Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"
Автор книги: Анри Монфрейд
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
XXIX
Смерть корабля
Передо мной простирается побережье Африки, коса Ракмат, до которой я рассчитываю добраться в половине пятого вечера. Если верить карте, с подветренной стороны этого мыса дно песчаное и коралловое, глубина девять метров. Я надеюсь на то, что море там более спокойное, и поэтому мы сможем без особого труда повернуться другим бортом. По мере приближения к берегу вода мутнеет и желтеет. Однако лот не достает до дна. Впрочем, до суши еще более восьми миль.
К четырем часам мы начинаем ощущать прикрытие, создаваемое косой Ракмат. Море по-прежнему мутное, хотя и более спокойное, но волны все еще достаточно высокие. Ветер слабеет. Лот показывает глубину десять метров. Пора поворачиваться другим бортом. Я оставляю свой чай, который только что принес юнга, и велю произвести маневр. Но ветер вялый, и судну не удается сделать поворот. Я немного его разгоняю, встав под ветер, но ничего не получается и на этот раз. Можно подумать, что чья-то таинственная рука старается удержать судно на прежнем курсе в сторону суши. Тогда мы решаем повернуть через фордевинд, так как, несмотря на обнадеживающие указания лоции, где не отмечено никакой опасности, я испытываю некоторое беспокойство, совершая маневр в мутных водах глубиной девять метров.
Когда завершается разворот судна при попутном ветре, я меняю курс и собираюсь повернуться носом к ветру, чтобы натянуть шкоты.
В тот момент, когда я даю судну набрать скорость правым галсом, юнга, стоящий на носу, кричит мне:
– Зейма хари! (Судно село на мель.)
Однако никто не почувствовал никаких ударов, но крик юнги приводит нас в движение. Я сразу бросаюсь на нос: лот показывает десять метров. После этого бегу на ют… но на полдороге у меня перехватывает дыхание: я слышу, как б трюме глухо плещется зловещий прибой. Заглянув в люк, я вижу, как от правого борта отделяется черный язык, и пол мгновенно заливает водой.
Я понимаю, что все пропало: мы идем ко дну с головокружительной быстротой! Вода уже достигает шпигатов, и пассажиры-арабы, воздев руки к небу, восклицают: «О, Аллах! О, Аллах!» Я пытаюсь сбросить находящийся на палубе груз за борт, но через несколько секунд все смывают волны.
Однако корабль перестал погружаться. Он сел на скалу, пропоровшую его своим гигантским зубом. Только полуют и часть бака остаются незатопленными.
Я не могу сдержать нервный смех, взирая на это бедствие: судно напоминает мне побежденного воина, бессильного что-либо сделать, но не желающего сдаваться. Он хохочет в лицо противнику… Возникает такое чувство, что для меня все кончилось, что я должен исчезнуть вместе со своим кораблем. Это кажется мне естественным, и я обретаю полное спокойствие в этой безысходной ситуации, своего рода нравственное бесчувствие.
Я грубо одергиваю бедного Абди, который собрался было нырнуть в затопленную каюту, чтобы спасти какие-то мои личные вещи, для него священные! Чего ради? Я простился с ними. Мне даже хочется, чтобы все поглотила пучина и навсегда исчез этот кошмар…
За три минуты уничтожены плоды целого года усилий, отчаянной борьбы и жертв. Контуры каждой деревянной Детали, которая сейчас ломается или гнется, возникали у меня на глазах: я как бы выдумывал их заново, обрабатывая ствол дерева, доставленный с гор.
Когда я выковывал большие гвозди и все железные детали, они отбрасывали искры на звонкой наковальне у меня под руками.
В памяти вновь возникает судно, построенное из свежей древесины, оно покоится на пиллерсах на пляже Обока, подобное насекомому, крылья которого вот-вот распрямятся.
