Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

I
Из Массауа на острова Фарасан

В Массауа, столице итальянской колонии в Эритрее, власти отказываются выдать мне навигационный патент до Фарасана: этот район, по-видимому, запрещено посещать, поскольку он находится на территории, входящей в зону пресловутой блокады, за которую так держатся англичане, несомненно желая скрыть аравийское побережье от любопытных взглядов.

Итак, мне приходится удовлетвориться патентом до Джибути, этого вполне достаточно для того, чтобы покинуть порт. Потом, выйдя в открытое море, я рассчитываю стать хозяином своего маршрута и забыть о чиновниках морского ведомства и других бумажных душах.

Одиннадцать часов вечера. Город уже спит, в порту в такт невидимой зыби поскрипывает такелаж туземных лодок.

Чуть в отдалении на мерцающей поверхности моря, придавленной неподвижной духотой, тяжелой и влажной, покачивается «Фат-эль-Рахман».

Я подзываю пирогу, и мы плывем к судну, рассекая двойной чертой зеленого света тусклые фосфоресценции на черной воде.

Полная тишина, лишь где-то очень далеко раздается вой одиноких шакалов. Затем на востоке над морем начинает светлеть небо, поют петухи, перекликаясь друг с другом поверх террас спящего города. Над горизонтом поднимается тающий полумесяц. Робкий береговой ветер, потянувший с гор, приносит запах овчарен и аромат сухих трав из африканских джунглей.

Пора поднимать якорь. Разворачивается большой треугольник латинского паруса, озаряемый лунным светом, и, подгоняемые попутным ветром, мы покидаем безмолвный порт.

Мы медленно проплываем мимо двух бакенов с зажженными фонарями. Они тяжело покачиваются друг против друга на своих круглых животах, в зеленых и красных кругах отражающихся в воде лучей, то и дело позвякивая цепями, точно жалуясь один другому на свое заточение.

И вот мы в море, вокруг нас круглится линия горизонта.

Рулевой вполголоса напевает печальную песню, рей издает стоны, соприкасаясь с мачтой; под форштевнем, рассекающим и воспламеняющим синеватые фосфоресценции, шелестит вода.

* * *

Небо светлеет. Это уже рассвет. Из-за горизонта вдруг показывается красный шар солнца. Он поднимается очень быстро, и через несколько минут его лучи становятся обжигающими. Ветер стихает, наступает полный штиль. Море превращается теперь в пылающее зеркало, которое слилось с небом, и поблескивает тут и там от проходящих косяков рыб и легкого дуновения ветерка. Парус безжизненно повисает на рее, шлепая по палубе своим ослабевшим шкотом, но в его тени можно укрыться от жгучих лучей, льющихся с неба и отражаемых морской гладью.

К десяти часам на горизонте появляется темная полоска; расширяясь, она приближается к нам. Это восточный ветер, который каждый день, когда солнце поднимается высоко, приходит из открытого моря.

Море теперь сплошь синее, усеянное белыми точками. Парус наконец надувается, и «Фат-эль-Рахман», кренясь, стремительно рассекает волны в брызгах белой пены, взяв курс норд-ост и направляясь к Аравии.

II
Фарасанская банка

В течение трех дней мы блуждаем по лабиринту отмелей и рифов; спокойные воды архипелага Дахлак покрывают их гладким ковром, сотканным из зеленого, фиолетового и синего цветов. Затем выходим на глубоководье с присущей ему зыбью.

Нам встречаются пароходы, шикарные пакетботы, все они следуют одним и тем же маршрутом, соединяющим Перим и Суэц. Им неведомо это чарующее море, которое выдает себя лишь несколькими маяками, расположенными на редких островках, отметивших, словно вехами, трассу пароходов, пролегающую вне видимости с обоих берегов.

На четвертый день показываются первые рифы, они возвещают о близости Фарасанской банки.

Вначале это отдельные группки скал, желтые и фиолетовые пятна на синей морской глади.

Надо быть начеку. Что же будет сегодня ночью, когда эти усеявшие поверхность воды рифы станут невидимыми?

Неплохо бы найти стоянку, но в поле зрения нет ничего подходящего. Разумнее было бы вернуться в открытое море. Однако я вошел в эти опасные воды уже пару часов назад, и ветер стихает… Мне не выбраться отсюда до наступления темноты!.. Итак, я продолжаю упорно плыть в глубь банки в надежде повстречать достаточно широкий риф, на который можно будет закинуть якорь.

