Текст книги "Охота на демиурга (СИ)"
Автор книги: Анна Шнайдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
А главное – хочу ли я этого?..
– Я демиург, – первые слова дались мне труднее всего. – Вы, наверное, понимаете, что это означает? Там, в том мире, откуда я родом, я написала книгу. Книгу о тебе, Милли. Я придумала Эрамир, Мирнарию... я придумала всё. Ну или почти всё. В том пророчестве, которое ты не помнишь, говорится: однажды в мир придёт сила, равной которой не будет. Силой этой можно будет изменять всё, стоит только пожелать. И разделит владелица этой силы её со своей любовью.Это рассказал мне Робиар.
– Стоит только пожелать...– прошептала Милли. Я кивнула.
– Да, именно так. Но Творцы не могут изменять свой мир, находясь в нём, иначе погибнут или сойдут с ума. А вот если отнять у меня силу, то...
– Я вспомнила! – Милли вскинулась, зло сверкнув глазами. – Отец говорил мне это, когда я была совсем маленькой. Но я думала, что это сказка. Сказка про Творца. Он говорил, что если отнять у демиурга силу, то ей можно будет безнаказанно пользоваться. Так вот что он хотел с тобой сделать. Провести обряд на крови... Заставить полюбить и отдать силу... Но зачем?! Чего отцу ещё не хватает?
Я смотрела на Милли, чувствуя такую обжигающую вину, что казалось, будто у меня сейчас закипит кровь.
В этот момент Ленни взяла меня за руку, и почему-то сразу стало легче, будто она забрала на себя часть моей боли.
– Робиар, по-моему, хочет уничтожить Эдигора, – ответила я, сильнее сжимая руку своей Тени. – Он говорил об императоре с такой ненавистью...
– Что? – Эмиландил, кажется, удивилась. – Но ведь...
Она запнулась, зелёные глаза широко распахнулись – то ли удивленно, то ли понимающе. А я, воспользовавшись паузой, тихо сказала:
– Простите меня. Все простите. Во всём, что с вами случалось в жизни, виновата я. Я это придумала, когда писала свою книгу. Я, только я, я одна. Но я не знала, что вы живые, настоящие, что это всё происходит на самом деле.
– Ты верила в нас, – сказала вдруг Ленни, и я, повернувшись к ней, увидела, что она улыбается – легко и свободно, а в глазах её пляшут, как живые, огоньки свечей. – Ты верила в нас, поэтому мы ожили. Ты должна понять, Линн, сила Творца – не проклятье и не наказание за грехи, а великий дар.
– Этот дар принёс вам такие страдания...
– Разве только страдания? Всё бывало – и хорошее, и плохое. Наши жизни выходят далеко за границы книги, которую ты написала, и даже если в той истории существовала в основном боль, это не значит, что так было и будет всегда. Сколько страниц в книге, а сколько – в жизни?
– Она права, Линн, – сказал Браш, улыбнувшись. – Не вини себя и не терзайся. У меня в прошлом было очень много всего, и хорошего, и плохого, но в любом случае – это моя жизнь, и я не променяю её ни на какую другую.
– Я тоже, – кивнул вдруг обычно до крайности молчаливый Гал. – И у меня есть друг. Настоящий и верный.
– А я верю в то, что когда-нибудь найду место в этом мире, – Тор подмигнул мне. – Конечно, детство и юность не были радужными, но, в конце концов, жизнь только начинается!
– А у меня были мечты, – сказала Милли, и от этого её признания у меня потеплело в груди. – Мечты, которые вели меня вперёд, и благодаря которым я всё-таки сбежала из Эйма.
Тихий голос Рыма, напомнивший голос мне голос Олега сейчас, как никогда раньше, наполнил мою душу спокойствием почти полностью.
– А у меня была ты, Лиша. Ты была у меня даже тогда, когда я о тебе не помнил. И будешь всегда, даже если мы расстанемся. Ты – моя жизнь, Лиша.
А когда я повернулась к брату, чтобы заглянуть в любимые глаза, по которым я никогда не перестану скучать, меня коснулся разум Ленни, а следом за ним, как всегда, в душе поселился и замурчал маленький котёнок.
