Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Но жребий брошен, отступать нельзя. Эта уверенность кладет конец возражениям Санчо, которому ничего не остается, как умолкнуть, и ко мне возвращается хладнокровие.

Подойдя к спящей заруке на расстояние полукабельтова – а это точно она, старый суданец ее признал, – я перекладываю румпель, и, пока парус опускается, мы скользим еще какое-то время по инерции, чтобы остановиться всего в нескольких метрах от заруки.

На палубе под накидками шевелятся люди. Я издаю обычное «хо-о-о!», словно мы оказались здесь без всякого умысла, хотя в такие часы редко встают на якорь. Скорее, в это время суток отплывают.

Откуда-то из трюма мне отвечают чьи-то голоса, все уже проснулись.

Я поджигаю бикфордов шнур от сигареты: небольшая вспышка остается незамеченной, и черный шнур вероломно дымится в темноте. Я погружаю длинный шест в воду, будто собираюсь встать на якорь, и удерживаю бомбу у подводной части корпуса заруки. Я внимательно отсчитываю секунды и на счете десять кричу накуде, стоящему неподалеку от меня:

– Зови своих людей!

Мы все орем что есть мочи, чтобы они прыгали в воду.

Зараники смекают, в чем дело, щелкает ружейный затвор… Я все еще считаю… Восемнадцать, девятнадцать… И вот из середины судна одновременно с резким взрывом вырывается зеленоватое пламя. Взрывчатка находилась под днищем на уровне мачты, в этом месте на палубе обычно не бывает спящих; мачта обрушивается вниз, и через секунду со всех сторон сыплется град камней, – это донная галька, взметнувшаяся в воздух. По счастью, никто не задет.

Зарука мгновенно тонет, и все барахтаются в воде.

Слышатся крики: это кричат суданцы, с трудом плывущие на одних руках – они скованы друг с другом цепями по двое за ноги. Зараники улепетывают на остров, захватив свои хури. Царит полнейшая паника. Правда, иного и нельзя было ожидать.

Я зажигаю факел, который освещает всю сцену. Зарука пошла ко дну, на поверхности плавает масса предметов.

Однако необходимо перехватить хури. Две лодки затонули, но были подняты зараниками, которые гребут, продолжая вычерпывать воду. Я стреляю в их сторону, пока сомалийцы пытаются их догнать.

Между тем нас отнесло течением, так как я решил не бросать якорь, теперь же глубина под нами слишком велика, чтобы это сделать.

Вместе с людьми, оставшимися на борту, я пытаюсь сбить кандалы с поднятых на борт суданцев. Они закованы посредством удлиненного кольца, которое имеет с обеих сторон по ложному звену, окружающему щиколотку пленника. Эти ложные звенья были забиты с помощью молотка, и мне никак не удается их разжать, так как под рукой нет нужных инструментов.

Светает. Благодаря нехитрому маневру мы возвращаемся к месту сражения, но на сей раз я бросаю якорь. Прежде всего нам надо подумать о том, как поднять со дна заруку или на худой конец все, что представляет хоть какую-то ценность.

Утро тихое, вода прозрачная, и поэтому не нужно прибегать к помощи окошка в днище. Зарука лежит на большом камне, нос задран кверху, а корма уходит в темную синеву. Случись это в нескольких метрах дальше, и корабль затонул бы на большой глубине – настолько резко обрываются в море подступы к рифу.

Нос находится в пяти, а корма – в десяти-двенадцати метрах от поверхности воды. Шестеро суданцев, уже избавленные от цепей, помогают освободить своих товарищей.

Один из них, настоящий геркулес с чуть тонковатыми ногами, взяв конец каната, ныряет в воду, и я вижу, как он пробирается вдоль затонувшего судна и ощупывает каждую вещь, вытянув руки перед собой и обратив к нам ступни своих ног. Вильнув бедрами, он принимает вертикальное положение и всплывает наверх, окруженный пузырьками воздуха, которые выпускает из носа по мере того, как приближается к поверхности. Он говорит, что закрепил канат и можно его вытягивать. Ящик постепенно поднимается со дна, и мы втаскиваем его на борт судна.

