Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
Боялась ли я за себя?
Да, боялась, но если зловещие бубоны могли перейти с Дженина на меня, это уже должно было произойти. Если чума способна перепрыгивать через стол, за которым мы корпели над учетными книгами, то я уже была обречена. Поэтому я решила остаться в доме и пережить разыгравшуюся бурю.
Под дверью спальни появилась записка. Сгорбившись на табурете, смертельно уставшая, я наблюдала за тем, как медленно кто-то просовывает ее из коридора. Дженин дышал все тяжелее, жар не отпускал его ни на миг. Я тихонько подошла к двери, прислушалась к удаляющимся легким шагам, подобрала маленький листок, развернула его и прочитала – любопытство оказалось сильнее усталости. Ха! Никакой загадки. Я без труда узнала руку Гризли, да и весь текст был написан таким почерком, каким счетовод пишет документы. Я снова опустилась на табурет и вчиталась в текст.
Когда женщина становится вдовой, она получает по закону право на вдовью долю – одну треть с доходов от имущества своего мужа. Вы не получите ничего.
По закону вдове дается сорок дней, чтобы выехать из дома и предоставить наследнику вступить в права наследства. Вас выставят в тот же день.
Как Ваш поверенный, даю Вам совет: заберите все, что сможете. Вы имеете на это право. Ничего другого из того, что Вам положено, Вы не получите.
Ясное и недвусмысленное предупреждение. Даже мороз по коже продирает. Оставив уснувшего беспокойным сном Дженина, я приступила к поискам.
Ничего! Совсем-совсем ничего!
Пока ее брат лежал при смерти, синьора Дамиата постаралась на совесть. Ни в его кабинете, ни в целом доме не осталось ничего мало-мальски ценного. В сундуках Дженина не нашлось ни единого кошеля с золотом. Не нашлось там ни свитков, ни учетных книг, ни даже счетных палочек. Она как метлой вымела дом, забрав все, что могло представлять малейший интерес для грабителей. И для меня тоже. Исчезло все и из моей собственной каморки, даже новая накидка – единственная ценная вещь, которая принадлежала мне и на которую могла положить глаз Синьора.
У меня не осталось ровным счетом ничего.
В спальне наверху Дженин испустил крик нестерпимой боли, и я возвратилась к нему. Я сделаю для него все, что в моих силах, буду омывать его и стараться облегчить страдания, хотя он уже мало чем отличался от гниющего трупа.
Конец наступил неожиданно быстро. Думается, меня саму спасло вино из запасов Дженина, а вот отвар из зеленых побегов шалфея (была у синьоры Дамиаты грядочка на ее крохотном огородике), помогавший лечить язвы и ожоги, ему совсем не помог. К вечеру второго дня он перестал дышать. Как быстро может здоровый человек расстаться с жизнью – всего лишь за то время, какого хватило бы, чтобы ощипать и сварить курицу! Он даже не осознал того, что я находилась рядом с ним. Молилась ли я о нем? Да, если считать молитвой прокалывание бубонов, чтобы выпустить из тела отвратительно пахнущий гной. Вот теперь во всем доме воцарилась полная тишина. В этой тишине я накрыла лицо мужа чистым полотном, подхватив выпавший из складок простыни документ. Потом села на табурет рядом с телом Дженина, не смея шелохнуться из страха, что смерть заметит и меня тоже.
Очнулась я от шума крыльев птицы, взлетевшей с каминной трубы на крыше. Моя душа смерти явно не понадобилась, поэтому я развернула попавший в мои руки документ и прочитала. То было свидетельство, подтверждавшее права Дженина на поместье в Уэст-Пекеме, где-то в графстве Кент. Я дважды перечитала, и в уме стало прорастать зернышко замысла. Этот документ открывал передо мной некие возможности. Как извлечь из него пользу, я не знала, зато знала человека, который в этом разберется. Только как его отыскать?
Я медленно спускалась по лестнице, но остановилась на полпути, заметив внизу фигуру – в тесной прихожей меня поджидала синьора Дамиата.
– Он умер?
– Да.
