусь на себя за легкомыслие, за свою неосмотрительность…

– Не говорите так! – перебил ее он. – Вы лишь усугубите свою боль!

Софи вскинула подбородок:

– У меня нет боли! Я испытываю отвращение!

Он схватил ее за руку. Она вздрогнула, и по жилам у нее расплылось тепло. Такая нежность, излившаяся на нее после пережитого стыда, вызывала желание плакать.

– Поверьте мне, – сказал Михаил Борисович, – ваш истинный смысл существования – здесь, посреди этой деревни, которую вы любите, в этом доме, который принадлежит вам. Отъезд Николая – хорошая вещь. Он увез с собою всю свою грязь, всю ложь! Чистое место! Мы не нуждаемся в нем, чтобы быть счастливыми!..

Он испугался, что зашел слишком далеко, и бросил беспокойный взгляд на сноху. Она, казалось, совсем ослабела. Да слышала ли она то, что он говорил? Дождливые сумерки окутывали кабинет. Михаил Борисович не осмеливался зажечь лампу. Отпустив руку Софи, он сел рядом с нею на стул и смиренно продолжил:

– Софи, Софи, вы меня понимаете, вы думаете так же, как я?

Она наклонила голову, не отвечая.

– Вы не сердитесь на меня за то зло, которое причинил вам мой сын?

Она отрицательно покачала головой.

– Вы останетесь здесь, что бы ни случилось?

– Да, – сказала она.

Софи встала и слабо добавила:

– Извините меня, батюшка, я поднимусь в свою комнату, мне нужно побыть одной.

Он проводил ее до двери, ступая совсем рядом, чтобы как можно дольше находиться в ее тепле. Затем, вернувшись в кабинет, сел в кресло, откуда она только что встала. И там сверхчеловеческое торжество охватило его, хотя одновременно нарастал страх по поводу того, что случится дальше.

13

Николай и Костя молча заканчивали обед в большой столовой, стены которой были обтянуты темной кожей. Двое слуг суетились вокруг них под присмотром Платона. Присутствие этих угодливых холопов раздражало Николая. Он жил у своего друга, ел всегда вместе с ним, но не обрел той беззаботности, которую ощущал во время предыдущего приезда. Несомненно это было связано с тем, что он беспокоился о жене! Уже было 27 ноября, а он так и не получил ответа на три письма, посланных Софи. Сегодня вечером он напишет ей опять. По совести, Николай задавался вопросом, зачем приехал в Санкт-Петербург. Напрасно он искал Седова по всему городу. Даже предположив, что повстречает этого человека, как он сможет доказать, что анонимное письмо действительно написано его рукой? На каком основании он бросил бы ему вызов, не спровоцировав нового скандала? Благоразумие требовало от него на время отказаться от расправы. С другой стороны, у Николая не возникло никакого желания вновь увидеть милую полячку. Он даже не заглянул в свой прежний дом. Дуэль закалила его душу, сделала серьезным. Он хотел посвятить себя целиком политике. Но политика, казалось, дремала. Отъезд императора в южные провинции для проведения смотров создал в Санкт-Петербурге нечто вроде перемирия между властью и заговорщиками. Наступила передышка. В России больше не было столицы. По некоторым неподтвержденным слухам, царь простудился и отдыхал в Таганроге. Императрица ухаживала за ним с необыкновенным вниманием. Князь Трубецкой привез эти новости из дворца четыре дня назад. Заговорщики не придали им никакого значения. Крепкий организм Александра очень скоро справится с болезнью.

Остатки фаршированного бекаса с орехами на тарелке перед Николаем были заменены фруктовым мармеладом под сметанным соусом. В его бокал налили вина – малаги. Он выпил глоток и вздохнул:

– Я здесь уже три недели! И каков результат, Боже мой?

Слуги, подав десерт, удалились за дверь. Остался один Платон, человек, пользовавшийся доверием.

– Надеюсь, ты как-никак предполагал, что Рылеев устроит революцию сразу после твоего приезда, лишь бы доставить тебе удовольствие! – сказал Костя.

– Нет, – согласился Николай. – Но, судя по твоим письмам, я все же ожидал, что наше общество бурлит, активно готовит войска к бою, раскинув сеть во всех казармах, всех административных частях… Однако ничего не изменилось со времени моего последнего приезда. Вы по-прежнему обсуждаете, какую конституцию следует выбрать для России и на каких условиях мы можем объединиться с Пестелем и южными заговорщиками. Уверяю тебя, ваша инертность обескураживает!

