Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
Тот вечер я провела в ожидании, а дурные предчувствия так сводили судорогой внутренности, что меня едва не стошнило. Отхлебнув глоточек эля, я присела на край своей кровати, притворяясь, будто с интересом прислушиваюсь к сплетням двух других фрейлин, которые перед сном заплетали друг другу косы. Сделала вид, будто никак не могу развязать узел на ленте, который сама же и затянула. Бросив заниматься узелком, я сняла с головы покрывало и аккуратно сложила его. Потом развернула и сложила заново. Все равно, чем заниматься, лишь бы руки были заняты. Спокойно сидеть на месте я не могла. Резко встала с постели и стала бродить по комнате.
Я обежала взглядом комнату, задержав его на девушках, погруженных в повседневные занятия. Что же мне теперь делать? Может быть, произошла ошибка? Я неправильно поняла короля? В конце концов, он мог никого за мной не прислать, и тогда мне не в чем будет себя винить.
Послышался стук в дверь. Я подпрыгнула, как вспугнутая лань, и дрожащими руками отворила дверь пажу, носившему эмблемы королевской свиты.
– Я от королевы, мистрис. Ей не спится. Велела позвать вас. Вы придете?
– Приду, – тихо ответила я.
Паж ожидал; я набросила на плечи накидку и готова была следовать за ним.
– Я могу вернуться только к утру, – проговорила я, уже положив ладонь на ручку двери, и сама удивилась тому, как спокойно звучит мой голос. – Если королеве нездоровится и не спится, то я лягу на тюфяке в передней.
Девушки молча кивнули, занятые своими делами. Все оказалось очень просто.
«Король желает видеть тебя на своем ложе».
Меня пробрала дрожь.
Никакая засада в коридоре меня не ожидала. Вместо этого безразличный ко всему паж провел меня в крошечную переднюю, соединявшуюся дверью с опочивальней королевы. Мне была хорошо знакома эта комнатка, где часто происходили доверительные беседы фрейлин. Сюда можно было выйти и в том случае, если кому-то требовалось уединиться и поразмыслить над чем-то. Да ведь я сама выходила сюда сегодня, вскоре после того, как король ясно объявил о своих намерениях, после происшествия с часами! Стены комнаты, встроенной в одну из башенок, были скругленными, холодный камень занавешен гобеленами, на которых были изображены всевозможные птицы и лесные звери. Я нерешительно остановилась в центре комнаты, а прямо на меня смотрели отлично вытканные глаза оленя. Что же будет теперь? Мне не оставалось ничего иного, кроме как терпеливо ждать. Что бы ни произошло в ближайший час, это уже не в моей власти. Что говорить? Что делать? Ладони сильно вспотели, а мысли роились в голове. А вдруг я не понравлюсь Эдуарду?
«Пресвятая Дева, не оставь меня!»
Но подобало ли мне в таком положении призывать Царицу Небесную?
Дверь отворилась. Я вскочила на ноги.
Я так разволновалась, что даже не заметила: эта дверь вела не в коридор, а в комнаты королевы. Я повернулась туда, ожидая нового пажа, с которым продолжу свое изменническое путешествие.
«Ах, только не это!»
Кровь застыла у меня в жилах, а ноги приросли к полу. Страх тяжелым камнем придавил внутренности.
На пороге стояла королева.
Она медленно двинулась вперед, величественно, будто входила в тронный зал, и неслышно притворила за собой дверь. На ней было легкое платье, накинутое прямо на ночную сорочку, волосы заплетены в переброшенную на плечо косу, но она оставалась королевой до мозга костей. Покрытое морщинами лицо осунулось из-за долгой болезни, но ничто не могло скрыть ее врожденное чувство достоинства. Минуту, показавшуюся мне вечностью, мы молча стояли и смотрели друг на друга, а за нами наблюдали своими неподвижными глазами сотни вытканных зверей и птиц.
Филиппа стояла с большим трудом, поддерживая здоровой рукой другую, больную, и все же она пришла сюда, чтобы взглянуть на меня, упрекнуть, проклясть за мою дерзость. Она будто взывала ко мне со смертного одра.