Она наспех осенила себя крестным знамением. Потом распахнула входную дверь и указала мне на порог.
– Я договорилась, чтобы забрали его тело. Сама я вернусь, когда минует эпидемия.
– А я?
– Не сомневаюсь, что ты найдешь, чем заняться, – бросила она, уже почти не замечая меня. – Чума отнюдь не умеряет аппетиты мужчин.
– А моя доля?
– Какая такая доля? – фыркнула Синьора.
– Вы не можете так поступить! – возмутилась я. – У меня есть права по закону. Не можете же вы оставить меня без крова и без денег.
Еще как могла.
– Вон!
И она вытолкала меня за двери, на улицу. Размахивая рукой и позванивая ключами, синьора Дамиата заперла дверь и удалилась, шагая прямо по лужам и кучам отбросов.
Я получила наглядный урок – до какой душевной черствости может дойти человек, когда речь идет о деньгах и выживании. И вот в свои шестнадцать лет, овдовев после длившегося чуть больше года замужества, я оказалась выброшенной за дверь, бездомной, стоящей посреди улицы. Казалось, ноги мои прикованы к мостовой. Куда мне идти? Кто предоставит мне крышу над головой? Действительность оказалась очень горькой. Вокруг бурлил Лондон, но преклонить голову мне было негде.
– Мистрис Перрерс!..
– Мастер Гризли!
Это и вправду был он – значит, не нужно даже искать его по всему городу. Он вынырнул из грязного переулка и, ссутулившись, встал рядом со мной. Я никогда еще никому так не радовалась, хотя к радости примешивалась толика злости. Да, он тоже потерял хозяина, но всегда сумеет найти и работу, и крышу над головой в доме какого-нибудь торговца. Он окинул взглядом запертую дверь, потом посмотрел на меня.
– Что вам дала эта старая метла? – спросил он без предисловий.
– Ничего, – сердито буркнула я. – Старая метла начисто вымела весь дом. – Потом я улыбнулась и помахала у него перед глазами документом. – Только это осталось. Она как-то пропустила. Это право на владение поместьем.
– Вот как? – Глаза Гризли засверкали. – И что вы намерены с этим делать?
– Мое намерение состоит в том, чтобы вы сумели сделать это поместье моим, мастер Гризли. Кажется, вы называли это правом на пользование собственностью. – Я вполне способна учиться быстро, и здесь я видела открывшуюся передо мной возможность. – Сможете этого добиться?
Он потер пальцем нос.
– Для понимающего человека это нетрудно. Можно – если меня это устроит – перевести имение на вас как вдову мастера Перрерса, ныне ставшую femme sole[12].
Одинокая женщина. С земельным участком. Эта мысль была достаточно приятна, чтобы улыбка моя сделалась шире.
– А вас это устроит, мастер Гризли? – поинтересовалась я, стараясь смотреть на него как можно увереннее. – Сможете вы сделать это для меня?
Под моим взглядом он покраснел, напряженно раздумывая. Я заговорила мягче, придав голосу просительные интонации.
– Сама я же никак не смогу этого добиться, мастер Гризли. А у вас имеются необходимые знания, опыт…
Его тонкие губы разошлись в усмешке, на мгновение обнажив пожелтевшие зубы.
– А почему бы и нет? Как я полагаю, мистрис Перрерс, это может стать основой для делового партнерства. Я стану работать на вас, а вы станете вести дела под моим руководством – когда у вас будет такая возможность. Поместье я передам в пользование какого-нибудь рыцаря, живущего по соседству… и себя самого.
Значит, вот так. Мастер Гризли не был законченным альтруистом, но маленькими женскими хитростями его можно было склонить на свою сторону. Как легко мужчины поддаются женской улыбке и откровенной лести, когда ее произносят с самым милым видом! Он протянул руку. Я присмотрелась: не то чтобы слишком чистая рука, но с длинными, удивительно изящными пальцами, которые могли колдовать над цифрами куда лучше, чем это удавалось мне, и ум его, как мне было известно, пальцам ни в чем не уступал. Здесь, на крыльце своего бывшего дома, я вручила Гризли документ, и мы пожали друг другу руки, как делал Дженин, заключив сделку с клиентом.