Это сундук накуды, украшенный резными фигурками из меди. Я слежу за тем, чтобы этот поистине любопытный предмет обстановки не был разбит и сохранился в целости и сохранности. Я открываю его, сорвав висячий замок.

Суданцы уверяют, что жемчуг находится в сундуке. Но мы тщетно перетряхиваем все его содержимое: мокрые шелковые одеяния, окрасившие друг друга, и тысячу других разбухших от воды вещей, на которые налипли какие-то бумаги. В шелковом носовом платке лежит около пятидесяти талеров, два фунта стерлингов и турецкие монеты. На внутренней стороне крышки выгравировано имя владельца сундука: Мухаммед Омар. Именно так зовут накуду, говорят пленники.

Конечно же накуда не расстается с жемчугом. Мы поступили безрассудно, позволив ему уйти вместе с другими пиратами; но еще не все потеряно, так как вдогонку ему поспешили две хури, которые сейчас скрылись за островом.

Наконец вся команда суданцев освобождена от цепей; не теряя времени, они ныряют на поиски сокровищ. Вода настолько чистая, что я поддаюсь искушению последовать за ними, чтобы самому убедиться, можно ли поднять затонувшее судно.

Один суданец, уже заметивший пробоину в корпусе, ныряет рядом со мной и под водой ведет меня к нужному месту. Я никогда не погружался на глубины свыше пяти-шести метров, поэтому в ушах возникает острая боль, ведь мои барабанные перепонки целы. Вдруг раздается пистолетный выстрел, и мне кажется, что вода хлынула внутрь черепа, но боль быстро проходит – перепонки порвались.

Увлекаемый своим спутником, который безжалостно тянет меня за руку на самое дно, нисколько не беспокоясь о том, хватает ли мне воздуха, я вижу огромную пробоину – вырван кусок киля длиной более метра. Успев разглядеть последствия взрыва, я начинаю мощно работать ногами, чтобы поскорее всплыть. Подъем кажется мне бесконечным, я вижу поверхность воды, блестящую, как серебро, она совсем рядом, еще немного, и я сделаю глубокий вдох, но нет, меня по-прежнему окружает водяная толща. Наконец-то воздух… Слава Богу! Не знаю, смог бы я продержаться еще секунды две.

Команда аплодирует. Я умалчиваю о том, чего стоил мне этот подвиг, и напротив, принимаю равнодушный вид, будто проделывал еще и не такое.

Наверх поднимают четыре кавалерийских карабина системы маузер, все с полными обоймами, а также старое ружье системы грас, из которого был убит матрос, погребенный на Хармиле. Пустая гильза все еще находится в затворе.

Из-за острова до нас доносятся ружейные выстрелы, которых я насчитал три; это стреляют наши матросы, так как они прихватили с собой пару карабинов. Я уже собираюсь направиться туда с оставшимся оружием, чтобы поставить точку в этом деле, но из-за края скалы, продолжающей остров к востоку, появляются две хури. В бинокль я замечаю, что в каждой из лодок в окружении моих людей сидят по два араба. Это взятые в плен зараники.

Среди них накуда и еще три человека, двое абсолютно голые, поэтому они сразу же просят дать им набедренные повязки – настолько развито чувство целомудрия у арабов.

Накуде лет тридцать пять, его лицо покрыто темным морским загаром, аккуратная, начинающаяся от висков борода придает ему благородный вид. Этот человек внушал бы мне почтение, если бы не был моим пленником. В руках он держит черные четки и внешне почти не проявляет интереса к событиям, которые привели его сюда в сопровождении столь незатейливого эскорта. На поясе у него висят пустые ножны: вероятно, кинжал отняли мои люди, когда брали его в плен.