Я была не в силах вымолвить хоть слово, поэтому склонилась в глубоком реверансе, чтобы не смотреть ей в глаза. Разве я не посягала на ее долг и привилегию владеть телом супруга и носить его имя? Разве не готова я была дать толчок пересудам, которые глубоко уязвят ее гордость? То, что я собиралась сделать, могло вообще убить ее…
В этот момент я всем своим существом почувствовала, что не могу пойти на подобный шаг.
– Алиса… – Мое имя прозвучало в ее устах легким вздохом.
– Миледи… Простите меня…
– Я знала, что ты окажешься здесь.
Она знала. Ну конечно! Как она могла этого не знать? Я ведь своими глазами видела, какое крепкое чувство их связывает. Иногда мне казалось, что Филиппа ощущает присутствие Эдуарда даже раньше, чем он войдет в комнату. Значит, она знала. Благодаря тому же внутреннему чувству она должна была знать и о том, что супруг, ее единственная любовь, собирается ей изменить.
Я не могла причинить ей такое зло.
– Простите меня. – Я упала на колени перед ней. – Простите меня, миледи.
Не говоря ни слова, она погладила меня по волосам, и я подняла на нее глаза. Ее лицо было мокрым от слез, которые лились потоком, оставляя темные полосы на платье. И таким печальным, что у меня разрывалось сердце. Я закрыла свое лицо руками, чтобы не видеть столь глубокого горя. Слезы навернулись и на мои глаза.
– Я никогда не причиню вам зла, госпожа…
– Знаю.
– Я вернусь в свою комнату. – Слова мои звучали глухо – ведь я закрывала рот руками. – Ничего такого не будет. Обещаю вам, не будет.
С трудом наклонившись, застонав при этом от боли, королева сжала мой локоть и заставила подняться на ноги.
– Я скажу королю, что… – продолжала я, чувствуя, как острый меч стыда разрывает мою плоть. А что я ему скажу? Слова замерли у меня на устах.
– Что же ты скажешь ему, Алиса?
– Не знаю. Если придется, я оставлю двор… – Я была готова на все, лишь бы исцелить нанесенную предательством рану. Отвернулась в сторону: смотреть на нее было выше моих сил.
– Не нужно, Алиса.
– Я не заслужила, – покачала я головой, – вашего прощения и…
Филиппа вцепилась в мою руку своими пальцами с такой силой, что ей стало еще больнее, чем мне, и заставила меня замолчать.
– Нет, Алиса. – Я услышала ее тяжкий вздох. – Ты сделаешь все, чего пожелает король. Ты поняла меня?
Я совсем ничего не понимала. В ее словах не было смысла.
– Нет! Нет…
– Ты пойдешь к королю. Сейчас появится его паж, и ты пойдешь за ним. – Каким отрешенным был ее голос!
– Не могу. Я не могу быть такой неблагодарной… – возразила я.
– Ты не будешь неблагодарной. Я сама хочу, чтобы ты пошла к нему. – Это привело меня в совершенное недоумение.
– Нет!.. – Пусть она и королева, но я накрыла ее руку своей, словно пытаясь заставить осознать смысл сказанного. – Вы не можете этого хотеть! Неужели вы не понимаете?.. – Я не могла продолжать.
Королева приподняла мой подбородок, чтобы я смотрела ей в глаза. Еле заметно кивнула головой. Потом отпустила меня, а сама шагнула в сторону, немного отдалившись.
– Посмотри на меня, Алиса. На меня посмотри! – потребовала она. – Не как на королеву, а как на женщину. – Она подняла обе руки так, что я не могла не увидеть разрушений, производимых медленно, но неумолимо пожиравшим ее недугом. – Мне уже без малого пятьдесят лет. – Она улыбнулась одними губами. – Груз лет придавил меня сильнее, чем моего господина. Тело мое одряхлело. Я отличалась стойкостью, но смерть детей лишила меня и стойкости. Я чувствую, как смерть простирает надо мной свои крылья, Алиса.