Ощутив пожатие его грубой руки, я задумалась о том, на что решилась. Самое удивительное для меня заключалось в том, что я перестала обращать внимание на его неприятную внешность. Теперь у меня появился деловой партнер, как называл это сам Гризли.
– Вы же не обманете меня, ведь правда? – Я нахмурилась и постаралась выразить голосом глубокую озабоченность.
– Ну конечно же нет! – Его возмущение позабавило меня. Потом его брови сошлись на переносице. – Куда же вы пойдете?
– У меня есть только один путь. – Это решение я уже успела принять. Другого выхода и впрямь не было. У меня появится крыша над головой, в желудке не будет пусто, и там я заживу куда лучше, чем на улице или в порту, где вынуждены обретаться обыкновенные блудницы. – Вернусь в монастырь Святой Марии, – объяснила я. – Там меня примут. Поживу у них, дождусь лучших времен. Что-нибудь да подвернется.
– В целом неплохая мысль, – кивнул Гризли. – Но вам потребуется это. Вот, держите… – Он порылся в висевшем на поясе кошеле и выудил оттуда два золотых. – Возвращаю вам. Они помогут убедить настоятельницу открыть вам двери – во всяком случае, на какое-то время. Однако запомните: вы теперь у меня в долгу. Я буду ждать, когда вы мне его вернете.
– Где мне вас найти? – крикнула я пронзительно, как торговка рыбой, когда он стал удаляться, унося с собой свидетельство о владении поместьем Уэст-Пекем.
– Ищите в таверне «Кафтан». Это в Саутуорке[13].
Вот и все.
Итак, я вернулась в монастырь, хотя и поклялась когда-то сюда не возвращаться. Уговорила возницу подвезти меня на телеге – совершенно пустой, но невыносимо пропахшей рыбой. Пусть я и владела домом в Лондоне и поместьем в Кенте (а оба драгоценных свидетельства остались в руках Гризли), но деловому партнеру я уже задолжала два нобля[14]. А что было делать! Эти монеты и вправду открыли передо мной двери аббатства, хотя на другие жизненные блага их не хватило. Мне ясно дали понять, что я должна отрабатывать кров и пишу, и я оказалась среди conversa – мирских сестер, которые трудились в поте лица на благо невест Христовых. Возможно, въевшийся в юбки запах соленой рыбы свидетельствовал не в мою пользу.
Отчего я согласилась на такие условия?
Да оттого, что убежище в стенах монастыря было нужно мне на время. В глубине души я твердо в это верила. Я уже вкусила жизни в миру, и эта жизнь пришлась мне по вкусу. В те дни, когда я молча работала на сестер, я приняла твердое решение. Никогда и ни за что я не стану монахиней. И ни за что не выйду снова замуж по чьей-то чужой воле. Когда-нибудь наступит день, и в умелых руках Гризли моя земля принесет достаточный доход, чтобы позволить мне жить как femme sole в собственном доме, где будут хорошая постель, красивая одежда и готовые повиноваться слуги.
Эта мысль мне нравилась. Она подбадривала меня, пока я отстирывала одеяния монахинь и отчищала пятна на их апостольниках, возвращая тем первозданную белизну. Я могу повернуть свою жизнь так, чтобы не прислуживать другим – ни как монахиня, ни как жена, ни как блудница. Я могу добиться жизни в собственном праве. Ну а сейчас меня защищали знакомые стены монастыря, и я подчинялась принятому здесь распорядку неустанной работы и молитв.
«Дождусь лучших времен», – сказала я Гризли.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Она здесь. Приехала! – Эта весть шепотом передавалась из уст в уста, будто ветер легонько колыхал метелки овса на поле.