Трое других молоды: им от двадцати до тридцати лет.

Когда их судно пошло ко дну, они растеряли свои маленькие корзиночки, обычно используемые в качестве головных уборов. Их длинные вьющиеся волосы ниспадают на великолепные, бронзовые от загара плечи, а руки у основания бицепсов перехвачены серебряными браслетами.

Поднимаясь на борт, накуда по привычке произносит «салам», словно он прибыл с визитом, и едва не протягивает нам руку для рукопожатия. Такое поведение, изумляющее нас, европейцев, вполне естественно для арабов по причине присущего им фатализма.

Вчера они заковали этих людей в цепи, сегодня настал их черед. Что поделаешь? Носиб (судьба)! Таким образом, независимо от складывающихся обстоятельств, они сохраняют спокойствие и ведут себя так, будто наблюдают за происходящим со стороны. И потом арабы напрочь лишены чувства вины, оно для них не существует: либо они побеждают, либо терпят поражение.

Мои сомалийцы впопыхах сообщают, что две другие хури вышли в открытое море, а эту лодку они задержали, напугав сидевших в ней арабов ружейными выстрелами.

Я велю заковать в только что снятые мною цепи четырех попавших к нам в плен пиратов; они принимают эту операцию с таким же безразличием, какое было бы написано на их лицах, находись они в обувной лавке. Раздается всего несколько возмущенных криков – Абди чересчур сильно сжал одно из колец на ноге накуды.

– Замолчи, Мухаммед Омар, и прибереги свои жалобы для другого случая: скоро на твоей шее затянется петля…

– Как будет угодно Аллаху… Но откуда ты меня знаешь?

Я пропускаю его вопрос мимо ушей, пусть сохраняется завеса таинственности – еще один способ внести разлад в душевное состояние противника.

Однако перспектива оказаться на виселице, похоже, омрачает наигранную безмятежность четырех разбойников.

Я сказал «разбойники», но я ошибся – это зараники, морские пираты, которые в любой другой ситуации были бы не хуже других.

Многие из них живут в Джибути как честные люди, следуя правилам нашего общества. Овладеть же судном – это для них менее жестокая вещь, чем, например, охота, ибо команда судна может все-таки постоять за себя, тогда как животное беззащитно.

Однако не в моих планах заходить так далеко; я нагнетаю атмосферу страха, с тем чтобы выведать, где спрятаны жемчужины. Я удаляюсь на корму, и мы совещаемся вместе со старым суданцем и Джебером. Вне всякого сомнения, накуда не избавился от жемчуга.

Пока мы разговариваем, я вижу, как он пристально и настойчиво рассматривает сундук, который мы подняли со дна моря; вряд ли обычный ящик заслуживал бы такого интереса.

Я приказываю расковать Мухаммеда Омара, и его подводят ко мне.

– Знаешь ли ты, что тебя ожидает по морским законам?

– Господь велик, пусть все будет так, как ему угодно! Если ты желаешь меня убить, я не могу этому воспротивиться. Однако прошу отметить, что лично я никого не убивал.

– А тот, кого ты сбросил в море у Хармиля, он жив?

– Это одному Богу известно.

– И мне – потому что я его похоронил.

Он пожимает плечами, погружаясь в молчание.

– Однако я тебя знаю, хотя ты не знаешь меня, и всему твоему племени станет известно, что ты умер на виселице, как вор, и что твою отрезанную голову отдали на съедение акулам. Ты ведь понимаешь, что я не предам земле человека, который сбрасывает раненых в море? Твоя собачья душа будет скитаться неприкаянной до судного дня.

– Как будет угодно Аллаху…

– И, однако, я даю тебе возможность спасти жизнь себе и тем, кого ты увлек за собой, если ты вернешь жемчуг этому человеку…

– У меня его нет.

