Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

Тамбура – род примитивной лиры. Этот инструмент всегда с ними, куда бы ни забросила их судьба. В глубине Аравии, по ту сторону йеменских гор, в бесплодных пустынях, на фелюгах, что поднимаются вверх по Персидскому заливу или блуждают среди архипелагов Красного моря, – повсюду раздается странная заунывная мелодия, исполняемая на пяти кишечных струнах, неизменная, как предание, на протяжении тысячелетий.

Здесь, в пустыне, среди обугленных камней, у подножия потухших вулканов, эти ностальгические песни подобны молитве, которую люди со звероподобными лицами и душою ребенка возносят к языческим божествам своей затерявшейся вдали родины.

Я иду к ним в надежде нанять ныряльщиков, многие меня знают, они встречали меня в Джибути или в море. Но они не слишком-то доверяют моим познаниям в области добычи жемчуга. Необходимо прежде всего знать благоприятные для ловли места в зависимости от погоды и времени года, и мне предстоит овладеть этой премудрой наукой.

Старый суданец-накуда охотно вступает в разговор со мной и объясняет основные правила выбора подходящих глубин. Он рассказывает об опасностях, что таят в себе острова Фарасан и даже острова, расположенные дальше других в открытом море и входящие в состав архипелага Дахлак, где, несмотря на протекцию итальянцев, распространено пиратство. Я начинаю понимать, что эта простая на первый взгляд затея – отправиться на ловлю жемчуга – на самом деле чревата осложнениями.

Теперь я вижу, что моя команда, состоящая из людей, получающих ежемесячное жалованье, – нелепость. И я решаю поступить так, как поступают на всех рыбачьих фелюгах. В этих широтах новшества в подобных делах часто приводят к губительным последствиям.

Судно, предназначенное для ловли жемчуга, принадлежит владельцу, который сам редко выходит в море. У него есть накуда и серинж, то есть капитан и агент (представитель). В зависимости от водоизмещения корабля набирают определенное число ныряльщиков: на принадлежащих им пирогах (хури) они отправляются в плавание за жемчугом командами по два-три человека.

Как правило, судно водоизмещением десять тонн принимает на борт до шести пирог, что составляет примерно пятнадцать человек плюс два или три мальчишки, пекущих хлеб из дурра и занятых приготовлением пищи.

Судовладелец обеспечивает экспедицию продуктами; в рацион входят дурра, рис, иногда масло, в том числе жидкое, непременно табачные листья для жевания. Последний пункт очень важен, так как судно без табака недееспособно: в этом случае весь его экипаж пребывает в состоянии «карман», то есть в столь угнетенном расположении духа, что утрачивает всякую способность к каким-либо действиям. Затем каждой из команд судовладелец выдает небольшую сумму денег на содержание семей, дожидающихся возвращения ловцов жемчуга на берегу.

Этот долг связывает незадачливого ныряльщика по рукам и по ногам и ставит его в полную зависимость от своего хозяина, превращая его чуть ли не в раба.

Все команды работают вместе, и по завершении ловли сперва возмещаются авансы, выданные судовладельцем, а затем добыча распределяется следующим образом: треть выплачивается членам экипажа судна; две части отдают накуде; одна часть идет серинжу.

Кроме того, каждый из людей получает вдобавок еще что-нибудь.

Но прежде чем приступить к дележу, надо жемчуг продать. Для занимающихся ловлей бильбиля имеют ценность лишь жемчужины, поскольку сами раковины ничего не стоят. Те же, кто добывает жемчужницы, называемые там садафами, торгуют перламутром.

Пакет с жемчужинами, добытыми сообща, заворачивают по традиции в красную тряпку. Накуда, серинж и представитель ныряльщиков уходят, чтобы предложить улов посредникам и. покупателям. В нашем районе такое путешествие начинается в Массауа, затем продолжается у великого Саида Али, о котором я расскажу, когда речь пойдет о Дахлаке; далее маршрут пролегает через Меди, Джизан и заканчивается в Адене. Все полученные предложения суммируются и выводится средняя цена, определяющая истинную стоимость данной партии жемчуга.

Так должно было бы быть, однако в действительности все происходит иначе: накуда и серинж договариваются между собой, затем подкупают представителя ныряльщиков с тем, чтобы он объявил цену, самое большее равную половине реальной стоимости товара.

