Текст книги "Охота на демиурга (СИ)"
Автор книги: Анна Шнайдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Я прикрыла глаза. Как же ты прав, Хранитель... Но почему "почти"? Мне кажется, совсем...
"Поверь мне, ещё не совсем. Ещё есть надежда. Маленькая, но есть", – ответил он на мой невысказанный вопрос.
"Но почему ты помогаешь мне? Какая тебе разница, что со мной случится? Или со смертью демиурга Хранитель тоже умирает?"
"Нет".
"Тогда почему?"
Он молчал очень долго. Так долго, что мне показалось – не ответит.
"Из-за любви, Линн".
Я не успела ничего спросить в ответ – просто почувствовала, что Хранитель покинул мою голову, рассыпавшись несколькими снежинками у меня перед глазами и легко коснувшись ласковыми пальцами щеки.
Я сосредоточилась на светлеющей в полумраке поверхности Оракула и, выкинув из головы все ненужные мысли, положила руки на камень.
Это было очень странное ощущение. Ощущение чего-то тёплого и будто пронизывающего меня насквозь, совсем как недавно это делал ледяной ветер Тропы. Камень словно сканировал меня. И я уже открыла рот, чтобы задать вопрос, как спокойный, холодный голос Оракула прогремел над головой... правда, потом оказалось, что слышала его только я.
– Ты можешь выбрать любую дорогу, но каждая из них что-либо изменит в твоей жизни и в жизнях тех, кого ты так неосторожно утянула за собой. Когда-то ты совершила ошибку – ты можешь исправить её, если поймёшь, что любовь стоит гораздо больше, чем жизнь. Иди, куда идёшь, девочка, но помни – за каждый свой шаг теперь ты будешь отвечать перед тем, кто наделил тебя силой.
К концу этой речи я покрылась мурашками с ног до головы. Оракул обычно не удостаивает своих просителей более чем парой-тройкой слов или одного предложения, а тут... Я путалась в этом предсказании, как в чересчур длинной юбке, и из всего сказанного усвоила только одно – мне нужно в столицу. "Иди, куда идёшь".
Я отошла от камня, присоединившись к ошеломлённому Тору, сидевшему неподалёку прямо на земле. Тут же стояли и наши кони.
Рым приближался к камню медленно и с какой-то опаской. На его лбу поблескивали крупные капельки пота. Неужели мой храбрый орк так волнуется?
Оракул ответил почти сразу, как только ладони Рыма коснулись поверхности камня.
– Будь рядом с той, которую любишь.
Несколько секунд орк стоял неподвижно, словно не веря в то, что услышал. А затем повернулся лицом к нам с Тором, и я не смогла сдержать удивлённого вздоха, увидев его глаза – такое в них светилось облегчение.
Рым... Что же ты спросил у Оракула? Почему этот его ответ объяснил тебе так много?
А вот я, наоборот, ничего не могла понять...
За пределами повествования
...Один из уникальнейших памятников древности – так называемая Тропа Оракула, магическая воронка, питающаяся жизненной (в основном негативной) энергией. Точная история появления Оракула неизвестна; его создала, вероятно, целая группа очень сильных магов. Возможно, это был какой-то эксперимент, который привёл к необратимым последствиям.
Многочисленные исследователи Тропы утверждают, что Оракул – разумная сущность или субстанция, лишённая тела, способная просчитывать все возможные варианты развития будущего, выделять наиболее вероятный и изрекать предсказания, за которые Оракул берёт своеобразную плату. Помещая своих «жертв» в полусон-полуявь, заставляя их видеть прошлое – свершившееся или воображаемое – он «пьёт» эмоции и жизненную силу. Побывать у Оракула можно только раз в жизни просто потому, что второй раз эта сущность не желает «пить» энергию того, кто уже когда-то побывал на Тропе.
Примерно пятьдесят лет назад группа молодых магов попыталась нейтрализовать магию Тропы и уничтожить Оракула. Что с ними в итоге случилось, неизвестно до сих пор, но домой они так и не вернулись...