– Нет, – стояла я на своем. – Я способна уменьшить ваши боли…
– Я знаю, что ты это можешь. И делаешь. Но временами боли просто невыносимы. Я не выношу даже легких прикосновений…
Королева тяжело вздохнула, и я наконец-то поняла ее. Отекшее тело, натянутая кожа, вывихнутое плечо. В иные дни королеве требовалась вся сила воли, чтобы пройти из опочивальни в светлицу.
– Это мне известно, миледи.
– Еще бы! А Эдуард – крепкий мужчина, каким и был всегда. И, как любому мужчине, ему необходима женщина. Женщина, которая будет согревать ему постель и тешить его плоть. Разве я способна на это? Даже простыни причиняют мне боль. Я всегда любила моего господина. Я родила ему двенадцать детей и горжусь этим. Я и сейчас люблю его больше жизни – но телесно быть ему женой больше не в состоянии. У меня разрывается сердце, но это так.
– Не… – Но больше ничего сказать я не смогла.
– Было время, когда по ночам я еле могла дождаться его прихода. Кожа у меня горела, чресла истекали влагой. Теперь же я боюсь того, что он может от меня потребовать, – конечно, он не так жесток или бездумен, ты же понимаешь. Он не требует от меня того, чего я не в силах вынести. Но я не хочу, чтобы между мной и Эдуардом стояла стена страха, – значит, я должна что-то для этого сделать.
Как она была откровенна! Говорила до боли честно, прямо, не оставляя места недомолвкам. Все переживания живо отражались на ее лице, оставалось только ждать, что она решит. И эта минута наступила.
– Сделай это, Алиса. Ради меня. Мне казалось, что я смогу просто побыть в сторонке и не мешать, чтобы все случилось само собой, чтобы мне не пришлось вести с тобой эту беседу. Но я не смогла так. Ты заслужила право знать, что я сделала и почему. Ты слишком умна, с тобой нельзя не считаться, нельзя из одной прихоти избавиться от тебя в таком сугубо личном деле. – Она облизала пересохшие губы, словно ей требовалось собрать все свое мужество перед тем, как продолжить. Собрала и договорила: – Я попросила моего господина взять себе любовницу, ибо мне телесная близость уже не по силам.
Ах, Филиппа! Я могла себе представить, сколько сил ей понадобилось, чтобы решиться на такое. Ей ведь пришлось переступить через свою гордость и забыть о положении жены Эдуарда.
– Я хочу, чтобы он взял тебя, Алиса. Как ты думаешь, зачем я позволила ему увидеть тебя?
В моей душе зашевелилось новое чувство.
– Значит, вы это все замыслили…
– Замыслила? Да, наверное, хотя само слово мне не по душе. Скажем так – подобная мысль посещала меня уже давно.
– И король об этом знает? – Мне вдруг стало противно при мысли о том, что они заранее обо всем договорились, а я была всего лишь пешкой, которую умело двигали по доске, и грудь мою захлестнула волна холода.
– Не знает. – Филиппа издала короткий хриплый смешок. – Он всю жизнь привык принимать решения самостоятельно, и в этом деле он иначе не поступит. Неужели хоть один Плантагенет позволил бы женщине выбирать для него возлюбленную? Да ни за что! Мы все пляшем под дудку Эдуарда.
Охвативший меня ужас немного отступил.
– Но ведь при дворе столько красавиц…
– Мой супруг прекрасно понимает, сколько красавиц окружают его! И если бы захотел взять в любовницы какую-то из них, он так бы и сделал. Но ты, Алиса, обладаешь странной притягательностью. Я молилась о том, чтобы он заметил тебя и не остался равнодушным.
– Но ведь это предательство! И разве это не унизительно для него? Даже для нас самих, если мы беседуем об этом в таком тоне? – Я поняла, что говорю шепотом, словно опасаясь, будто нас могут подслушать существа, вытканные на гобеленах. – Это бесчестье для него как мужчины.
– Нет, милая девочка. Не нужно так думать. Хранить целомудрие для него непомерный груз, он мужчина очень горячий, однако много месяцев он несет этот груз ради меня. – В ее улыбке отразилось все восхищение своим супругом. – Это мой ему подарок – и твой дар мне. Ты была никем, Алиса. Я вознесла тебя, а теперь ты сможешь отплатить за это.