Наступило время вечерни. Мы вошли в монастырскую церковь; тихо шуршали по полу монашеские одеяния, постукивали по плитам сандалии; потом все преклонили колени – сплошные ряды черных покрывал и белых апостольников. Я стояла среди conversa, одетая в грубое фланелевое платье с капюшоном. Все как обычно. Помыслы всех сестер, как духовных, так и мирских, были направлены к одной цели: молить Бога о милосердии в этом донельзя грешном мире. Но в тот вечер настроение было другим. Верх взял грех любопытства, он захватил все души, он горел на лицах ярче, чем пламя свечей. Всеобщее возбуждение было почти осязаемым, от него вибрировал даже воздух. Ведь рядом с главным алтарем было установлено кресло самого епископа, а в кресле восседала королева Англии.
Мне со своего места было совсем не видно ее величества, и напрасно я терялась в догадках, отчего она оказала нам такую честь. Служба шла своим чередом, будто резное епископское кресло пустовало. Вечерня окончилась, отзвучали последние благословения, монахини и conversa поднялись, как один человек, склонив головы, смиренно спрятав руки в рукава. Матушка Сибилла преклонила колена перед алтарем, и королева (которую я так и не смогла до сих пор разглядеть) медленно двинулась через наши ряды к трансепту церкви.
Медленно-медленно. Я краешком глаза осторожно поглядывала вокруг, напряженно прислушиваясь к своему внутреннему голосу. За всю прежнюю жизнь мне лишь раз выпало встретиться с дамой королевской крови. Графиня Кентская была женщиной в некоторых отношениях выдающейся, такую забыть трудно. Это она научила меня чинить для нее перья, но кроме этого научила и многому другому, весьма и весьма для меня унизительному. Королева приближалась, а я вспоминала, как прибыла в монастырь графиня Кентская – пышно, с блеском; о ее прибытии возвестили примчавшиеся герольды, затем загремели фанфары. Насколько же величественнее должна быть королева Англии?
И поныне я не в силах позабыть своего изумления. Ожидала увидеть горделивую осанку, платье ярких цветов из дорогих, расшитых золотом и серебром тканей, с длинным шлейфом и отороченными мехом верхними рукавами. Еще – корону, золотую цепь, золотые и серебряные перстни со сверкающими самоцветами. Наконец я увидела королеву Англии. Всмотрелась пристальнее. В толпе ее вполне можно было и не заметить, так обыденно она выглядела.
Филиппа Геннегау.
Годы не пощадили эту женщину. Ни следа не оставили от былой молодости, от былой красоты, которая сияла, должно быть, тридцать с лишним лет назад, когда она – невеста нашего могучего короля Эдуарда – прибыла в Англию из Нидерландов. Все это осталось в далеком прошлом. В чем выражалось ее королевское величие? В ней не было утонченности. Рост невысокий. Она не внушала благоговейного трепета. Даже драгоценностей на ней не было. А голова, до последнего волоска, и вовсе скрыта от взоров под простым платком и покрывалом. Королева Филиппа не была ни красавицей, ни законодательницей моды.
Какое разочарование! У кого может вызвать восхищение эта стареющая женщина, едва волочащая ноги?
Королева остановилась. Она чуть заметно задыхалась. Должно быть, она еще старше, чем мне показалось сперва. Я посмотрела на нее снова, повнимательнее, и тут же упрекнула себя в душевной черствости: мне стало ясно, почему королева идет так мучительно медленно. Она была нездорова и страдала от боли. Тяжело опираясь на руку сопровождавшей ее фрейлины, королева двинулась дальше все теми же крошечными нетвердыми шажками, каждый из которых доставлял ей невыносимую боль. Мне показалось, что и голову она почти не может повернуть – так напряжены, словно сведены судорогой, были плечи и шея. Рука, вцепившаяся в поддерживающую королеву даму, вся отекла, блестела туго натянутая, как на барабане, кожа. Неудивительно, что она не унизана кольцами. Попытайся она протолкнуть в них распухшие суставы пальцев, это вызвало бы такие мучения, каких просто не вытерпишь.
Когда королева почти поравнялась со мной, она остановилась снова перевести дух, а мы все присели в глубоком реверансе. Я видела, как тяжело вздымается при вдохе платье на ее пышной груди, как трепещут ноздри, как становится резче залегшая между бровей складка. Затем королева сделала еще шажок вперед, споткнулась о выщербленную плиту и не устояла на ногах. Если бы ее не поддерживала молодая фрейлина, произошло бы непоправимое несчастье. А так королева лишь упала на колени и издала крик боли и отчаяния. Напуганная глубиной ее страданий, я отвела глаза.