«Магия. Теоретические основы», том второй, императорская библиотека
Весна в тот год, когда будущему императору Эрамира исполнилось восемнадцать, выдалась совершенно чудесной. Ласковое солнышко согревало землю, в воздухе разливался восхитительный запах цветущих трав, и птицы начали своё радостное пение очень рано. За три весенних месяца не выдалось ни одного по-настоящему пасмурного и дождливого дня. И гораздо позже Эдигор вознёс к небу благодарность всем богам за то, что она выдалась именно такой – ласковой и безмятежной. Потому что это была его последняя свободная весна.
Да, удивительно, но Эдигор осознал всю разницу между положением наследного принца и статусом императора только после того, как в первый день лета Аравейн надел на его голову золотой обруч с крупным рубином – символ императорской власти. И если раньше Эдигору что-то не дозволялось, то теперь он сам себе не дозволял.
Стоял последний весенний день, когда наследный принц с отцом возвращались в столицу после дружеского визита к одному из Старших лордов в честь помолвки его дочери. Поездка стала настоящим испытанием для Эдигора – количество вешающихся ему на шею барышень стремилось к бесконечности и барышни эти не шли ни в какое сравнение с придворными дамами, которые уже уяснили для себя, что увиваться за наследным принцем – дело неблагодарное и даже опасное. За такие шутки можно было вылететь из дворца в два счёта.
Неприступность Эдигора породила множество шуток и слухов среди придворных и слуг, только вот ни слова правды, конечно, в них не было. Просто наследный принц умел очень хорошо выбирать себе любовниц. Девушки добровольно приносили клятву молчания, которую всё равно скреплял Аравейн – чтобы не было даже соблазна проговориться. Ни одна "фаворитка" не держалась у Эдигора дольше месяца, но дело было вовсе не в его любвеобильности – просто почему-то именно после этого срока девушки начинали вести себя чересчур требовательно, капризничать и даже устраивать какие-то непонятные скандалы, хотя Эдигор заранее предупреждал их: не стоит рассчитывать на что-то большее, чем постельные отношения. Но почему-то каждая из девушек считала, что наследный принц просто обязан влюбиться в неё после нескольких проведённых вместе ночей. Эдигор излишней влюбчивостью не страдал, в отличие от Люка, который тяжело переживал каждый разрыв. Впрочем, это не мешало пажу ему находить себе новую фаворитку уже через неделю.
Но прошедшая поездка стала испытанием для нервов будущего императора. Почти каждую ночь он натыкался в своих покоях на новую девицу. Причём ладно, если бы это были обычные девицы, но нет – все они были из благородных, причём благородных девственниц. А это значило, что если бы принц сорвался, то ему бы пришлось жениться на обесчещенной. Устав выпихивать из своей спальни нахальных девушек, Эдигору решил проблему очень просто – с помощью маленькой посудомойки, которая за небольшую плату согласилась приходить на закате в покои принца и следить за тем, чтобы никто не залез в его постель. Она и ночью спала с ним рядом, отпугивая непрошенных гостей, никто из которых, конечно, не догадывался, что посудомойка совершенно не интересовала Эдигора как женщина – она была ещё слишком юной. И, к тому же, сиротой, и у девочки не было жадных до принца родителей, которые стали бы требовать, чтобы он немедленно на ней женился.
В этой поездке, к величайшему сожалению Эдигора, рядом не было ни Люка, ни Аравейна, ни даже Мики. Только император и несколько телохранителей. Почему Эдигору не позволили взять с собой хотя бы служанку, принцу было ясно – император, похоже, всё-таки решил начать отбор невесты для сына. Иначе как объяснить, что к пятому дню пребывания в поместье лорда Дросмейна туда, кажется, съехались все незамужние девушки империи?
Именно на пятый день после обеда Эдигор впервые почувствовал, что начинает терять терпение. И попросту сбежал из-за стола под предлогом разболевшейся головы. В своей комнате принц, недолго думая, открыл окно и, оценив твёрдым взглядом тёмных глаз расстояние до земли, спрыгнул вниз.
Уроки Грома и Аравейна даром не прошли – Эдигор приземлился мягко, аккуратно и почти бесшумно. Удовлетворенно вздохнул и, осмотревшись, довольно кивнул – вокруг действительно не было ни души.
Принц чуть не расхохотался – наконец-то он один! И никто не будет дуть ему в уши хвалебные оды о том, какой он распрекрасный, и вообще...