– Мой дар вам… – Я старательно обдумала эти слова.
– Да. Ты вот говоришь об унижении. Но подумай сама! Разве потерпела бы я, чтобы он взял в порыве долго подавляемой страсти какую-нибудь обычную блудницу? Или титулованную даму из моей свиты? Охваченный страстью мужчина не всегда способен хладнокровно все взвесить. А я не вынесла бы скандала… Всегда скорее веришь в худшее, а у меня уже не осталось сил встречать невзгоды с высоко поднятой головой…
В коридоре послышались тихие шаги, постепенно они приближались.
– Вы уверены в этом, миледи? – спросила я. Настало время решаться: потом нам обеим отступать будет уже некуда.
– Больше, чем когда бы то ни было. – Она наклонилась, с трудом, но решительно, и поцеловала меня в лоб. – Мне нужно идти: не хочу, чтобы нас увидели вместе. Мы не устраиваем заговор, и Эдуард не должен нас в этом заподозрить. Дай ему то, что он хочет, Алиса, и знай, что я тебя на это благословила.
Она повернулась, чтобы уйти, но я остановила ее вопросом:
– Вы как-то говорили, что мне предназначено сыграть некую роль. Вы тогда имели в виду вот это?
– Да. – Она обернулась через плечо. – Ты убедишься, что Эдуард – несравненный любовник. – Горе душило ее; я услышала сдавленное рыдание. – Я постараюсь, чтобы тебе было как можно легче, насколько это в моих силах.
Один миг, показавшийся мне целым веком, мы смотрели друг другу в глаза: Филиппа – с решимостью, порожденной отчаянием, а я – с изумлением перед ее отвагой и с полным пониманием того, что ни мне, ни ей эта роль не дастся легко. Ну как сможет любящая жена ежедневно находиться в обществе наложницы своего мужа? Я бы такого не вынесла. Теперь-то я поняла, что говорила королева о своем печальном бремени.
Она удалилась, а у меня от полнейшей растерянности голова шла кругом. Дверь в коридор отворилась в ту самую минуту, когда захлопнулась дверь, ведущая в комнаты Филиппы. Я гордо вскинула голову и приготовилась стать любовницей короля с благословения его жены. Для этого всего-то и нужно, что последовать за королевским пажом… Бог свидетель! В эту ночь мне понадобится много храбрости, а я подозревала, что весь свой запас уже израсходовала.
В дверях стоял Уикхем, глядя на меня как на мошку, которая вот-вот сгорит в пламени свечи.
Он шагнул вбок и махнул мне с невероятным пренебрежением. Глаза его ни разу, ни на мгновение не встретились с моими – он упорно смотрел куда-то поверх моего левого плеча. Похоже, он был не в силах смотреть мне в глаза, боясь увидеть в них ту ужасную вину, которая вот-вот ляжет на мою душу.
– Вам надлежит следовать за мной, мистрис Перрерс. Грешно так поступать! – проворчал он, когда я проходила в дверь мимо него.
– Такова воля короля. – Чем меньше я стану говорить, тем лучше.
– Вам не следовало участвовать в этом.
– Меня вызывают, – коротко, но решительно сказала я.
– Несомненно, вы сами это подстроили! То, что вы делаете, не может не вызвать отвращения у всякого, кто сохранил хоть каплю порядочности. Вы всем обязаны королеве, и так-то вы ей платите. – Уикхем даже щелкнул зубами.
– Мне кажется, пора идти, – ответила я на это и отвернулась, не желая видеть его сверкающие презрением глаза.
Он провел меня чередой пустынных коридоров. Что, всех нарочно отослали с нашего пути? В ту ночь, когда я ступила на новую (и небезопасную) тропу, нам не встретился ни один паж, или писец, или слуга, ни единый человек из обширного дворцового хозяйства или королевской свиты. Мой сопровождающий хмуро молчал, так что я, кажется, даже на вкус ощущала его неодобрение, чувствовала, как оно жжет мне кожу. В какой-то миг я чуть было не остановилась. А что, если я откажусь повиноваться? Таким ли путем хотелось мне расстаться со своей невинностью – в тенетах хитроумных замыслов королевской четы, несущих блага королю и королеве?