Она ничего не стала говорить, но почему-то тишина безо всяких слов, воцарившаяся в моей голове, и ласковое ощущение пушистого комочка где-то в груди, значили для меня гораздо больше, чем миллионы возможных слов.
Раньше я не знала, что можно вот так мысленно молчать вместе.
Словно обнявшись душами...
За пределами повествования
Здравствуй, Интамар!
Я находился в Эйме, у Робиара, по известному тебе делу, когда по переговорнику со мной связался твой первый советник. Тарс сообщил о том, что у Марин начались роды.
Твоё прощение, конечно, успокоило тогда девушку, но её до сих пор грызло чувство вины за то, что она сделала с Леменой и Робиаром. Поэтому я попросил Тарса немедленно сообщить мне, если у Марин начнутся роды в моё отсутствие.
Она умерла. Мальчика назвали Иборгом в честь отца девушки.
К сожалению, невозможно определить, явилась ли смерть Марин следствием проклятья Тени, или причина была в чём-то другом. Ты называешь меня великим и всесильным, Интамар, но в этот раз я не смог ничего сделать. Впрочем, как и в случае со смертью Лемены.
Пока я могу сказать только, что Иборг не владеет ни одним из возможных Источников. Однако это не значит, что мальчик не является Тенью. Правда, я не замечал в Марин ненависти к своему ребёнку. Она ненавидела лишь твоего брата, но, возможно, что эти чувства постепенно в её сознании переметнулись к ещё не рождённому Иборгу.
Что с ним делать – решать тебе, Интамар. Пока ребёнок столь мал, мы можем убить его, учитывая, что в будущем он может стать Тенью. Только избавь меня от исполнения приговора – пока ребёнок ни в чём не виноват.
Если же ты решишь сохранить Иборгу жизнь, позволь оставить мальчика во дворце. Учитывая возможный риск, я могу за ним приглядывать.
Насчёт дела, из-за которого я ездил в Эйм – пока результатов нет, но Робиар обещал оказывать мне всяческое содействие в поисках. В магии Крови я, к сожалению, не очень силён, что бы ты там насчёт меня себе ни думал.
Твой друг Аравейн
Архив личных писем Интамара, императорская библиотека
Дориана впервые увидела Эллейн через неделю после свадьбы.
Они с Лу в это время выходили с длинного и изрядно утомительного урока по истории, после которого у Аны немного болела голова.
В конце коридора промелькнуло чьё-то изумрудное платье, взметнулись алые волосы... а следом императрица почувствовала, как на неё нахлынули чужие чувства.
– Интересно, – пробормотала Ана, вглядываясь в конец коридора, где уже скрылась фигура незнакомки.
– Ты про что? – спросила Лу, которая уже знала, кто это промелькнул у них на пути и куда именно этот человек направился.
– Там, – Ана махнула рукой, – прошла какая-то девушка. Рыжая.
– А-а, – Лу понимающе улыбнулась. – Ты наверняка поняла, что она чувствует?
Императрица вздохнула.
– Я бы не назвала это пониманием. Но у неё на сердце такая горечь, что у меня во рту даже какой-то нехороший привкус появился.
Луламэй нахмурилась.
– Горечь? У Эллейн? Действительно, интересно...
– А кто она, эта Эллейн? Я раньше её не видела.
Принцесса немного смутилась. Она, конечно, знала, что рыжеволосая девушка значит для императора и какую работу делает для него и Люка, но рассказать всего Ане не могла. Просто потому, что считала – это должен объяснять Эдигор.
– Спроси у Эда. Он знает всё и сможет рассказать лучше, чем я.
Ана кивнула, вновь задумчиво уставившись на конец коридора. Рыжеволосая девушка уже была далеко – императрица не чувствовала больше горечи.
Эдигор сидел за столом и что-то писал, когда Эллейн бесцеремонно распахнула дверь, проигнорировав стражников, стоящих возле покоев императора днём и ночью, и, шагнув за порог, резко и как-то отчаянно выдохнула:
– Эд...
– Что случилось? – Эдигор немедленно отложил в сторону перо и встал из-за стола. Элли, странно всхлипнув, бросилась ему навстречу, обняла изо всех сил и прижалась всем телом.