Я снова вижу верфь. Она пробуждается ясным утром, позолоченная лучами солнца, встающего из моря. Плотники стучат по дереву своими молотками, а звонкие удары по наковальне примешиваются к пению горластых кули…
Кажется, что светлый корпус корабля рождается из этой веселой суеты: каждый день его гармоничные и обтекаемые линии, в результате тысячелетнего усовершенствования уподобившиеся формам животных, обретают все большую законченность. Эти изящные кривые наводят на мысль о предстоящей схватке с морской стихией и о легком полете над волнами, которые будут прокатываться под судном, почти не касаясь закругленной подводной части корпуса…
Я вдохнул жизнь в это большое неподвижное тело, придав ему крылья из белой парусины, которые возьмут от ветра силу и скорость… Корабль послушно подчинялся мне, когда я держал его румпель, как руку друга, укрощающего ради меня две крылатые силы – ветер и море…
Теперь все погублено: остался лишь призрак смерти – судно, потерпевшее крушение! Колосс, побежденный благодаря внезапности нападения. Море силится его уничтожить, и протяжный жалобный стон, раздающийся в такт колебаниям волн, выходит из этого могучего умирающего существа.
Через несколько мгновений мое едва ли не гипнотическое состояние рассеивается, и я возвращаюсь к реальности. Я вспоминаю о ждущих меня людях, о всех, кто находится там…
Я должен жить.
И тогда меня пронзает невыносимая печаль, оттого что мне придется сейчас покинуть судно…
* * *
Как бы там ни было, надо действовать, я намерен бороться до конца. Прежде всего необходимо спасти этих несчастных арабов, уже смирившихся со своей участью, так как в каждую секунду судно может развалиться, и его тогда поглотит пучина вместе с находящимися на борту людьми.
Суша, по моим представлениям, находится в трех или четырех милях отсюда. В шлюпку мы спешно грузим, помимо шести пассажиров, бочку с пятьюдесятью литрами воды и несколько мелких предметов первой необходимости. Нагруженная до отказа, она уплывает к суше, то и дело исчезая в ложбинках между волн.
Наступает ночь, зловещая, рождающая видения. Призрак старого капитана, которого я прогнал с его затонувшего судна, витает над всем, что размытыми силуэтами выступает из темноты, всплывает подобием сломанных членов из шевелящегося покрывала пены, белого савана, накрывшего бедственное судно.
Все пронзительнее скрипит оно всеми своими частями. Мачты уже кренятся набок – значит, киль, этот мощный хребет корабля, переломился, – я вижу, как они размахивают на фоне неба порванными снастями.
Где те великолепные паруса, которые наполнял ветер под лучами яркого солнца? Порой мне кажется, что я вижу сон, чудовищный кошмар. Может быть, я сейчас проснусь, разбуженный шелестом рассекаемых форштевнем морских волн?.. Но нет, все это жестокая реальность, и сердце до боли сжимает стальная рука отчаяния.
Лодка возвращается, а потом снова уплывает, взяв очередную партию пассажиров.
Ветер стих, но небо заволокли тучи: сумрак сгущается, я опасаюсь, что шлюпка не найдет нас на обратном пути, и надеюсь лишь на мачты, которые все-таки можно будет разглядеть.
Вдруг ко мне прижимается Абди: взяв меня за руку, он молча, почти украдкой показывает на море. Вода теперь фосфоресцирует, и я вижу какие-то светящиеся полосы, они то сворачиваются, то распрямляются – акулы!
Хищников привлек смердящий сок, выделяемый бычьими кожами. Их сотни, самых разных размеров. Распаленные запахом недоступной приманки, которую они чуют сквозь разошедшиеся доски корабельного корпуса, акулы плавают вокруг нас кругами, гоняются друг за другом и кусают одна другую. Все, что сейчас смоет волнами в море, мгновенно станет их добычей.
Нечего и думать теперь о том, чтобы спастись вплавь, если судно окончательно развалится. Я велю собрать все шесты и деревянные детали, которые еще можно снять, и связываю их между собой на палубе. Этот импровизированный плот – наша последняя надежда на спасение от голодной орды подстерегающих нас акул. Впрочем, эта новая опасность не напугала людей. В том положении, в каком мы оказались, ничто больше не может вызвать у нас тревогу: мы готовы ко всему…
Однако наступает отлив. Я все больше опасаюсь, что корпус, когда он лишится поддержки воды, распадется и все унесет в море.