Хмыкнув, Эдигор направился в глубь парка лорда Дросмейна. Часа полтора у него есть, а потом... а потом он что-нибудь придумает. Взлететь в окно, конечно, не получится, но вот забраться по плющу можно попробовать.
Эдигор шёл не по парковым дорожкам, и поэтому, углубившись в сад и свои мысли, не успел среагировать, когда навстречу ему из-за дерева шагнула чья-то стройная фигурка.
– Ой! – сказала фигурка очень приятным звонким голосом. Кажется, она принца тоже не заметила. А вот Эдигор был более эмоционален.
– Да чтоб вас! – выругался он, еле удержавшись от того, чтобы сплюнуть на землю. И тут какие-то девицы! Что же за напасть такая!!
Впрочем, взглянув в глаза этой самой девицы, Эдигор понял, что, во-первых, впервые её видит, а во-вторых – она в нём явно не признала наследника трона Эрамира, потому что во взгляде не прибавилось той самой придурковатой мечтательности, от которой Эдигору порой хотелось завыть дурным голосом. Замечая подобный взгляд, принц понимал: его собеседница мысленно уже примеряет свадебное платье.
– Простите, господин, – девушка чуть наклонила голову. – Я вас не заметила.
Эдигор с любопытством рассматривал свою новую знакомую. Девушка была красивой – волосы ярко-рыжие, даже скорее, какие-то алые, немного вьющиеся, глаза зелёные, чистая белоснежная кожа, аккуратные губы, ровный нос. Одета она была в белое кружевное платье с чересчур низким декольте – и отлично понимала это, потому что, когда Эдигор опустил взгляд и посмотрел на её грудь, слегка покраснела и попыталась прикрыться.
– Ничего страшного, леди. Я сам виноват, – принц отвесил гораздо более глубокий поклон, чем того требовал этикет, но он пока не собирался открывать своё истинное имя. Глупо будет упускать возможность нормально поговорить. – Простите меня за грубые слова. Просто я искал уединения.
Девушка понимающе улыбнулась.
– Я тоже.
– Вы позволите мне полюбопытствовать, леди? Зачем такой прекрасной девушке понадобилось скучать в одиночестве? – Эдигор старался говорить спокойно, без тени кокетства или ехидства, чтобы новая знакомая не подумала, будто он издевается.
– Я... – девушка вздохнула, резко помрачнев. – Вы, наверное, знаете, что в этом поместье остановился император Эрамира вместе со своим сыном?
– Знаю.
– Вот...
– А, – Эдигор понимающе и немного сочувственно улыбнулся, – вас, наверное, тоже очень хотят сосватать принцу?
– Это было бы идеальным вариантом, – сказала девушка очень грустно. – Для моего отца, по крайней мере. Хотя даже он не настолько наивен, поэтому приехал сюда с другой целью. Отец хочет, чтобы император позволил мне стать одной из придворных дам.
– Что? – Эдигор изумлённо поднял брови. – Но зачем, леди?
Тут девушка, словно опомнившись, вскинулась и холодно произнесла:
– Простите меня, господин, но я не обязана ничего вам рассказывать. Я ведь даже не знаю вашего имени!
– Извините, леди, – Эдигор вновь поклонился. – Это было неблагоразумно с моей стороны. Вы можете называть меня Эдом. Титула у меня нет. Я – один из телохранителей принца. А как ваше имя, леди?
– Эллейн Грант, – тихо сказала девушка. И смущённо вспыхнула, когда новый знакомый осторожно взял её руку и прикоснулся тёплыми губами к ладошке.
Эдигор вспомнил это имя. Лорд Шендар Грант умудрился прощёлкать в азартные игры все свои деньги, поэтому выйти замуж за человека своего круга Эллейн не светило – без приданого её никто не возьмёт. Для лорда Шендара оставалось два пути: либо отдать дочь за безродного побогаче, либо пристроить в императорский замок, надеясь на то, что кто-нибудь из лордов соблазнится красотой девушки и женится на ней. Хотя Эдигор мог бы поклясться – максимум, что светит Эллейн при дворе императора – стать чьей-нибудь любовницей, потому что жениться на бедных девушках Старшие и Младшие Лорды страсть как не любили.
