Текст книги "После (СИ)"
Автор книги: Анна Шнайдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
– Понимаю. Но озвучить нужно, если вы хотите попробовать разобраться с проблемой.
– Да. – Она закусила губу, решаясь. – Есть два варианта. Я могу сделать вид, что ничего не заметила. Могу притвориться, что все в порядке, я ничего не знаю, и продолжать жить дальше. Арен никогда не оставит меня, не бросит, и не только ради детей, но и потому что он – человек долга. И если я сделаю вид, что не в курсе, то все останется по-прежнему. И второй вариант… Я могу не делать вид. Могу попытаться поговорить, узнать правду и принять совместное решение. Я могу… – Виктория запнулась, ощущая, как сжалось сердце в груди. – Могу попробовать отпустить его. Не держать возле себя силой и притворством.
Она замолчала, и врач тоже молчал несколько мгновений, внимательно глядя на нее.
– И к какому варианту вы склоняетесь? – спросил он мягко. – Какой больше нравится?
– Я бы очень хотела сказать, что второй, – грустно усмехнулась Виктория. – Потому что он честный и, наверное, все-таки правильный. А первый малодушен. Но при втором варианте я буду более несчастной, тогда как при первом… Арен останется со мной. Он продолжит заботиться обо мне, будет рядом. Да, он не полюбит меня никогда, но при этом он будет моим. – Виктория почувствовала жадность в собственном голосе и поморщилась. – Да, я понимаю, что это плохо – так рассуждать, но… вы ведь просили говорить правду. Я очень хочу, чтобы муж был моим.
– Как человек или как вещь, ваше величество?
Силван спросил это спокойно и тихо, но Виктории показалось, что он ее ударил своими словами.
– Что?..
– Вы хотите, чтобы муж был вашим. Я спросил – вашим как человек или как вещь?
– Конечно, как человек, – пробормотала она, почему-то ощущая себя гадко. – Конечно…
– У людей, в отличие от вещей, есть мысли и желания, – продолжал Силван невозмутимо. – Вы сказали только что: «Я хочу, чтобы муж был моим». А чего хочет император? Вы знаете? Вы говорили с ним об этом?
– Нет, – шепнула Виктория, вдруг вспомнив, как Арен сказал однажды: «Ты понятия не имеешь, что мне нужно». – Я действительно ничего не знаю. Я даже не знаю, права ли насчет мужа и… другой женщины.
– Тогда это будет моим домашним заданием. Попробуйте подумать, что нужно вашему супругу. В следующий раз я приду через неделю, и мы обсудим с вами все, что надумаете.
Виктория кивнула, понимая, что это задание – самое сложное из тех, что давал ей Силван.
* * *
Во вторник, как только Арен вечером шагнул в детскую, Агата и Александр бросились навстречу, размахивая каким-то листком бумаги и галдя:
– Папа, папа, папа! Папа, папа!
Он сел на корточки, удивляясь их оживлению, но через секунду удивление пропало.
– Нам Софи письмо написала! – сказала Агата с гордостью, протягивая ему листок. – Вот. Смотри!
Письмо…
Арен медленно опустил голову.
«Дорогие и любимые мои дети!..»
Грудь словно ледяным кинжалом пронзило.
Он помнил, что Агата и Александр просили разрешения писать Софии и он дал это разрешение, толком ничего не соображая от боли и даже не подумав, что дети будут использовать письма любимой аньян для шантажа любимого отца. Но он все равно не сможет запретить им переписываться, это уж совсем бесчеловечно получится.
«У меня все хорошо. Я начала работать воспитательницей в детском саду. В моей группе пятнадцать малышей. Ну-ка, посчитайте, на сколько это больше, чем вас с Алексом?
Не грустите, мои милые, и не пытайтесь отговорить вашего папу. Он не поменяет решение, только расстроится. Давайте не будем его расстраивать! Лучше покажите ему, какие вы замечательные и послушные дети…»
Арен не удержался и прочел письмо, в каждой строчке которого София уговаривала Агату с Александром не капризничать. Она была веселой, шутила и подтрунивала, она разрисовала почти весь листок разными маленькими птичками, насекомыми и цветами – так, что письмо стало похожим на праздничную открытку. И Арен не мог не улыбаться, чувствуя невыносимую гордость за Софию. За то, как светло и благородно она вела себя в этой ситуации. Он сам никогда не смог бы так.