– Если бы ты прожил с нами весь год, – перебил его Костя, – ты лучше бы понял, какие трудности ожидают наше предприятие и что их можно избежать, лишь действуя медленно.

– Может быть! В любом случае, я решил уехать послезавтра.

Костя уронил вилку. Пристально глядя на Николая, нахмурив брови, он сказал:

– Уже? Ты ведь хотел остаться до 15 декабря!

– Я поразмыслил обо всем: это невозможно.

– Почему?

– Жена не поняла бы меня.

– Да что ты! Я уверен, она поймет! Она же знает, зачем ты находишься в Санкт-Петербурге! И одобряет тебя! Во всяком случае, до сих пор не проявляла нетерпения…

Николай в глубине души признал, что Костя прав. И эта мысль огорчила его. Он хотел бы, чтобы свобода, которой он сейчас пользовался, не обернулась для него охлаждением со стороны Софи. Как живет она в его отсутствие? А если супружеские отношения, обросшие тысячами привычек, тысячью разочарований, покрылись плесенью, побеждающей их любовь? Быть может, он сейчас теряет свою супругу? А вдруг она уже не будет рада снова увидеть его? Он испугался и посмотрел на своего друга так странно, что тот спросил:

– Что с тобой?

– Ничего, – ответил он, – я размышлял о моем возвращении. Надо заказать лошадей на почтовой станции.

Он приехал в Псков в наемной карете, без слуг.

– Друзья будут огорчены! – заметил Костя. – Побудь с нами еще неделю…

– Нет!

– Ты упрям, как осел! Неужели так влюблен в свою жену, что не можешь подождать?

Николай засмеялся, но невесело, и пробормотал: «Кажется, да!», и согласился выкурить маленькую сигару. Они вышли в гостиную. Поджав длинные ноги на груде турецких подушек, Костя, вытянув нос, взъерошив волосы, еще раз попытался переубедить друга:

– Предупреждаю тебя: чем сильнее ты заставишь ее скучать, тем радостнее будет ваша встреча. Торопя события, ты лишаешь себя возможности еще ближе привлечь ее!

– Ты рассуждаешь, как холостяк! – буркнул Николай.

– Почему же! Разве у супруги не то же восприятие любви, что у других женщин?

Николай зевнул, стряхнул пепел с кончика сигары в медную плошку и сказал:

– Любовника и любовницу связывает только любовь, а в жизни супружеской пары существует также дружба, взаимное доверие, уважение… Например, Софи и я…

Он не закончил фразы. В коридоре послышались торопливые шаги. Раздался лепет Платона:

– Подождите! Подождите хотя бы, пока я доложу о вас!..

Дверь открылась. На пороге появился Степан Покровский. Его румяное лицо побелело от мороза. Из-под очков блеснул полный трагизма взгляд. Он передохнул и произнес:

– Государь скончался!

Николай задрожал. Внешний мир померк, как и его собственные мысли. Вскочив на ноги, Костя спросил:

– Ты уверен?

– Абсолютно! – подтвердил Степан Покровский. – Новость только что обнародована! Он умер от лихорадки 19 ноября в Таганроге. Уже восемь дней Россия без царя! И никто об этом ничего не знал!..

Голова Николая склонилась на грудь. Умер победитель Наполеона! – подумал он. Умер полубог, который провел парад своих войск в Париже, на Елисейских полях! Он мысленно представил себе царя: в парадном мундире, грудь колесом, эполеты блещут, в треуголке, украшенной петушиными перьями и затеняющей его мраморное лицо; это воспоминание взволновало его, потому что напомнило о молодости. Как бы строго он ни осуждал Александра в последние годы его правления, он ничего не мог поделать с тем, что большая часть его души скорбила по поводу этой кончины, как будто перевернулась страница его собственной жизни.

– Кто наследует ему? – спросил он. – Его брат Константин, этот своенравный и невежественный зверь, которого поляки едва терпят как наместника?

– Ничего еще не решено, – ответил Степан Покровский. – Во дворце действительно все приносят присягу Константину. Но он находится в Варшаве. Неизвестно, примет ли он венец. Некоторые люди заявляют, что по завещанию почившего императора законным наследником будет великий князь Николай Павлович.

– Что?! – воскликнул Николай. – Но это же невозможно! Значит, очередность наследования будет нарушена?

– Может быть! Я надеюсь на это и опасаюсь одновременно!

– Какая путаница! – заметил Костя.

– Во всяком случае, – сказал Степан Покровский, – развитие событий может заставить нас принять главное решение. Рылеев ждет всех нас в восемь часов сегодня вечером. Вы придете?

– Конечно! – ответил Николай.