Потом они возвращаются на то место, где была оставлена фелюга с экипажем, ожидающим результатов переговоров. Следуют жалобы на мизерные цены и на суровые времена; однако необходимо срочно возместить расходы судовладельца, так как в отсутствие ловцов жемчуга ему пришлось выдать дополнительные суммы денег их женам.

Наконец серинж покупает жемчуг, то есть дает расписку ныряльщикам в том, что их долги погашены, прибавляя к этому из милости несколько талеров. И дело сделано: в очередной раз тот, кто с таким трудом и риском для своей жизни вырвал из морских недр эти богатства, остался ни с чем. Ему приходится лишь снова приняться за работу, если он не хочет умереть с голоду.

Но поскольку всякое действие вызывает противодействие, ныряльщики порой пытаются привлечь судьбу на свою сторону.

Как я уже сказал, жемчуг добывают с пирог, на которых находятся по два-три человека; если позволяет погода, они уходят в море утром и возвращаются на борт судна с добычей уже вечером. Когда приплывают назад все ныряльщики, приступают к вскрытию раковин. Это своего рода азартная игра; настоящая страсть, не позволяющая суданцам оставить свое ремесло, подобно тому, как ставки удерживают игроков за столиком для игры в баккара.

Какая буря эмоций сопровождает вскрытие каждой раковины! Что там внутри? Человек, открывающий двустворчатые раковины, раздавливает своими пальцами моллюска, чья плоть может содержать известковые цисты, коими являются драгоценные жемчужины. И как радуются ловцы, когда она, поблескивая, показывается из клейкой мякоти! Каждый уверяет, что это та устрица[22]22
  Широко распространенный термин «устрица» неточен. Имеется в виду двустворчатая раковина. Однако для удобства я буду пользоваться этим термином. (Примеч. авт.)


[Закрыть], которую выловил именно он. Порой вспыхивают ожесточенные споры, единственная их цель состоит, правда, в том, чтобы отстоять свою честь и продемонстрировать, что ты баловень судьбы (носиб), поскольку вся добыча принадлежит всем. Поэтому надо быть на редкость совестливым человеком, чтобы, находясь в одиночестве на отдаленном рифе, не поддаться искушению вскрыть тут же, в лодке, часть улова и не оставить ее себе. Подобное мошенничество карается сурово, уличенному в нем навсегда объявляется бойкот, тем самым он лишается возможности быть нанятым на судно. Провинившийся становится тогда одним из тех одиночек, которые живут на побережье, питаясь рыбой и раковинами, и выходят в море на своей хури, надеясь на то, что фортуна будет к ним благосклонна.

Они совершают многодневные плавания, сидя на веслах в хрупкой лодке, чтобы добраться до мест, изобилующих жемчугом.

Чаще всего они гибнут: ловца либо опрокидывает мощный порыв ветра, либо он становится добычей акул, когда ныряет вблизи отдаленных островов. Его уцелевший товарищ, оставшись один, уже не в силах преодолеть расстояние, отделяющее его от источника пресной воды, так как одного гребца недостаточно для такого долгого путешествия, и он тоже гибнет.

Однажды я повстречал в море дрейфующую хури, на которую указали мне стаи хищных птиц, круживших вдали над каким-то судном. Труп без глаз, со вспоротым ударами клюва животом, разлагался на палубе рядом с опустошенной таникой (незадачливый ловец умер в мучениях – от жажды); и неразлучная тамбура, на которой, возможно, умирающий в последний раз воскресил в памяти свой родной лес, покачивалась в мутной воде, наполнившей бедственную лодку.

Однако искушение бывает слишком велико, и в один прекрасный день оба члена команды решают испытать судьбу; оба они всецело зависят друг от друга, их связывает повседневная борьба за жизнь; один, сидя на корме, гребет не спеша, другой, опустив голову в ящик, снабженный стеклом и удерживаемый на уровне воды, всматривается в дно. Стоит ему увидеть устрицу, как он ныряет за ней, а оставленный им ящик, покачивающийся на поверхности, тут же подхватывает напарник. Он следит за перемещениями своего товарища, чтобы в случае опасности прийти к нему на помощь. Вооруженный железным прутом длиной в три метра, своего рода пикой, он готов в любой момент нанести удар по внезапно появившемуся врагу, будь то акула или другая хищная рыба.

