Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

XI
Побег

«Двадцать лун минуло с тех пор, как я покинул красные земли и луга родины…

Я уже начал забывать о той жизни, как однажды в Дубабе, когда там находилось судно моего хозяина, появились мои соплеменники. Именно благодаря им и Божьей воле ты и подобрал меня сегодня утром едва живого с потерпевшего крушение судна.

Вот как это было.

Мы ждали в Дубабе прибытия из глубины материка партии кожи. Как-то утром, когда дул сильный ветер, возле нас бросила якорь фелюга из Джибути. Ее накуда и несколько матросов сразу же высадились на берег. Я был один на борту вместе с двумя юнгами, которые пекли хлеб. Все остальные члены команды отправились на сушу запастись водой и дровами. С данакильского судна к нам подплыла хури, в которой сидел юнга, он попросил огня. Я ему дал несколько горящих угольков и, поскольку юнга был еще совсем ребенок и ему было трудно добраться до фелюги против ветра, я поплыл на лодке вместе с ним. Поднявшись на их судно, я заметил десятерых человек, лежавших в трюме, и сразу узнал в них соплеменников.

Когда я услышал родную речь, перед моим взором возникла земля моего детства, подобно тому, как из тумана, унесенного внезапным шквалом, появляется долина. И тогда слова застряли в горле, и я заплакал от счастья, слушая самого себя, точно присутствовал при собственном воскрешении из мертвых.

Но каким образом мои взрослые соплеменники оказались здесь в качестве рабов? Надо было захватить их детьми, чтобы приучить к рабству.

Они объяснили, что в действительности рабами не являются, просто они пообещали одному данакильцу, что будут выдавать себя за таковых.

Они должны были позволить себя продать, а потом в назначенный день совершить побег и сесть на то же судно, которое доставит их в Африку. Накуда, сделавший им это хитрое предложение, пообещал отдать половину денег, вырученных в результате аукциона, так как рабы должны продаваться здесь на публичных торгах, чтобы имам имел возможность получить десять процентов и чтобы таким образом были освящены права хозяина.

В этот момент накуда вернулся с берега вместе с тремя арабами. Это был очень старый человек, которого я сразу же вспомнил, несмотря на его поседевшие волосы: когда-то он был проводником каравана, доставившего меня на побережье. Он же не узнал меня, так как в то время я был еще совсем маленьким».

– Кто этот человек? – прервал я Габре.

– Ты его наверняка знаешь. Это Фара Ахмед, компаньон Салима Монти, участвующий во всех его сделках с рабами, которыми тот торгует в Таджуре, стараясь при этом остаться в тени.

– А кому принадлежала фелюга?

– Салиму Монти. Как правило, он совершает каботажные плавания между Джибути и Таджурой, поэтому его знают. Даже имея у себя на борту живой товар, он может встретиться в море с патрульным катером, и никому не придет в голову осмотреть его фелюгу, чего трудно было бы избежать, будь он человеком неизвестным.

– Хорошо, продолжай.

«Итак, он поднялся на судно с тремя арабами, которые пришли посмотреть „товар“. Я прикинулся, что нахожусь здесь только для того, чтобы поделиться огнем, и, согласно обычаю, поцеловал пришедшим руки.

Уже двадцать лет я посещаю этот берег, и потому меня там все знают. Мне предложили выпить кышра, точно я сам был накудой. Я сразу же понял из разговора – а они не стеснялись говорить при мне, – что старый данакилец увел этих несчастных галла обманным путем, убедив их в том, что позднее отпустит на волю. Кажется, арабы прибыли в Джибути поездом и поднялись на борт судна под тем предлогом, что собираются совершить паломничество в Мекку. Должно быть, они были в курсе дела, потому что накуда не стал рассказывать им об уловке, благодаря которой эти несчастные оказались в западне. Они договорились с накудой, что эти десять человек будут высажены на берег ночью, дабы не привлекать к ним внимания и попытаться взвинтить завтра цены на торгах.