Она впервые плакала при Эдигоре. Тихо, почти беззвучно, он только чувствовал, как постепенно становится влажной рубашка на груди, и слабо вздрагивают плечи Эллейн.
– Элли? Пожалуйста, скажи мне что-нибудь.
Наконец она подняла голову. В зелёных глазах стояли слёзы, щёки были мокрыми, губы горестно скривились. Но не при каких условиях император не ждал того, что она сказала в следующий миг.
– Я убила своего отца.
Эдигор вздрогнул.
– Что?..
– Мне всегда хотелось знать, почему меня ненавидела мама. – Элли говорила это, не отводя своих заплаканных глаз от лица императора, словно пыталась там что-то прочесть. – Ведь именно так возникает проклятье Тени – когда мать ненавидит собственного, ещё не рождённого ребёнка. Я так хотела это знать... С самого детства, Эд. Что я сделала? Почему мама ненавидела меня настолько сильно, что я стала Тенью? И сегодня я наконец узнала... Я нашла её дневник.
Эллейн подняла руку и вытерла слёзы со своих щёк, а потом горестно ухмыльнулась.
– Не зря говорят, что не нужно лезть в прошлое, можно такого раскопать... Мою маму выдали замуж, когда она была очень молодой, у семьи были огромные долги и они решили пожертвовать одной дочерью. Отец был старше мамы на двадцать лет, и вместо того, чтобы пытаться наладить отношения со своей молодой женой, он, видимо, решил, что имеет на неё право, и брал силой. Мама описывала это всё в своём дневнике. Все те ужасные ночи, когда она старалась терпеть, зажимала себе рот, чтобы не закричать... Эд, я не выдержала, я пошла к отцу, когда узнала обо всём, хотела просто поговорить...
Элли закрыла глаза.
– Он ничего не отрицал. Сказал, что она не имела права ему отказывать. Мама была его женой, красивой женщиной, он хотел её, она не имела права на отказ... Я спросила, как он мог? Маме ведь было всего восемнадцать, она была почти ребёнком и не любила его. Он мог хотя бы попытаться смягчить её сердце, завоевать доверие, уничтожить это отвращение... Но отец даже не попытался. И только пожал плечами, когда я всё это бросила ему в лицо. Он до сих пор не понимает, что таким отношением убил маму!
Эллейн на несколько секунд замолчала, а затем глубоко вздохнула, словно собираясь с духом.
– Я в тот момент так разозлилась, Эд. Я почувствовала, как в моей душе будто вихрь поднимается, там гром гремел, дождь лил, а ещё – огонь, огонь был везде. И если в начале это ощущение было только внутри меня, то потом оно вышло наружу – и отец вмиг поседел, почернел, упал и забился. Я ничего не успела сделать – он превратился в горстку пепла за несколько секунд. Я даже не поняла, как это у меня получилось, я не контролировала собственную магию. Эд, надо сказать Аравейну, что я плохая ученица... – и девушка хрипло, нервно рассмеялась.
Император осторожно прикоснулся кончиками пальцев к щеке Эллейн, нежно поцеловал в губы, а потом прошептал, ласково погладив её по голове:
– Хорошая, Элли. И человек ты тоже хороший. Не терзай себя.
– Я убила своего отца, Эд...
– Нет, – Эдигор покачал головой. – Он сам убил себя. В тот самый миг, когда впервые изнасиловал твою маму.
Спустя несколько лет император вспомнит эти мгновения, когда он целовал Эллейн, пытаясь утешить её, и подумает о том, что, возможно, именно смерть отца была началом конца для той Элли, которую он когда-то встретил в саду лорда Дросмейна.
Между тем Ана продолжала учиться быть императрицей. Она редко видела своего мужа по причине и его, и своей вечной занятости, но в те редкие минуты, когда им удавалось побыть вместе, Дориана с удивлением прислушивалась сама к себе и замечала, что ей нравится находиться рядом с Эдигором. Просто нравится. Она тогда была ещё слишком мала для чего-то большего.
Хотя иногда он злился на Ану, когда она делала что-то неправильно, не так, как он хотел. В первый раз, когда император сделал девочке замечание за обеденным столом – правда, они обедали только в компании Аравейна и Луламэй – Ана чуть не расплакалась. А Эдигор всего лишь сказал, что императрицы не должны так громко чавкать.