– Помогите же, – пробормотала она, ни к кому не обращаясь, зажмурившись от разрывающей ее боли, протянув вперед свободную руку в поисках хоть какой-нибудь помощи. – Боже милосердный, не оставь меня! – С этим восклицанием королева Филиппа бессильно уронила свои четки. Выскользнув из ее пальцев, эти четки из резной кости с жемчугами упали с негромким стуком прямо перед ней.
– Помогите встать…
Я протянула руку – это было так естественно, поступить иначе было просто невозможно, – и ухватила за руку королеву. И сразу замерла, даже дышать перестала. Вот так, по наитию, схватить за руку саму королеву Англии? Наверняка за такую дерзость меня накажут. Я упала на колени рядом с ней, а она вцепилась в мою руку изо всех сил. Сил-то у нее было не так много, но она застонала, когда от этого усилия кожа на отекших руках натянулась совсем туго.
– Пресвятая Дева! – чуть слышно воскликнула она. – Какая страшная боль!
Еще мгновение вокруг нас сохранялась эта атмосфера всеобщей напряженности и растерянного молчания, потом все пришло в движение, стало шумно. Придворная дама, дрожа от волнения, помогла ее величеству подняться на ноги, королева ослабила лихорадочную хватку на моей руке, дыхание ее затруднилось еще больше. Еще не встав с колен, я подняла голову и увидела, что посреди поднявшегося переполоха королева Филиппа смотрит на меня. Когда-то, должно быть, в этих темно-карих глазах сияли радость и счастье, но теперь в них не отражалось ничего, кроме многолетних страданий. Невыносимо было видеть это; я опустила взгляд и заметила так и оставшиеся лежать на полу четки. Ей не под силу было бы наклониться самой, чтобы поднять четки, даже если женщина столь знатная и стала бы утруждаться тем, чтобы поднять с полу свою вещь.
Вот я и взяла труд на себя.
Подняла четки и протянула королеве, сама поражаясь собственной смелости, уже слыша угрожающее ворчание матушки настоятельницы, которая спешила к нам. Ее одеяния раздувались от быстрой ходьбы, как плащ на путнике при сильном ветре, а рука уже протянулась, чтобы выхватить у меня четки.
– Благодарю тебя. Я сегодня такая неловкая, а ты оказалась очень добра.
Трудно в это поверить, но слова королевы были обращены ко мне. Я почувствовала, как ее пальцы прикоснулись к моей руке. На короткий миг выражение муки на ее лице сменилось лаской и признательностью.
– Примите мои горячие извинения, ваше величество. – Матушка настоятельница метнула на меня взгляд, не суливший мне ничего хорошего на завтрашнем собрании монастырского капитула. – Ей не следовало выделяться таким неподобающим образом. Ей недостает смирения.
– Но ведь она пришла мне на помощь, как добрый самаритянин попавшему в беду путнику, – возразила королева. – Пресвятая Дева не оставит без внимания помощь, оказанную пожилой даме… – Потом она воскликнула громче, чем прежде, прижимая одну руку к складкам платья из камчатной ткани: – Мне необходимо присесть! В комнату, Изабелла… отведи меня в мою комнату.
Прислуживавшая ей дама нахмурилась.
– Ты уж извини, Изабелла… – В голосе королевы прорвалось подавляемое рыдание.
– Вы утомились, Maman[15]. Разве я не говорила, что вам трудно будет выдержать всю службу? Надо было вам меня послушать!
– Я и сама понимаю, Изабелла. Но кое-что нужно было сделать, а откладывать я не могла.
В первый раз я присмотрелась как следует к спутнице королевы. Стало быть, это ее дочь, принцесса Изабелла. Высокая светловолосая молодая женщина живого нрава, с трудом скрывающая сейчас свою скуку. Как я могла ошибиться, приняв ее за одну из обычных фрейлин? Королева предпочитала одежды темных тонов, зато у принцессы каждая золотая нить, каждый драгоценный камень гордо подчеркивали ее высокое положение – каждая деталь, от ажурной золотой сеточки для волос до позолоченных туфелек.