Я возвратился на борт своего судна опечаленный, и не потому, что меня волновала судьба этих людей – я видел многих других!.. Но меня вдруг пронзила ностальгия, я почувствовал острое желание вновь увидеть стада быков на просторных лугах, окружающих берега светлых озер, куда прилетают дикие гуси…

Возможно, это был тот момент, когда люди, чувствуя, как уходит их жизнь, подобно животным, начинают различать таинственный зов земли, на которой они родились.

Как только спустились сумерки, я, не теряя времени, собрал все свои пожитки и на лодке поплыл к фелюге, где находились мои соотечественники. Я нашел галла сидящими на корме за трапезой вместе с двумя матросами-данакильцами, оставшимися на борту.

– Бисмиллах! – сказали мне.

Из вежливости я занял место возле блюда с рисом. Когда трапеза окончилась, я, убедившись, что данакильцы не знают оромо[59]59
  Родовое имя различных диалектов галла. (Примеч. авт.)


[Закрыть], быстро объяснил своим соотечественникам, что они стали жертвами обмана. Надо срочно действовать, ибо, как только они окажутся на берегу, все для них будет кончено. Оба матроса не были вооружены и ни о чем не догадывались. Поэтому связать их и заткнуть им рот кляпом оказалось делом несложным.

Я тут же обрубил швартов и с помощью десяти отважных бедуинов сумел поднять грот.

Через минуту мы были в море. Я обыскал все судно, но так и не нашел оружия, его прихватили с собой те, кто сошел вчера на берег, так как прогуливаться на аравийском побережье, не положив ружье себе на плечи, считается неприличным.

Я развязал обоих данакильцев: теперь можно было их не опасаться.

Наше отплытие, несмотря на темноту, наверняка заметили и скоро отправятся за нами в погоню, но мы ушли достаточно далеко, чтобы добраться до Африки первыми. Если за нами и поплыли, то, конечно, на самбуке, с которого я сбежал – никаких других судов на рейде в тот момент не было, однако я убедился, что эта фелюга гораздо более быстроходна, чем он.

Ветер дул с юго-востока, то есть вдоль оси Красного моря, поэтому я направил судно в сторону от берега, чтобы поскорее доплыть до африканского побережья. На исходе ночи ветер посвежел настолько, что перед самым рассветом мы уже не могли больше удерживать парус, и корабль дважды чуть не лег на бок. Надо было побыстрее переменить грот. Рассчитывать на несчастных галла, страдавших от морской болезни, не приходилось. Вместе с данакильцами мы попытались спустить парус, но для этого маневра требовалось больше рук. Полуспущенный парус полоскался за бортом и, зачерпнув воды, резко дернул вниз и сломал рей.

Потерявшее управление судно встало боком к яростным волнам. Пришлось примириться с тем, чтобы плыть, повинуясь воле ветра.

Когда забрезжил рассвет, я вздрогнул, увидев дальше в открытом море белый треугольный парус, двигавшийся от берегов Аравии…

Я сразу узнал свой самбук с коричневым полотнищем, добавленным к основному парусу.

Если бы я обрубил мачту, мы, возможно, остались бы незамеченными. Но в одиночку я этого сделать не мог».

XII
Затопление

«Судно росло на глазах, на его мачте сидел дозорный. Нас заметили. Скоро самбук настигнет наше судно. Пришлось подчиниться неизбежному.

Но вдруг по изменившемуся цвету воды я понял, что течение, волны и ветер несут нас на риф Синтиан. Может быть, мы сумеем благодаря нашей малой осадке проскочить достаточно далеко, прежде чем сядем на мель, заметно Увеличив дистанцию между нами и самбуком, ибо последний не сможет подойти вплотную к рифу, не подвергая себя опасности разбиться на нем.

Но, увы, верхушка скалы, находившейся на глубоководье, лишила нас этой последней надежды. Наше судно напоролось на нее и, тотчас развалившись надвое, осталось в плену у подводного камня.

За несколько минут самбук подошел к нам на расстояние трех кабельтовых и лег в дрейф. К нам подплыли две пироги.

Мы не досчитались только одного галла: он утонул. Данакильцы рассказали обо всем, что случилось, и о том, какую роль я сыграл в этом побеге.

Нам связали руки за спиной и затолкали в трюм самбука.

Я сразу лишился воли и способности соображать, будто все мои силы ушли на эту безумную затею, за которую я скоро жестоко поплачусь.