– Ваше величество, – Аравейн посмотрел на Дориану с явным сочувствием, – в Мирнарии так принято. У нас это признак отсутствующего воспитания, а там – комплимент хозяину дома или повару.
Эдигор нахмурился.
– Да, что-то такое припоминаю. Но я всегда считал, что это шутка.
– Нет, – буркнула его жена, громко хлюпнув носом. Император улыбнулся.
– Извини, Ана. Но впредь постарайся избавиться от этой привычки, хорошо?
По настоящему сблизились они лишь спустя три года. Эдигор тогда отсутствовал около двух месяцев – вместе с герцогом Кроссом отправился в земли гномов, там какие-то местные умельцы разработали новый вид доспехов, но для масштабного выпуска гномам требовалось разрешение императора. А на обратном пути Эдигор ещё нанёс визит вежливости светлым эльфам.
В общем, за эти два месяца Ана как-то привыкла к тому, что мужа в замке нет. И поэтому несколько удивилась, когда, встав однажды рано утром, услышала доносящийся с улицы звон стали.
Выглянув из окна, Дориана замерла. Одно мгновение девочке казалось, что на Эдигора напали, но потом она успокоилась, поняв, что просто стала свидетелем утренней тренировки своего мужа и Аравейна. Но в этот раз что-то изменилось, причём изменилось в ней самой – Дориана вдруг почувствовала, как что-то сжалось в груди, а к щекам прилила кровь, когда она, прижавшись к оконному стеклу, наблюдала за своим мужем.
Эдигор по-прежнему носил усы и бороду – впрочем, он не расставался с этим обликом с того дня, как стал императором – и Ана ощущала себя маленькой и жалкой по сравнению с ним. Но кроме этого чувства было что-то ещё. Что-то поднималось в ней, когда Дориана смотрела, как напрягаются мышцы Эдигора под тонкой, промокшей от пота светлой рубашкой, как быстро и стремительно он двигается, отражая выпады Аравейна, ни на минуту не теряя уверенности в своих действиях.
Ане тогда уже исполнилось тринадцать, и то утро стало первым откровением для маленькой императрицы, которая только начинала становиться женщиной. И весь день, сидя на уроке вместе с Луламэй, Дориана была непривычно тиха и молчалива – девочка старалась отрешиться от мыслей и чувств других людей, чтобы сосредоточиться на себе самой.
А ночью началась такая жуткая, громкая гроза, что Ана, не выдержав одиночества, рванула в комнату Эдигора. Позже она и самой себе не могла признаться, зачем ей это понадобилось.
Император уже спал. Ане тогда повезло, что девочка не застала в его комнате Эллейн, но она об этом так и не узнала.
Услышав чьи-то тихие шаги, Эдигор поднял голову с подушки. Он не сразу понял, кто стоит перед ним, поначалу приняв свою жену за маленькое привидение в ночнушке.
– Ана? – голос Эдигора со сна был хриплым, и он, прокашлявшись, продолжил: – Что-то случилось?
Девочка неловко почесала одну босую ногу другой. Увидев это движение, императору захотелось рассмеяться.
– Гроза, – буркнула Ана, кивнув на окно. – Мне страшно.
– Ты ведь уже большая, – сказал Эдигор, сев на постели и широко улыбнувшись. – Неужели до сих пор боишься грозы?
На самом деле Дориана, конечно, уже давно не боялась грозы. Просто почему-то ей было одиноко. А ещё, когда Эдигор сел, она впервые увидела его голый торс, и от этого почему-то смутилась и растерялась.
Так и не дождавшись от девочки ответа, император, вздохнув, поманил её рукой.
– Иди сюда.
– Зачем? – Дориана посмотрела на него исподлобья, не решаясь сделать ни шага вперёд.
– Затем, что стоять босыми ногами на холодном полу вредно. Можно простудиться. Иди сюда, говорю.
И тогда Ана решилась. Сделав несколько осторожных шагов, девочка приблизилась к Эдигору почти вплотную, и испуганно забилась, когда он обнял её и осторожно лёг на кровать вместе с ней.