– Кое-что вполне может подождать до тех пор, пока вы окрепнете, – недовольным тоном заметила принцесса. Я с грустью смотрела вслед этой паре, медленно удалявшейся по центральному нефу. У самых дверей принцесса оглянулась через плечо, остановила взор на мне.
– Не стой столбом, девчонка! Подай четки.
«Что-нибудь да подвернется», – говорила я Гризли. И теперь мне не нужно было повторять дважды.
Несмотря на все настояния дочери, королева решительно отказалась ложиться в постель.
– Я еще належусь в постели, а потом, когда придет смерть, в гробу!
Я застыла у дверей гостиной комнаты настоятельницы, пока королеву усаживали в кресло с высокой спинкой и мощными подлокотниками. Можно было положить четки на стоящий у двери большой дорожный сундук и незаметно уйти, пока Изабелла отдавала распоряжения слугам: принести подогретого вина и меховую накидку, чтобы королева могла согреть дрожащие конечности. Но внутренний голос говорил мне: «Останься!» И я осталась в комнате.
– Ничего не говори королю, Изабелла! – приказала королева хриплым измученным голосом.
– Отчего же? – Изабелла взяла мать за руку и вложила ей в пальцы чашу с вином.
– Не смей рассказывать об этом. Я тебе запрещаю! Не хочу, чтобы он лишний раз волновался!
Глаз она так и не открывала, голос был едва слышен, но какая сила воли! Я испытывала и сострадание, и глубочайшее восхищение. Любит ли король ее до сих пор? Он вообще когда-нибудь любил ее? Ведь это не считается обязательным для царственных особ, браки между которыми заключаются из политического расчета. Каково это: чувствовать себя старой и никому не нужной? А королева, тем не менее, желала уберечь супруга от тревог по поводу ее здоровья.
Похоже, что королева уловила направление моих мыслей. Она раздраженно оттолкнула руку Изабеллы и выпрямилась в кресле. Вот наконец оно все и появилось: царственная осанка, властный взор. Превозмогая боль, она обратила этот взор на меня и улыбнулась. Лицо ее смягчилось, даже стало красивее. Или мне казалось, что крупные грубоватые черты ее лица лишены всякой красоты и очарования? Так я ошибалась!
– Ты принесла мне четки. – И она с трудом протянула ко мне руку.
– Да, ваше величество.
– Это я ей велела. – Изабелла налила вина в другую чашу и осушила ее. – Бог свидетель, что за жалкое пойло!.. Мы были слишком заняты вами, чтобы переживать еще из-за нитки жемчуга. Вы же помните – пытались не дать вам упасть, пока стадо этих невежественных монашек…
– Однако же она молодчина. – Королева поманила меня, и я опустилась на колени перед ней. – Ага, conversa, как я вижу. Скажи, как тебя зовут?
– Алиса.
– А тебе совсем не хочется сделаться монахиней? – Она взяла меня за подбородок, подняла голову и внимательно всмотрелась в мое лицо. – Ты не чувствуешь в себе призвания?
Никто прежде не задавал мне такой вопрос, равно как и не говорил со мной так ласково. В ее глазах светилась мудрость, которая понимает все. Неожиданно и помимо моей воли глаза защипало от слез.
– Не чувствую, ваше величество. – Раз уж она этим заинтересовалась, я решила рассказать ей все как есть. – Когда-то я была послушницей. Потом стала служанкой, потом вышла замуж. Теперь я вдова. Вот и вернулась сюда в качестве мирской сестры.
– И к этому ты стремишься? Оставаться здесь?
– Нет, ваше величество, – ответила я, решив ни за что не лгать. – Я не останусь здесь дольше, чем необходимо.
– Значит, у тебя есть свои планы… А сколько тебе лет?
– Скоро семнадцать, насколько мне известно. Я уже не дитя, ваше величество, – сочла нужным добавить я.
