Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

После двадцати лет рабского служения французским властям старый Измаил оказался вдруг в нищете. И вскоре слег, заболев туберкулезом.

Видя, что он умирает в столь бедственных условиях, я, несмотря на сохранившиеся у меня неприятные воспоминания, пришел к нему на помощь и по просьбе Измаила усыновил его десятилетнего сына. Кроме того, я обратился к господину Шапон-Бессаку с призывом оказать снисхождение своему старому слуге, оставшемуся без куска хлеба. Но мне даже не потрудились ответить.

За несколько дней до написания этих строк (я находился тогда проездом в Обоке) мне сообщили, что Измаил хочет встретиться со мной, и я отправился в его лачугу.

Там в темноте я увидел какого-то тощего призрака, распростертого на анкаребе, – это было все, что осталось от старого данакильца. Уходившая из него жизнь, казалось, сосредоточилась лишь в его подвижных больших глазах, лихорадочно блестевших. Возле умирающего находилась молодая еще женщина, покорная и молчаливая, мать его последних детей. Она приподняла этот костлявый торс. Глухой кашель сотряс его пустую грудь, и на губах Измаила выступила кровавая пена. Женщина без всякой брезгливости вытерла ее рукой. Было ли это следствием непонимания, что таким образом можно заразиться, или типичной мусульманской покорностью судьбе? Возможно, и тем, и другим.

Обессилев от этого приступа кашля и безвольно уронив голову себе на грудь, несчастный Измаил замер в неподвижности, с трудом переводя дыхание.

В наступившей тишине я услышал шум ветра. Прилетая из голубых просторов моря, он врывался в эту хижину, где поселилась смерть. Он свистел в соломенных перегородках, словно в корабельных снастях. Умирающий старик, должно быть, слышал эту музыку, которая напоминала ему о прожитой жизни. Он приподнял голову, глаза расширились, будто его взору предстало нечто доселе невиданное, и, ткнув своим тощим пальцем на восток, старик глухо произнес:

– Асиб. (Муссон).

Старый моряк сверялся с ветром, прежде чем отправиться в свое последнее плавание.

Нас было трое свидетелей этой сцены: Мухаммед Дини, Абдаллах Одени и я.

Измаил велел нам подойти поближе, чтобы мы могли его услышать, и прошептал:

– Я хотел увидеть тебя именно сегодня, так как в твой следующий приезд, возможно, будет уже слишком поздно. Бог всемогущ, он может простить, если этого пожелает… Я поверил злым людям и был наказан за то, что помогал им в их борьбе с правоверными… Я доверил тебе своего сына и, поскольку ты согласился заменить ему отца, ты должен знать правду: я хотел погубить твое судно той ночью, о которой ты не забыл. Мне пообещали заплатить 500 франков, если я справлюсь с этим заданием.

– Кто посулил тебе деньги?

– Абду, переводчик вали… Я давно раскаялся в своем подлом поступке и не хочу, чтобы мой сын ел хлеб предательства, крадя у тебя доброту, с какою ты к нему отнесся.

– Все это мне было известно, мой бедный Измаил, да успокоится твоя душа, ты не виновен. Ты выздоровеешь, и новый губернатор вернет тебе твою должность. Не теряй надежды, и, если Богу будет угодно, ты снова выйдешь в море.

– Ин-ша-Аллах! (Если пожелает Аллах!) – прошептал умирающий…

В тот же вечер, незадолго до того, как солнце скрылось за данакильскими горами, Измаил испустил дух.

X
Шпионы Ато Жозефа

Когда я выиграл процесс против таможенного судна, пытавшегося протаранить мою фелюгу, я наивно радовался этой моральной победе над губернатором. Я и представить не мог, какие тайные пружины будут приведены в действие, дабы проучить меня за строптивость.

Понятно, что я привык быть начеку, но на сей раз я имел дело с очень сильным противником, ибо власть губернатора колонии почти безгранична, а его действия никем не контролируются и могут стать предметом судебного разбирательства только в том случае, если он допустил сугубо административные проступки.