– Папа, папа, ну пожалуйста-а-а! – выли рядом Агата и Александр. – Ну папа-а-а… пожалуйста-а-а… Мы очень хотим, чтобы София вернулась!
«Я тоже», – подумал Арен с мучительной ясностью, но сказал лишь:
– Пойдемте ужинать. – И отдал Агате письмо. Девочка надулась, поджала губы и обиженно выпалила:
– Раз так! Мы больше не будем с тобой разговаривать!
– Да! – повторил Александр, взяв за руку сестру. – Не будем!
– Не разговаривайте, – пожал плечами император, подумав – главное, чтобы от еды не отказывались. Пока Агата не объявляла голодовку, но Арен не сомневался, что это еще впереди.
Дети сдержали слово и за ужином не проронили ни слова, хотя взрослые их активно провоцировали. Но наследники лишь сильнее надувались и хмуро смотрели исподлобья, невероятно похожие друг на друга. Причем игнорировали они не только Арена, но и Викторию, отчего она тоже расстраивалась и едва ли не плакала.
– Вик, побудь в детской, – попросил император после ужина. – А я пока поговорю с этими врединами в спальне.
– Хорошо, – протянула она удивленно. Он подхватил Агату и Александра на руки, засунув обоих под мышки, и понес в соседнюю комнату. В другой раз дети хохотали бы и веселились, но сегодня лишь пыхтели и пытались вывернуться, чтобы убежать.
В спальне Арен усадил наследников на кровать Агаты и, строго посмотрев на недовольные мордашки, сказал:
– Я понимаю, что вам плохо, но если вы думаете, будто мне хорошо, то вы ошибаетесь. И вы своим безобразным поведением делаете мне хуже. И маме. Если вам не жалко меня, пожалели бы хоть маму.
Александр неуверенно посмотрел на Агату, которая пыхтела, как маленький рассерженный дракончик, но в конце концов не выдержала.
– Мы просто скучаем по Софи, папа!
– Я тоже скучаю по ней.
– Тогда давай она вернется! – воскликнула дочь, и он покачал головой.
– Люди – не вещи, Агата.
– Но Софи хочет вернуться! И мы хотим! И ты, папа, я знаю, тоже хочешь! Ты любишь ее! – Девочка вскочила с кровати и обняла Арена. Алекс тут же повторил за ней, и императору пришлось садиться на корточки, чтобы видеть лица своих детей. – Я знаю, любишь!
– Конечно, люблю, – ответил он, погладив наследников по головам. – И хочу, чтобы она вернулась. Но в жизни, мои прекрасные, не всегда получается делать то, что хочешь. И сейчас как раз такой случай.
– Но почему? – прошептала Агата с отчаянием. – Если все любим и хотим. ПОЧЕМУ?!
Что он мог сказать, чтобы дочь поняла и перестала капризничать? Конечно, Агата очень умная девочка, но то, что происходило сейчас, было для нее все же слишком взрослым.
– Потому что любовь – это прежде всего свобода, – ответил он, сжав ладошки своих малышей. – Она несовместима с клетками, даже если они золотые. Люди счастливы, только если свободны. Здесь, во дворце, Софи никогда не будет свободна, а значит, не будет и счастлива. Я желаю ей счастья.
– Мы тоже желаем, – вздохнула Агата. – Но…
– Ты поймешь. Чуть позже, моя радость. Когда немного подрастешь. И ты, Алекс, тоже.
Дети молчали, расстроенно глядя на него.
– Значит… Софи не вернется? – Агата всхлипнула и потерла глаза свободной рукой.
– Не вернется. Но она будет свободна и счастлива.
– Папа…
Дети все-таки расплакались, и он обнял обоих, утешая.
– Ну перестаньте. Не рвите мне сердце. Да, мы будем скучать, но мы справимся. – Это была фраза Софии, и Арен на секунду замер, не в силах сделать вдох. – Все будет хорошо, – закончил он глухо, ощущая себя бессовестным мерзавцем.