Судно кренилось под напором ветра, и я, глядя поверх планширя на море и горизонт, с каким-то безрассудством надеялся увидеть патрульный катер.

Весь день судно лавировало, поднимаясь на ветер и наверстывая упущенное во время погони расстояние. Пришла ночь, и я, прикинув, что на следующий день мы должны прибыть в Дубаб, вспомнил о чудовищных пытках, которым подвергают рабов за серьезные провинности, а ведь мой проступок и вовсе был неслыханным преступлением!

Мелькнула мысль: а не прыгнуть ли за борт под покровом ночи? Но со связанными руками я очень быстро утону. Я уже начал свыкаться с этой мыслью, собираясь с духом, чтобы разом покончить с жизнью, как вдруг увидел два белых огонька: в нашу сторону плыл пароход.

В центре Красного моря, где пароходы курсируют беспрерывно, в этом не было бы ничего удивительного. Однако мы находились слишком близко к аравийскому побережью, чтобы все еще оставаться на линии движения пароходов…

Вдруг меня ослепил яркий свет, и наш парус как бы вспыхнул от направленного прямо на него луча прожектора. Затем мы снова погрузились во мрак: огненный щуп, обшаривавший небо и море, скользнул в сторону. Это был итальянский патрульный катер с базы в Асэбе. Нас пока не увидели, но он быстро приближался, и, если мы вновь попадем под его луч, самбук непременно заметят.

Накуда и команда, похоже, перепугались до смерти. Парус срочно приспустили, чтобы судно стало менее заметным. Я подумал о том, что корпус нашего самбука, покрашенный белой краской, неплохо отражает свет, и у меня появилась надежда на спасение.

Прожектор во второй раз коснулся нас своим щупом, задержавшись на несколько секунд. Весь экипаж плашмя лег на палубу, но луч опять оставил нас в покое и принялся исследовать море в других направлениях, потом он вернулся к нам и теперь уже замер, заливая корабль своим белым светом. Нас увидели.

И тогда над нашими головами матросы стали судорожно расстилать очень плотную и толстую, как кожа, парусину. Ее закрепили вдоль внутренней обшивки судна с помощью прочных линьков.

Я вздрогнул, начиная догадываться о том, что произойдет дальше. Они решили потопить нас вместе с судном и тем самым уничтожить следы преступления, которое заключалось в нашем присутствии на борту. Если нас обнаружат, накуда и вся его команда будут приговорены к каторжным работам. Нас, а заодно и судно, приносили в жертву, желая избежать сурового наказания.

Мои товарищи ничего не понимали. Тому, кто был рядом со мной, я велел перегрызть зубами веревку, которой были связаны мои руки. Но успеет ли он?..

Я услышал, как матросы сбросили в море пироги, затем мощные глухие удары сотрясли корпус. Наши ноги тотчас залило водой, и в темном трюме послышался плеск зловещего прибоя.

Мы не могли встать в полный рост из-за парусины, натянутой над нашими головами. А вода все прибывала. Люди вопили, барахтались и уже начали топить друг друга. Человек, взявшийся перегрызть мои путы, думал теперь, разумеется, только о себе.

Вдруг я почувствовал, как корабль накренился. Я набрал полные легкие воздуха, вспомнив о навыках ныряльщика, и нахлынувшая черная вода оборвала предсмертные стоны всех этих несчастных…

Благодаря моим отчаянным попыткам выбраться к воздуху, уже подточенные и намокшие веревки порвались. Головой я уперся в дно перевернувшегося судна и оказался запертым в воздушном кармане.

Агонизирующие люди цеплялись за меня и наносили укусы, точно взбесившиеся звери. Мне даже пришлось задушить одного из них, он хотел отпихнуть меня и воспользоваться воздушным карманом, которому я был обязан несколькими минутами жизни. Нельзя было и подумать о том, чтобы отыскать выход в окружении всех этих дергавшихся, хватавшихся за меня и не желавших смириться со смертью людей, так как многим из них удалось освободиться от веревок, ставших скользкими от воды.

Но смерть взяла свое, и понемногу все успокоилось вокруг. Теперь среди застывших, безвольно плавающих в воде трупов я безуспешно пытался выбраться за пределы пленившей нас ткани.