– Для меня – дитя! – Она сразу улыбнулась веселее. – Ты знаешь, сколько лет мне?
– Не знаю, ваше величество, – сказала я, потому что любой другой ответ сам по себе был бы непозволительной дерзостью.
– Сорок восемь[16]. Думаю, тебе я должна казаться древней старухой. – Так оно и было. Мне этот возраст представлялся более чем преклонным, а страдания добавляли королеве на вид еще лет десять-двенадцать. – Когда я невестой приехала в Англию, то была еще моложе, чем ты сейчас. А мне кажется, это случилось вчера. Жизнь летит так быстро…
– Выпейте еще, Maman. – Изабелла вложила в руки королевы новую чашу, осторожно придерживая ее в распухших пальцах матери. – Мне думается, вам нужно отдохнуть.
Я решила, что меня сейчас прогонят, но королеву не так-то легко было заставить плясать под чужую дудку.
– Сейчас, Изабелла, сейчас. Так вот, Алиса… У тебя что, нет никого из родных?
– Никого, ваше величество.
– А кто был твой отец?
– Не знаю. Он трудился в городе. Кажется, был кровельщиком.
– Понятно. – Я почувствовала, что она действительно понимает меня, несмотря на разделявшие нас годы и положение в обществе. – Как это печально… Ты напоминаешь мне моих дочерей, Маргарет и Мэри. Они обе умерли от чумы в сентябре прошлого года.
– Maman!.. – тяжело вздохнула Изабелла. А я подумала: разве я хоть чем-то похожа на принцесс крови?
– Ты одного с ними возраста, – объяснила королева, словно в ответ на мои сомнения. – И слишком молода, чтобы быть вдовой. Хочешь снова выйти замуж?
– Да кто меня возьмет? Я бесприданница, – ответила я, не очень-то пытаясь скрыть свое недовольство таким положением. – Все, что я могу предложить… – тут я прикусила язык.
– А что ты можешь предложить? – спросила королева как будто с неподдельным интересом. Я обдумала перечень своих талантов.
– Я умею читать, писать и считать, ваше величество. – Раз уж кто-то проявил ко мне интерес, я все выложу! – Умею читать по-французски и на латыни. Могу писать, и не только свое имя. Могу вести счета. – В своем простодушии я немного преувеличивала.
– Так много всего… – На ее губах снова появилась улыбка. – А где ты научилась вести счета?
– У Дженина Перрерса. Ростовщика. Он научил меня этому.
– И тебе понравилось? Это ведь такое скучное занятие!
– Понравилось. Я понимала то, что делаю.
– У тебя острый ум, Алиса. Алиса Счетоводская, – только и сказала королева. – Если бы ты смогла выбирать себе будущность, Алиса, что бы ты предпочла?
Я подумала о Гризли, о тех надеждах, которые не давали мне впасть в уныние долгими ночными часами, и ответила без колебаний:
– Мне хочется иметь собственный дом. Хочется покупать землю и дома. Тогда я ни от кого не буду зависеть…
– В высшей степени неосуществимые мечты! – перебил меня голос Изабеллы, в котором явственно слышалась насмешка.
– Но при всем при том весьма похвальные… – Голос королевы дрогнул. Изабелла в один миг оказалась рядом с нею. – Да-да. Сейчас лягу. Сегодня у меня выдался неудачный день. – Она позволила дочери помочь ей встать из кресла и медленно двинулась в направлении спальни. Потом остановилась и, превозмогая боль, снова обернулась ко мне. – Алиса… оставь четки себе. Их подарил мне король, когда я родила Эдуарда, нашего первого сына. – Вероятно, она прочитала на моем лице безграничное удивление. – Они не очень ценные. В то время у короля не было денег на всякие пустяки. А я хочу, чтобы ты сохранила их на память о том дне, когда спасла свою королеву от унизительного падения на людях!
– Не могу… – проговорила я. Действительно, я не могла их взять. Это было невежливо, но я хорошо знала, что произойдет, если я их приму. – Нам не дозволено владеть собственностью. Мы же даем обет бедности, – попыталась я объяснить свой отказ, сознавая, как неучтиво он звучит.