Я тряхнула головой, отгоняя бесполезные мысли. Отказаться было нельзя. Слишком быстро развивались события, и слишком далеко уже зашло дело. Меня несло по течению, как палый лист, хотя я все же не была так бездумна. Когда я на миг застыла там, в коридоре, губы у меня сложились в улыбку. Я всей душой прочувствовала важность происходящего. Я стану больше чем фрейлиной, я стану тем, кем меня хочет видеть Эдуард. Какая женщина в здравом уме откажется от такой неслыханной чести – стать избранницей самого короля? Уж я не откажусь.
Я быстро зашагала за Уикхемом, пока он не остановился, да так резко, что я едва не наступила ему на пятки. Он круто развернулся, вынудив меня отступить назад, и тут же крепко ухватил за запястье – не просто взял за руку, как надлежало бы священнику.
– Не нужно бы вам здесь быть! – В его глазах плескалась ярость, губы от злости сжались в тонкую полоску. Но и меня не на шутку рассердили его поучения.
– Вы что, не впустите меня к своему королю? Даже вам не дано такой власти, Уикхем. – Я придала голосу насмешливый оттенок. – Вы можете строить стены и арки, но не вам диктовать свою волю королю!
Он тут же отпустил мою руку и толкнул так сильно, что я отлетела к стене.
– Уикхем!.. – Я задохнулась от возмущения.
Он не желал слушать меня. А что могла сказать я, не выдавая хитрый замысел королевы? Уикхем слегка прикоснулся к двери, отворил ее, отступил на шаг и махнул рукой. Я вошла, и дверь за мной затворилась.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я оказалась в опочивальне Эдуарда. На всем ее роскошном убранстве лежала печать мужского вкуса: стены обшиты деревянными панелями и увешаны гобеленами, в камине пылают поленья, рядом свернулся калачиком любимый охотничий пес. Молитвенная скамеечка и распятие. Сундук, стол-конторка, кресло с высокой резной спинкой и резными же подлокотниками – короче говоря, роскошная обстановка, как я поняла с первого взгляда. Уже успела привыкнуть во дворце к великолепию обстановки. В этой комнате имелось все, чего только мог пожелать дворянин, который любит молиться, много читать и наслаждаться удобствами. Большую часть жизни Эдуард провел в лишениях, воюя во Франции, зато в Хейверинге – сколь бы ни был этот дворец скромен в сравнении с поистине королевскими Вестминстером и Виндзором, – он наслаждался всеми преимуществами своего высокого положения.
Заметно, что хозяин живет здесь постоянно. На шесте дремлет ловчий сокол. Богато отделанный мехом халат из переливающейся темно-красной камчатной ткани небрежно брошен на сундук. Пустой графин для вина, кубки и недоеденные кушанья на блюде. На ложе брошены книги, одна из которых раскрыта, и молитвенные четки. Большой канделябр стоит рядом с тазом и кувшином для умывания, свечи лучшего сорта дают ровный, мягкий свет.
А ложе даже не с чем сравнить.
Я быстро отвела взгляд от шелковых покрывал, от красных с золотом занавесей. После пережитых за последние полчаса потрясений мне стало трудно держать себя в руках. Я в нерешительности стояла спиной к двери и казалась себе загнанным в угол зверьком, в которого вот-вот вонзит свои когти безжалостный хищник. Ибо король Англии, вне всяких сомнений, – не меньший хищник, чем его сокол.
Сокол встряхнул крыльями и снова погрузился в дремоту. Пес у камина дернулся и заскулил – ему, вероятно, снилась охота.
Эдуард встал со своего места, где сидел перед моим приходом, листая страницы книги, и подошел ко мне, приветливо протягивая руку. Как он был прекрасен! И как безыскусно держался, не задумываясь о своей красоте, не представляя, какое впечатление на зрителя производят точеные черты его лица и величественная фигура, – какое впечатление это производит на меня.
– Алиса! – Суровое выражение лица смягчилось, на нем мелькнула тень улыбки. – У вас такой вид, словно я сейчас наброшусь на вас и разорву на кусочки.
– Наверное, такой, – согласилась я.