– Тише, не дергайся, а то ещё случайно ткнёшь себя пальцем в глаз, больно будет.
"Он считает меня ребёнком!" – подумала в тот момент Дориана и почему-то ужасно разозлилась. Тогда она не понимала, что Эдигор в принципе не мог считать никем иным тринадцатилетнюю девочку, учившуюся вместе с его сестрой.
Но так или иначе, Дориана затихла, позволив императору прижать себя к груди и укрыть сверху тёплым, мягким одеялом.
– Ну вот. А теперь давай спать.
– И всё? – девочка так искренне изумилась, что Эдигор непроизвольно рассмеялся.
– А ты чего хотела? Ночь на дворе, Ана. Не знаю, как тебе, а мне завтра рано вставать.
Девочка смутилась.
– Ну... я ведь твоя жена... – Дориана, подняв голову, наткнулась на весёлый, но очень ласковый взгляд императора.
– И что из этого следует? – в его голосе искрились смешинки.
Девочка сама не понимала, зачем всё это говорит. Зачем она вообще сказала это страшное и глупое слово "жена". Дориана не понимала, в чём его суть, кроме того, что она должна быть хорошей императрицей и не делать глупостей.
– Неделю назад родила Мика, – вдруг выпалила Ана. – Это ведь твой ребёнок?
К её удивлению, Эдигор покачал головой.
– Нет. С чего ты взяла?
– Ну... Ты так хорошо относишься к Мике, и я видела, как ты к ней в комнаты входил...
– Я и к Аравейну хорошо отношусь и в гости к нему захожу, но это ведь не значит, что у него от меня есть ребёнок, – Эдигор поднял руку и погладил девочку по голове. Ана замерла. – У Мики есть муж, просто он никому не показывается на глаза – нельзя пока. Но, возможно, когда-нибудь ты его увидишь.
– Значит... дети Мики – не твои?
– Нет.
У Аны будто гора с плеч упала. Она ведь искренне считала служанку любовницей императора, а оказывается... Впрочем, есть ведь ещё Эллейн, роль которой Дориане так и не смог никто объяснить. Вернее, не захотел. Но сейчас девочка решила о ней не спрашивать.
– Почему я не чувствую тебя? – вспомнила она вдруг то, что уже давно хотела узнать. – Ты ведь знаешь о моём даре, да? Аравейна я не чувствую, потому что он носит амулет, а тебя почему? На тебе ведь нет амулетов?..
– Всё верно, никаких амулетов. Понимаешь, Ана, на меня по какой-то причине не действует магия. Практически никакая. Если бы не эта моя особенность, то я бы погиб вместе со своим отцом, когда группа мирнарийских фанатиков напала на нашу карету.
– Не действует? – девочка нахмурилась. – Но почему?
– Не знаю.
Несколько мгновений Дориана напряжённо раздумывала над этим странным феноменом, но вынуждена была признать своё поражение – императрица никогда не слышала о такой особенности.
– Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста, – попросила она, покрепче прижимаясь к Эдигору. Он не оттолкнул Ану, наоборот – обнял одной рукой, подбородком уткнулся в макушку девочки.
– Что рассказать?
– Что-нибудь.
Император рассмеялся, и от этого смеха у Дорианы почему-то защекотало пятки.
– Тебе сегодня весь день что-нибудь рассказывали, Ана. То один учитель, то другой. Тебе мало?
– Да. Я хочу, чтобы ты рассказал. Но не так, как учителя. А что-нибудь о себе. Я ведь твоя жена, а до сих пор толком ничего не знаю...
Дориана никогда не могла угадывать чувства и эмоции Эдигора, но если бы могла, то она сейчас непременно поняла бы, насколько он устал, но при этом как сильно он не хочет отталкивать свою маленькую жену.
Когда ты знаешь, что будешь вынужден провести с человеком всю свою жизнь, поневоле начинаешь считаться с его чувствами.
– Хорошо. Тогда закрой глаза и слушай.
Сколько я себя помню, мне всегда чего-нибудь не дозволялось. Именно не дозволялось. Потому что обычным детям просто запрещают, а вот наследным принцам – не дозволяют...