Ныряльщик плохо видит в воде, несмотря на ее прозрачность: глаза человека не приспособлены к такой преломляемой среде. Он видит так, как если бы хрусталика не существовало вовсе, обретая необыкновенную дальнозоркость: все вокруг расплывчато, лишено четких контуров. И наоборот, наблюдатель, оставшийся наверху, четко различает предметы на глубине, словно глядит сквозь стекло аквариума.

Ныряльщику угрожает еще одна опасность, и это происходит довольно часто: он может стать жертвой крупного моллюска. Есть места, где этих раковин столько, что они соприкасаются друг с другом; створки их приоткрыты, и внутрь поступает насыщенная планктоном вода; солнце освещает их внутреннюю мантию, которая как бы фосфоресцирует, отбрасывая зеленые, желтые, красные или фиолетовые отсветы. Если по неосторожности нога или рука ныряльщика попадет в эту отверстую пасть, то створки с силой захлопнутся, как тиски, ломая кости. И напарнику придется тогда также нырять на глубину, прихватив с собой здоровенный нож, чтобы обрубить связку, с помощью которой огромная раковина прикреплена к скале.

Понятно, что обоих людей связывают прочные узы братства, ибо они доверили друг другу собственные жизни.

Когда удается добыть красивую жемчужину, ее прячут. И тут-то и начинаются все сложности, ведь жемчуг надо продать. Часто проходит много времени, прежде чем сообщникам удается сбыть добычу, и почти всегда, подстегиваемые страхом, они продают ее за ничтожную сумму.

Что делает подобное мошенничество достаточно редким явлением, так это суеверие простодушных людей, страшащихся гнева небес, ведь прежде, чем приступить к вскрытию устриц, они произносят молитву. Эта молитва, «Фатиха», предполагает клятву в том, что никто не утаит ниспосланных свыше даров. Обычно провинившиеся начинают нервничать, и это не ускользает от опытного глаза серинжа. Что касается судовладельцев, то им неведомы суеверные страхи, и они безжалостно грабят этих несчастных.

Старый накуда советует мне отправиться в Массауа, где будет легче набрать команды ныряльщиков, а затем приступить к ловле у островов Дахлак, расположенных напротив.

С помощью доктора я нахожу вполне приличный рей, способный заменить тот, которого мы лишились. Появляется и возможность починить наш такелаж, а также пополнить запасы продовольствия.

Это первое знакомство с Красным морем уже потребовало немалых финансовых затрат. Если так пойдет и дальше, я долго не продержусь.

Ясным и ветреным утром мы вновь, после двухдневной остановки, выходим в море. Ветреная погода – норма для Асэба. Мистраль, которым так гордятся марсельцы, показался бы безобидным ветерком в сравнении с этим юго-восточным муссоном, обрушивающимся на Красное море, согласно своему привычному направлению, в течение всей зимы. Меня мало беспокоит его сила, так как до самого Массауа он будет для нас попутным: ветер, дующий в корму, превращает плавание в сплошное удовольствие.

Однако мне советовали переждать, ибо после двухдневного относительного затишья муссон будет необычайно мощным, тогда как через три дня он исчерпает свою ярость. Однако я хочу поскорее увидеть Красное море, где все для меня тайна.

Следя за маршрутом по карте, я плыву вдоль берега, на расстоянии двух-трех миль от него, и мимо нас быстро проносятся причудливые декорации, которые не могли бы возникнуть и в самом богатом воображении.

Однако волны огромны. Разбиваясь в пену, они то и дело захлестывают нас. Сохраняя высокую скорость благодаря достаточно мощным парусам, мне удается избежать затопления судна с кормы.

Из предосторожности я решаю провести ночь под прикрытием островов Ханиш, образующих гористый барьер высотой шестьсот метров, который протянулся на двадцать километров поперек Красного моря, затем, взяв курс норд, я плыву в открытое море.

Впереди над горизонтом вырастают высокие скалы, имеющие в основании ширину двести-триста метров, с абсолютно белыми, словно покрытыми снегом, вершинами. Это гуано, птичий помет. Я проплываю всего в нескольких метрах от скал – их пики отвесно обрываются в море, глубина которого здесь более пятисот метров.

Мириады морских птиц с длинными черными крыльями вихрем взмывают в воздух. С наветренной стороны море как бы взрывается, обрушиваясь на вертикальную стену, вдруг вставшую на его пути, и ветер подбрасывает вверх громадные снопы пены.