– Этого я делать не стану. – Эдуард засмеялся во все горло. Его рука легла на мою. – Вы совсем замерзли… или закоченели от страха. Идите к огню… – Он мягко подтолкнул меня, усадил в свое кресло, не переставая говорить, будто я была глупой необъезженной кобылкой, которую нужно было подбодрить. Предоставив мне разглядывать комнату, налил в два кубка рубиновую жидкость. – Держите. Это гасконское. Самое лучшее вино, какое только у нас есть. – Вложил кубок в мою руку, придвинул к себе ногой низкий табурет и сел у моих ног, поднес к губам свой бокал.
– Выпейте, Алиса. – Легонько подтолкнул мою руку. До меня дошло, что я молча таращусь на него, поскольку все мысли пришли в полнейший беспорядок. На ложе я так и не могла взглянуть. Ясно же, что король позвал меня не за тем, чтобы помочь ему занести в свои учетные книги доходы государственной казны.
Эдуард выпил вино, не сводя с меня глаз. Под его проницательным взглядом я растеряла остатки выдержки и опустила глаза на прекрасную серебряную чашу искусной чеканки, изображавшей сцену травли, рассеянно поглаживая пальцем молодого оленя с короткими рогами.
– Вам хотелось бы стать моей возлюбленной? – спросил Эдуард буднично, словно здоровался со мной.
– Я не знаю.
– Богом клянусь, это честный ответ!
– А как же иначе, государь? Я не умею отвечать вам по-другому.
Я рассеянно глотнула вина и закашлялась. В камине с тяжелым вздохом распалось на куски полено. Сокол на насесте переступил с лапки на лапку.
– Вы вдова.
– Вдова.
– Значит, вам незачем бояться этого. – Он махнул рукой в сторону ложа.
– Я девственница, – выдавила я, сглотнув подступивший к горлу ком. – Брак у меня был не совсем настоящий. Муж не мог… – Теперь, когда настал решающий момент, я действительно начала дрожать. Подняла глаза и увидела, как сердито нахмурился Эдуард. Значит, не такого ответа он от меня ожидал. Ему нужна была любовница, которая умеет вести себя под простынями. Все замыслы Филиппы шли прахом. – Я могу уйти, государь. Если я не нужна вам…
– Я скажу, когда будете не нужны! – Вспышка гнева полыхнула в глазах, удивив меня, а потом так же внезапно угасла. Голос его зазвучал ласково. – Прошу прощения. То, что происходит здесь, должно остаться только между нами.
– А вы не верите, что я умею держать язык за зубами?
– Я не об этом веду речь. – Он снова всматривался в меня своими огненными проницательными глазами, и я не в силах была отвести взгляд.
– Я понимаю, что вы собирались сказать. Понимаю, что вы не хотите обидеть ее величество.
– А вы полагаете, ей не будет обидно узнать об этом? – Он вскочил на ноги и вдруг отошел как можно дальше от меня, в другой конец комнаты. Так кто же из нас попал в ловушку? Я украдкой наблюдала за ним. – Плоть греховна, – пробормотал он. – И грехи ее станут преследовать нас.
– Я не сплетница, государь, – сказала я на это.
– Сколько вам лет? – хриплым голосом спросил Эдуард.
– Семнадцать лет, милорд, а может быть, и восемнадцать[37].
– Нас разделяет столько лет, столько жизненного опыта, который есть у меня и которого нет у вас. А знаете что, Алиса? Я ей ни разу не изменял. Ни разу за все тридцать лет нашего брака[38]. Не обращайте внимания на слухи, будто у меня были любовницы. С того дня, когда мы обвенчались, я не нарушал свою клятву. А вот теперь…
«А теперь она сама просила тебя завести любовницу!»
Как сохранить столько тайн? Для этого нужно обладать ловкостью жонглера, который подбрасывает в воздух один за другим множество предметов, но ни одного не роняет. Или талантом искусного ткача, который сплетает в единое целое множество нитей разных цветов и оттенков. Способна ли я не проболтаться? Есть ли у меня такой талант? В голове зазвучали слова графини Джоанны: «Женщине очень важно умение быть двуличной, чтобы с толком пользоваться теми талантами, какими она наделена». И тут же я мысленным взором увидела жестокую улыбку на ее губах. Потом прогнала ее из своих мыслей. В наших с Эдуардом попытках найти общий язык не было места цинизму Джоанны Прекрасной. Я ждала, что еще скажет король, а внутри меня все трепетало, словно там была полная клетка зябликов.
– Когда я дотрагиваюсь до нее, ей приходится закусывать губы, чтобы не стонать от боли. – Делая это признание, Эдуард отвернулся и положил ладони на крышку сундука, склонил голову, плечи его напряглись. – Я люблю свою жену, но я хочу вас, Алиса. Это очень плохо?
– Уикхем сказал бы, что плохо, милорд. – У меня еще не остыла злость на поповские упреки.
– А что скажете вы?
– Скажу, что вы мой король и вправе требовать от меня повиновения, милорд, – дала я ему единственно возможный ответ.
– Слишком простой ответ, который сглаживает все сложности, – скривился король. Наступило долгое и тяжкое молчание. Король раздумывал и колебался. Потом сказал: – Если тебе придется делить со мной ложе, то и называть меня ты должна просто по имени.
– Эдуард, – попробовала я произнести то слово, которое так часто писала в последнее время. И улыбнулась. Должно быть, король по голосу догадался, что я улыбаюсь, и бросил на меня взгляд через плечо.
– Что смешного?
– Непривычно звучит.
– Непривычно… А ты знаешь, сколько человек называют меня просто по имени, Алиса?
– Не знаю, государь.
– Я могу пересчитать их по пальцам одной руки. Все друзья моих юных лет умерли за последние два года. Нортгемптон, храбрейший из моих военачальников. Его больше нет. Сэр Джон Бичем, который был моим знаменосцем при Креси. Ланкастер, которому я доверял больше всего. Годы – жестокая вещь, Алиса. Ты еще слишком молода и не знаешь этого. А они отбирают у нас здоровье, друзей, надежды, и ничего вернуть уже нельзя. – Взгляд его стал грустным, мысли обратились к чему-то далекому и не известному мне. В камине рассыпалось еще одно полено, остальные зашевелились, будто напоминая королю, кто он и как ему надлежит держаться. Эдуард медленно поднял голову. Распрямился, губы сжались, резче обозначились морщины на лице. – Мне не позволено стареть. Я король.
Я тоже поднялась, мои тревоги были заглушены сочувствием к нему, хотя я ни за что не посмела бы чем-то выразить это сочувствие. Передо мной стоял гордый воитель, всю свою жизнь проведший в сражениях, но по-прежнему нуждавшийся в утешении. И ведь он об этом не попросит, он до могилы будет нести на своих плечах бремя королевского достоинства, пусть оно и обрекает его на безмерное одиночество. Я медленно приблизилась к королю, протянула ему кубок, потому что свой он забыл на крышке сундука.
– Вы не постареете. Вы будете жить вечно. А я стану называть вас Эдуардом, коль вы сами так пожелали.
Я прикоснулась к его руке, и он взял у меня кубок, а я подивилась тому, как легко смогла перешагнуть через строгие требования этикета. Зато все мои страхи, кажется, развеялись окончательно. Наши взгляды встретились, и я не стала отпускать его руку.
– Твои нежные губы снятся мне по ночам. Когда ты улыбаешься, лицо у тебя озаряется таким светом, как будто в глубине глаз зажглись свечи, – проговорил он. – Тебя озаряет внутренний свет.
– Вы мне льстите.
– Ну, мы оба можем льстить друг другу.
Эдуард поцеловал меня. Губы у него были теплые и решительные, поцелуй же – нежный, но без жара страсти. Эдуард не был возбужден. Быть может, ему скорее хотелось куртуазной любви, нежели удовлетворения плотских желаний.
– Бог проклянет меня за это, но все же…
Его руки упали с моих плеч, он снова почувствовал угрызения совести. Наверное, в юности Эдуард не колебался, если ему хотелось что-то получить, но сейчас ему приходилось нелегко, когда он уговаривал и меня, и свою совесть. Он являл собой высшую власть, что в этой опочивальне, что и во всей стране, однако в воспоминаниях его всплывали призрачные картины угасания и смерти.