...С того дня, когда Дориана впервые ночевала в спальне Эдигора, их отношения изменились – между ними появилось больше теплоты и понимания, да и императрица иногда, не чаще раза в месяц, приходила к своему мужу, чтобы поговорить и послушать очередную историю из его жизни. Обычно это происходило в те дни, когда у Аны что-нибудь случалось.
Спустя ещё три года, когда императрице и Луламэй уже исполнилось по шестнадцать лет, Эдигор, ворвавшийся в комнату к своей сестре без предупреждения, застал их с Люком в объятиях друг друга.
– Так-так, – хмыкнул император, когда они отлетели в разные стороны, и у Лу при этом щёки стали краснее самых красных роз.
Люк же, наоборот, слегка побледнел.
– Эд, это не то, что ты думаешь...
– Да что ты говоришь? – Эдигор иронично поднял брови. – А ты читаешь мои мысли? И вообще, с чего ты уверен, что я думаю о вас нечто гадкое?
Герцог вздохнул.
– Я люблю Луламэй.
– Я знаю.
Люк и Лу уставились на императора, вытаращив глаза.
– Чего вы так на меня смотрите? Ну да, я знаю. Давно. Ты всегда обожала Люка, милая, а ты, друг мой, расплывался в улыбке, стоило тебе взглянуть на Лу. Всё к этому и шло.
– Значит, ты не против?.. – почти прошептал герцог, чуть склонив голову.
– Почему я должен быть против твоей свадьбы с Лу?
– Я ведь простой сын кухарки.
У Эдигора нехорошо сверкнули глаза, а потом он, подойдя к письменному столу, рядом с которым стоял Люк, грохнул по поверхности кулаком. От этого звука герцог и принцесса разом вздрогнули.
– Ещё раз услышу такое от тебя, сошлю в Мирнарию на вечное поселение. Старшими и Младшими лордами не рождаются, ими становятся. Когда ты наконец уже это запомнишь?! А для того, чтобы стать лордом, нужно было просто родиться человеком, что ты с успехом когда-то осуществил. Всё! Лучше молчите – вы оба! Я сейчас слишком зол.
Эдигор уже не слышал, как облегчённо выдохнул Люк, когда император вышел из комнаты, а Луламэй весело рассмеялась.
Свадьба, правда, была только через год, в день семнадцатилетия Лу. Именно там Дориана впервые почувствовала себя настоящей императрицей и увидела гордость в глазах Эдигора, когда он смотрел на неё.
Ана действительно очень старалась и за те восемь лет, что она прожила в Эрамире, превратилась из обычной и немного капризной принцессы в уверенную в себе девушку, которая в день свадьбы принцессы Луламэй и герцога Кросса наконец поняла, чего именно она хочет. А хотела Дориана теперь своего мужа. Больше всего на свете.
Стоя на балу в толпе придворных, императрица ловила на себе восхищённые взгляды Эдигора, при этом отчётливо осознавая, что это были скорее взгляды довольного учителя или брата, чем любящего супруга. И от этого понимания Дориане становилось немного горько. Она не знала, что нужно сделать, чтобы император наконец увидел: его жена выросла. Девушке ужасно хотелось, чтобы он поцеловал её, но Ана почему-то стыдилась этого чувства. А ещё она чуть не сошла с ума на этом балу, когда на неё со всех сторон нахлынули эмоции других людей.
Возможно, в те дни Эдигор обязательно бы заметил, что творится с его женой, если бы не напряжённая подготовка к одному событию, которая занимала все его мысли. Он гордился Аной и невольно восхищался её стойкостью – всё-таки за восемь лет переубедить почти весь Эрамир в том, что императрица-мирнарийка – это хорошо, правильно и пойдёт на пользу развитию торговых отношений с соседями – не так уж и просто. Особенно учитывая тот факт, что Дориана была ребёнком.
Но сразу после свадьбы Луламэй и Люка намечалась одна важная операция, поэтому император не замечал пылких взглядов своей жены.
Он собирался поймать реформаторов.
Люк, Эллейн и Эдигор спорили до хрипоты, несколько месяцев прорабатывая все детали плана. И до претворения его в жизнь оставались считанные часы.