Шлюпка появляется в третий раз: мы меняем гребцов. Абди отчаливает с Джобером и последними пассажирами.
Я остаюсь на полуюте один с еще четырьмя людьми. Несмотря на кромешную темноту, лодка сможет найти потерпевшее крушение судно благодаря мачтам, которые еще держатся в своих гнездах. Все молчат. Наша маленькая группа, похожая на кучку призраков, как бы срастается с телом корабля.
По-прежнему в такт волнам раздаются его стоны. Пронзительные скрипы, напоминающие вопли, словно отвечают приглушенным вздохам в глубинах моря.
Из недр корабля доносится сперва глухой продолжительный треск. Полуют, на котором мы сгрудились, неожиданно вздрагивает, и, сопровождаемый грохотом ломающихся досок, лопающихся брусьев, обрушивается рангоут: сначала фок-мачта, потом грот-мачта… Корабль скоро замолкнет навеки.
Скрипы прекращаются, и в щели, образовавшиеся в корпусе, взмахнув своим мощным хвостом и оставив на поверхности моря водовороты, ныряют акулы. Наш плот застревает под металлическими тросами вантов; вряд ли его можно высвободить сейчас. Постепенно уровень воды повышается: волны уносят все, что еще оставалось на разрушенной палубе. Форштевень скрылся, и ужасные скрипы, хотя и более приглушенные, возобновляют свою зловещую песню.
Проходит время… Лодки все нет.
Должно быть, уже два часа ночи. В голову приходит мысль, что мы, наверное, стали теперь невидимыми из-за того, что мачты рухнули.
Невозможно также подать световой сигнал. Поэтому то и дело мы все в один голос издаем протяжный крик. Но этот человеческий вопль, этот отчаянный призыв теряется где-то вдали, лишенный эха, среди морских просторов, обдуваемых ветром…
Сумеем ли мы продержаться до рассвета?.. В интервалах между криками мы прислушиваемся в надежде, что до нас донесется ответный крик. Но одно только судно причитает в ночи, и пространство наполнено оглушительным грохотом моря.
Наконец через какое-то время – кажется, что прошла вечность, – нам мерещатся голоса, затем острозоркий Кадижета начинает различать какую-то темную точку – лодка! Уже два часа она скитается по волнам. Оба гребца уже хотели повернуть назад, думая, что потерпевшее крушение судно исчезло в пучине, а заодно и мы вместе с ним, но, хотя надежды уже не оставалось, Абди решил подождать рассвета, думая, что ему удастся обнаружить нас на плывущих по волнам досках.
Я сажусь в шлюпку последним. Я покидаю свой корабль!..
Ничто не в силах передать мучительную тоску и боль прощания…
Лодка уплывает: я еще слышу, как стонет мой корабль, но в темноте постепенно исчезают очертания его кормы…
Нет ничего особенного в том, чтобы встретить смерть вместе со своим судном, я это отчетливо осознал в ту последнюю душераздирающую минуту, и мне вспомнился старый капитан, который предпочел пойти на дно, чем бросить фрегат и позволить ему одиноко погрузиться в пучину…
XXX
Лагерь потерпевших кораблекрушение
По мере того как лодка приближается к суше, море совсем успокаивается, а ветер стихает. Однако до берега, представляющего собой низкий пляж, мы плыли еще целый час.
Люди расположились поодаль. Почти все лежат, завернувшись в свои накидки, и дремлют, безразличные к происходящему.
Я удивляюсь, что никто не разводит костер и не занимается оборудованием временного лагеря.
Абди объясняет мне, что мы еще не на континенте, суша находится более чем в пяти километрах отсюда. Оказывается, лодка причалила к песчаной косе, и от побережья нас отделяют лагуны. Надо дождаться рассвета. Пока же я произвожу осмотр всего, что уцелело после крушения.
Сперва я делаю перекличку: никто, слава Богу, не пропал.