Остаток вечера прошел сносно – дети, хоть и были грустными, но вели себя нормально, начали разговаривать и перестали капризничать. Уныло пособирали мозаику, потом послушали сказку и отправились спать, печально вздыхая.
Виктория все это время тоже молчала, и Арен иногда ловил на себе ее задумчивые взгляды. В них не было ревности или злости, только жалобная обида, и император с усталым равнодушием подумал – наверное, жена подслушала его разговор с детьми. Какие выводы она сделала из его ответа «Конечно, люблю» – догадаться нетрудно. И упрекнуть не в чем, потому что выводы-то правильные. Но говорить на эту тему с Викторией Арен не собирался. Настроение только ей портить, да и себе заодно.
Но жена заговорила сама, как только они вышли из камина в ее покоях.
– Детям плохо без Софии, – сказала Виктория нерешительно. – Ты же видишь, они мучаются. И она была совсем не рада отъезду. Может, все-таки…
Защитник, еще не хватает сейчас обсуждать то же самое и с женой.
– Нет, Вик, – отрезал Арен, поставив ее на пол рядом с собой. – Не волнуйся, все будет в порядке. Я поговорил с детьми, они постараются больше не трепать тебе нервы.
– Дело не в моих нервах, – пробормотала жена, опуская глаза. – Я просто не понимаю, зачем…
– Не думай об этом. Агата и Александр скоро успокоятся, тогда найдем им новую аньян. Не переживай. – Арен взял ее руку и поцеловал чуть дрожащие пальцы. – В воскресенье опять перенесемся на море, это их немного отвлечет.
– Я… – шепнула Виктория, но он перебил ее.
– Сегодня я к себе, Вик. Не думай о плохом. – Он отпустил ладонь жены. – Все образуется. Доброй ночи.
Арену показалось, Виктория вновь хотела заговорить, но он отвернулся и шагнул в пламя, оставшись наконец в желанном одиночестве.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Дни летели за днями, стремительно проносясь мимо, и София исправно и старательно делала то, что должна была делать: дышала, двигалась, ходила на работу и общалась с близкими. Каждый день она писала письма Агате с Александром, и только дней через пять вдруг обнаружила, что не рисует больше нигде, кроме этих листков бумаги, да и не хочет рисовать. Желание делать это умерло в ней и возрождаться не собиралось.
Свои старые рисунки София тоже не смотрела, чтобы не плакать и не отчаиваться лишний раз. На них было слишком много человека, которого она по-настоящему любила. Да и зачем смотреть на его изображение, если он постоянно стоял у нее перед глазами и так? Ей даже закрывать их было не нужно – она все равно видела Арена. И порой Софии казалось, что она слышит его голос – рядом, близко-близко, возле уха, и этот голос шепчет что-то невнятно-ласковое, родное и любимое. Иногда это было так явно и невероятно ясно, что София думала, будто сходит с ума.
Через неделю после ее увольнения из дворца они с мамой и девочками переехали в дом Вано, и это событие тоже отвлекло от переживаний. Необходимо было разобрать вещи, освоиться на новом месте, утихомиривая чересчур возбужденных сестер и успокаивая изрядно нервничавшую маму. Синтия, прожившая всю жизнь без всяких слуг, была поражена и возмущена, обнаружив в особняке Вагариуса, во-первых, управляющего, во-вторых, горничную, а в-третьих – и это было самым возмутительным – кухарку!
– Да если бы я знала! – бушевала она, рассерженно побагровев. – Я бы в жизни не согласилась сюда переехать!
В итоге Вано пришлось пойти навстречу, убрав кухарку и управляющего вовсе, а горничную сделав приходящей два раза в неделю.
– Четыре женщины в доме! – бурчала мама Софии, вызывая у Вагариуса веселую улыбку. – Мы сами неспособны убраться, что ли?!
– Вы с Софией работаете, а Лиз и Рози слишком маленькие, – возражал Вано, и Синтия раздувалась от возмущения.
– Одной шесть, другой двенадцать! Для того, чтобы убираться, они достаточно большие! – отрезала она, на этом поставив точку в вопросе.