А что же было делать мне? Я почувствовала, что больше всего на свете хочу принести ему хоть какое-то облегчение. Сделать так, чтобы он снова улыбался. Но как же, как отвлечь его от гнетущих дум, способных только растравить душу? Обладаю ли я талантом добиваться желаемого? Искусство соблазнять мужчин было мне неведомо. Чего же он хочет от меня больше всего – такого, что в моей власти ему дать? Что можно сделать? Ну… я умею спорить и отстаивать свою точку зрения…
Взгляд мой упал на документы, разбросанные по всему столу. Заботы финансовые и политические… Я подошла и остановилась у стола.
– Расскажите мне, чем вы здесь занимаетесь, Эдуард.
– А тебя интересуют государственные дела, вот как? – Он посмотрел на меня явно озадаченно.
– Интересуют. – Я встретила его взгляд, умышленно бросая вызов, который он мог принять, а мог и отвергнуть. – Я способна на гораздо большее, чем выбирать, какого цвета платье надеть или каким манером уложить волосы!
– Что, правда? – Эдуард принял вызов. Он указал мне рукой на табурет, порылся в документах, протянул один из них мне. – Дела семейные, – объявил он, всем телом налегая на стол. Моя самоуверенность пробудила его интерес и вытеснила давешнюю меланхолию.
– Вам повезло. Вот у меня семьи вообще нет, – промолвила я. – Мне семейные дела неведомы.
– У меня есть сыновья[39]. Великолепные сыновья. Они делают меня сильным. – Я опять видела перед собой не просто мужчину, а государя, который ни на минуту не забывает обо всем, что происходит во всей державе, и крепко удерживает ее в узде. – О чем вам говорит этот документ? – Он постучал пальцем по свитку, который дал мне. Написано было по-латыни, убористым почерком профессионального писца, но кое-что разобрать я все же сумела.
– Это из Ирландии, – ответила я.
– Правильно. Это от Лайонела[40], он сейчас в Ирландии. Ему нелегко там приходится, в этой непокорной провинции. В прежние времена я сам бы туда отправился, но теперь послал Лайонела своим наместником. Ему придется искусно лавировать, чтобы соблюсти интересы всех группировок. А люди там буйные, Бог свидетель: один неверный шаг – и засосет с головой, как в трясину.
Он забрал у меня эту бумагу и дал другую. Я снова ощутила себя послушницей, которой внушают первые заповеди, или счетоводом под бдительным оком Дженина, но эти бумаги очень сильно притягивали меня.
– А это что? – спросил Эдуард.
Разобрать этот документ оказалось потруднее, но имена были написаны ясно.
– Это из Аквитании.
– От Эдуарда, моего наследника. – Не различить глубокую гордость в его голосе было невозможно. – Он станет хорошим правителем Аквитании, если только сумеет сдерживаться и не попирать интересы своих подданных. Гасконцы своенравны, и ему придется учиться терпению не меньше, чем искусству быть королем. Он отличный полководец, мне это по сердцу. А теперь вот что…
Он явно получал удовольствие. Уверенно, твердой рукой он рисовал мне портреты наследников своей власти, которые продолжат род и славу Плантагенетов в веках. Я взяла в руки следующую бумагу.
– А это от Джона[41]. Джона Гонта. Он теперь герцог Ланкастерский. А Эдмунд[42]? Я собирался женить его на наследнице Фландрии… – он постучал пальцем по документу с тяжелой печатью красного воска, растрескавшейся в дальней дороге, – но на нее имеют виды французы, и они сумели добиться поддержки папского престола. Придется мне поискать ему другую невесту. А есть еще и Томас…
– Которому всего семь лет, однако он такой же неистовый охотник, как и его отец.
– Именно. – У меня душа пела от успеха своей маленькой хитрости. Напряжение покинуло Эдуарда. – Изабелла – вот кто меня беспокоит. – Задумавшись об этом, он снова взял мой кубок и сделал добрый глоток. – Она выйдет замуж только по своей воле, а если я употреблю отцовскую власть, добра из этого не выйдет.