Наши средства к существованию: пятьдесят литров воды, двадцать килограммов риса и немного сахара. Это все.
Есть еще оружие: три ружья системы грае и несколько патронов, они могут всегда нам пригодиться. Итальянский пост в Ракмате, вероятно, расположен не более чем в десяти километрах от этого места, и я рассчитываю отправиться туда, как только рассветет.
Наконец небо светлеет: солнце встает над морем, становится тихо. В открытом море я вижу наш бедный корабль, он в том же виде, в каком мы оставили его вчера.
Я быстро убеждаюсь в том, что мы находимся на той песчаной полосе, которая тянется параллельно берегу, тут и там прорезанная широкими и глубокими проходами, через которые проникает морская вода, заполняя лагуны, отделяющие эту полоску суши.
На юге все эти болотца поросли лесом манглий (белых корнепусков), простирающимся до залива Бейлул. В таких местах вряд ли встретишь людей. Можно быть уверенным, что наше вчерашнее кораблекрушение из-за большой дистанции не было замечено несколькими рыбаками, находящимися на суше.
Для того чтобы добраться до деревни Ракмат, надо преодолеть лагуны. Я пробую сделать это пешком вместе с Абди и двумя другими матросами в надежде раздобыть продукты. Но скоро нам приходится отказаться от этой затеи: мы то вязнем по пояс в трясине, то выходим на глубоководье, где надо плыть. Опасаясь, как бы нас не поглотили зыбучие пески, я решаю вернуться назад.
Тогда мы плывем на лодке, пытаясь отыскать проход со стороны моря.
Поднявшись примерно на милю к северу, мы обнаруживаем проход, куда в часы прилива яростно устремляется море. Проще всего положиться на силу течения, которое куда-нибудь нас вынесет. И в самом деле, подхваченные потоком, мы оказываемся в отдаленной части лагуны, где можно сесть за весла.
Преодолев не один поворот, мы наконец подплываем к жалким хижинам деревушки Ракмат. Эти несколько лачуг теснятся на пляже, у подножия конусообразной горы из черной лавы. Я не без радости замечаю две вытащенные на песок заруки, что дает мне надежду получить здесь хоть какую-то помощь.
Я иду к квадратному жилищу, где обитает туземец, уроженец Тигриньи, являющийся представителем итальянских властей. Он видел, как мы приплыли, и торопится привести в порядок свою форму (то, что надето на нем сейчас, ее упрощенный вариант). Он нахлобучивает на себя монументальную феску уставного образца: в подобные головные уборы итальянцы обряжают своих туземных ополченцев. Ему бы очень хотелось щегольнуть и своим мундиром цвета хаки, но, увы, рукава, завязанные у обшлагов, служат ему в качестве мешков для хранения сахара и других ценных вещей.
Вся деревня высыпала из хижин, сооруженных из циновок: мужчины и голые мальчишки столпились вокруг нас, чтобы послушать рассказ о кораблекрушении. Люди узнают меня, ибо я останавливался в Ракмате три года назад. Это весьма облегчает переговоры.
Завтра в Асэб отправится гонец. Я сочиняю письмо для комиссарио, в котором прошу его срочно отправить телеграмму моей жене. Надо опередить слухи, которые распространяются быстрее, чем нам хотелось бы, если речь идет о чрезвычайном событии.
Затем я договариваюсь с владельцами арабских зарук о том, какую сумму они получат за предоставление нам питьевой воды и попытку спасти кожи, оставшиеся в трюме затонувшего корабля.
Я кладу в шлюпку немного хвороста, и мы плывем через лагуну к нашему лагерю. Моя первая забота – перевезти двадцать четыре араба в деревню Ракмат, ибо они потребляют воду в непомерных количествах и уже израсходовали все наши запасы.
Дальше они пойдут пешком, вдоль берега. Пройти надо сущий пустяк – двести километров, но по чудовищной местности, среди нагромождения лавы и шлаков. А может быть, арабы подождут, когда их добрая звезда пошлет им другое судно. Корабли иногда проплывают мимо здешних берегов в период зимних муссонов. Всего каких-то три месяца терпеливого ожидания, ведь время так мало значит для тех, кто сознает бренность человеческой жизни.