Солнце скоро сядет, мы уже довольно долго плывем по чистому морю, и там больше не попадаются пятна, свидетельствующие о наличии подводных скал. Я оказался в положении той самой цапли, которая все ждала чего-то лучшего, и теперь я не нахожу ни одного места, где можно было бы закрепить якорь. Ночь приближается. Забравшийся на мачту человек не видит ничего подходящего впереди…

Поднимается северный ветер, он грозит разгуляться этой ночью. Судно плывет без парусов, повинуясь воле течений. Возникает зыбь и сгущается сумрак, а вокруг нас рифы, притаившиеся в мрачной воде!..

Ветер свежеет. Звезды скрываются за облаками, море взрыхляется, так как рифы, которыми усеяна банка, нисколько не защищают ее от зыби, прокатывающейся над ними без бурунов.

Остается лишь смириться с этим положением, уцепившись за малую толику надежды, которая еще есть у нас. Во второй половине дня я убеждаюсь, что большинство подводных скал покрыто достаточно толстым слоем воды, чтобы плыть в безопасности. У нас есть шансы пройти над одним или несколькими рифами, так и не узнав об этом, прежде чем мы не напоремся на скалу, которая станет для нас роковой.

Итак, я бросаю якорь на одну смычку цепи – длина ее составляет шестнадцать метров, – заранее прикрепив к нему запасной рей и все имеющиеся в наличии шесты. Это так называемый плавучий якорь. Он позволяет нам оказывать сопротивление натиску моря, в то же время продолжая дрейф с замедленной скоростью. Я рассчитываю, что если мы пройдем над рифом, не напоровшись на него, то якорь, погруженный в воду на глубину двенадцать-пятнадцать метров, зацепится за камень и прервет наше опасное движение вслепую.

Теперь судно плывет кормой вперед. Мы все стоим на юте и, перегнувшись через борт, держим наготове багры, утешая себя иллюзией, будто мы сумеем что-то предпринять, когда покажется скала. Это нервное напряжение все же предпочтительнее пассивного ожидания.

Я велю вынести на палубу все, что надо спасать в случае несчастья, ибо, если судно наскочит на риф, оно затонет меньше чем за пять минут.

Бочонок с водой, финики и оружие положены в хури (спасательной шлюпки у меня нет). Из всего, что может держаться на воде, мы мастерим некое подобие плота, на котором сможет разместиться вся команда.

После принятия этих мер предосторожности остается только ждать, что нам уготовила судьба.

Все молчат. Время больше не поддается исчислению. Для нас не существует ничего, кроме нашего беспокойства.

Вдруг судно сотрясает резкий удар. Якорь за что-то зацепился. Мы спасены, но мне нужно несколько минут, чтобы перевести дух после нервного шока.

Два часа утра. Абди ныряет, и ему удается выяснить, что якорь надежно зацепился за мадрепоры на глубине четыре метра. Мы проплыли над рифом, так ничего и не разглядев в темноте.

На рассвете мы снимаемся с якоря, и в нескольких кабельтовых от нашей спасительной скалы я замечаю риф, почти выступающий из воды, – мы нашли бы на нем свою гибель, случись нам оказаться метров на пятьсот южнее.

Около восьми утра показывается суша, я сперва принимаю ее за северную косу острова Фарасан-Кебир, отделенного от своего соседа, Фарасан-Зекира, длинным проливом, по которому мне хотелось бы пройти, чтобы достичь деревни Сегуид, расположенной к югу от острова Зекир.

Итак, я плыву на север и, обогнув оконечность острова Кебир, вплываю в большую бухту Кетуб, где находится вход в пролив.

Я обнаруживаю там полный штиль; интересующий меня проход простирается к югу, напоминая большое озеро. Между этими двумя низкими полосками суши не ощущается даже легкого ветерка, а вдали, в горячих колеблющихся испарениях, видны как бы плывущие в небе пальмовые рощицы.

Меня пугает перспектива продолжительного штиля, и я решаю обогнуть длинную косу Фарасан-Зекира, чтобы добраться до Сегуида с наружной стороны.

Глубины там небольшие – от трех до пяти метров, – поэтому плыть следует с наблюдателем на мачте. Порой из-за очень прозрачной воды возникает такое чувство, словно ты летишь над сказочным лесом разноцветных кораллов.

Такой необыкновенной прозрачностью моря, необходимой для успешной работы ныряльщиков, архипелаг Фара-сан обязан царствующим здесь штилям.