И Эдигор ей сочувствовал. Таких вот бедных, но родовитых девушек в замке было довольно много. Несколько первых лет они действительно ждали, когда же за ними наконец придёт жених и спасёт от бедности, а потом, отчаявшись, пускались во все тяжкие.
Но почему-то, смотря на Эллейн, Эдигору очень не хотелось, чтобы она тоже когда-нибудь превратилась в одну из дворцовых шлюх.
– Очень приятно, леди.
– А вы... почему... искали уединения? – Эллейн заливалась краской всё сильнее. Принц отпустил её руку и улыбнулся.
– Надоело всё, леди. Этот дом, девушки, которые вешаются на наследника, только и мечтая о свадьбе с ним, неискренность, лживые улыбки, яркие наряды. Вы понимаете меня, леди?
– Зовите меня Эллейн.
Девушка сама испугалась своих слов – ни разу она не говорила ничего подобного мужчине, ни разу не предлагала называть её просто по имени. А ведь это значило, что он может рассчитывать на большее! И Эллейн мучительно покраснела, не зная, что ещё сказать, чтобы он понял...
– Не волнуйтесь, – сказал этот странный юноша с тёмными, как ночь, глазами, – я всё понимаю и останусь в рамках приличий. Прогуляемся по саду вместе, Эллейн?
И он, улыбаясь, предложил ей руку, которую девушка приняла с радостью и каким-то непонятным облегчением.
Через полчаса Эдигор и Эллейн перешли на "ты", причем она даже не поняла, как это так получилось – с новым знакомым было легко и приятно разговаривать.
Принц осторожно расспрашивал свою спутницу о её жизни, любимых книгах, интересах и мечтах, а девушка, отвечая, старалась не слишком часто коситься на него. Раньше она и не предполагала, что ей может быть настолько хорошо и интересно с незнакомым человеком, да ещё и с мужчиной. Эллейн даже не замечала, как ловко юноша избегает ответов на её собственные вопросы, предпочитая говорить о ней. Девушка была слишком наивной, и вместо того, чтобы делать выводы, Эллейн любовалась тем, как меняются глаза Эдигора, становясь то грустными, то серьёзными, то вспыхивая искорками смеха. Любовалась ямочкой на его щеке, возникающей каждый раз, когда он улыбался, изящной линией тонких губ, упрямым подбородком... И замирала, чувствуя тепло его руки, которую он ей предложил для прогулки по саду.
– А принц – он какой? – спросила Эллейн, закончив рассказ о своем детстве. Эдигор засмеялся.
– Что именно тебя интересует, Элли?
Девушка неожиданно остановилась, услышав это странное прозвище. Так её ещё никто не называл.
– Что случилось? – Эдигор с беспокойством посмотрел в зелёные глаза Эллейн, где плескалось смятение.
– Я... ты... мы... – она никак не могла собраться с мыслями. Юноша не перебивал её, просто смотрел и улыбался. Но от этой улыбки Эллейн почему-то совсем потерялась.
– Тебе не понравилось, что я назвал тебя Элли? – мягко спросил Эдигор, решив помочь своей новой знакомой.
– Нет... понравилось... просто это не совсем... – она запнулась.
– Не совсем – что?
– Не совсем прилично...
Несколько секунд Эдигор молчал, переваривая эту фразу, а затем искренне расхохотался.
Эллейн смотрела на него, слегка надувшись, не понимая, что смешного она сказала.
– Слушай, – сказал юноша, отсмеявшись, – если милое сокращение Элли – это неприлично, то я – квашеная капуста!
– Ты не понял, – вздохнула девушка. – Просто я знаю тебя всего час, и ты уже так вольно сокращаешь моё имя.
– Элли, – Эдигор покачал головой, – иногда за день можно сблизиться больше, чем иные люди и за всю жизнь не сближаются. Но если тебе некомфортно, я могу звать тебя Эллейн.
– Нет-нет... Зови как хочешь...
С улыбкой посмотрев на смущённое лицо девушки, юноша сказал:
– Ты спросила насчёт принца... Так вот, Элли, он – обычный человек. Не красавец, но и не урод. Просто человек.