После полудня я замечаю белые паруса зарук, приближающихся с моря и огибающих край мыса.
Стоит тихая погода, и мы без труда доплываем до судна, все еще находящегося в плену у подводной скалы. Это отделено стоящий коралловый риф, одна из верхушек которого, когда мы проплывали над ним, пропорола корпус корабля возле киля.
Судьбе было угодно, чтобы мы оказались в этом зловещем месте как раз в то мгновенье, когда судно провалилось вниз с гребня волны, и к тому же именно в разгар отлива.
Случись это несколькими секундами раньше или позже, и мы благополучно миновали бы риф. Кроме того, нам дважды не удавалось повернуться другим бортом, словно чья-то злая воля подстроила все таким образом, чтобы мы оказались в данной точке именно в эту роковую минуту.
Я невольно вспоминаю о Джобере, который приносит несчастье!
Совпадение! Это первое, что приходит на ум, но цепь следующих одно за другим совпадений не может не озадачить! Трудно отделаться от чувства страха, когда сталкиваешься с великой тайной и смутно ощущаешь себя игрушкой в ее руках. Быть может, то, что мы зовем суеверием, выглядит менее нелепо в своей простоте, нежели самодовольство вольнодумца, который думает, что объясняет недоступное разуму явление, именуя его случаем.
Заруки подплывают вплотную к нашему судну: на них многочисленная команда, состоящая из данакильцев, присоединившихся к арабам. Тут же организуются спасательные работы.
Я велю снять мачты, реи и весь такелаж, который может еще пригодиться, ибо я вновь чувствую решимость приступить к строительству другого судна.
Когда с нами случается несчастье, надо решительно повернуться спиной к прошлому, сохранив лишь воспоминание об уроке, который всегда в нем заключен, и пусть новая цель становится единственной нашей заботой!
Надежда – это образ жизни, а сожаления о потерях – не более чем прах!
Джобер, будучи профессиональным ныряльщиком, руководит спасением кож при участии данакильцев. Злой дух, следующий за ним неотступно, на мой взгляд, должен быть доволен. Впрочем, я просто не представляю, какие еще несчастья могут обрушиться на нашу голову.
Люди извлекают из затопленного судна все, что может нам пригодиться, и из всего этого составляется большой плот, который судно медленно тащит за собой на буксире. Абди, не обращая внимания на акул, плывущих за плотом, прохаживается по шатким деревяшкам, хохочет и ударяет руками по воде, чтобы прогнать хищников. Он развлекается.
Работа ныряльщиков в трюме вызывает чувство брезгливости: раздувшиеся бычьи кожи освободились от своих пут, они плавают под водой, дряблые и липкие, шевелясь в зловонной темноватой жидкости, наполнившей трюм. От этой клоаки исходит непереносимый запах падали. Четыре голых ныряльщика погружаются в жижу, они исчезают у бортов судна, а затем выныривают из люка, вытащив свертки кож, которые их товарищи подцепляют баграми и втаскивают на палубу.
Заражаясь друг от друга суетливым возбуждением и желая поскорее получить свое вознаграждение, они ныряют почти все сразу, и в этой суматохе невозможно разобрать, все ли поднимаются обратно на поверхность.
Из трюма извлечены также разбухшие мешки с зерном, в которых началось брожение. Я вынужден удалиться, настолько невыносима вонь.
На пляже мешки вспарывают и зерно высыпают на расстеленные паруса, чтобы его высушить. На нашем песчаном острове разложены также кожи. Воздух отравлен зловонием.
Джобер возвращается со своей командой уже с наступлением темноты. Все молчат. Неужели опять что-то случилось? Двое лежат на дне лодки: кажется, они мертвы.