Элли должна была сообщить мирнарийцам, что император с сопровождением утром следующего после свадьбы дня отправится в Эйм по центральной дороге. И в сопровождении будут лишь несколько магов, ну и, само собой, герцог Кросс с молодой женой.
Поначалу Эдигор считал, что реформаторы не клюнут на эту удочку – всё-таки, если подумать, трое самых главных людей Эрамира не могут позволить себе путешествие, пусть и недолгое, без охраны. Но Эллейн была виртуозна – она сумела убедить заговорщиков, что император чувствует себя в собственной стране в безопасности, поэтому это их шанс захватить его врасплох и убить.
На самом деле по центральной дороге должны были отправиться только Люк и Аравейн, не считая ещё нескольких магов. Наставник собирался нацепить на себя личину императора и принять основной удар, если он будет, а Люк просто не хотел пропускать столь эпичное зрелище. Хотя Эдигор очень пытался его отговорить.
– Нет, Эд. Иначе реформаторы заподозрят что-нибудь нехорошее, если хотя бы меня в твоём эскорте не увидят. Да и не волнуйся – Аравейн пообещал нацепить на меня такое количество амулетов, что я с трудом на лошадь сяду.
– От стрел тоже амулеты будут?! – кипятился император.
– И от стрел, – хмыкнул Люк. – В общем, живой я вернусь, даже не надейся.
У самого же Эдигора в тот день было другое важное дело. В невзрачной карете, в сопровождении только двоих стражников, Громдрейка и Мики, император должен был отправиться в Главный храм богини Айли для посвящения новорождённого – уже третьего – ребёнка эльфа и служанки.
Всех детей через две недели после рождения носили в храм Айли для того, чтобы провести посвящение. Так назывался обряд, когда младенца купали в священной воде храма и давали ему имя.
Совет, на котором Эдигор, Эллейн, Люк и Аравейн обсуждали последние приготовления перед операцией с предполагаемым захватом реформаторов, затянулся до поздней ночи. После его окончания Люк поспешил к своей молодой жене, Эдигор лёг спать, ожидая, что Элли составит ему компанию, но девушка покачала головой и растворилась в воздухе, сказав, что ей нужно как можно скорее вернуться к реформаторам.
Император не знал, что сразу после этого разговора Эллейн появилась в покоях Аравейна.
Маг в это время стоял спиной к девушке, уставившись напряжённым взглядом в удивительное зеркало, которое никогда ничего не отражало.
Первым, как ни странно, заговорило именно оно.
– Добрый вечер, Элли, – прошелестел женский голос, а потом тьма в зеркале на миг расступилась, сверкнув пронзительно-голубыми глазами.
– Здравствуй, Ари, – голос Эллейн был не менее напряжённым, чем глаза Аравейна. Девушка нервно теребила пояс своего тёмно-коричневого строгого платья.
В комнате на несколько секунд повисла тишина.
– Вейн, пожалуйста... – прошептала, наконец, Элли, не выдержав этого тягостного молчания.
Маг обернулся и скрестил руки на груди.
– Что?
Эллейн вздохнула.
– Пожалуйста... я знаю, тебе всё это ужасно не нравится...
– Мягко говоря, Элли.
– Я знаю! Вейн...
Он, вздохнув, сделал шаг вперёд и взял девушку за руки.
– Это твоё решение.
– Мне страшно...
Улыбнувшись, он погладил Эллейн по щеке.
– Не боятся только дураки, милая, – а потом достал из нагрудного кармана маленький кулон на цепочке – ромбовидный кристалл ярко-голубого цвета, сверкающий даже в полумраке. – Держи.
Элли сжала кристалл в руке.
– Это... то самое?
– Да.
Девушка слабо улыбнулась и надела кулон на шею.
– Спасибо тебе за всё...
...Утром следующего дня почти одновременно из императорского замка выехали две кареты. Одна, парадная, с большим сопровождением, проехав через весь Лианор, свернула на центральную дорогу, ведущую в Эйм, тогда как вторая, серенькая и невзрачная служебная карета, медленно покатила на главную площадь столицы.