– Впрочем, и этого я от тебя не требую, мне нужно только знать, где он.

– У меня его нет, говорю тебе, можешь меня обыскать.

И он сдирает с себя одежду.

– Не советую смеяться надо мной, я знаю, что жемчужин при тебе нет, но мне известно, где они… Просто мне хотелось убедить всех этих людей, жаждущих твоей смерти, – прибавляю я, понизив голос, – что ты сам во всем сознался, чтобы попытаться тебя спасти.

И произнося это, я смотрю то на сундук, инкрустированный медью, то на его бегающие глаза. Интерес, с каким он разглядывал свой сундук, навел меня на мысль о наличии тайника, и я обронил этот намек, не зная, оправдаются ли мои подозрения. Но я попал в точку.

После долгого молчания он, склонив голову, как человек, признавший свое поражение, вполголоса произносит:

– Вели принести сундук, они там.

В одной из подпорок сундука, во всю ее длину, было проделано отверстие и залито потом воском. Накуда извлекает оттуда сверток и передает мне, я же вручаю его суданцу.

– Но здесь не все! – тотчас вскрикивает он, развернув тряпку.

– Чего же ты ожидал? Мне пришлось положить часть жемчуга в другой пакет, который я отдал на хранение серинжу, чтобы никто не узнал о существовании этих, находящихся здесь жемчужин. Надо быть осторожным, у меня ведь есть опыт.

– Хорошо, я верю тебе, – говорю я, а затем обращаюсь к суданцу: – А ты благодари Всевышнего за то, что твои самые красивые жемчужины теперь опять с тобой, ведь у серинжа, скорее всего, самый никудышный товар.

Я отпускаю на волю трех арабов. Наступило время завтрака, и, присоединившись к матросам, они принимаются за традиционный рис, словно не произошло ничего особенного. Но что теперь делать с этими людьми?

Пока я размышляю, из-за линии горизонта появляются две хури, кажется, они плывут в нашу сторону. Это остальные члены зараникского экипажа. Я посылаю навстречу им Абди и двух вооруженных суданцев.

Поравнявшись с ними, мои люди о чем-то переговариваются с зараниками, а затем все три лодки плывут к нам, причем наша держится в арьергарде.

Я кричу им, чтобы они остались на расстоянии: хватит и одного человека, чтобы объясниться.

Все просто: рассудив, что если они окажутся в открытом море без питьевой воды и пищи, то неминуемо погибнут, они решили что самое разумное каким-то образом уладить дело, ведь на Востоке все улаживается. Они сдаются на милость победителя, оплакивая затонувшую заруку.

Все они славные ребята, с очень нежными глазами, за исключением двух или трех, которые не на шутку встревожены, но их удрученный вид объясняется только одним – страхом. Увидев, что их товарищи и накуда находятся на свободе, они оживляются и начинают жалобно причитать: мол, дьявол сбил их с пути истинного и заманил на остров Хармиль. Впрочем, им надо было лишь запастись там водой, а стычка получилась из-за выстрела, произведенного суданцами, и т. д.

Как в охотничьей истории, во всем виноват сам заяц!

– Где серинж? – спрашиваю я для начала.

– Мы не знаем, наверное, он утонул, когда судно взлетело на воздух, так как после взрыва мы его не видели, ты убил его своим порохом.

Я тут же вспоминаю о предусмотрительности накуды, сумевшего отвести от себя страшную беду, которой может обернуться жадность человеческая, в тот момент, когда нельзя установить, кто прав, а кто виноват. Сверток с жемчугом, переданным им серинжу, сразу же сделал последнего в глазах других обладателем всех сокровищ, и, естественно, несчастный поплатился за оказанную ему честь своей жизнью. Взгляд Мухаммеда Омара встречается с моим, и в его глазах я прочитываю ту же самую мысль.

Я не хочу, чтобы все эти люди поднялись к нам на борт, ибо в таком количестве они опасны, хотя и безоружны.