Их хватились перед тем, как тронуться в обратный путь, и в конце концов обнаружили в глубине трюма. Очевидно, всплывая наверх, они наткнулись на одну из плавающих кож и, запутавшись в ней и потеряв ориентацию, не сумели отыскать выход из трюма. Поскольку люди были охвачены возбуждением и помогали себе в работе песнями и криками, никто не обратил внимания на отсутствие двоих ныряльщиков.
Один из них уже окоченел: спасти его невозможно. У другого еще сохранилась гибкость суставов. Уложив его на песок, я делаю ему искусственное дыхание. Данакильцы и арабы с удивлением наблюдают за моими действиями. В их представлении свершилось лишь то, что было на роду написано этим людям.
Пришел их час, и потому нелепо пытаться что-либо изменить в их судьбе. Поскольку над нами довлеет рок, к чему пытаться его исправлять? Умирая, они пережили мучительные мгновения. Но дело сделано, впереди их ждет рай Магомета. Следовательно, возвратить их теперь к жизни – значит поступить жестоко, ведь им придется покидать сей мир еще раз и, возможно, гораздо более мучительным способом.
Они заплатили сполна, и смерть принадлежит им. Спасающий этих людей их обкрадывает.
Примерно так размышляли туземцы, пока я оказывал помощь несчастному. Через сорок минут спазм заставляет его исторгнуть из себя обильную жидкость, зловонную и черную, затем понемногу восстанавливается дыхание. Он спасен, но товарищи воспринимают это без особой радости, хотя его воскрешение должно было показаться им чудом. Аллах не пожелал его взять к себе – вот и все.
Для погибшего вырывают яму в самой высокой части пляжа. После омовения тело заворачивают в белую ткань, которую снял с себя один из людей. Мертвеца кладут на два весла и вчетвером несут на плечах. Кортеж трогается в путь, распевая молитву в такт ходьбе, с речитативом, произносимым на низких тонах: «Ла илла иллала… Ла илла иллала…» Несущих покойника то и дело подменяет кто-нибудь из процессии, чтобы погребальная ноша коснулась плеч каждого, прежде чем они доберутся до могилы.
Дойдя до места, все встают лицом к Мекке. Мертвеца кладут на его песчаное ложе. Сперва его накрывают травами, ветками, циновками, сопровождая все это песнопениями, потом сверху бесшумно падает песок, и мертвое тело исчезает под его слоем. Поскольку нигде поблизости нет камней, чтобы отметить могилу, в изножье кладут черепаший, уже совсем побелевший, панцирь, а с другой стороны в песок втыкается зубчатым рылом кверху голова рыбы-пилы, брошенная на пляже какими-то рыбаками.
Сколько раз видел я подобные примитивные могилы на плоских островах Красного моря, где ловцы жемчуга нередко оставляли кого-нибудь из своих товарищей… Проплывая мимо заброшенных и пустынных островов, часто замечаешь эти рыбьи головы, воткнутые в песок и напоминающие какие-то знаки. Только морские птицы посещают эти кладбища в открытом море, постепенно исчезающие с лица земли под воздействием солнца и ветра.
Глядя на эту свежую могилу, я думаю о Джобере, предвестнике несчастья… Еще одно совпадение?!
Спасенный мной ныряльщик уже сидит на корточках и скоро вернется к своим обычным занятиям, словно ничего особенного с ним не случилось.
Ночь уже почти наступила. Мы разводим небольшой костер, чтобы сварить рис, ибо нас мучает сильный голод: мы ничего не ели со вчерашнего дня. Поскольку запасы воды, уцелевшие после крушения, давно кончились, мы пьем воду, принесенную матросами зарук. Она на редкость горькая, и я сомневаюсь, можно ли ее вообще пить. Нам говорят, что источники обмелели по причине засухи и что, если дождей долго нет, родники пополняются лишь за счет морской воды.
В такие периоды местные жители пьют только молоко верблюдиц, которые пасутся в зарослях манглий. Эти выносливые животные могут длительное время обходиться без воды, им хватает влаги, содержащейся в листьях, и, несмотря на это, они творят чудо: благодаря им люди живут там, где нет ничего, кроме соленой воды и горьких манглий.