Комната Софии была теперь в два раза больше прежней, и пока оставалась пустой, но Вано, по-видимому, решил постараться исправить этот маленький недостаток, а заодно отыграться за двадцать шесть прошедших без него лет. Каждый день он что-нибудь дарил, и не только Софии, но и ее маме, и сестрам, расцветая от радости, когда они со смущенной неловкостью благодарили его. Даже Синтия не могла ругаться на Вано за подарки, покорно принимая их, а уж когда Вагариус подарил Элизе то, о чем она мечтала пару лет – магтелескоп, – и вовсе посмотрела влюбленными глазами. Если бы Вано догадался в тот момент повторить предложение руки и сердца, она наверняка приняла бы его, но он промолчал.
София же, поздравив сестру, поспешила уйти к себе, прячась от этого телескопа, который напоминал ей об Арене.
Ее император тоже любил звезды и другие планеты, как и Лиз. Он показал ей две прекрасные кометы, тогда еще не зная, что они и сами станут ими – разлученными влюбленными, которым если и суждено встретиться, то очень нескоро.
Однажды утром запищал почтомаг Софии, как всегда, оповещая ее об ответе Агаты и Александра. Со дня переезда в дом Вано у нее появился личный почтомаг – Вагариус сам купил, – и София вздохнула с облегчением. Каждый раз, когда приходило письмо, мама смотрела на нее с такой тревогой, что девушке хотелось где-нибудь спрятаться. Теперь она получала письма сама, и Синтия не имела возможности видеть, как дрожат пальцы дочери, когда она вытаскивает конверт из почтомага.
Но на этот раз внутри были не только рисунки наследников и письмо Агаты. На четвертом листке бумаги неумелой рукой, которую София сразу узнала, оказался изображен купол оранжереи, а на обратной стороне было написано: «Мне кажется, или мой рисунок больше похож на мыльный пузырь? Агата и Александр тоже так думают».
По правде говоря, София была солидарна с детьми – рисунок Виктории действительно напоминал обычный мыльный пузырь среди травы и деревьев, нежели купол прекрасной оранжереи. И это явно было из-за того, что императрица рисовала не с натуры.
София села за стол, взяла несколько листков бумаги, ручку, карандаши и краски, и принялась за ответное письмо.
* * *
В тот вечер, когда Арен разговаривал с детьми, Виктория действительно не выдержала и подслушала их диалог, и окончательно уверилась в том, что ревность ни при чем и она не может ошибаться – иначе муж говорил бы все совсем иначе. Рассуждения про свободу и золотую клетку не имеют никакого отношения к работе аньян, а уж его слова «я тоже скучаю по ней» и «конечно, люблю» – тем более. Так говорят о любимых, которых вынуждены отпустить, а вовсе не о чужой женщине.
Да и разве выглядел бы Арен настолько печальным, если бы относился к Софии просто хорошо, а не любил ее? Виктория допускала, что муж может быть расстроен еще и из-за умершего ребенка, точнее, двоих нерожденных детей, но Арен никак не приходил в нормальное состояние, и это было странно – Агата ведь осталась жива, это главное. Даже Виктория уже справилась со своим горем, а император все ходил мрачнее тучи, и глаза его казались двумя черными провалами на застывшем, как у покойника, лице.
Виктории было больно смотреть на него, но еще больнее было оттого, что она ничего не могла поделать. Она не могла помочь, хотя очень старалась. С ее точки зрения, она вела себя идеально – не капризничала, не задавала вопросов, была предупредительной и ласковой. И она видела, что Арен ценит это. Он благодарил и хвалил ее, но при этом оставался равнодушным, неживым.
Виктория чувствовала себя беспомощной. Первое время она злилась на Софию – за то, что та отняла у нее любовь мужа, – но продолжалось это недолго. Сеансы с Силваном что-то переломили в ней, позволив смотреть на все под другим углом, и Виктория с неожиданной и горькой ясностью поняла, что София не могла у нее ничего отнять. Потому что у нее ничего не было. Арен никогда не любил ее.