– Он тебе нравится? – уточнила девушка.
Эдигор задумался. Пожалуй, это был самый сложный вопрос, который ему задавали за всю жизнь.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Наверное, да. Понимаешь, я не задумывался над этим. Я просто делаю то, что должен. А нравится или не нравится... Это роскошь, которая мне недоступна, мысли, которых лучше не допускать. Есть два слова, лучше всего передающие всё то, что составляет мою жизнь. Эти слова – "надо" и "должен". Ты понимаешь меня, Элли?
Эдигор повернулся к своей спутнице и чуть не утонул в ласковой зелени её глаз.
– Не очень, – сказала она тихо. – Но ты ведь объяснишь мне ещё раз? Так, чтобы я поняла?
Эллейн подняла руку и прикоснулась кончиками пальцев к его плечу – выше не посмела. Эдигор поймал ладонь девушки и, осторожно сжав её, спросил:
– Зачем это тебе, Элли?
– Не знаю, – ответила она честно. – Просто мне кажется, что это важно. А ещё почему-то хочется узнать тебя. По-настоящему. И узнать... всё. Всё, что сможешь рассказать и объяснить.
Лицо Эллейн было очень близко, и Эдигор почувствовал лёгкий укол раскаяния за свой обман. Впрочем, этот разговор того стоил. Ведь если бы он представился именем принца, то не услышал бы от Эллейн подобных слов.
– Тогда я сделаю одну вещь, пока ты не разочаровалась во мне, – сказал Эдигор тихо и, взяв лицо девушки в ладони, крепко поцеловал её в губы.
Это был его первый настоящий поцелуй. Впрочем, и её тоже.
Чуть позже, когда они выходили из сада лорда Дросмейна, вокруг поместья сновало такое количество людей, что принц сразу понял – его исчезновение уже заметили. И точно – один из телохранителей, увидев Эдигора, бросился к нему с облегчённым вздохом.
– Ваше высочество! А мы тут уже... Император так волновался! Где вы были, ваше высочество?!
"Ну, вот и всё", – с грустью подумал юноша, чувствуя, как напряглась рука Эллейн.
– По-моему, я не обязан перед тобой отчитываться, Крис, – сказал Эдигор, слегка прищурившись. – Где я был – это моё дело. Со мной всё в порядке, так и передай императору. Позвольте откланяться, леди.
Слегка кивнув ошеломлённой Эллейн – уже не более, чем того требовал этикет – Эдигор поспешил к себе в комнату.
Почему-то принцу было больно. Больно видеть обиду и разочарование в глазах этой девушки, которую он встретил – смешно подумать – всего пару часов назад.
А ведь Эдигор знал, что так и будет. Знал, но всё равно чего-то ждал. Возможно, что она поймёт... Но нет. Не поняла.
"Люк будет смеяться", – вздохнул принц, заходя в свою комнату. И усмехнулся, вспомнив своего друга. Только Люк был способен смеяться, сохраняя при этом в глазах такое горькое сожаление, что Эдигору от него выть хотелось.
За ужином принц старался не смотреть на Эллейн и её отца, уделяя внимание преимущественно своей тарелке и девушкам, сидящим рядом. Эти девушки были приторно-фальшивые, от них улыбка стыла на губах, расплывалась, как мороженое на солнце, и Эдигор гадал про себя, сколько же ещё продлится этот ужас, когда же они с отцом наконец уедут отсюда?
– Завтра, – вдруг сказал император, словно услышав мысленный вопль сына. – Мы уедем завтра, лорд Дросмейн.
Облегчённо вздохнув, Эдигор встал из-за стола и, извинившись, вышел на балкон. Он знал, что не пройдёт и пары минут, как сюда прошмыгнёт какая-нибудь девица, но сейчас ему было всё равно – хотя бы пара минут в одиночестве дорогого стоят.
Однако прошло меньше минуты. А потом Эдигор услышал позади себя чьё-то взволнованное дыхание и тихие слова:
– Ты... вы... ты... вы обманули меня!
Голос Эллейн дрожал. Принц улыбнулся и обернулся к своей собеседнице лицом. Девушка была бледна и явно старалась сохранить независимо-обиженный вид, но получалось не очень – слишком тряслись губы.