Оба плавания принесли мне неплохую прибыль. Я заказал в Льеже ружья и боеприпасы и вложил в это дело все свои накопления.

До войны в Льеже находились крупные фабрики по модернизации списанного вооружения различных европейских государств с целью его дальнейшего использования в африканских королевствах.

Каждая страна имеет свои предпочтения. Абиссиния обычно запрашивает карабины системы грас с тремя ложевыми кольцами. В Аравии предпочитают кавалерийские карабины с двумя ложевыми кольцами. Льежские заводы могли предложить оружие на любой, даже самый взыскательный вкус по исключительно низким ценам. Например, карабины системы грас, поставляемые в Джибути, стоили от двенадцати до пятнадцати франков.

Таким образом, эти прямые закупки сулили мне немалые барыши. Но джибутийский синдикат торговцев оружием не дремал.

Администрация сообщила мне, что партия оружия, прибывшая на мой адрес из Льежа, не может оставаться на хранении в таможне больше десяти дней. По истечении этого срока мне придется уплатить всю сумму таможенного налога, и, кроме того, если товар не будет отправлен немедленно, доставить его на перевалочный склад с непомерно высокой тарифной ставкой, исчисляемой в зависимости от времени хранения и достигающей к концу года 200 процентов от стоимости оружия.

Только государство способно пойти на такой грабеж и при этом требовать уважения к своим институтам.

Однако эти суровые санкции могли быть смягчены. Губернатор был вправе разрешить купцу поместить товар на свой личный склад под залог 25 тысяч франков. Тогда разрешалось оплачивать пошлину по мере реализации товара. У меня не было таких денег, поскольку все мои сбережения ушли на приобретение оружия. Впрочем, я не рассчитывал на то, что мне предоставят возможность воспользоваться этим складом. Я был на плохом счету.

Таможенная пошлина возрастала более чем на половину стоимости моего груза, и я не мог ее оплатить, прежде чем выручу деньги от продажи товара.

Мой друг Лавинь был, разумеется, в курсе моих забот. Я заметил, что с некоторых пор он приобрел забавный вид, вид человека, который не умеет что-либо держать в секрете, но при этом изо всех сил старается от вас что-то утаить.

Однажды утром Лавинь явился ко мне, сияя от удовольствия, с голубенькой бумажкой в руке: он запросил деньги по телеграфу, но ничего не сказал об этом, собираясь преподнести мне сюрприз. Его отец прислал только что требуемую сумму телеграфным переводом.

Я был до слез тронут душевным порывом этого славного человека, у него ничего не было, кроме этих скромных сбережений, с таким трудом накопленных, но он от чистого сердца отдал их мне, потому что я был другом его сына.

Благодаря его помощи я смог заплатить общую сумму таможенной пошлины. Но я не хотел помещать свое оружие на склад, чтобы не дать возможности казне присвоить часть стоимости товара путем удержания расходов, связанных с его хранением. Надо было непременно найти какой-нибудь пустынный остров, позволяющий сэкономить деньги. Все заботы по хранению моего оружия мог взять на себя, скажем, песок.

Осуществить эту операцию на острове Маскали или на одном из островов архипелага Муша было невозможно, так как они расположены чересчур близко к Джибути, и если бы мои действия были замечены, любая последующая поездка туда оказалась бы очень рискованной.

* * *

Итак, я решаю отправиться на разведку на один из островов в районе Зейлаха. Они находятся в английской зоне, а значит, и вне сферы наблюдения властей Джибути.

Чтобы не привлекать внимания, я плыву туда на пироге около полудня, то есть тогда, когда все жители Джибути удаляются на сиесту под сень веранд.

Я беру троих людей в качестве гребцов, танику пресной воды и корзину фиников. Прихватываю и лопаты.