Что за гора с острыми вершинами погрузилась там в пучину? Ее последние, еще возвышающиеся над водой пики, кажется, продолжают вести отчаянную борьбу, пытаясь воспрянуть навстречу солнцу и ветру. Их семь, они отстоят далеко один от другого, но все их видишь одновременно, когда находишься в середине. Туземцы называют эти вершины братьями; три из них плоские, они поднялись над уровнем моря на высоту двадцать метров. На них нет никакой растительности, потому что даже высота не спасает их от соленых морских брызг.

В редкие дни затишья высадившиеся с фелюг люди собирают птичий помет, накопившийся на вершине за века и подчас образующий слой толщиной более одного метра, а также соль, выпадающую на плоских островах в результате испарения водяной пыли.

Эти скалы, затерянные в морском просторе, лишенные какой бы то ни было полоски берега, торчат из воды, словно изможденные, на последнем издыхании пловцы, создавая впечатление непрекращающейся смертельной схватки.

Грохот прибоя стихает по мере того, как я удаляюсь от этого места; теперь уже до моего слуха доносятся лишь глухие и редкие, подобные далекой канонаде, удары, затем все пространство заполняет свист ветра в снастях и шум катящихся вокруг судна волн. Постепенно розовые и белые купола семи братьев, оставшихся за кормой, опускаясь все ниже, уходят за горизонт, который вновь окружает меня своим одиночеством.

Пополудни на севере прямо по курсу появляются фиолетовые островки; они вырастают и сливаются друг с другом: это вулканическая гряда Большого Ханиша. Мы доплываем до нее через пару часов.

Вскоре над морем возникают большие белые фонтанчики, издали похожие на испарения. Но нет, это подводные скалы, пики затонувших гор, им, однако, не удалось подняться выше, и они остались на двухметровой глубине. Море как бы мстит за эту неудавшуюся попытку вызволения из плена. Оно с яростной силой обрушивается на затопленные гребни, которые то и дело проглядывают в ложбинках между валами, подобные черным и блестящим чудовищам; затем масса воды вновь смыкается над ними и взмывает вверх белым снопом. Я вздрагиваю при мысли о том, что может случиться с судном, сбившимся ночью с курса и оказавшимся в этих местах. Увы! Такое бывало, но никто не рассказал о кораблекрушении, ибо на подступах к этим скалам огромная глубина, а водоворот, возникающий благодаря сильному ветру, поглощает все, что плавает на поверхности, чтобы отдать добычу лишь в нескольких милях ниже по течению.

Я осмеливаюсь пройти менее чем в полукабельтове от рифов – настолько непривычно для меня это зрелище. Впрочем, попутно нам удается, и довольно успешно, заняться рыбной ловлей, бросив лесу за корму; мы вытаскиваем одного за другим здоровенных тунцов и других хищных рыб весом более двадцати килограммов.

Эти чудовища облюбовали здешние места, где грохот волн и сила течения облегчают рыбакам их задачу. Некоторые из рыб, длиной не более метра, имеют зато такую огромную пасть, что способны заглотнуть голову человека.

Впрочем, в желудках у них мы обнаруживаем целых рыб весом более трех фунтов.

В пути попадается и множество других опасных скал, скрывающихся под водой на приличной глубине, так что волны не разлетаются над ними в брызгах пены, но дыбятся и образуют грозные круги.

Однако гора Ханиш по-прежнему увеличивается в размерах; уж кто-кто, а она одержала верх над стихией моря. На подступах к ней, прямо перед тобой, словно стена, вырастает вулканический гребень. Это остатки черной лавы с красноватыми конусообразными ямками, вроде кратеров. Такое ощущение, будто находишься на планете, которая только формируется, в эпоху, когда жизнь на ней еще не возникла. В море не видно ни одного паруса, а на большом острове, состоящем из железных пород и лавы, ничто не обнаруживает присутствия живых существ.

Широкие реки черной лавы спускаются с вершин и растекаются по белым и узким песчаным пляжам, прежде чем низвергнуться в море. Эти белые пляжи контрастируют с черным и темно-красным фоном. Каково его происхождение? Приглядевшись, понимаешь, что это мадрепоровая пыль: прибой разрушает прибрежные кораллы и выбрасывает их обломки в виде измельченной и перетертой взвеси.