Дважды с большим трудом я находил воздушный карман, так как он с каждой секундой уменьшался в размерах.

Я больше не осмеливался шевельнуться, боясь потерять этот пузырек воздуха, в котором сосредоточились последние мгновения моей жизни.

Голова упиралась в дно, вода доходила мне уже до подбородка.

Вдруг я почувствовал, что сгрудившиеся вокруг меня тела расступились, и мне удалось оттолкнуть их ногами на глубину: наша тюрьма распахнулась. Мачта, выскользнув из своего гнезда, прорвала парусину, всплывая вверх.

Я нырнул и выплыл на поверхность. Я вдыхал свежий воздух, держась руками за корпус перевернувшегося самбука. Из воды торчал один его киль.

Вдали я заметил огни патрульного катера, который, наверное, устремился в погоню за пирогами. Самбук никого больше не интересовал. Итальянцы думали, что судно затонуло. Однако, когда я увидел, как луч прожектора снова обшаривает темноту, во мне проснулась надежда. Дважды слепящий свет скользнул по мне, но мое тело слилось с черной водой, оно было крохотной точкой, и меня не заметили.

Катер поплыл дальше, и скоро его огоньки исчезли во мраке.

Прошло два дня, я должен был умереть, но Богу было угодно, чтобы я оказался на твоем пути…»

XIII
Салим Монти

Мне стало понятно все значение этого дела и то, что я мог бы извлечь из него пользу, если бы мне удалось установить, что фелюга, на которой несчастные галла обманным путем были доставлены в Аравию, принадлежит Салиму Монти.

– А что ты собираешься делать теперь? – спрашиваю я у чудом оставшегося в живых Габре.

– Это будет зависеть от тебя, ты спас меня, я твой слуга.

– Хочешь ли ты вернуться на родину?

Он молчит, пытаясь разобраться в самом себе, потому что утратил привычку анализировать свои чувства.

– Нет, что мне там делать? Я впал в безумие, и оно привело к гибели этих несчастных. Если бы не я, они прожили бы счастливую жизнь, как рабы, ибо рабы счастливее крестьян из племени галла!.. Двадцать лет прошло с той поры. Где моя семья? У меня ее больше нет, я буду там чужаком. Если бы это было возможно, я бы вернулся к своему хозяину, но теперь, после того что я сделал, дорога мне туда заказана. Оставь меня при себе, ибо Господу угодно, чтобы я последовал за тобой.

– Так и быть, оставайся, ты войдешь в состав моего экипажа.

Так Габре стал моим матросом…

Первая моя забота – разыскать на рифе Синтиан обломки фелюги Салима Монти. Два дня уже не было сильных ветров, и, возможно, судно до сих пор еще находится там.

Я намерен найти судовые документы, которые туземцы хранят в жестяной цилиндрической банке, чтобы, если корабль потерпит бедствие, их не попортила влага.

Мы подплываем к рифу с севера и, благодаря легкому, довольно благоприятному для нас ветру, идем вдоль подступа к нему, который можно разглядеть в часы отлива.

Мы видим множество старых корабельных каркасов, брусья которых, обросшие ракушками, выглядывают из воды, точно ребра гигантских скелетов.

Наконец появляется задняя плита рифа, и чуть подальше мы замечаем форштевень, это обломки разыскиваемой нами фелюги.

Габре и двое моих людей добираются до нее вплавь. Они уже на рифе. Я тоже направляюсь туда на лодке.

Все части потерпевшего крушение судна, выступающие над водой, покрыты полчищами тараканов.

В прилив нос корабля остается незатопленным, и на этом тесном пятачке располагается целая колония тараканов, которые сбиваются там в кучу, образуя целые гроздья. Когда уровень воды понижается, тараканы расползаются и занимают все обнажившиеся части судна, обгладывая пропитавшуюся рыбьим жиром древесину.

Пока я разглядываю этих насекомых, восхищаясь тем, как хорошо они приспособились к борьбе за выживание, Габре извлекает из трюма сундук, находившийся под кормовой палубой.

Взломав крышку, мы находим в нем среди вороха не поддающихся определению вещей традиционную жестяную банку.