Нам надо плыть на восток, однако в этот час дует весьма свежий ветер. Покинув пределы прибрежного рифа, пирога начинает подпрыгивать на волнах. Она проваливается в ложбинки между волнами, громко шлепая своим плоским днищем о поверхность моря и поднимая фонтаны брызг, которые хлещут наши обнаженные торсы. Время от времени громадные валы обрушиваются на нос лодки и мгновенно заливают хрупкую лодку. Я и еще один матрос без конца вычерпываем воду, тогда как двое других ритмично работают веслами и без конца что-то напевают, наклонив головы. Гребцов окатывают потоки бурлящей пены. Я предусмотрительно смазал свое тело маслом, чтобы смягчить последствия непрекращающегося душа. Несмотря на это, через четыре часа меня пробирает сильный озноб, а голову до боли сдавливает, будто стальным обручем. У туземцев же настолько задубевшая, прямо-таки водонепроницаемая кожа, что они могут находиться в воде целыми днями, не испытывая никаких болезненных ощущений.

Наконец, к пяти часам вечера, на острове Саад-ад-Дин мы находим защищенное от сильной зыби место. Из-за густых зарослей показывается белый купол старой гробницы.

Наше изнурительное плавание подошло к концу вовремя, ибо я совсем выбился из сил. Каким же хилым я кажусь в сравнении с этими сомалийцами, такими же бодрыми, как и в момент отплытия.

Пирога со всего разгона выкатывает на песок и застывает, словно дохлая рыба.

Тысячи чаек с криками кружатся в воздухе, и стайки крабов цвета желтой серы бросаются врассыпную на влажном песке, где волны, отступая, оставляют полоску лазурной бахромы. Мы выжимаем наши мокрые тряпки, заменявшие нам одежду, и я растягиваюсь на девственно чистом песке, наслаждаясь пронизывающим тело могучим жаром солнца.

В нашем распоряжении еще один светлый час, которым надо воспользоваться, чтобы осмотреть остров и убедиться, что здесь нет ни одного рыбака. Затем мы приступаем к поискам места, пригодного для склада.

Встав на гробницу шейха, я обозреваю весь остров: никаких лодок не видно на его берегах.

Этот остров достаточно большой, в диаметре он имеет около двух километров. Он лежит на огромном изумрудном ковре рифа, зеленая скатерть которого протянулась в сторону открытого моря до полоски пены, отметившей подступы к нему. Вдали такое синее еще совсем недавно море приобретает теперь фиолетовый оттенок, так как солнце село за горизонт в пурпурном тумане.

Остров весь песчаный, он окаймлен широкими белыми дюнами. В центре его растет кустарник со светлой листвой, чередующийся с красновато-коричневыми, с золотым отливом, солеросами, на которых как бы успокаивается ветер, дующий с моря. Какое-то мгновение он поигрывает сухими ветками и, напоенный легким запахом этих чахлых зарослей, вновь устремляется в однообразные морские просторы.

На некоторых, более высоких дюнах орлы свили себе гнезда, напоминающие кучки древесной трухи. Во многих из них лежат большие зеленые яйца, усеянные коричневыми точками. При нашем приближении чета орлов взмывает вверх, оглашая воздух пронзительными криками, и кружится в небе, пока мы ищем, чем украсить наш ужин. Я нахожу некоторое количество достаточно свежих яиц, вполне пригодных для этой цели. Эти нетронутые гнезда свидетельствуют о том, что в настоящее время остров не посещают рыбаки. Поэтому можно, не опасаясь, вырыть здесь ямы, куда будет спрятан позднее наш товар.

С подветренной стороны острова я обнаруживаю проход в рифе, через который мое судно может без труда пристать к берегу в часы прилива. Я велю вырыть тайники в ближайших дюнах. Это займет довольно много времени, зато, когда я приплыву сюда на фелюге, мы сможем максимально сократить наше пребывание на острове. Мы уходим, уничтожая за собой следы на песке. Это позволит нам узнать, не появлялся ли здесь кто-нибудь чужой за время нашего отсутствия.

Мы плывем обратно уже за полночь. На сей раз ветер нам благоприятствует, и набедренная повязка, прикрепленная к веслу, заменяет парус.

Ветер теперь заметно ослабел, и успокоившееся море тяжело колышется под звездами.