«Получается, это не она отнимает у меня, – подумала Виктория, усмехнувшись. – А я – у нее. И у Арена. Я не даю им возможности любить друг друга».
Нет. Это несправедливо. Она ничего плохого не делала, не разлучала их, не просила Софию уехать из дворца, не обвиняла и не обличала. В их разрыве ее вины не больше, чем вины Арена – в том, что он так и не смог полюбить жену. Они просто сделали то, что должны были сделать, раз не могут быть вместе. Расстались. И теперь страдали. Виктория видела это по мужу и понимала, что с Софией наверняка происходит то же самое.
Но она ничем не может помочь им. Разве не так?
Поневоле вспоминались слова шаманки про выбор и две дороги, одна из которых приведет к счастью, а другая – к несчастью. Виктории казалось, что это все относится к сложившейся ситуации, но… выбор? Никто не предлагал ей что-то выбирать, поставив перед фактом. Арен сам выбрал жену, а не Софию.
Но действительно ли он хотел делать такой выбор? Силван на последнем сеансе спросил, знает ли она, чего хочет император – и Виктория не знала. Был ли выбор Арена сделан от чистого сердца? Или он был всего лишь велением долга?
Глядя на мужа, Виктория понимала, что, скорее всего, обманывает себя. Когда выбираешь от чистого сердца, не выглядишь настолько убитым. Арен выбрал чем угодно другим – силой воли, например, – но только не сердцем. Оно осталось с Софией.
Затишье было недолгим. Через несколько дней после отъезда аньян Агата вдруг сказала:
– Мама, а давай в выходные сходим к Софии в гости?
Было это утром – Арен уже ушел на совещания, – и Виктория растерялась, не зная, что ответить. Разрешит ли муж подобное? Или посчитает, что им вообще нельзя видеться?
– Я раньше не спрашивала, потому что боялась, папа откажет, – продолжала Агата под многозначительные кивки Алекса. – Как думаешь, теперь можно спросить? Или еще подождать?
Виктория озадаченно почесала нос. Дети иногда удивляли ее донельзя, и сейчас особенно.
– А почему ты вообще решила подождать? – пробормотала она, глядя на серьезную дочь.
– Потому что папа очень переживал. Ты разве не заметила? – ответила Агата. – Очень-очень. Он и сейчас переживает, конечно. Но он говорил мне, что со временем становится легче. Может, ему стало, и он разрешит?
Защитница, даже дочь заметила, что Арену плохо. Хотя почему «даже»? Агата всегда была наблюдательной, а вот Виктория…
– Я не знаю, радость моя. Давай попробуем спросить вечером. Но… – Она запнулась, не зная, говорить или нет, и в итоге все же сказала: – Если не разрешит, вы с Алексом не расстраивайтесь.
– Как тут не расстраиваться, мам, – вздохнула Агата, опуская глаза, и прошептала едва слышно: – Ты не любишь Софию так, как мы с Алексом и папой. Ты ревнуешь. Но, мам, от того, что мы любим Софию, мы не любим тебя меньше! – Девочка вновь подняла голову и продолжила говорить ошарашенной Виктории: – Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам! София – наш друг, а ты – наша мама!
– Я знаю, – произнесла императрица удивленно, и удивилась еще больше, когда Агата возразила:
– Нет. Не знаешь!
Виктория не стала переспрашивать, почему – побоялась услышать нечто еще более удивительное.
И только оставшись одна и хорошенько подумав над тем, что сказала дочь, она поняла. Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам. И от того, что Софии нет во дворце – или даже в жизни Арена, – он не будет любить Викторию. И от того, что Софии нет рядом, он не станет принадлежать Виктории.
Она сказала Силвану: «Я хочу, чтобы муж был моим», – но теперь понимала, что это невозможно, и от наличия или отсутствия Софии под боком ничего не зависит. Арен никогда не будет ее.
И с этим уже ничего нельзя было поделать.
* * *
Дни утекали, как вода сквозь пальцы, похожие друг на друга, как две капли – унылые, заполненные бесконечными делами и проблемами, просителями и совещаниями, документами и письмами. Единственной отрадой были дети, как и раньше, и Арен погружался в них утром, вечером и по возможности за обедом, продолжая не жить, а существовать.