Все это я перетаскиваю к себе на борт и приступаю к тщательному отбору.

В железной банке лежит патент, выданный в Джибути, где перечислены все члены экипажа и пассажиры, которых должны были продать как рабов. Вода все же просочилась внутрь, но подписи, сделанные чернилами, можно разобрать. Если документ как следует высушить, его можно будет предъявить властям.

В кожаном мешочке я обнаруживаю также и бумаги. Это письма, написанные по-арабски, но они так сильно размокли, что я вряд ли сумею их прочесть. Однако, когда письма немного подсыхают, целые фразы становятся вполне разборчивыми. Правда, арабской скорописью, используемой в обычной переписке, я владею не настолько хорошо, чтобы расшифровать ее самостоятельно.

По прибытии в Джибути я иду к молодому арабу Абду Банабилу, почтовому служащему, который очень правильно говорит по-французски, даже с легким каталонским акцентом, придающим его выговору печать подлинности, в некотором роде особый местный колорит, совершенно неожиданный в устах этого человека. Однако он никогда не был во Франции, но поскольку все работники почты уроженцы Восточных Пиреней, молодой Абду, постоянно общаясь с ними, перенял их акцент, словно хамелеон, меняющий окраску применительно к обстановке.

Абду очень милый, честный и надежный парень, на него можно положиться. Ему удается перевести только некоторые обрывки фраз, которые пощадила вода, поэтому текст получается довольно-таки бессвязный.

Есть три письма: одно из них адресовано некоему Саиду Салеху из Таиза. Я отмечаю в нем одно слово «товаши» (евнух) и отрывки типа: «Оставшиеся в Бати… невозможно определить сумму… верный человек, чтобы договориться… две тысячи талеров…»

Во втором письме понятна только одна фраза: «Мулы встречаются редко и стоят дорого, те, которых получишь ты, должны быть оплачены из расчета…»

Все остальное неразборчиво.

Третье письмо Салима Монти адресовано его брату Саиду Абделлаху Монти.

Я прочитываю следующие фрагменты: «После приветствия… пятьдесят тюков дурра… в Аден до… двести связок фиников с самбука „Эль-Баджера“… Вали даст разрешение… Камаран…»

Я заключаю, что два первых письма имеют отношение к работорговле. Второе, на мой взгляд, связано с десятью туземцами из племени галла, посаженными на судно в Джибути, так как «мулами» обычно называют рабов, поступающих из Африки.

Что касается третьего письма, то в нем, похоже, речь идет о товарах, предназначенных для доставки на аравийское побережье, вывоз которых разрешит или разрешил губернатор Адена.

Все эти немногочисленные детали не представляют для нас большой ценности, но с их помощью я смогу представить доказательства того, что в моем распоряжении находятся подлинные документы. Это самое важное в настоящий момент.

Итак, добыв компрометирующие сведения, в девять часов после Салат-эль-Аша (вечерней молитвы) я отправляюсь к Салиму Монти, надеясь, что сумею с ним сладить, нагнав на него страху.

Он возлежит на прекрасных коврах в окружении других арабов. Они жуют кат и курят наргиле.

Монти предлагает мне сесть. Люди сдвигаются плотнее друг к другу, освобождая место, и на его жирном лице я замечаю подобие насмешливой, довольно неприятной улыбки.

– Я приплыл из Дубаба и привез для тебя известия О твоем самбуке «Фат-эль-Кейр», – говорю я.

– Я знаю, Бог всемогущ, и нам следует подчиняться своей судьбе… Мне сообщили по телеграфу из Асэба о том, что экипаж спасли, и я послал туда своего уполномоченного, чтобы вернуть матросов назад.

– Это все, что ты знаешь?

– Слушаю тебя, если ты располагаешь другими сведениями…

– Так, сущими пустяками, – говорю я, показывая всем своим видом, что все как раз обстоит иначе. – Но раз ты так хорошо осведомлен, не лучше ли дождаться момента, когда ты сам получишь более подробные известия?

Присутствующие поняли, куда я клоню, и стали тихонько покидать комнату один за другим.