– В чём, леди? – спокойно спросил Эдигор.
– Вы не сказали своё настоящее имя!
– Почему же? Меня действительно зовут Эд.
– Вы... Я думала, вы телохранитель!
Принц устало прикрыл глаза.
– Чего ты хочешь от меня, Элли? Да, я поступил дурно, но не жалею об этом. У меня так мало возможностей бывает поговорить с кем-то нормально, безо всяких этих "ваше высочество", "мой принц" и прочих сладостей, от которых болят зубы. Ты хочешь, чтобы я извинился? Хорошо – извиняюсь. Извиняюсь, но не жалею. Ни о чём. Все эти дни в поместье лорда Дросмейна – один нескончаемый кошмар, а ты была глотком свежего воздуха.
Эллейн слушала Эдигора, нервно теребя кружевной носовой платок. И если до этого разговора девушка действительно сердилась, то теперь...
У него были такие измученные, обречённые глаза.
Есть только два слова – «надо» и «должен»... Да, теперь она понимала.
– Эд, – это имя сорвалось с губ легко, легче, чем "ваше высочество", – я не сержусь. Я...
А что – она? Что? Эллейн не знала, что сказать.
И удивительно – принц понял это. Он улыбнулся, сделал шаг вперёд и, взяв руку девушки, поцеловал её.
– Приходи, когда поймёшь, чего ты хочешь, Элли, – прошептал Эдигор, вглядываясь в взволнованное лицо Эллейн.
...И теперь, трясясь в разгорячённой полуденным весенним солнцем карете, принц вспоминал то мгновение, когда он пытался понять мысли Элли по её глазам. Она тогда ничего не сказала – только кивнула. Вернётся ли она? Поймёт ли?.. И если поймёт, то что?..
Но вдоволь порассуждать на эту тему Эдигору не дали. Раздался свист, потом резкий хлопок, и императорскую карету охватило горячее пламя.
Это был второй раз, когда принц лицом к лицу столкнулся с госпожой по имени Смерть.
Глава восьмая,
в которой мы попадаем в плен
В такой день трудно жить, но легко умирать.
«Тот самый Мюнхгаузен»
Вы, наверное, тоже хорошо знаете это чувство – когда оглядываешься назад, понимаешь, что прошло уже – бог мой! – почти десять лет, а кажется, что всего пару мгновений. Да и разве эти годы имели значение? Разве они были важны?
Разве они вообще... были?
Полноте!
Не было их.
Ничего не было.
В ту самую минуту, когда в одной из московских больниц остановилось сердце моего брата, я тоже умерла. Может быть, у меня по-прежнему есть тело, и я порой даже чувствую физическую боль. Может быть, я могу улыбаться, смеяться и видеть сны. Но разве это – жизнь?
Что это вообще такое – жизнь? И разве я могу сказать про себя, что я живая?
О потерях, подобных моей, написано столько книг, снято много фильмов, это обсуждается различными врачами-психиатрами и просто любителями в телепередачах. Со мной беседовали, меня убеждали, уговаривали... лечили.
Скажите мне, разве можно вылечить... от любви?
Разве можно вылечить мать, потерявшую собственного ребёнка?
Разве можно вылечить человека, лишившегося родителей?
Разве можно вылечить сестру, у которой отняли брата?
Это ведь не насморк, не диарея и даже не рак. Любовь. Как писал Ремарк, чудо и чудовищная насмешка.
В моём случае, пожалуй, только чудо.
И всё же... Что же было дальше? Смешно, но я действительно почти ничего не помню. Мне говорили, так и должно быть – мол, сознание защищается от неприятных воспоминаний, как-то так. Неприятных... Но почему тогда я отчётливо помню те минуты, когда брат дрался со своим убийцей, и совсем не помню несколько месяцев, прошедших после его смерти, когда я лежала в больнице?
Вы спросите, что же со мной было. И мне останется лишь ответить – всё. Постоянная температура, головная боль, желудочные и кишечные боли, а ещё – абсолютное равнодушие и нежелание двигаться, отказ от пищи. Пожалуй, я не буду рассказывать об этом. Тем более что и сама помню немногое. Результат – моё абсолютное бесплодие.