Мы замечаем большое количество лодок, с которых добывают перламутр и жемчужницы, называемые бильбилем, однако ловцы удаляются при нашем приближении, налегая изо всех сил на весла, несмотря на то, что мы подаем издали знаки, пытаясь их успокоить.

Чтобы понять их поведение, надо вспомнить, что пиратство и разбой в этих местах обычное явление. Подобным промыслом занимаются в основном живущие на побережье между Моккой и Ходейдой арабы из племени зараник (слово, несомненно, происходящее от названия лодок, которыми они пользуются, – зарука, если только не наоборот). Это небольшие, с очень узким корпусом парусные суда, удивительно быстроходные и лишенные балласта. Команда поддерживает лодку в равновесии посредством особого маневра, создавая что-то вроде противовеса силе ветра. На легких заруках водоизмещением не более четырех-пяти тонн обычно плывет по семь-восемь человек, вооруженных ружьями системы грас или автоматическими карабинами типа маузер.

Правда, они редко прибегают к помощи оружия и, как правило, используют его для устрашения.

Захватив врасплох почтенный торговый парусник, они ограничиваются тем, что перетаскивают к себе на борт его груз, но всегда оставляют морякам средства к существованию. Учитывая склонность мусульман к фатализму, все происходит мирно, с тем большей легкостью, что, как правило, груз не является собственностью накуды и экипажа и что владелец товара заранее оплатил его перевозку.

Но часто случается и так, что у пиратов, оказавшихся вдали от своих баз, кончается вода и провиант. Тогда они отбирают запасы продуктов у команды первого попавшегося им судна. Обычно на самбуках с ныряльщиками провианта хватает на несколько месяцев, и, когда днем все они отправляются на ловлю, сев в пироги, на борту судна остаются лишь старый серинж[44]44
  Серинж – что-то вроде интенданта; это чаще всего старый моряк, ставший уже калекой, часто даже слепец. (Примеч. авт.)


[Закрыть] и юнги – стайка негритят в возрасте от пяти до десяти лет, которые являются учениками ныряльщиков и не представляют никакой опасности для зараников.

Вот почему наше низкое судно с парусным вооружением быстроходного корабля внушает тревогу этим мирным ловцам…

Мы плывем мимо цепи островков Акбейн, плоских коралловых плит; некоторые из них имеют в диаметре всего один кабельтов. Они нависают над водой полусводом, имеющим высоту три-четыре метра. Этот своеобразный карниз тут и там прерывают небольшие, более или менее протяженные, белые песчаные пляжи. Именно в таких местах некоторые ловцы жемчуга вытаскивают на берег свои пироги. Часто судно не может принять всех, и люди высаживаются на островах, чтобы работать самостоятельно, с лодок. Время от времени судно доставляет им питьевую воду и кое-какие продукты.

Вечером мы встаем на якорь у входа в бухту Сегуид, так как быстро спускающиеся сумерки не позволяют продолжить плавание среди рифов.

III
Службы Его Величества

На рассвете мы снимаемся с якоря и входим в бухту, в глубине которой расположена деревня Сегуид. Добраться до нее можно по глубокому, но на редкость извилистому фарватеру, где приходится направлять судно с помощью Длинных шестов. Ширина овальной бухты один кабельтов, а длина – около трех. Всю ее заднюю часть занимает большая роща финиковых пальм, в остальном же берега покрыты барашками низких дюн с ослепительно белым песком, поросших жесткой травой, и весьма распространенным в этом районе сребролистным кустарником.

Я облачаюсь в привычное для жителей побережья одеяние и высаживаюсь на берег вместе с двумя людьми; один из них, Салах, прожил на Фарасане несколько лет. Он знает всех местных жителей, а главное, шейха[45]45
  Шейх – так называют деревенского старосту или главу какого-либо местечка. Это слово также имеет смысл выражения высшего поклонения. После смерти шейха его могила становится священным местом, которое, как правило, тоже называется шейх. (Примеч. авт.)


[Закрыть] Сегуида – Ибрагима Метафера.

По происхождению Салах суахилец, но воспитывали его сомалийцы. Это красивый парень лет двадцати – двадцати пяти, превосходно сложенный, но с лицом, тронутым оспой. Именно благодаря этому изъяну он избежал кастрации в возрасте восьми лет.

На границах Угадена военнопленных продают перекупщики из Таджуры. Миловидных мальчиков оскопляют, благодаря чему их стоимость возрастает. По достижении половой зрелости они очень высоко ценятся почти везде, но особенно у турок и персов.