Мы огибаем западную косу большого острова Ханиш и обнаруживаем за этим защитным валом спокойное море. Однако необычайно сильные шквалы ветра обрушиваются с высот, нависающих над нами; стремительный вихрь приближается у тебя на глазах, срывая с поверхности моря водяную пыль. Приходится убирать парус, иначе или снесет мачту, или опрокинет корабль. Эти опасные шквалы заставляют меня чуть отойти в открытое море, чтобы достичь якорной стоянки. Оказавшись напротив белого пляжа, указывающего на ее расположение, я как можно точнее беру курс прямо на нее. При таком курсе шквалистый ветер, дующий с горы, менее опасен, ибо мы успеваем встретить его, рискуя самое большее разрывом паруса.

Приходится закрепить якорь на суше – настолько круто обрывается дно. Метрах в десяти от берега глубина достигает уже более полусотни метров, а дальше начинаются мрачные бездны, но у нас нет лота. Море очень спокойное, ленивый прибой через большие промежутки времени накатывает на песок. Однако два-три раза в минуту налетает шквал ветра, затихающий уже через несколько секунд.

Кажется, что мачта не выдержит его натиска, и воздух наполняет оглушительный свист. Затем наступает полная тишина.

Я нахожусь под глубоким впечатлением от фантастического ландшафта, раскинувшегося перед моими глазами. Огромный конус высотой в несколько сотен метров подавляет; он окружен полями, усеянными обломками вулканических пород и ощетинившимися неровными шпилями. Эту черноту пересекают белые прожилки, образуемые редкими здесь ливнями, когда поднятый ветром до самых вершин коралловый песок стекает вниз вместе с потоками воды. Виднеется несколько пальм причудливых форм, распростерших свои разветвленные длани над этой безлюдной природой.

Ветер, от которого мы защищены, не унимается в вершинах, проносясь над этим хаосом. До нас доносится что-то вроде храпа, в котором различимы сдавленные свисты. Это поистине самая страшная музыка, какую только можно вообразить для этого инфернального пейзажа. Редкие облака, разорванные пиками потухших вулканов, клочьями уносятся на север.

Еще нет и двух часов, поэтому я успею обойти остров засветло.

Эта пустошь, усеянная обломками лавы, непроходима; внушительные плиты, застывшие в момент охлаждения, громоздятся одна на другую, задрав к небу острые шпили, имеющие нередко высоту более десяти метров. Все это хрупко, и между остекленевших плит приоткрываются трещины. Если плита обломится у тебя под ногами, то ты провалишься в яму, стенки которой также испещрены угрожающими неровностями. Кое-где из щелей поднимаются теплые сернистые испарения.

Идя вдоль пляжа, мы выходим на песчаную площадку, откуда можно довольно быстро подняться к вершинам.

Площадка поросла кустарником, и я с удивлением замечаю большое количество протоптанных тропинок. Неужели здесь кто-то живет? Ошибиться нельзя, это и в самом деле тропы, протянувшиеся от моря к вершинам. Вдруг один из моих людей кричит: «Даби, даби!» (Это означает «газель».) И, посмотрев туда, куда он указывает, я вижу в двухстах метрах от нас стадо из пяти-шести диких, безмятежно пасущихся газелей. «Жаль, что у меня нет с собой ружья», – проносится в голове. Человек не в силах созерцать зверя на воле просто так, не чувствуя зова охотничьего инстинкта; ему надо убивать или брать в плен.

Мы подходим поближе, чтобы рассмотреть этих мирных жителей, пока они не пустились от нас наутек. Но кажется, что эти красивые животные и не видят нас, хотя расстояние до них едва ли больше пятидесяти метров. Абди подкрадывается по-кошачьи и, перебегая от одной скалы к другой, поднимается все выше, приближаясь к стаду, но в то же время держась с наветренной стороны. Что он собирается предпринять? Я наблюдаю за ним, не сходя с места. Он наверняка рассчитывает поймать на бегу малышей, следующих за своей матерью.