Кроме кучера, дюжего мужика с большой светло-русой бородой (на самом деле это был, конечно, непростой кучер), в карете находились ещё четверо – сам Эдигор, одетый, как обычный человек, только в длинном чёрном плаще; Громдрейк, старательно прячущий свои эльфячьи уши под причудливым головным убором; Мика с младенцем на руках и рыжеволосый парнишка со светлыми, почти прозрачными ресницами, очень молодой и практически неопытный стражник. Звали его Лисс, и изображал он брата Мики, а Эдигор, соответственно, должен был выступить просто как друг семьи.
Этот спектакль они проигрывали уже в третий раз, поэтому, конечно, никто не ожидал того, что случилось дальше.
Солнце только-только начало выходить из-за крыш, ярко освещая Главный храм богини Айли, и когда Эдигор вышел из кареты вслед за Лиссом и Громдрейком, оно на миг ослепило его. Возможно, именно поэтому никто из них, даже Гром, не видел, как с крыши дома, стоящего напротив храма, вылетело в их сторону что-то маленькое, стальное, резко сверкнувшее на солнце.
Эдигор почувствовал опасность за пару мгновений до того, как крошечная металлическая бабочка врезалась в его грудь, разлетевшись там на несколько частей и пронзив императора обжигающей болью.
Он сразу понял, что это за бабочка – она называлась "карртан" и была одним из любимых видов оружия мирнарийцев. Если эрамирцы предпочитали стрелы, то жители Мирнарии – "карртан", маленькие металлические диски, взрывающиеся в теле своей жертвы. Как правило, их на всякий случай ещё ядом смазывали. И, судя по запаху, в этот раз яд тоже имелся.
Осознав, что случилось, Громдрейк разразился такой отборной тёмноэльфийской руганью, что если бы Эдигору не было настолько плохо, он бы непременно рассмеялся.
Громдрейк схватил за шкирку Лисса, метнувшегося к дому, с крыши которого стреляли, и рявкнул:
– Оставь! Он только что переместился с помощью амулета, там уже никого нет. Но как они узнали?!
Эдигор, медленно оседающий на землю, грустно ухмыльнулся – он совершенно точно знал ответ на этот вопрос.
– Ваше величество... – Мика, передав стражнику ребёнка, осторожно усадила императора рядом с храмовой стеной. – Держитесь, пожалуйста...
– Нам нужно в замок, – шепнул Эдигор. – Только Аравейн может помочь.
– Но они с Люком уехали и вернутся только часа через три-четыре! – Громдрейк схватился за голову. – Но этот яд... У нас нет столько времени!
Император слабо улыбнулся и подумал: "Элли... Милая Элли... Конечно, ты всё учла. Кроме одного... Аравейн всегда чувствует, когда со мной что-то случается. И я уверен, что он в самое ближайшее время вернётся".
– В замок, – прохрипел Эдигор, зажимая рану рукой. – Скорее!
Громдрейк и Мика переглянулись, при этом в глазах у них застыло самое настоящее отчаяние, но потом, вздохнув, послушались, и эльф со стражником перенесли императора в карету, которая моментально сорвалась с места, поднимая за собой клубы пыли.
...Ана в то утро места себе не находила. Девушка не знала, что должно случиться, но по нервному состоянию Луламэй поняла – что-то серьёзное. И когда Дориана в окно увидела, как мчится ко входу в замок серая, невзрачная карета, что-то ёкнуло у неё в груди.
А уж когда из кареты Громдрейк и какой-то рыжеволосый парень вынесли Эдигора с окровавленной на груди рубашкой...
– Эд!!! – завопила Луламэй и, схватив Дориану за руку, тут же помчалась в покои императора, справедливо рассчитав, что именно туда его и принесут.
Так и случилось. Когда девушки ворвались в комнаты Эдигора, он уже лежал на постели, и Дориане при виде ужасной раны, похожей на какой-то жуткий цветок, решивший расцвести прямо на груди императора, стало немного дурно.
В комнате ещё находились Мика, тот самый рыжеволосый парень и Громдрейк, которого, кстати, Ана смерила недоуменным взглядом – девушка ведь никогда не видела мужа личной служанки императора.
Но не Громдрейк беспокоил сейчас Дориану. А Мика, сидящая рядом с Эдигором. Служанка резким жестом разорвала его рубашку и погрузила свои тонкие белые пальчики прямо в рану.