Я приказываю их обыскать, и у третьего араба мы находим сверток, стоивший серинжу жизни…

Я делаю вид, что не догадываюсь о его происхождении; в конечном счете я здесь не для того, чтобы вершить справедливый суд. Мне не терпится поскорее расстаться с этой бандой, ибо я не собираюсь оставлять ее у себя на судне, где и так на девятнадцать человек больше, чем положено, – у меня не хватит ни воды, ни пищи. А главное, такое большое количество пленников было бы постоянным источником опасности.

Я велю наполнить водой четыре таники, добавляю к этому большой пакет фиников и отпускаю с миром весь зараникский экипаж, выделив ему две хури. Арабы либо предадутся размышлениям на острове, либо попытаются достичь суши, расположенной ближе всего к Аравии, либо, что я им и советую сделать, выйдут на трассу пароходов в середине Красного моря: там их подберет какой-нибудь капитан-филантроп.

Позднее я повстречал накуду, бывшего пирата, который на сей раз плыл на мирной торговой фелюге. Он рассказал мне, что пароход, следовавший в Аден, подобрал их и что, выдав себя за потерпевших кораблекрушение, они получили помощь от английских властей, всегда старающихся произвести хорошее впечатление на арабов, обращающихся к ним за поддержкой.

Мы возвращаемся на Хармиль на лодках суданцев, которые нам удалось вызволить, чтобы возобновить добычу жемчуга.

Эти несчастные не знают, как меня благодарить, и предлагают себя в качестве рабочей силы, потому что у них больше ничего нет.

Чтобы сэкономить продовольствие, те, кто не имеют хури, занимаются рыбной ловлей у рифов и питаются исключительно морскими улитками, готовя их на свой лад.

Однако на моем судне невероятная грязища, вызванная огромным количеством бильбиля, вскрываемого ежедневно. Мы постоянно дышим запахом гнили и, привыкнув к нему, перестаем его замечать, однако привлеченные этой вонью птицы сопровождают нас тысячными стаями. Благодаря прошедшему ливню, заполнившему яму в центре острова, нам удалось набрать воды, но ее надо беречь, поэтому умываемся мы в море, несмотря на это, мое тело покрыто отвратительной грязью.

Даже покидая на несколько часов судно и пребывая на берегу, я не могу отделаться от преследующего меня смрада.

Среди неприятных запахов на судне выделяется затхлый запах мочи, а точнее, уборной. Уж не отправляют ли свои естественные потребности юнга или молодой суданец прямо на борту ночью?

Но Мухаммед Муса, который долгое время плавал с ныряльщиками, объясняет, что они страдают недержанием. Едва достигнув тридцатилетнего возраста, этим недугом заболевают ныряльщики, опускающиеся с камнем на большие глубины – от 15 до 18 метров. В самом деле, три новых члена команды страдают этой болезнью, однако днем они не пахнут, так как постоянно находятся в воде; впрочем, вначале симптомы недержания проявляются только по ночам.

Я беру свои обвинения назад, преисполненный жалости к этим жертвам своей профессии. Ведь и без того список болезней и несчастий, обрушивающихся на головы тех, кто добывает из глубины моря драгоценные шарики, которые впоследствии в виде колье уютно ложатся на источающую аромат женскую грудь, достаточно велик.

Каждый вечер суданцы собираются на баке, и далеко за полночь во влажных и густых испарениях, поднимающихся от поверхности моря, продолжают раздаваться печальные звуки тамбуры.

Протяжное монотонное пение, оглашающее пространство, лишенное эха, едва уловимые вибрации, подобные полету насекомых, как бы поднимаются из ирреальных глубин отражаемого водой неба, теряясь в бесконечности звезд. Это своего рода бессознательная молитва, подлинное приобщение к великой тайне мироздания, о чем даже и не подозревают эти простые люди.