Вскоре появляются несколько пастухов с большими бурдюками, наполненными молоком. Они дают его нам в обмен на полусгнившее зерно, которое сушится на расстеленной парусине.
Мы с жадностью пьем этот напиток, не обращая внимания на сильный душок и горьковатый привкус. Обуреваемые жаждой, вызванной соленой, с содержанием магния ракматской водой, мы поглощаем это чудесное молоко в большом количестве. Я не знал, что оно слабит, но это его свойство было известно моим людям, так как они хихикали, глядя на то, как я пью молоко. Через три часа все спасаются бегством кто куда, и из разных уголков пляжа доносятся громкие звуки опорожнений…
Самое благоразумное – это посмеяться над нашими злоключениями, но жажда нисколько не утолена. Через пару суток, однако, наступает привыкание, и наши взбунтовавшиеся кишки возвращаются к спокойному состоянию.
Вот уже восемь дней, как мы живем на этом островке, по-прежнему терзаемые жаждой, хотя и пьем молоко. Всю ночь мне снится прозрачная родниковая вода, она одна способна потушить пылающий внутри меня костер.
Между тем работа закончена. Я вытащил на берег все, что сумел снять с корабля: цепи, якоря, лебедки, паруса, снасти и мачты. Я велю погрузить все это на обе заруки. Что касается спасенных кож, то я приказываю доставить их в Ракмат во избежание хищений. Позднее фрахтовщики Договорятся о выкупе своего товара с ныряльщиками за треть его цены, как это здесь принято.
На восьмой день, в полдень, с севера приплывает небольшой пароходик и бросает якорь в нескольких милях от нашего лагеря. Место, где мы находимся, я отметил длинным шестом, привязав к нему кусок парусины.
Не теряя ни минуты, я плыву к нему на лодке, прихватив пустой бочонок: мне хочется наконец-то выпить настоящей воды.
Пароходик оказывается итальянским траулером, посланным правительством из Массауа для оказания нам помощи. Появились они поздновато. Впрочем, на судне есть вода, и я выпиваю какое-то умопомрачительное количество жидкости. Капитан предлагает мне взять брюки, так как мою наготу прикрывает обрывок рваной парусины.
Я показываю ему место, где мы потерпели крушение и где уже больше нечего спасать.
Он якобы приплыл сюда, чтобы мне помочь, но я-то знаю, что его правительство отнеслось ко мне столь заботливо только из-за того, что я вез для него зерно, и итальянцы рассчитывали спасти этот товар. Таким образом, увидев, что делать ему здесь нечего, капитан вновь берет курс на Массауа. Он дарит мне бочонок с водой и бутылку вина: я буду по гроб благодарен ему за это.
Вернувшись в лагерь, я тороплюсь с отъездом. Обе заруки загружены. Я пообещал заплатить тридцать рупий каждому из накуд за то, что они доставят меня в Обок вместе с моим строительным материалом. Отправление назначено на раннее утро следующего дня.
Пока сгущаются сумерки, я размышляю о будущем и строю планы относительно постройки нового корабля. Удалось спасти один такелаж: корпус надо будет построить заново, а это обойдется недешево. У меня же в перспективе ни гроша…
Я с головой ухожу в эти проблемы, которые меньше всего способствуют сну!
Из раздумий меня выводят для чего-то явившиеся накуды. Их поведение кажется мне странным, и я невольно бросаю взгляд на заруки: они стоят на якоре гораздо дальше от суши, чем это представляется мне необходимым. Накуды сообщают, что направление ветра только что переменилось, поэтому они отправились бы на ловлю, которая обещает быть весьма успешной, если бы не дали слова доставить меня в Асэб. Впрочем, добавляют они, их заруки находятся здесь уже восемь дней, а мы не договаривались, что суда так долго будут в моем распоряжении. В итоге накуды требуют заплатить им триста рупий, тогда они перевезут меня и моих людей! Чувствуя, что я целиком завишу от них, они хотят затеять ссору, дабы иметь повод бросить меня и удрать, прихватив мои снасти, погруженные на заруки и представляющие значительную ценность.
Они зараники, и пиратские инстинкты пробуждаются в них всегда, когда они чувствуют, что их жертва беззащитна. Это ведь так естественно, и вести себя иначе, в их представлении, было бы полнейшим абсурдом.
Лежащий в нескольких метрах от нас на песке Абди услышал, как мы спорим. Не говоря ни слова, он встает и отходит к другим членам экипажа, спящим в отдалении. Он понял, что нам угрожает опасность, и намерен предупредить своих товарищей. Я достаточно хорошо знаю Абди, чтобы быть уверенным, что в подобных обстоятельствах он способен взять инициативу на себя и поступить примерно в соответствии с ходом моих мыслей.
Тогда я делаю вид, что дрогнул и готов принять их новые условия. Я еще немного торгуюсь, чтобы выиграть время, и краешком глаза посматриваю туда, куда ушел Абди. Я знаю, что ружья спрятаны под парусиной, и не сомневаюсь, что их уже достали оттуда. Вдоль моря гуськом бредут какие-то тени: мои люди догадались, что надо помешать накудам вернуться на заруки. Однако я намерен рассеять их подозрения, чтобы дело не приняло драматический оборот.
Я окликаю Абди и велю ему принести мой сундук, в котором лежат деньги. Мне известно, что там, увы, осталось не так много. Раскалла и Марсал, два крепких, с атлетическим телосложением суданца, приносят сундук и ставят его передо мной.
Они не уходят и ждут. Я медленно поворачиваю ключ в позвякивающей скважине и осторожно открываю сундук. Внимание обоих арабов приковано к ящику, где, как им кажется, спрятаны сокровища. Воспользовавшись этим, я внезапно хватаю стоящего рядом со мной накуду за затылок и швыряю его наземь лицом в песок. Абди и еще два матроса тут же бросаются на другого, и мы держим обоих в таком положении, погрузив их головы по уши в песок. Увидев эту молчаливую схватку, те, кто находились возле воды, прибегают с ружьями. Тогда я отпускаю обоих арабов, едва не задохнувшихся, с глазами, забитыми песком. Абди обнажил свою джамбию, ее лезвие поблескивает в темноте.
– Если один из вас скажет хоть слово, он будет убит, – говорит Абди и направляет на них свой кинжал.
Когда попадаешь в такую ситуацию да еще в стране, где жизнь человека ни во что не ставится, лучше не строить из себя смельчака, и эта мудрость никогда тебя не подведет.
– Как зовут твоих людей? – спрашиваю я у них.
Они перечисляют имена матросов. Один из моих людей идет к воде и выкрикивает имена, прося матросов подплыть сюда. Ничего не подозревая и думая, что их зовут накуды, они садятся в лодки и плывут к берегу. Вытащив хури на песок, матросы идут к нам. Абди вместе с одним из моих людей тут же хватают лодки, сталкивают их в воду и мчатся к зарукам. Сняв с обоих судов рули, они доставляют их на берег. Несколько человек, оставшихся на борту, не оказали им никакого сопротивления и превратились в своего рода пленников, поскольку их суда лишены управления. Те, что приплыли на берег, ничего не могут понять и стоят перед связанными накудами под дулами ружей, не сомневаясь в том, что они заряжены. Среди них есть данакильцы, которые, увидев, что они проиграли, присоединились к нам. Они помогают нам погрузить оставшиеся на берегу вещи, так как теперь, став хозяином зарук, я намерен отбыть сегодня же ночью.
Я говорю накудам, что намерен содержать их под арестом до Асэба, где они будут сданы итальянскому комиссарио и против них будет выдвинуто обвинение в попытке ограбления.
Вместе с Абди, Мухаммедом и своим старым экипажем я беру на себя командование одной из зарук. Остальные матросы садятся на другое судно. На каждую заруку я отправляю по пленному накуде, и мы с матросами договариваемся о том, что, при возникновении хотя бы малейшей опасности на одном из кораблей, по первому же сигналу они будут сброшены за борт, крепко связанные и снабженные надлежащим балластом.