– Даже подарок от признательной королевы?
– Считается, что мне это не подобает…
– …и тебе не разрешат оставить их себе.
– Да, ваше величество.
– Да. Я предложила их тебе, не подумав… – Невыносимая боль снова набросилась на нее, и королева забыла обо мне. – Клянусь Пресвятой Девой, сегодня пытка моя поистине нестерпима! Уложи меня в постель, Изабелла.
Изабелла провела королеву в двери спальни, и я осталась в одиночестве. Пока не успела передумать, я положила четки на молитвенную скамеечку и, пятясь, вышла из гостиной.
Если я и приму в подарок что-нибудь ценное, то лишь когда буду уверена, что этот подарок у меня и останется.
Наутро королева Филиппа и ее острая на язык дочь не долго пробыли в обители: едва отслужили заутреню, они сразу собрались в дорогу. Сестра Марджери помогла королеве сесть в устланные мягкими подушками дорожные носилки, передала ей приготовленное лекарство – нежные листочки ясеня, настоянные на вине: это зелье успокаивало боль при неминуемой жуткой тряске в дороге. Я знала состав лекарства – разве не я сама помогала его готовить?
– Ее величество страдает водянкой, – уверенно сказала сестра Марджери. – Я уже видела подобное. Страшная болезнь. Каждая колдобина на дороге, каждый бугорок станут отзываться болью в ее теле.
Сестра Марджери дала наставления Изабелле: слишком большая доза лекарства повлечет за собой расстройство пищеварения, а слишком маленькая не сможет облегчить боль. Она еще дала горшочек корня вербены, перетертого с бараньим салом. Этим средством нужно смазывать отекшие руки и ноги, оно принесет облегчение. Приготовила лекарства я, но не я передала их королеве и получила за то ее благодарность. Меня вообще на проводах не было. Отъезд королевы я слышала из погреба, где мне велено было пересчитать запас окороков и бочонков пива.
«Заберите меня с собой. Позвольте служить вам».
Молчаливый призыв, которого королева не услышала.
Да и с чего бы ей помнить обо мне? Для меня это было целое событие, но королевы подобных мелочей не запоминают. Она, должно быть, позабыла обо мне через четверть часа после того, как я вернула ей четки. Зато я не забыла королеву Филиппу. На ее лице я увидела материнскую любовь и доброту, которых мне в жизни не досталось.
Интересно, что там поделывает Гризли? Увижу ли я его снова? Присматривает ли он как должно за домом на улице Грейсчерч и за маленьким поместьем в Уэст-Пекеме? Несомненно, он может получить от них доход, вполне достаточный для моих скромных нужд.
Считая окорока, я молилась даже горячее, чем на капустных грядках: о том, чтобы все изменилось поскорее, пока надежды еще живы во мне.
Окорока и капусту съели – одни с большим удовольствием, другую с меньшим, эль весь выпили, и его сменило какое-то жалкое варево, из-за чего на кухаря пал гнев матушки настоятельницы. За такими мелкими событиями, никак не отражавшимися на моей жизни, отцвели деревья в монастырском фруктовом саду, пришел и минул разгар лета. Я то набиралась терпения, то снова теряла его, особенно по ночам, когда меня, будто саван, окутывала глухая тишина. И вдруг! Я увидела, как матушка настоятельница беседует с высоким, хорошо одетым мужчиной – наверное, гонцом, судя по верховому костюму из кожи и тонкой шерсти. Пожилой коренастый конюх держал под уздцы красивого коня, а чуть дальше выстроилась охрана, держа на виду мечи и луки.
Все это я заметила с одного взгляда. Но не успела сообразить, с чего это меня вызвали, как гонец повернулся и внимательно посмотрел на меня.
– Это вы – Алиса?
– Да, сэр.
Когда меня позвали, я ползала на коленях под деревьями в саду, собирала упавшие с ветвей сливы, и теперь вид у меня был встрепанный, а башмаки в грязи. Безуспешно попыталась отчистить юбки от налипшей земли и травы. Ну, с башмаками вообще ничего нельзя было сделать.