Я тоже не осознавал тогда этого и по-настоящему почувствовал возвышенную силу этих часов одиночества лишь позднее, в приступе глубокой ностальгии, преследующей меня повсюду.

Но однажды вечером характер музыки меняется. Я слышу ритмичные песни, сопровождаемые хлопками в ладоши и чем-то вроде джазовой барабанной дроби, выстукиваемой по днищу пустой таники.

Суданцы, образовав круг, сидят на корточках вокруг одного из самых молодых своих товарищей, который покачивает головой, издавая какие-то гортанные звуки. Кажется, что он ничего не видит и весь во власти этих ритмов, как бы под гипнозом. Человек этот совершенно наг.

На мой вопрос, что происходит, следует такой ответ:

– В него вселились злые духи, и мы их изгоняем.

Юнга приносит на листе железа раскаленные угли, и один из суданцев кладет его перед бесноватым. Грохот, производимый музыкантами, еще более усиливается, остальные обступают этого человека все теснее, почти касаясь его своими головами, а ритм между тем убыстряется.

Тогда человек с жадностью начинает забрасывать угли себе в рот, и они хрустят у него на зубах. Окружающие дергаются в неистовом ритме, ударяя ногами по палубе с такой силой, что она едва не обрушивается под ними.

Я вижу, как «пациент» с хрустом проглатывает пять раз подряд раскаленные угольки размером с орех. Затем падает на спину, некоторое время катается по палубе и, свернувшись калачиком, затихает. Его чем-то накрывают, и он спит. Все кончено, злые духи изгнаны, сцену иступленного безумия сменяет тишина. На другой день не заметно никаких ожогов и кажется, что человек даже и не помнит о том, что с ним приключилось накануне.

Как мне потом объяснили, молодой суданец уже несколько дней обнаруживал признаки умственного расстройства, и однажды, когда судно находилось в открытом море, он вдруг бросился в воду – ясное дело, во всем виноват шайтан. Почти все эти люди в той или иной степени подвержены подобным истерическим припадкам. За сорок дней церемония изгнания бесов повторялась трижды применительно к двум другим суданцам.

* * *

Утром, когда солнце восходит в золотистом покое, на фоне желто-медного неба появляется удлиненный треугольник высокого паруса, принадлежащего белой заруке. Все вскакивают с мест, чтобы посмотреть на судно и высказать свое мнение о появлении незнакомца.

Абди достает из моей каюты целый военный арсенал, не забыв даже о динамите, так как после наших ратных подвигов он буквально бредит взрывами и абордажами.

В бинокль я различаю зараникские головные уборы, но на юте все слишком спокойно для пиратского судна, готовящегося совершить нападение.

Эта неожиданно появившаяся зарука находится примерно в одной миле к востоку от нас, то есть мы глядим на нее против света. Я поднимаю французский флаг: интересно, как на том судне отреагируют на наши национальные цвета, столь редко встречающиеся в море. Нам тотчас отвечают поднятием своего флага, однако из-за освещения я вижу лишь его очертания. Стоящий на корме человек размахивает тряпкой, желая показать, что у них самые добрые намерения.

И тогда из брюха судна высовываются длинные весла, похожие на лапки фантастического насекомого, и корабль, напоминающий античную галеру, устремляется к нам, рассекая морскую гладь своим удлиненным носом.

Стоя на румпеле, накуда отбивает ритм, ударяя по танике, металлические звуки которой чередуются с пением гребцов. Судно идет быстро, команда делает примерно один гребок в секунду с синкопой на каждом пятом такте. В этом промежутке экипаж хлопает в ладони, тогда как судно продолжает скользить по инерции с поднятыми вверх веслами.

Через две минуты оно подходит к нам на расстояние слышимости, и мы обмениваемся морскими приветствиями. Парус летит вниз (его убирают за несколько секунд), и в человеке, который машет мне рукой, я узнаю шейха Иссу.

Он плывет из Аравии, где сбыл своих «мулов»[31]31
  Этим словом обозначают рабов, когда хотят, чтобы это было понятно только посвященным. (Примеч. авт.)


[Закрыть], в Массауа, чтобы взять там партию соли.

Я рассказываю ему о встрече с Саидом, упомянув о странном «лечении», жертвой которого он, по-моему, стал. Я не скрываю своих подозрений относительно таинственной роли Занни в этой истории, говоря о его страстном желании обладать жемчужинами.

Я показываю ему купленный мною жемчуг, но для этого мне пришлось извлечь из своего сундука мешочек с перламутровыми шариками, которые дал мне Пэссо для выращивания жемчуга. Шейх Исса трогает пакет и удивленно глядит на меня.

– Разве это жемчуг? – спрашивает он.

– Увы, нет, но это то, из чего можно его сделать.

Он с вожделением касается этих круглых и гладких зерен самых разных размеров, пересыпая их у себя на ладонях. Перемешанные таким образом, они излучают яркий блеск благодаря играющим на перламутре бликам.

– А ты не мог бы их мне продать? Это доставило бы мне огромное удовольствие.

Поскольку я больше не нуждаюсь в них и держу у себя лишь в качестве курьеза, мне ничего не стоит сделать красивый жест.

– Я дарю их, пусть у тебя останутся приятные воспоминания обо мне, – говорю я.

Проведя с ним еще один час и ответив на множество вопросов, касающихся Саида, я прощаюсь с шейхом Иссой, испытывая к нему дружеские чувства, которые, как мне кажется, взаимны. Он возвращается на свое судно, и, подгоняемая бризом, большая белая птица скоро оставляет нас позади, в своем кильватере…

Уже сорок дней мы скитаемся по морю, переплывая от одного острова к другому, но пока нам не везет, имеющейся у нас суммы хватит лишь для оплаты расходов, связанных с нашим путешествием. Я решаю вернуться назад.

Я хотел бы проплыть через Джюмеле, чтобы вновь повидать Саида Али, ибо таинственная драма, разыгрывающаяся вокруг него, разжигает мое любопытство, но мне не терпится поесть овощей и выпить бутылочку кьянти.

Мы возвращаемся с севера. Я намерен причалить у Нораха, большого острова, где делают остановку многие рыбаки: большинство имеют там семьи.

Это такой же, как и многие другие, плоский остров с высокими раскидистыми пальмами.

Стоящие на якоре четыре фелюги облетает сенсационное известие о взятии пиратской заруки. Мои люди берут на себя труд сочинить на основе реальных событий эпическую легенду, которая будет передаваться из уст в уста.

Все команды со своими накудами торопятся посетить мое судно и разглядывают меня с таким любопытством, словно я какой-то полубог. История уже приобрела размеры легенды, где немалая роль отводится чудесам. Взрыв динамита – это было бы слишком просто: нет, тут не обошлось без «Султана-эль-Бахара» (короля моря), иначе говоря, посланного потусторонними силами кашалота, вызванных мною душ умерших шейхов, и т. п. Таков зачин этой нескончаемой легенды, связанной с моим именем и каждый день обрастающей все новыми подробностями.

Уже поздно, и я, наконец, получаю возможность отдохнуть от назойливых посетителей.

Я погружаюсь в сон, но всплеск воды заставляет меня поглядеть через борт в направлении руля. К судну подплывает человек, он вполголоса окликает меня, у него есть какое-то сообщение.

Абди помогает ему вскарабкаться на борт и оставляет нас одних на корме. Это данакилец, живущий на острове, представитель несколько выделяющейся среди других расы, говорящей на данакильском, однако с сильной примесью суданского языка. Эти негры, населяющие центр Африки, испокон веков занимаются рыбной ловлей. Пришелец снимает с себя намокшую набедренную повязку и заменяет ее другой, которую держал на голове в виде тюрбана.