Примерно через год после смерти Олега я вдруг осознала, что осталась у родителей одна. И с тех пор я всё время пыталась жить за двоих. Быть лучшей, как брат. Поступила в тот самый институт, куда хотел пойти учиться он, стала читать его любимые книги... Перестала писать собственные. Почему? Для того чтобы писать о ком-то ещё, нужно хотя бы жить самой, а я в действительности не жила – существовала.
Именно в то время я поняла, что Олега родители любили больше, чем меня. Им гордились и восхищались. Теперь же в их глазах я читала: "Почему он, а не ты?!"
Хороший вопрос. Я тоже задавала его самой себе. Брат... такой мужественный, талантливый, нужный, настоящий... И я. Несуразная, нелепая, неказистая, бездарная. Он – плюс, я – минус.
Почему он, а не я?
Я пыталась стать Олегом, как бы смешно это ни звучало. Я старалась – училась, зубрила изо всех сил, ходила на разные дополнительные курсы, даже бегала на занятия восточными единоборствами. Ничего не получилось. По всем пунктам. Лучшей, как брат, я не стала, только одной из. Спортивные секции все бросила после того, как сломала руку.
Даже дружить по-настоящему у меня ни с кем не получалось.
Отношения с родителями становились всё хуже и хуже. Думаю, они меня так и не простили за то, что не позвонила тогда, когда закончились курсы, за то, что не помогла Олегу, за то, что осталась жива.
Да и... разве это можно простить?
Я ненавижу себя. До сих пор. Это чувство – единственное, которое я испытываю к самой себе.
Вот так... Всего один осенний вечер, который разбил мою жизнь на две части – до и после. Как много было "до", и как пусто "после".
Всё изменилось только после появления Игоря.
Нет, он не был принцем на белом коне, который приехал и спас прекрасную принцессу. Да и из меня принцесса, пожалуй, при всём желании не выйдет.
Просто Игорь... стал первым человеком, который вызвал у меня улыбку. Не вымученную, неискреннюю и горькую, а самую настоящую.
Игорь стал первым человеком, который поверил в меня. В такую, какой я была – разбитую, несчастную и нервную, безо всякой напускной бравады. Он увидел во мне... что-то. До сих пор не знаю, что.
Мы познакомились на вечеринке в честь свадьбы наших, как оказалось, общих друзей. Я пошла туда только потому, что не могла отказаться, хотя для меня это был ужасный день – шесть лет после гибели Олега.
Я гасила все свои мысли и всю тоску в бокалах с шампанским, когда вдруг увидела Игоря. Нет, сейчас не будет того самого описания "и она увидела его – он был прекрасен – у неё замерло сердце – и она поняла, что безумно влюблена", как это пишут в женских романах.
Игорь стоял неподалёку, сжимая в руке бокал с шампанским так, что я видела, как побелели его пальцы. Высокий, до ужаса тощий, усатый и бородатый, он показался мне таким смешным, что я улыбнулась. Впервые за шесть лет – просто улыбнулась, без всякой задней мысли, без горечи в уголках губ, без затаённых слёз в глазах.
А потом я увидела, что он смотрит на невесту тем самым безумно-отчаянным взглядом несчастного влюблённого, и почувствовала вспышку жалости и почему-то одновременно – безудержного веселья.
Я встала и, слегка покачиваясь, подошла к Игорю.
– Не переживай, – я дотронулась до его руки. Он вздрогнул и повернулся ко мне лицом. – "Всё ещё будет, южный ветер ещё подует, и весну ещё наколдует..."
Я собиралась сказать что-то совсем другое, но почему-то, увидев его тёмно-карие, почти чёрные глаза, напомнившие мне обжигающе горячий кофе, который Олег пил по утрам последний год перед смертью, я растерялась... И выпалила из себя стихи, давно, как мне казалось, забытые.
Он смотрел на меня несколько мгновений, показавшихся мне вечностью. Я думала – пошлёт, причём вполне заслуженно. У человека, всё-таки, горе, а я тут со своими стихами.