Приближаясь к Джибути, с его мигающими огоньками на горизонте, мы встречаем арабских рыбаков, которые направляются к банкам в открытом море для ночной ловли. Они одни плывут в сумерках на своих пирогах. Прибыв на место, они забрасывают удочки. Иногда им приходится ждать не один час, прежде чем они извлекут из воды свои снасти. Поэтому, растянувшись на дне своих узких лодок и устремив взгляд в усыпанное звездами небо, рыбаки поют песни, чтобы не уснуть.

В тихие ночи в открытом море я не раз слышал эти арабские песнопения, странные печальные речитативы. Безмолвный ночной ветер уносил их вдаль. Кажется, что, подобно призракам, таинственные голоса поднимаются из глубин моря. Временами они стихают, и тогда другие голоса, очень далекие, вторят им, как эхо…

Мы быстро скользим мимо пирог, безвольно покачивающихся на воде, словно бревна. Услышав плеск наших весел, со дна лодки поднимается чья-то тень. Мы обмениваемся приветствиями. Но вот лодка остается далеко позади, и мы растворяемся во мраке.

Я прибываю в Джибути задолго до рассвета. Мое отсутствие прошло незамеченным, и, как только открываются конторы, я велю отнести ящики с оружием на таможенную пристань.

Я с удивлением вижу, как ко мне подходит с таинственным видом один из двоих абиссинцев, которому я продал несколько патронов во время нашей поездки в Дебелебу. Я не сомневаюсь, что он шпион, однако не показываю вида. Проходя мимо, он шепотом, как заговорщик, назначает мне встречу в городе. Явившись туда в назначенный час, я нахожу его сообщника.

По его словам, у них имеется двадцать ящиков патронов, которые надо перевезти на данакильское? побережье возле Таджуры.

– Но почему ты не купил эти патроны у меня? – спрашиваю я. – Я ведь располагаю кое-каким товаром.

– Мы не знали, где ты находишься, и, поскольку у нас очень мало времени, мы приобрели их у синдиката.

– Получили ли вы разрешение от Ато Жозефа на отправку боеприпасов данакильцам?

– Нет, иначе нам не пришлось бы обращаться к тебе.

– Что ж, у меня нет желания рисковать ради такой скромной прибыли. К тому же я тороплюсь.

– Но мы тебе хорошо заплатим. Сколько ты хочешь?

– Пятьдесят фунтов стерлингов, и ни пиастром меньше.

– Ладно, согласен. А когда ты сможешь приплыть в Таджуру?

– Нет, не в Таджуру, а в Рас-Дуан, через три дня, то есть в воскресенье вечером. Но сначала заплати мне.

– Сейчас у нас больше нет денег, но, поскольку наш товар будет находиться на твоем судне, ты ничем не рискуешь. Мы сядем на фелюгу вместе с тобой, и, когда прибудем на место, наши покупатели дадут нам деньги, прежде чем на берег будет выгружен хотя бы один патрон.

Все это пахнет обманом, но я делаю вид, что поверил в их слова.

После полудня на пристань привозят двадцать ящиков. Я сразу же замечаю, что боеприпасы поступили со складов таможенной бригады, а не синдиката.

Смысл их затеи прост: они полагают, что, клюнув на эти двадцать ящиков, я окажусь в ловушке и меня схватят вместе со всем моим товаром. В самом деле, это был бы весьма радикальный способ положить конец моим приключениям, так как вслед за этим последовало бы еще и наложение ареста на судно, штраф, равный стоимости груза, тюремное заключение и т. д.

Вечером я сталкиваюсь на площади Менелика с господином Фрогелем, начальником таможни. Я окликаю его, и он, остановившись рядом со мной, спрашивает:

– Стало быть, вы снова плывете с грузом оружия?

– А что делать? Не оставлять же его на таможне.

– Все это плохо кончится. Повадился кувшин по воду ходить…

– Благодарю вас за то, о чем вы не осмеливаетесь сказать прямо, но не беспокойтесь, кувшин примет меры предосторожности, отправляясь за водой.

Конечно, этот славный малый питает отвращение к провокационным методам работы низкопробных полицейских ищеек, которыми не гнушается господин губернатор, но Фрогель не волен им воспротивиться, его долг – хранить молчание.