Агата и Александр по-прежнему грустили, но больше не доводили родителей, и Виктория вела себя прекрасно, даже совершенно. Что она при этом чувствует, император не имел понятия – эмпатический щит он теперь снимал только находясь в одиночестве, а это случалось нечасто.
Дети продолжали переписываться с Софией, а Арен – читать эти письма. Он знал, что это неправильно, но не мог отказаться от этой, пусть горькой, но радости. Хоть ненадолго, но прикоснуться к своему счастью.
– Папа, а мы с Алексом можем как-нибудь сходить в гости к Софии? – спросила Агата робко, пока он читал одно из таких писем. – Пожа-а-алуйста…
И отказать император не смог. Хотя стоило бы. Но это уже было выше его сил, поэтому он только уточнил:
– Не чаще раза в месяц. – И дети не стали канючить, а кивнули, обрадовавшись даже такой малости.
Вечером в тот день он вновь остался у Виктории – слишком уж умоляющими были глаза жены, и Арену не хотелось огорчать ее отказами. Он понимал, что она наверняка начнет вновь его соблазнять, и заранее приготовился к этому, но ошибся. Виктория просто легла рядом, обняла, с нежностью погладив по груди, и так горестно вздохнула, что император спросил сам:
– В чем дело, Вик?
Она еще раз вздохнула и неуверенно поглядела на него.
– Тебе правда интересно?
– Если бы мне не было интересно, я бы не спрашивал. Я вижу, тебя что-то гнетет.
Она закусила губу и прошептала:
– Тебя тоже.
Надо же, заметила. Все восемь лет брака Виктория не замечала, когда он падал с ног, мертвецки устав – всегда гнула свою линию. Конечно, он сейчас не совсем справедлив – пару месяцев, до того, как Аарон поставил проклятье, она все замечала и была очень милой и ласковой девочкой. Проклятье заставляло ее ничего не замечать и думать об одной себе.
– Не волнуйся за меня. Лучше расскажи, что тебя беспокоит, – ответил он мягко и поразился, когда Виктория сказала:
– В том-то и дело. Меня беспокоишь ты. – Она чуть покраснела, словно смутившись, но продолжила: – С тех пор, как… как уехала София, ты ходишь сам не свой. Не говори мне, что это ревность, пожалуйста! – Жена замотала головой. – Если тебе так кажется, сними щит и сам поймешь – я не ревную. Я переживаю.
Щит снимать Арен не стал, решив поверить на слово. Он знал, как выглядит ревность, слишком хорошо, и сейчас Виктория была не похожа на ревнующую женщину.
Но ответить ему было нечего. Правду говорить нельзя – она уничтожит супругу, – а нагромождать ложь не хотелось, да и незачем.
– Не переживай, – произнес Арен, решив воспользоваться старым способом успокоения, и поцеловал Викторию в губы. Он ничего не почувствовал, а вот жена, на секунду замерев, застонала, обнимая его обеими руками и прижимаясь крепче.
– Арен… – шепнула она, когда он спустился с губ на шею, – только не усыпляй меня больше, пожалуйста…
Он на мгновение замер, а потом усмехнулся.
– Не буду.
Снял с нее ночную рубашку – кожа была совершенно белой, сливочной, совсем не веснушчатой, – и стал целовать повсюду, пресекая любые попытки перехватить инициативу. И вскоре Виктория сдалась – лишь лежала и тихонько стонала, вздрагивая от особенно приятных прикосновений, и пронзительно вскрикнула, когда он довел ее до края.
– Спи, Вик, – сказал Арен, ложась рядом и накрывая жену и себя одеялом. – Не думай ни о чем.
Виктория смотрела на него блестящими, как в лихорадке, глазами, и чуть дрожала. Император погладил ее по щеке, отвернулся и усыпил себя, не желая больше чувствовать удушающую тошноту, в которую он погружался все сильнее с каждым днем, прошедшим после отъезда Софии.
* * *
Полночи Виктория не могла уснуть и даже пожалела, что попросила Арена не усыплять ее. Сердце колотилось, в горле стоял комок, и она все смотрела на мужа, не понимая – разве он смог бы целовать и ласкать ее так, если бы любил другую женщину?