Я жую кат и затягиваюсь наргиле, рассуждая о ценах на кофе, поступающий из Мокки, и на дурра, который поставляет Йемен…

Через четверть часа мы остаемся наедине. Салиму Монти уже не до улыбок. Он ждет не дождется, когда я перейду к существу дела.

– О Салим, мы ведь с тобой друзья, надеюсь, ты понял, что если я пришел к тебе, то с важными для тебя сообщениями.

Монти по-прежнему сохраняет бесстрастный вид, побулькивая своей водяной трубкой, и глядит на меня так, словно я противник, от которого он ожидает нападения.

– Мы одни? – спрашиваю я после паузы.

Моргнув глазами, он дает мне понять, что да.

– Итак, хотя твое судно и затонуло, не все находившиеся на нем рабы погибли.

Он пожимает плечами и, пренебрежительно ухмыльнувшись, говорит:

– Что за глупость! Тебе рассказали какую-то легенду.

– Мне ничего не рассказывали, я подобрал в море людей, которых затолкали в трюм связанными и накрыли парусиной, чтобы их утопить.

Лицо араба приобретает какое-то мерзкое выражение, оно искажено страхом. Наконец он выдавливает еще одну улыбку, которая производит отталкивающее впечатление.

– Если сказанное тобой правда, то эта история не имеет ничего общего с гибелью моей фелюги. Рабов перевозят многие корабли!..

– На, взгляни: это твой патент и три отправленных тобой письма. Не пытайся отрицать очевидное. Эти люди завтра утром пойдут к губернатору и тебе придется иметь дело с правосудием.

Салим всерьез напуган, он смотрит на меня глазами амфибии, неподвижными и лишенными какого-либо выражения.

– Но если я захочу, – добавляю я после паузы, – они будут молчать…

– Тогда назови свои условия, ты ведь знаешь, что я небогат…

– Хватит! Речь идет не о том, чтобы деньгами замазать преступление. Тебе платят англичане за то, что ты шпионишь за мной, и у меня есть письменные доказательства этого. Не спорь, это пустая трата времени… Вот мои условия: если когда-нибудь англичане задержат меня в море или у меня возникнут хоть какие-то осложнения на аравийском побережье между Дубабом и твоей родиной Каукой, я донесу на тебя и передам твои письма, адресованные Саиду Салеху из Таиза… и другим. Письма спрятаны в надежном месте, и если я вдруг умру – мы ведь все ходим под Богом, не так ли? – то, вскрыв мое завещание, можно будет получить сведения об их местонахождении… Дело за тобой!

– Несчастный! – восклицает он. – Каким же образом я могу помешать англичанам поймать тебя в один прекрасный день? Это может произойти и без моего участия… Если бы я, по крайней мере, знал, куда ты направляешься… тогда, может быть…

– Разумеется, ты будешь знать об этом и передавать информацию куда следует. Твоя судьба в твоих руках.

– Но тогда верни мне письма, ведь ты в них не нуждаешься, ибо располагаешь свидетелями.

– Возможно, я когда-нибудь и верну их тебе… но не сейчас…

– Что ж, я верю тебе, а ты можешь положиться на меня, ибо ты превзошел дьявола, я буду тебе другом…

Он собирается поцеловать мою руку, показывая, что подчиняется мне. Но я отдергиваю ладонь резким движением.

Этот человек вполне искренне восхищается мной, потому что знает, что находится в моей власти. Я одолел его, и он меня уважает за это.

Когда одерживаешь победу над арабом и чувствуешь себя отомщенным, он не таит на тебя злобы, напротив, он восхищается тобой, внушающим ему страх, и преданно тебе служит до тех пор, пока чувствует твое превосходство.

Доброта, великодушие не более чем слабость в его глазах, и если по простоте душевной ты становишься жертвой его обмана, то не можешь рассчитывать ни на что, кроме презрения…

– А где находятся спасенные тобой рабы?

– Не волнуйся, они в надежном месте. Могу тебя заверить в том, что они никогда не появятся в Джибути, если ты сдержишь слово.

Я оставляю Салима жующим кат на персидских коврах, в обществе инкрустированного серебром наргиле, который только что потух – так сильно разволновался его владелец…

Теперь я знаю, что не только нейтрализовал опасного врага, но и получил в его лице бесценного тайного помощника.