Я выхожу в море вечером вместе с двумя моими пассажирами-абиссинцами, и по прибытии в Обок начальник поста сообщает мне, что получил телеграмму из Джибути, разрешающую пропустить меня дальше. Большего мне и не надо. Отчалив от берега, я с удивлением отмечаю, что патрульный катер сперва следует за мной, а затем, проплыв несколько километров, поворачивает назад. Такая обходительность, к которой я не привык, укрепляет меня в моих предположениях относительно подозрительной роли абиссинцев. Я беру курс в открытое море, чтобы скрыться за горизонтом, прежде чем мы повернем к острову Саад-ад-Дин. На море довольно сильное волнение, и оба абиссинца, изнуренные морской болезнью, перестали реагировать на происходящее. Покинув зону видимости, я беру курс на остров, куда рассчитываю приплыть ночью. Я совершенно спокоен в отношении патрульного катера «Джибути». Я уверен, что он будет ждать меня в Рас-Дуане, никому и в голову не приходит, что в этот момент я плыву к английским водам.

На закате вхожу в проход в рифе, ведущий к берегу Саад-ад-Дина. Прилив еще только начинается, поэтому подойти к нему вплотную пока нельзя. Мы петляем между скал, прибегнув к помощи багра.

Здесь, под прикрытием острова, царит штиль, морская болезнь проходит, и абиссинцы вылезают из трюма. Они таращат глаза, с изумлением обнаруживая, что находятся вблизи низкого берега вместо того, чтобы подплыть к подножию горы в Рас-Дуане. Я объясняю им, что мы случайно наткнулись на риф и надо разгрузить судно, чтобы сойти с подводного камня, но что через несколько часов мы опять тронемся в путь и доберемся до места встречи в назначенное время.

Игнорируя их бестактные вопросы, я велю перетащить на сушу и зарыть в песок весь мой товар, включая те двадцать ящиков с патронами, которые господин губернатор выделил в качестве приманки для меня.

Закончив эту нелегкую работу, я выгружаю также двух абиссинцев, говоря, что им следует размять ноги, и велю сопровождать их своему матросу Адену, которому даю ружье, но без патронов, во избежание несчастного случая. Надеюсь, что одного вида оружия будет достаточно. Аден имеет приказ составить моим пассажирам компанию и, если какое-нибудь судно подойдет к острову в мое отсутствие, погрузить их, при необходимости даже прибегнув к силе, на хури, выйти в открытое море и дождаться нас.

Наступила ночь. Стараясь не шуметь, я поднимаю парус, и тотчас раздаются крики абиссинцев, но я не обращаю на них внимания и, подгоняемый свежим попутным ветром, плыву к Рас-Дуану. И тут я вспоминаю, что не оставил на острове ни воды, ни провианта, но это не страшно: я вернусь завтра утром. Мне не терпится узнать, точно ли эти два негра являются агентами господина губернатора. Если, как я и предполагаю, мне подстроили ловушку, это обстоятельство поможет мне обрести уверенность, прежде чем я подвергну предателей наказанию, которого они заслужили.

Мне везет: дует довольно сильный ветер, он позволяет мне добраться до Таджуры, плывя наискосок через залив, менее чем за три часа. Уже десять вечера. На фоне усеянного звездами неба высокая гряда гор Мабла вырисовывается черным силуэтом. По мере приближения к ним ветер ослабевает. Я боюсь попасть в штиль. В полночь до Рас-Дуана остается, наверное, около двух миль, так как в бинокль я различаю белое пятно возле скалы, которое указывает плывущим в ночи морякам на наличие там якорной стоянки.

Ветер утих. Парус безвольно обвис. Надо, чтобы меня увидели, тогда из-за черной стены, находящейся прямо передо мной, выйдет патрульный катер, который наверняка там прячется. Я велю разжечь муфу. Ее огонек обязательно привлечет к себе внимание. Проходит полчаса – этот срок кажется мне бесконечностью, – и я наконец слышу вдали тарахтенье мотора.