Я жду, когда окончится пауза и человек заговорит первым. Он развязывает узелок и протягивает мне жемчужину. Она величиной с горошину и безукоризненно правильной формы. Я сразу догадываюсь, что он утаил ее, вскрывая часть выловленных устриц, прежде чем присовокупить свою добычу к общему улову. Его судно принадлежит Саиду Али и ловит жемчуг для него.

Решиться на такой поступок его заставило мое появление здесь, так как, имея дело с европейцем, можно быть уверенным в том, что покупка твоей жемчужины не станет предметом сплетен, чего не избежать, обратись он к посреднику или даже напрямую к арабскому покупателю, который обязательно предложил бы ее Саиду Али. В последнем случае пришлось бы рассказать, откуда она попала к нему, кто ее добыл и т. п. И он был бы разоблачен.

Ночью, при свете лампы, мне трудно оценить ее по достоинству, но я прикидываю, что за эту штуковину можно дать пять или шесть тысяч франков, если исходить из тех расценок, по которым я уплатил за жемчуг Саиду Али.

На борту у меня всего 12 фунтов, включая два фунта, изъятые у зараников, да еще 50 талеров – сумма небольшая, и я не рискую предложить так мало этому человеку. Я еще не освободился от угрызений совести. Однако упускать такой шанс тоже не хочется.

Я возвращаю ему жемчужину, ссылаясь на отсутствие денег. Полагая, что я боюсь ее покупать у него, он принимается наивно меня убеждать:

– Я ее не украл, клянусь тебе, просто у меня много кредиторов, и я не хочу, чтобы они знали о том, что я обладатель этой жемчужины, в противном случае у меня заберут все деньги.

– Нет, я ее не куплю.

– Но назначь свою цену.

– Так уж и быть, пять фунтов, это все, что у меня есть, – говорю я хладнокровно.

– Ах! Она же стоит гораздо больше, ну, посмотри получше. Уж не смеешься ли ты надо мной?

– Нет, большего она не стоит, соглашайся или забудем об этом.

Я хочу поскорее закончить этот разговор. Он забирает свою жемчужину, делает вид, что собирается спрятать ее в узелок на повязке, а затем вдруг протягивает мне ее снова:

– Дай мне 20 фунтов.

– Ладно, 12 фунтов и 50 талеров, это все, чем я располагаю.

– Ах! С тобой труднее столковаться, чем с евреем…

Но человек, кажется, с удовольствием ощупывает полученные монеты. Он целует мне руку на прощание и исчезает так же внезапно, как и появился.

Я с нетерпением жду рассвета, чтобы разглядеть свое неожиданное приобретение. Мысли о фальшивой жемчужине даже и не возникают, подобные опасения уместны только в Европе. Здесь такого не случается никогда.

Рассматривая покупку при дневном свете, я прихожу от нее в восторг; если судить по тому, сколько она весит (двадцать два грана) и оценивать в десять раз больше ее веса, а это минимум, моя жемчужина уже стоит около пяти тысяч франков, или сто двадцать пять фунтов.

В голове мелькает подозрение, что ее не просто утаили, а украли. Но об этом я никогда не узнаю.

Жемчужина становится главной добычей нашего первого похода.

На другой день пополудни из-за горизонта вырастают мачты беспроволочного телеграфа в Массауа, расположенные у подножия высоких гор Асмэры. Мы доберемся до этого места еще засветло, так как дует свежий морской ветер, и, разбуженные им, со всех сторон к порту устремляются небольшие белые паруса. Корабли везут посредникам и торговцам, сидящим за столиками кофейни на набережной, добытый жемчуг.

И вместе с образом толстого, источающего аромат духов Шушана на память мне приходит лицо юного бога Занни. В этот час, сидя за чашечкой мавританского кофе, он вглядывается в линию горизонта, ожидая прибытия парусников, которые, возможно, принесут ему удачу.