– Это Вероника Тушнова? – вдруг спросил Игорь, и я удивлённо вздрогнула. Кивнула, и он продолжил:
– "Если б помнили это люди, чаще думали бы о чуде, реже бы люди плакали. Счастье – что оно? Та же птица: упустишь – и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годится, трудно с ним, понимаешь?"
Я, затаив дыхание, наблюдала, как исчезает тоска из его глаз. Неужели это я? Я... прогнала чужую тоску?
Нет, не я. Стихи.
И я подхватила:
– Я его не запру безжалостно, крыльев не искалечу. Улетаешь? Лети, пожалуйста... Знаешь, как отпразднуем встречу!
Последнюю фразу мы сказали хором. Он улыбался. И я почему-то тоже улыбалась.
Игорь никогда не рассказывал, что у него было с той невестой. А я не спрашивала. Позже, гораздо позже, он сказал, что с того момента, как мы с ним хором шептали то стихотворение, всё изменилось – остальные девушки отошли на второй план, а я... я осталась.
Со мной тоже что-то происходило. Рядом с ним я чувствовала себя цельной. Так, будто этих лет без Олега не существовало. Или будто бы он не умирал вовсе. Глупо, конечно... Но когда Игоря не было рядом, я вновь превращалась в ненужную, никчёмную Полину, разбитую на тысячу осколков, а с ним, с его поддержкой, с его улыбкой, под взглядом его тёплых тёмных глаз, я чувствовала, что живу.
Странно, правда?
Я вновь начала писать – рассказы, сказки, стихи, даже романы. Это произошло не сразу, а уже после нашей свадьбы, но тем не менее. С Игорем я заново училась жить, так, как когда-то училась ходить. Я постоянно оступалась и падала, но он верил в меня... почему-то. Всегда верил, с того самого вечера, когда я почему-то вспомнила то старое стихотворение.
...И весну ещё наколдует, и память перелистает, и встретиться нас заставит, и ещё меня на рассвете губы твои разбудят...
Увижу ли я тебя ещё когда-нибудь, единственный мой?
***
– Линн...
Кто-то нежно гладил меня по щеке, стирая слёзы.
– Линн...
Я открыла глаза. Рым. Смотрит с тревогой.
– Почему ты плачешь?
А что ещё я могу делать, когда мне снились два человека, которых я никогда не увижу? Правда, о встрече с Игорем я продолжала мечтать, но вот Олег... да, лучше не думать.
И это после замечательного во всех смыслах вечера возле костра – мы решили никуда не ходить на ночь глядя и расположились наподалёку от Оракула, благо место тихое и безопасное – когда Рым с Тором по очереди рассказывали мне различные байки из собственного детства. Только вот я всё время вспоминала о том, что мне привиделось на Тропе, да и по лицам своих спутников было понятно, что и они не могут выбросить из головы собственные видения и страхи. До сумасшествия Оракул, конечно, никого из нас не довёл, но вот из колеи явно выбил.
Весь этот вечер я не знала, что лучше – смотреть на Рыма или отводить глаза. Потому что в его зрачках я видела отнюдь не тот огонь, на который он смотрел, а тот, в котором сгорели когда-то его близкие. И я... Боже! Знать о том, что сама, своими руками...
То, что видел на Тропе гном, я тоже догадывалась, пусть и не знала точно. Изгой, не такой, как все, гонимый с рождения, Тор пересмотрел, наверное, целую кучу воспоминаний из своего нелегкого детства, когда его дразнили, обижали и били. Ну а как же – гном, не умеющий обращаться с железом, предпочитающий дерево! Ведь он же гном, а не друид. Так его, собственно, и дразнили – друидом, лешим, пнём и дубом. Впрочем, это были самые безобидные прозвища.
В чём-то Тор был похож на Милли – она тоже с самого рождения была чужой для собственного народа, и, пусть в гноме не было магии, он ощущал эту чуждость не меньше, чем сама эльфийка.
Принять самого себя, даже вопреки мнению других, вопреки словам родственников, невзирая на насмешки, грубость, синяки и шишки. Понять, что как бы ты ни старался, не можешь изменить свою суть, если только руки себе отрубишь. Но и тогда не сотрёшь из памяти того, кем родился и был все эти годы. Точнее, кем ты НЕ был. Таким, как все, понятным, привычным, правильным.