Показывается какой-то темный силуэт, и через несколько секунд «Джибути» с его вытянутым корпусом проплывает в двадцати метрах от кормы нашего судна. Нас окликают по-арабски, так как на катере еще не уверены, мы ли это. Я называю себя. Сидящий за румпелем сомалийский капитан Одоа тотчас кричит своему механику: «Стоп!» Но тут подает голос какой-то европеец.

– Ради всего святого, не останавливайте мотор! Всем остальным внимание!

Пока я вижу только одного Одоа на корме. «Все остальные» прячутся где-то в трюме. Они опасаются выстрелов.

Катер маневрирует довольно неуклюже. Кажется, весь его экипаж сильно нервничает. Видя, что им не удается причалить к нам, я бросаю на борт катера канат и кричу:

– Держите конец!

Бухта падает на головы людей, предусмотрительно укрывшихся в глубине судна.

Мой поступок придает всем храбрости, на палубе появляется кто-то толстый и рыжеволосый, а матросы с обоих судов приступают к швартовке. Я узнаю бригадира Тома с его пышной бородой и выпирающим брюшком.

– Вперед, отважный мсье Тома, на абордаж! – кричу я ему. – Вы забыли о баграх, чтобы обеспечить задержание. Ну, прошу вас, заходите в гости. Вы, конечно, ищете меня?

– Что вы здесь делаете? – осведомляется он не слишком уверенным тоном.

– Как видите, возвращаюсь из Аравии, плыву по морю, а точнее, жду, когда с гор подует ветер.

В катере находятся с дюжину сомалийских вооруженных солдат. Они неуклюже карабкаются ко мне на борт, как и подобает солдатам, увешанным ружьями с примкнутыми к стволу штыками. Каким-то чудом им удается не поранить друг друга. Я проявляю милосердие и помогаю перелезть на нашу фелюгу самым неповоротливым.

Когда заканчивается этот мучительный штурм, собравшись с духом, к нам шагает и Тома. Я замечаю, как дрожат его ноги в широких панталонах. Он говорит, стараясь выглядеть уверенно:

– Я должен осмотреть ваше судно. Ну, Саид, что ты ждешь?

Саид – таможенный капрал, араб по национальности – вместе с четырьмя аскерами, держащими в руках фонари, начинает досмотр.

– Вы же прекрасно видите, что у меня ничего нет.

– Я не утверждаю, что это не так, но я должен осмотреть.

Тома облегченно вздыхает, понимая, что затея провалилась, и не потому, что его волнует моя судьба, дело совсем в другом: мирная развязка устраняет всякую опасность для его жизни.

Я как-то рассказывал, общаясь с туземцами, что всегда держу в трюме своей фелюги ящик с динамитом, чтобы в случае чего ее взорвать. И динамит действительно у меня припасен, но использую я его для глушения рыбы в местах скопления больших косяков. Эту историю передали Тома, который, должно быть, принял ее за чистую монету. Поэтому он так волновался, ступая на палубу судна, которое в любую минуту могло взлететь на воздух вместе с ним. Вот почему, поднявшись на борт фелюги, он поспешил ретироваться на самый край кормы, чтобы обезопасить свою драгоценную персону.

Пока капрал Саид производит досмотр, заглядывая даже в кофемолку в поисках несуществующих ящиков с оружием, я болтаю с Тома и предлагаю ему сигареты.

– Мы плыли мимо, – говорит он. – Я заметил вас случайно благодаря огоньку, загоревшемуся недавно. Мы ведь очень внимательны, от нас ничто не ускользает.

– А!.. – подхватываю я, улыбаясь. – Но мне кажется, что ваши солдаты побывали на берегу, у них почему-то мокрые штаны, если не ошибаюсь, это вода? Вероятно, они так спешили, когда садились на катер.

– Гм… да… Я действительно велел прочесать некоторые участки побережья… А ваши пассажиры, – продолжает он, – они разве не с вами?

– Клянусь, нет. Пассажиры, знаете ли, имеют обыкновение высаживаться. Оба абиссинца, которые были у меня на борту – вы, верно, говорите о них, – увидев в море арабскую заруку, пересели на нее вместе со своими ящиками. Двадцать ящиков с патронами, как вам известно…

– Странно… – произносит Тома. – Куда же они поплыли?

– Право, я не спрашивал их об этом. Но предполагаю, что они направились в Мелелеху, что возле итальянской границы, так как абиссинцы могут доставлять товар лишь в Абиссинию, тем более они сказали мне, что работают на Ато Жозефа…

– Ха! Оригинально!..

– Что вы говорите, господин Тома?

– О, ничего!.. Я говорю: вам повезло.

– Значит, вы находите это оригинальным? Что поделаешь, я ведь ненавижу банальности.

Теперь Тома не терпится поскорее убраться восвояси. Он намерен задержать шпионов, в вероломстве которых не сомневается: вместо того чтобы завлечь меня в ловушку, столь искусно подстроенную, они забрали приманку, предназначавшуюся для меня, и скрылись.

«Джибути» уплывает на север. Шутка удалась. Славный Тома убежден, что верные люди Ато Жозефа – а, возможно, и сам Ато Жозеф – надули губернатора. Преисполненный служебного рвения, этот доблестный бригадир устремился в погоню за очередной воображаемой жертвой. На этот раз он может не опасаться динамита, способного нарушить его покой и вызвать дрожь у него в коленках.

* * *

Вчера закат был красным, а теперь, на рассвете, из-за горизонта появляются небольшие скопления серых, как заячьи животы, облаков. Они поднимаются в небо, тогда как на море царит полный штиль. Все предвещает на сегодня порывистый ветер. Если «Джибути» плывет через Баб-эль-Мандебский пролив, такой ласковый в эту прекрасную обманчивую погоду, то, едва подует ветер, как судно окажется запертым в Красном море. Таким образом, я избавился от катера на несколько дней.

Но, пока не наступило ненастье, надо плыть к Саад-ад-Дину. С плоскогорий подул ветер, и я пользуюсь этим, чтобы отправиться в путь.

Мы спускаем весла на воду и набираем скорость, уподобившись древним галерам.

Солнце встает над горизонтом, с открытого моря повеял легкий ветерок. Бриз дует точно с востока и усиливается по мере того, как солнце поднимается все выше.

Обогнув косу полуострова Джибути, можно взять курс зюйд и идти полный бакштаг. Через два часа показывается Саад-ад-Дин.

Справа по борту, между нами и сушей, я замечаю хури, кажется, дрейфующую, человек в ней размахивает тряпкой, пытаясь привлечь к себе наше внимание. Я не намерен сворачивать с маршрута и задерживаться ради того, чтобы снабдить водой или табаком какого-нибудь рыбака, но Авад, отличающийся острым зрением, говорит, что это наша хури, которую мы оставили вчера на острове.

Мы подплываем к лодке при попутном ветре. Это и впрямь наша хури, в ней сидит Аден.

– Куда ты дел абиссинцев?! – кричу я ему издали.

Я не слышу ответа, слова уносит ветер, но он показывает мне на свою руку, перевязанную тряпкой. Он ранен, его набедренная повязка вся в крови. Поднявшись на борт, он рассказывает, что после нашего отплытия один из двух абиссинцев вытащил револьвер, спрятанный у него за поясом. Угрожая оружием, они отняли у него ружье и приказали доставить их на сушу. К счастью, он предусмотрительно оставил лодку довольно далеко от берега, опасаясь отлива. Сделав вид, что он принимает предложение, а точнее, подчиняется приказу, Аден пустился вплавь за пирогой. Забравшись в нее, он стал удаляться от острова, но абиссинцы открыли огонь, надеясь заставить его вернуться назад. Одна из пуль угодила ему в правое предплечье. Тогда он лег на дно пироги, и течением его отнесло от берега, а когда подул ветер, лодка отошла еще дальше. Вскоре он заметил парус нашей фелюги.

Первое мое желание – как можно скорее добраться до Саад-ад-Дина и отправить на тот свет этих мерзавцев. Но, пока мы плыли к хури, нас отнесло так далеко, что теперь придется идти против ветра, меняя галсы, чтобы наверстать упущенное. Ничего, оба шпиона получат по заслугам. Этот револьверный выстрел им дорого обойдется.

Рука Адена не сломана. Пуля, по счастью, прошла между лучевой и локтевой костями. Но сухожилия порваны. Он потерял много крови и испытывает сильнейшую боль. Я надеюсь на чистый морской воздух, который позволит избежать заражения. Я делаю ему компресс из морской воды с добавлением настойки йода. Затем Аден ложится под покрывало и затихает, стойко перенося страдания.

Ветер свежеет, наконец устанавливается и его направление – юго-восточное. Через несколько минут он обрушивается на нас со всей своей яростью. Море вздыбливается, высокие волны катятся со стороны открытого моря. Вот и наступило ненастье. Поскольку идти под парусом больше нельзя, а штормового стакселя у меня нет, я прихожу к выводу, что разумнее всего отказаться от намерения доплыть до Саад-ад-Дина: при таком ветре рисковать не стоит. Приходится отступить.

Укрытие можно найти за рифами Моидубис, но они расположены слишком близко к Джибути. А мне лучше не показываться в этих местах, поскольку мое присутствие там будет нелегко объяснить, ведь я должен возвращаться, плывя как бы из Аравии.

Таким образом, лучше всего вернуться в Джибути и переждать шторм, тем более что Аден нуждается в срочной медицинской помощи. Пусть абиссинцы немного помучаются от жажды на острове. Так им и надо!

Мое прибытие, кажется, вызывает переполох среди чиновников. Комиссар полиции Белло, разумеется, посвященный во все тайны, является ко мне лично с тростью под мышкой, желая убедиться, что это невероятное возвращение в самом деле состоялось.

Белло – полный человек, говорящий с легким овернским акцентом, на его лице навсегда застыла самодовольная улыбка.

Он заглядывает в мою лодку, стоящую у причала, и видит какой-то непонятный сверток, образуемый телом лежащего Адена.

– Кто этот спящий человек?.. Эй, там! Вставай же! – кричит он, тыкая в него своей тростью.

Раненый вскрикивает от боли: Белло задел его простреленную руку.

– О, да он ранен!

– Совершенно верно, в результате несчастного случая, когда чистил револьвер… Я собираюсь отправить его в больницу.

– Не беспокойтесь… Аскеры, отведите этого человека в полицию!

– Но, мсье, сперва надо оказать помощь раненому. Своими полицейскими делами вы займетесь после, – говорю я.

– Э! – ухмыляется комиссар. – Не сомневайтесь, его там вылечат.

И он уходит, потирая ладони.

Я возмущен до глубины души; я понимаю, в каком серьезном положении оказался.

Мне подстроили западню, в которую, как они полагали, я должен был попасть. Меня ждали в полной боевой готовности. Я же возвращаюсь назад с раненым человеком на борту, а катер, которому было поручено меня задержать и доставить в качестве пленного, куда-то исчез. Логично предположить, что между мной и таможенниками завязалась схватка и что я каким-то образом перебил или пустил ко дну представителей власти, которым было поручено меня арестовать.

Дело очень серьезное. Поэтому следует незамедлительная реакция: на пристани появляется отряд туземных гвардейцев под предводительством адъютанта, и мое судно берется под охрану вооруженными солдатами. Жандарм отводит меня в полицейский участок.

Там я вижу сидящего за столом, покрытым зеленым сукном, Белло с сияющей физиономией и взъерошенными усами. Он энергично потирает руки.

– Ах! Ах! Мсье де Монфрейд! Сейчас вы мне расскажете о том, что же с вами стряслось.

– Я полагаю, мсье, это вам следует объяснить мне подоплеку той неприятной истории, которая со мной приключилась, и раскрыть причины этой дурной шутки. Ну да ладно. Вы, наверное, хотите знать, что стало с господином Тома и его катером?

И я рассказываю ему о своей ночной встрече. Затем перечисляю опасности, которым подвергается катер, столь не приспособленный к плаванию в шторм, если он рискнет войти в Красное море. Я, конечно, осознаю, какие серьезные последствия может иметь подобное кораблекрушение, ибо тогда будут позволительны любые подозрения, особенно в том случае, если никто не вернется назад, чтобы рассказать правду об этом происшествии.