Когда мальчики жиреют и обзаводятся пухлыми животиками, они становятся стражами сераля и заканчивают службу как управляющие и доверенные лица престарелого господина.

Оспины избавили Салаха от испытания, открывающего перед юношей заманчивую карьеру, и он сохранил то, чем владеет не без гордости и по сей день, если верить его рассказам об интересе к нему со стороны английских дам, зимующих в Хартуме. Но это уже другая история…

Пляж, за которым стоит пальмовая роща, пустынен. Кажется, наше присутствие не внушает туземцам доверия.

Преодолев полосу раскаленного песка шириной один кабельтов, мы входим в пальмовую рощу с ее весьма приятной после жаркого солнца тенью. Там находятся маленькие неправильные квадраты арабских садов, разделенных каменными оградами, в большинстве своем предназначенными для укрепления почвы вокруг осевших стволов вековых финиковых пальм.

Другие, более высокие стены, кое-где обвалившиеся – в эти бреши мы и проходим, – разграничивают разные владения, придавая этому оазису вид разрушенного города.

Солнечный свет, льющийся сверху на раскидистые пальмы, отбрасывает на землю тут и там круглые пятна, и свежая трава, растущая под этими сводами, приобретает чудесный ярко-зеленый оттенок.

В то время как мы любуемся этим нежданным Эдемом, из-за обломков полуразрушенных стен выходит небрежно одетый араб невысокого роста, с покатыми плечами и неуверенными жестами. Его блуждающий взгляд, столь редкий для араба, не располагает меня к этому человеку.

Сопровождают его пятеро крупных чернокожих рабов атлетического телосложения, двое или трое из них имеют при себе большие изогнутые сабли.

Это шейх Ибрагим Метафер собственной персоной, который пришел полюбопытствовать, что за люди высадились с этого странного самбука.

Он узнает Салаха, и тот целует ему руку. Затем мы обмениваемся обычными приветствиями, и Ибрагим ведет меня к себе в дом как своего гостя.

Этот дом не отличается от других: низкий, одноэтажный, с глинобитной террасой наверху. К нему мы подходим, минуя череду двориков, огороженных стенами, также сложенными из камней. Земля покрыта толстым слоем очень мелкого гравия, образованного из крохотных белых раковин. В тени, отбрасываемой стеной дома, рабы расстилают коврики и приносят анкаребы, заменяющие диван. На землю торжественно кладется большая водяная трубка, набитая листьями табака, которые тлеют под угольками. Ее длинный рукав свернут в несколько витков, его будут передавать друг другу, разнося по кругу пахучий дым из уст в уста, а монотонное бульканье трубки станет аккомпанементом для слов рассказчика.

Шейх Ибрагим присаживается на один из импровизированных диванов, напротив меня, и толпа слуг, родственников или рабов, окружает его плотным кольцом.

Из рук в руки передаются чашечки с приторно сладким чаем, наргиле булькает, в то время как я объясняю цель своего визита.

Я приехал, чтобы купить жемчуг, и рассчитываю провести на островах некоторое время, используя свои лодки для добычи жемчуга. Шейх Ибрагим заверяет меня в своих дружеских чувствах, покровительстве и т. д. Но я удивляюсь, когда он вдруг высказывает желание отлучиться до вечера: он, дескать, отправится к торговцам жемчугом и сообщит им о моем намерении сделать покупки.

Несмотря на то что сам шейх владеет крупными партиями товара, он почему-то торопится привлечь к этому делу своих конкурентов.

У меня складывается впечатление, что этот человек что-то не договаривает и что его приветливость лишь позволяет ему лучше скрыть свои истинные намерения. Поэтому я не теряю бдительности и велю всем своим людям остаться на судне, за исключением Салаха, исполняющего обязанности связного. Сам я не покидаю дом Ибрагима: пока я его гость и нахожусь у него под крышей, можно не опасаться каких-либо непосредственных действий против меня.

Я провожу этот день на манер жителей Востока, для которых время лишено ценности.

Я обедаю в обществе сыновей шейха и его верного раба, кажется, приставленного ко мне в качестве охранника. Это молчаливый старик-абиссинец с помятым лицом евнуха. В детстве он был приятелем своего теперешнего господина. Получивший вместе с ним воспитание, он управляет сейчас его делами и надзирает за всем с преданностью сторожевого пса.

Во второй половине дня начинается гроза, которая длится не более четверти часа, но отвердевшая земля не может быстро впитать столь обильные осадки и со всех сторон несутся желтые потоки. Оазис превращается через несколько минут в большое озеро, наполненное мутной водой. Со всей округи сбегаются жители, торопясь прорыть канавки и направить благодатную влагу к своим садикам. Это великий праздник: женщины оглашают воздух радостными криками, и сотни мальчишек, неизвестно откуда взявшихся, скачут в этой теплой илистой воде. Дожди не выпадали здесь уже полгода!.. Поэтому совпадение ливня с моим приездом убеждает всех в том, что я способен творить чудеса. И наоборот, если бы мой приезд совпал со стихийным бедствием, падежем скота или нашествием саранчи, я вынужден был бы как можно быстрее убраться отсюда.

Чтобы закрепить благоприятное впечатление от этой счастливой случайности, я истово молюсь в мечети пять раз на дню. Все не спускают с меня глаз, и любая оплошность может оказаться для меня роковой.

Ночью возвращается на своем осле шейх. Похоже, ему пришлось проделать немалый путь, он сообщает, что торговцы прибудут завтра. Моим даллалем, или посредником, будет он сам.

* * *

В восемь утра появляются несколько арабов и показывают мне не особенно ценные партии жемчуга. Однако я кое-что покупаю, чтобы завязать с ними отношения.

Эти люди, как мне кажется, пришли из ближайшей деревни, то есть вовсе не оттуда, откуда их якобы вызвал шейх Ибрагим. У меня такое впечатление, что они разыгрывают спектакль, цель которого мне пока неясна.

В одиннадцать часов двор, где я прилег в тени, заполняет группа арабов и вооруженных ружьями рабов. Они прибыли из северной части острова. Некто похожий на вождя подходит ко мне и, произнеся традиционное приветствие, удаляется в дом вместе с шейхом Ибрагимом, где они о чем-то шушукаются.

Вооруженные люди, присев на корточках во дворе, с любопытством меня разглядывают. Эти арабы – изумительно красивые люди с безупречными чертами лица и длинными шевелюрами, ниспадающими на плечи. Человек, которого они сопровождают, – шейх Нассер Сехель, из деревни Кетуб, расположенной на севере Фарасан-Зекира. Он также очень красивый мужчина с едва загорелой кожей и короткой черной бородкой. Орлиный нос разделяет сверкающие черные глаза, глядящие прямо и словно бы пронизывающие вас. Одним словом, внешность у него открытая, что сразу же располагает меня к этому человеку.

Однако я по-прежнему нахожусь в окружении солдат, тогда как оба шейха продолжают совещаться. В такие моменты наилучший образ действий – это молчаливая и сонная неподвижность, выражающая полное спокойствие безмятежной души. Когда ситуация неясна, следует помалкивать и ничего не предпринимать.

Наконец шейхи велят меня позвать. Я вхожу в дом и сажусь на анкареб перед ними. Мне предлагают кофе, затем Нассер берет слово, тогда как Ибрагим, сидящий чуть поодаль, как бы сливается с темнотой.

Мне заявляют, что я посланный турками немец, имеющий задание шпионить и сеять зло.

Я изображаю на своем лице улыбку, продолжая смаковать кофе, а затем, выдержав паузу, отвечаю:

– Если это действительно так и ты этому веришь, то меня надо заковать в цепи и отвести к твоему господину Хидрису. Следует взять под стражу и шейха Ибрагима, который впустил меня в свой дом и оказал мне радушный прием.

– Этого я никогда не сделаю, – живо откликается шейх Нассер. – Я знаю, что это клевета и лживые слухи, которые распускают всякие негодяи. Но поскольку эта порода людей многочисленна и их хватает повсюду, вполне вероятно, что они нашлись и в окружении Саида Мухаммеда Хидриса и наплели небылиц о том, что мы якобы получили деньги от турецкого шпиона, чтобы укрыть его на Фарасане. А так как Хидрис находится далеко и в глаза тебя не видел, он мог им поверить. Ты француз, тебе нечего бояться Саида Мухаммеда, к тому же ты, как говорят, мусульманин; он окажет тебе хороший прием, клянусь своей головой. Потом ты сможешь вернуться на Фарасан, и если соблаговолишь приехать в Кетуб, то будешь там моим желанным гостем.

Во время этой речи шейх Ибрагим как-то съеживается, ему явно стало не по себе, так как диатриба его коллеги в адрес неведомых негодяев была весьма недвусмысленной.

Некоторое время спустя шейх Нассер простился с шейхом Ибрагимом, не желая злоупотреблять его гостеприимством.

У меня возникло четкое ощущение, что шейх Ибрагим – автор этой шпионской истории. Это послужило единственной причиной его поездки в Кетуб к Нассеру, которого он хотел натравить на меня, так как я не являюсь гостем последнего. Но каковы мотивы такого поведения?

Шейх Ибрагим продолжает уверять меня в своей дружбе и не намерен отпускать, по крайней мере, до завтрашнего дня. Я же не собираюсь принимать его предложение и упорствую в своем желании срочно последовать совету шейха Нассера.

Однако мне приходится согласиться еще на одну трапезу. Отказ означал бы, что я обо всем догадался, тогда как я, напротив, хочу выглядеть обманутым.

Собираясь уже откланяться и вернуться на свое судно, я подхожу к нише, оборудованной в стене, чтобы прикурить от принесенной служанкой коптящей лампы, и замечаю конверт удлиненный формы, оставленный там. На нем выведено: Н.М.S. – His Majesty’s Services (Службы Его Величества). Ах, вот оно в чем дело! Мой гостеприимный хозяин связан с Н.М.S.!..

У полицейских есть такой принцип: «Ищите женщину…» Применительно к колониальной политике его можно было бы перефразировать следующим образом: «Ищите англичанина!»

Могущество англичан состоит в том, что они умеют платить, и хорошо платить. Немец – шпион сам по себе, и он не знает себе равных по этой части; англичанин – другое дело, сам он не создан для этого, но он ловко подкупает местных жителей!

Стало быть, сойдут любые сомнительные и темные личности. Англичане содержат при себе отбросы всех социальных прослоек. При необходимости они выдвигают на важные должности – вплоть до персонала посольств, о чем я расскажу позже, – гнуснейших типов, которых можно сбросить с Тарпейской скалы так же быстро, как и вознести на Капитолий. Но эти люди никогда не бывают англичанами, по крайней мере по своему происхождению, ведь надо иметь возможность их дезавуировать, не запачкавшись самим.

Метод хорош, ибо приносит убедительные результаты.

Таким образом, Метафер является одним из таких наемных сотрудников Великой нации, и я должен быть готовым ко всему, если она сочтет меня неугодным…

Я поднимаюсь на борт своего судна уже около десяти часов вечера. Команда доедает остатки барана – подарок шейха Ибрагима!

Сейчас слишком темно, чтобы думать о выходе из фарватера. Впрочем, там, в открытом море, чересчур много рифов и отмелей, поэтому нельзя плыть в безлунную ночь.

Тяжелая влажная духота. Я ложусь на палубе, надеясь уснуть. Ночную тишину нарушает шум песчаных сверчков, обрадованных, кажется, излившейся накануне с небес влагой.

Мое внимание привлекают приглушенные звуки осторожно поднимающихся на какое-то судно людей. Вскоре я различаю силуэт небольшой заруки, которая бесшумно проплывает мимо, подняв парус, и входит в фарватер, ведущий из бухты. Этот ночной маневр необычен для рыбачьего судна, и я могу объяснить его лишь срочно возникшей необходимостью доставить послание, очевидно, адресованное добрым друзьям шейха Ибрагима в конверте с надписью Н.М.S.

Конечно же он спешит предупредить Хидриса о моем приезде и что-то замышляет. В голову мне приходит мысль: а не отправиться ли в погоню за этой зарукой, но у моего судна слишком глубокая осадка, чтобы тягаться в скорости с этой юркой лодкой. Впрочем, ветер едва ощущается; если утром он посвежеет, я сумею быстро догнать уплывшее судно.

Ночь тянется бесконечно долго.

Наконец в тишине раздается приглашение к молитве. Скоро наступит рассвет. Я бужу своих людей, и мы готовимся к поднятию якоря. В этот момент нас окликают с берега: раб привел двух коз – еще один подарок шейха Ибрагима.

Не сомневаюсь, что таким способом нас хотят задержать, чтобы дать своему курьеру возможность достичь Меди с большим запасом времени.

Я оставляю крики рабов без ответа, невзирая на чувство досады, охватившее мою команду, как обычно, не страдающую отсутствием аппетита.

Погода безветренная, и мы выбираемся из прохода с помощью багра. Там, снаружи, море гладкое, как зеркало. Издали лежащие на его поверхности острова напоминают севших на воду мушек; не видно ни одного паруса. Должно быть, зарука уже далеко, и нам ее не догнать.

Что ж, надо довериться судьбе; скоро мы узнаем, что она нам уготовила.