И он с леденящей ясностью понял, что уже не имеет права покинуть своих товарищей.

* * *

Приехав к Рылееву к восьми часам вечера, Николай и Костя обнаружили, что дом полон народу. На всех лицах запечатлелась значимость события. На пороге столовой Николай столкнулся с Васей Волковым. Здесь они впервые встретились после дуэли. Но нынешние обстоятельства были очень серьезны, и, вместо того чтобы повернуться спиной друг к другу, они обменялись благожелательным взглядом. Этот дружеский знак удивил Николая, и он покраснел от удовольствия. Но прежде чем успел произнести хоть слово, Вася Волков отошел от него. Еще погруженный в свои мысли, Николай увидел Рылеева, который сидел за круглым столом в группе офицеров. Он был бледен, лохмат, галстук плохо завязан, и что-то нервно обсуждал с двумя братьями – Николаем и Александром Бестужевыми. Вдруг он поднялся и уставился на дверь.

Высокий, худой, с очень длинным носом полковник гвардии вразвалку вошел в комнату. Кульмский железный крест покачивался на его впалой груди. На лице полковника, попорченном оспой, запечатлелось похоронное достоинство. Это был князь Трубецкой, один из главарей заговорщиков. Он приехал из дворца со свежими новостями. Все замолчали, чтобы выслушать его.

– Друзья мои, – начал он, – то, что я увидел при дворе, оставило у меня ощущение глубокого, непоправимого замешательства. Императорская фамилия находилась в дворцовой часовне и молилась за выздоровление Александра, когда пришло сообщение о его кончине. Императрица-мать упала в обморок, а Великий князь Николай со стремительностью, которая вам известна, тут же присягнул своему старшему брату Константину. Он потребовал той же присяги от нескольких присутствующих лиц и внутренней дворцовой гвардии.

– Из какого полка были гвардейцы? – спросил Рылеев.

– Преображенского.

– Они никак не противились присяге?

– Да! Некоторые из них говорили, что их даже не оповестили о болезни императора и что, быть может, весть о кончине – ложная. Понадобилось личное вмешательство Великого князя, чтобы убедить их. Я наблюдал эту сцену собственными глазами. После этого Николай Павлович тут же послал приказы в гарнизон и поздравительное письмо Великому князю Константину в Варшаву с выражением покорности. Когда императрица-мать пришла в себя, по свидетельству очевидцев, она воскликнула: «Николай, что вы наделали? Разве вы не знаете, что существует другой документ, назначающий наследником вас!» А он якобы ответил: «Если такой документ и существует, то мне он неизвестен, и никто в моем окружении о нем не знает. Пока не доказано обратное, мой старший брат должен наследовать Александру. Так будь что будет!» Его приближенные потрясены. По общему мнению, Константин не захочет принять престол. В этом случае нас ожидают времена междуцарствия…

– Идеальные условия для революции! – заметил Степан Покровский.

Взгляды обратились к Рылееву, который снова сел и задумчиво разглядывал свои руки.

– Нужно еще иметь силы, чтобы сделать это! – сказал он.

Николай Бестужев в мундире морского офицера выпрямился во весь рост:

– Не хочешь ли ты сказать, что мы не готовы?

Поскольку Рылеев молчал, он продолжил:

– Я слышал, как ты всегда утверждал, что смерть императора послужит сигналом к восстанию. И вот тебе преподносят эту новость на серебряном блюде! К тому же тебе сообщают, что наследник еще не назначен! И вместо того, чтобы радоваться этому, ты подавлен, растерян, не знаешь, что предпринять!..

Александр Бестужев, штабс-капитан, редактор и издатель альманаха «Полярная звезда», поддержал брата:

– Он прав! Объяснись же, прошу тебя! Неужели ты нас обманывал, рассказывая о мощи нашей организации?

– Я сам обманывался! – вздохнул Рылеев. – Когда рассуждаешь впустую, все кажется возможным. Но при столкновении с реальными событиями миражи рассеиваются. У нас нет плана борьбы, нет надежных войск, наши обязанности, и у одних, и у других, нечетко определены. Действовать в подобных условиях было бы безумием!..

Он уткнулся лбом в ладони. Плечи его согнулись.

– Я у всех вас прошу прощения, – добавил он глухим голосом.

– Вам надо просить у нас прощения! – воскликнул Николай, потрясенный видом этого замечательного человека, согнувшегося под тяжестью угрызений совести. – Главное – согласовать наши усилия с возможностями, которыми мы располагаем. Даже незначительное, даже ограниченное наше вмешательство может положительно повлиять на ход вещей…