«А как он меня целовал? – подумала она и даже всхлипнула от остроты воспоминаний. – Да, мне было приятно, очень-очень хорошо, но сам Арен… в нем не было ни страсти, ни желания. Он просто целовал, выполнял действия. Как ходьба или плавание…»
Было обидно и гадко. Но обижалась Виктория не на мужа, а на себя – за то, что не имела сил оттолкнуть, хотя понимала еще тогда, когда он только начал, что это не физическое влечение, а желание успокоить. Он успокаивал ее так и раньше, если она истерила. И сейчас Арен просто не хотел продолжать неудобный разговор.
А она? Что при этом делала она? Зная и понимая, что мужу не слишком-то приятно, продолжала наслаждаться. Ей было хорошо, а ему? Судя по выражению лица, в лучшем случае Арену было безразлично, а в худшем… ему было плохо.
И что же это получается – теперь так будет всегда? Виктория будет получать удовольствие, она будет счастлива, а муж?
«Я больше не буду тебя мучить», – вспомнила она вдруг собственное обещание и едва не зарыдала, осознав, что для Арена мучением станет все, что бы она ни делала. Она сама – мучение. Она мучила его восемь лет, и будет продолжать мучить дальше, даже не желая этого. Защитница! Но что она может сделать? На ум приходил только еще один ребенок, но… нет, дети не способны повлиять на отношения между взрослыми.
«Ты сама сказала это Силвану. Сказала, что можешь попробовать отпустить Арена».
Виктория покосилась на мужа и всхлипнула, зажмуриваясь. Нет, нет, нет. Потерять его? Отдать другой женщине? Нет, нет, нет. Да, она сказала так Силвану, но сказать не значит сделать. Она не сможет потерять Арена. Он ей нужен.
«Значит, ты будешь продолжать мучить его».
Нет. Нет, нет, нет! Это тоже не выход.
А где же тогда выход?!
… Выход нашелся утром. Как-то сам собой.
Наверное, так бывает всегда, когда слишком долго переживаешь из-за чего-либо – одна случайная фраза может расставить все точки по местам и заставить принять решение. Пусть решение это было полным боли, но оно же оказалось полным и освобождения.
– А мне снилась Софи, – произнесла Агата за завтраком, мечтательно улыбаясь. – Она сидела здесь, с нами. Я спросила ее, что она тут делает, разве она не ушла из дворца? София засмеялась и ответила: «Я не могла уйти. Мое место рядом с вами».
Арен молчал, и Виктория, посмотрев на него, ничего не увидела, кроме застывшей маски вместо лица.
– Прекрасный сон, Агата, – сказал он в конце концов глухо. – Мне в твоем возрасте чаще снились кошмары, демоны и чудовища. Они меня ели, а я потом искал выход. Пробирался по кишкам…
– Фу, папа, – скривилась наследница, перебив его, и Александр повторил за сестрой. – Гадость какая!
Что они говорили дальше, Виктория не слушала.
«Мое место рядом с вами».
Сразу после завтрака она впервые села писать Софии вместе с детьми.
* * *
Чем больше проходило времени, тем меньше она чувствовала, словно отупев от боли. Почти постоянным спутником Софии стало равнодушие, ненадолго отступавшее в сторону, когда приходили письма из дворца, или при общении с родными. Нет, она не радовалась так, как радовалась бы раньше – просто была чуть менее замороженной.
На письма она отвечала, поначалу дивившись тому, что императрица рисует и пишет каждый день, причем объем текста все увеличивался и увеличивался, и через неделю София с удивлением осознала, что сочиняет для Виктории отдельное письмо. И если в начале причиной были инструкции и указания по технике рисования, то потом…
Жена Арена задавала вопросы. Ничего не значащие, отвлеченные – про работу в детском саду, прочитанные книги, спектакли и выставки. София, получив такой вопрос в первый раз, оторопела, а потом сообразила – наверное, у ее величества такая терапия. Может, психотерапевт учит ее, например, контролировать эмоции. Непонятно, при чем тут София, но мало ли.