Вдруг все стадо застывает в неподвижности, подняв головы, а затем устремляется к вершине. Абди выходит из укрытия. Резкий поворот – и стадо мчится по склону горы. Абди и двое товарищей бросаются к скалам. Почти сразу же одна из газелей, отставшая от стада, меняет направление бега. Естественно, преследователи направляются в ее сторону. Она бежит вяло, то и дело спотыкаясь. Не ранена ли она? Преследование становится захватывающим, так как животное, кажется, отчаянно борется за свою жизнь, но ему не удается бежать быстрее. Я также устремляюсь за ними, чтобы наблюдать за всеми перипетиями погони. Люди устали, поэтому расстояние между ними и газелью почти не меняется.

Животное поднимается по извилистой ложбине, исчезает, вновь появляется, несколько раз замирает на месте, переводя дух, похоже, оно надеется, что преследователи откажутся от своей затеи. Затем газель снова припускает что есть мочи, преодолевает галопом еще несколько сотен метров и наконец ложится на землю. Град камней обрушивается на бедное существо, которое уже не может подняться на ноги. В считанные секунды Абди овладевает своей жертвой.

Это изможденное, на редкость тощее животное, а главное – очень старое. Именно этому обстоятельству мы обязаны тем, что газель удалось поймать. Тут я замечаю, что мы находимся в месте ночевки стада, здесь родной дом этих нежных животных. Вокруг все усеяно белыми костями, тут и там валяются черепа с пустыми глазницами и маленькими, еще черными рожками.

Каждый вечер стадо возвращается сюда; именно тут рожают своих малышей самки, а старые газели, когда их оставляют силы и они уже не могут подняться на вершины в поисках чахлой травы, ложатся прямо здесь и умирают в покое там, где родились.

Я останавливаю Абди, который уже достает из ножен свою джамбию, намереваясь перерезать глотку истощенному животному. Газель глядит на нас мудрыми глазами, в которых дрожит прозрачная влага, стекающая капельками слез к ее ноздрям. В последний раз она привстает на тощих ногах, издает отрывистые стоны, хочет прыгнуть в сторону, чтобы спастись бегством, но спотыкается и, наконец смирившись со своей участью, опять ложится на камни, по-прежнему держа голову прямо.

Мы оставляем это несчастное животное, оно ждет смерти, удивляясь жестокости, с какой мы отнеслись к нему, ибо на этом острове у газели никогда не было врагов.

Мы продолжаем взбираться вверх по одной из тропинок, она приводит нас к небольшой ложбине, где между большими черными конусами пробивается желтая трава. За столетия здесь образовался слой земли, нанесенной ветром. Мы вновь видим напуганное стадо газелей, но теперь оно бросается наутек при нашем приближении. Все тропинки проложены этими грациозными животными и ведут к местам их пастбищ.

Интересно, как они могут обходиться без воды, ведь дожди выпадают всего три или четыре раза в год, к тому же на острове не существует никакого постоянного ее источника? Вероятно, газели добывают небольшое количество влаги, необходимое для их организма, питаясь разновидностью солероса с мясистыми листьями. Кроме того, на листьях чахлых кустов и даже на редких стебельках сухой травы по утрам выпадает достаточно обильная роса. Вечером газели бродят вдоль моря, так как все тропинки ведут к берегу. Туземцы утверждают, что животные приходят туда за тем, чтобы попить соленой морской воды, но это, по-моему, легенда.

Мы стоим на вершине горы, и прямо под нашими ногами простирается абсолютно спокойное море; чем дальше от подножия острова, тем оно становится все более густо усеянным белыми точками. Солнце, стоящее уже низко над горизонтом, окрашивает все в золотистые тона, и вдали, к небу медного цвета, характерному для ветреных дней, поднимаются высокие фиолетовые горы континента. Наше судно покоится внизу на этой спокойной глади, как уснувшая чайка.

Еще несколько шагов – и мы на гребне! Меня едва не сбивает с ног порыв ветра. Отражаясь от склона, ветер обретает тут исключительную мощь. По эту сторону горы все кажется черным и зловещим. Склон уже не освещается солнцем, и громадная тень от него ложится на поверхность моря. Слышен грохот волн, они разбиваются о скалы там, внизу, точно на дне пропасти. Рев моря и свист ветра заставляют меня вспомнить о корабле, которому пришлось бы в этот час бороться со стихией, окажись он по другую сторону острова, и я с благодарностью думаю о нашей тихой стоянке.

Мы перестаем слышать друг друга. Я отказываюсь от спуска по этому склону, и мы поспешно возвращаемся на место, защищенное от бури и открытое ласковым лучам заходящего солнца.