И она отвечала. Вежливо и сдержанно. По крайней мере поначалу. Но шли дни, Виктория писала все объемнее и объемнее, а потом…
В тот вечер София вытащила из конверта больше листков, чем обычно. Рисунки Агаты и Александра, письмо от них же, а… это что такое?
Она не выдержала и прыснула, захлебываясь смехом, разглядывая забавные рожицы знакомых ей людей из дворца – Тадеуша Родери, дворцового управляющего Бруно Валатериуса, Матильды, служанки Виктории, и самих Агаты с Александром. Все рожицы были нарисованы в карикатурной технике – вытянутые или раздутые лица с гипертрофированными чертами и дурацкими ухмылочками. Удивительно, но императрица, у которой не очень хорошо получалось рисовать реалистичные картины, оказалась наделена талантом к карикатурам.
«Тебе нравится, Софи? Агата и Алекс скакали от восторга и очень просили показать эти рисунки тем, кто на них нарисован, но я побоялась массовых увольнений».
София улыбнулась, впервые ощутив желание увидеть не только Арена и его детей, но и Викторию. Кажется, императрица счастлива. Это хорошо – теперь, когда на ней нет проклятья, а во дворце нет Софии, они с Ареном могут попробовать построить нормальные отношения. Будет замечательно, если у них получится – всем тогда окажется легче и проще, и Виктории, и детям, и Арену.
Всем, кроме Софии.
* * *
Виктория не очень хорошо понимала, что делает. Она лишь хотела вернуть Софию во дворец, но как это осуществить, не знала. Уговаривать Арена бесполезно, значит, остается воздействовать на Софию. Писать письма, присылать рисунки, но в гости не ходить и детей не пускать, чтобы она как следует соскучилась без них. София добрая и жалостливая – быть может, если она поймет, что соскучилась, вернется?
Виктории самой было смешно от таких рассуждений, но что еще можно предпринять, она не представляла. И у Силвана совета больше не спрашивала, понимая, что должна решить сама. Он помогал ей в другом. Благодаря сеансам с психотерапевтом Виктория держала свое решение при себе и не передумывала, хотя и очень хотелось. Да, ей действительно хотелось сдаться и забыть обо всем, продолжая жить с Ареном, как жили раньше. Нет, лучше, ведь теперь не будет истерик! Она ведет себя идеально – так, может…
Но стоило Виктории посмотреть на мрачное лицо мужа, как она понимала – нет, нельзя отступать. Нельзя сдаваться. Она хочет, чтобы он был счастлив – значит, должна вернуть Софию во дворец.
Теперь она знала: любить – значит хотеть, чтобы твой любимый был счастлив. Даже если в этом счастье нет места для тебя самого.
* * *
Арену иногда казалось, что он превратился в ледяную скульптуру. Если раньше холод был лишь на месте сердца, то чем больше проходило времени, тем сильнее он расползался повсюду, захватывая все его существо. Отступал ненадолго в присутствии детей, когда император играл с ними или читал письма Софии, а затем вновь обрушивался, вымораживая даже душу.
Его мало что радовало, хотя он остался еще способен на удивление. Слабое, невнятное, но все-таки удивление. И удивлялся Арен в основном поведению Виктории. Конечно, оно изменилось, как только проклятье спало, но сейчас дело было не в этих изменениях. Даже восемь лет назад, когда они едва поженились, Виктория не особенно интересовалась жизнью Арена. Возможно, она просто стеснялась задавать ему лишние вопросы, но так или иначе – разговаривали они тогда большей частью о проблемах супруги. Императора это устраивало, он совершенно не желал обсуждать дела еще и в спальне, и теперь удивлялся тому, что у Виктории это желание неожиданно появилось.
Она стала интересоваться его работой – ходом расследования, законом о передаче титулов, вопросами наследования родовой магии. И несмотря на то, что щит Арен не снимал, он видел – жена спрашивает искренне. Виктория не подлизывалась к нему, пытаясь наладить отношения, она действительно интересовалась, потому что хотела понимать, что происходит, и желала помочь. В итоге Арен рассказал ей про открытия Рона Янга и Эн Арманиус, и был поражен, когда Виктория робко спросила:
